Ветряки на зелёных холмах

Модест Казус

Книга о рождении, любви и смерти. И о том, насколько степень затёртости литературных штампов и клише, а также количество стилистических ошибок зависит от интеллектуального уровня конкретного читателя.

2

Поезд дёрнулся в последний раз и замер у платформы. Закинув увесистый рюкзак за плечи, я ступил ногой на московскую землю.

Я был полон чистых побуждений. Мой взгляд был устремлён в светлое будущее. И будущее это виделось мне радужным. Я даже не шагал, а парил над перроном на крыльях вдохновения и скользил алым парусником по залитой дождём привокзальной площади.

И тут меня грубо окликнули.

В паре метров, уперев руки в бока, стоял человек в форме полицейского. Он смотрел на меня, как на тлю. Он смотрел на меня, как на вошь. Он смотрел сквозь меня, как рентгеновский луч. Он словно видел меня насквозь.

— Сержант полиции Дернаков. Ваши документы, молодой человек!

Показал документы.

— Откуда и с какой целью приехали?

Ответил.

Потеряв ко мне интерес, сержант Дернаков вернул документы. Но настроение было испорчено.

Я больше не летел на крыльях вдохновения и не скользил парусником. Я полз по коварному московскому дну, пресмыкаясь, как земноводное. Я озирался, пытаясь понять, какая ещё опасность подстерегает меня за ближайшими углами. В этом городе слишком много углов и столько же неприятностей таится за каждым из них. Наверное, после заката из этих углов выползают ожившие мертвецы. Знать бы заранее — прихватил бы осиновый кол. Или церковный колокол.

А я-то, наивный простачок, думал, что Москва — город танцевальных площадок и магазинов с пластинками. Возможно, давным-давно так оно и было, но ничто не вечно под созвездиями. И сами созвездия не вечны. Меняются эпохи и времена, меняются искусство и быт, меняются культура и высокие технологии. В булочной, где ты покупал хлеб, вдруг открывается мебельный магазин. Но зачем мне мебель? Разве она съедобна, эта мебель? Этажерку не съешь, даже если по ней жирным слоем размазать майонез.

Но время неумолимо скоротечно. Реки текут в одном направлении, и в одну и ту же воду войдёшь лишь однажды. Увы. Поэтому не стоит делать из мухи палеолоксодона. И не очаровываться, чтобы потом не разочароваться. Может быть, кто-то считает иначе. Но я бы поглядел на то, как этот кто-то прекратит считать иначе. Когда бисер его рафинированных грёз растопчут свиньи, а потом вернутся, чтобы сожрать его самого. Я бы взглянул на это, но нужно было искать ночлег.

Ночлег нашёлся в хостеле рядом с Курским вокзалом. Мне досталась койка в четырёхместном номере с видом на тихую улицу. Правда, сам номер, в отличие от улицы, нельзя было назвать тихим. Моими соседями оказались студенты, будущие инженеры и алкоголики: по ночам играли в преферанс и пили сомнительно пахнущую сивуху. Предлагали и мне, но я, естественно, отказался. Сказал, что не хочу выглядеть пьяной скотиной. С того момента студенты объявили мне бойкот, смотрели шакалами, а летом уехали на каникулы, умыкнув мои сумки с вещами и деньгами. В тот же вечер администратор хостела вышвырнул меня за порог.

— Нам бомжи не нужны! — сказал администратор хостела, вышвыривая меня на тихую улицу. — Возвращайся, когда найдёшь деньги.

Так я стал бомжом.

Но это не конец истории. Это лишь начало истории. Я бы назвал это предысторией, потому что забыл рассказать про Свету.

Света — заносчивая дурнушка из Хабаровска, с которой я познакомился на общей кухне. Света работала консультантом в подземном салоне связи и в каждом человеке видела кретина.

Впервые я встретил Свету, когда она сидела на краешке подоконника с видом на тихую улицу и курила, выдувая дым в форточку.

— Здесь нельзя курить! — возмутился я.

— А ты кто? Начальник? — ответила Света вопросом на вопрос.

— Нет, — завертелся я вьюном, — но…

— Ну, так вали отсюда! — и Света демонстративно отвернулась к окну.

Второй раз я встретился со Светой, когда она постучалась к нам в номер с неожиданной просьбой. Мы ничем не смогли ей помочь, и она, скривив гримаску, удалилась.

Третий раз я встретился со Светой, когда она вдруг ни с того ни с его спросила, как меня зовут.

— Поможешь? — предложила она, волоча по ступенькам два тяжёлых пакета, в которых что-то задорно позвякивало. И я помог. За это Света угостила меня борщом и затащила в постель. Я представил, что она может быть моей женой, и сказал ей об этом. Света расхохоталась мне в лицо и покрутила пальцем у виска.

— Ты же нищеброд! Будут деньги — приходи. Обсудим.

И вот я на улице без денег. Куда идти? Куда податься? Подумывая о самоубийстве, я понуро брёл, свесив голову и шаркая по тротуару. Переулок за переулком. Фонарь за фонарём. Витрина за витриной. Подворотня за подворотней. Проходной двор за проходным двором. Сквозь непроглядную тьму неопределённости.

Света оказалась меркантильной сукой, которая вбила очередной кривой гвоздь в гроб моих утопических стремлений. Ничего-ничего. Она у меня попляшет. Уж я ей покажу, кто из нас двоих нищеброд. Вот устроюсь в банк — стану грести лопатой деньги в кожаный портфель. Вот тогда она узнает, кто из нас нищеброд. Ишь, выискалась. Понаехали из своих хабаровсков, а всё туда же. Ещё будет умолять взять её замуж. На коленях ползать будет. А я шлёпну портфелем ей по лбу, плюну и уйду. Заявлю, что приоритеты у меня иные отныне. Мне нужна настоящая любовь, а твоя продажная сущность мне даже с прикупом не нужна. Так ей скажу. Сама таскай пакеты по ступенькам. Или твой муж-алкоголик пусть таскает.

Я не заметил, как попал в безлюдный сквер с обесточенными фонарями. Наощупь отыскал лавочку и прилёг, свернувшись калачиком.

Вот высплюсь, думал я, а завтра будь что будет. Утро вечера мудренее. И уснул.

Но долго поспать не удалось. Меня разбудили выстрелы. Присмотревшись, я обнаружил подле лавочки, на которой спал, два человеческих трупа и дипломат.

— Вот так удача! — сказал я сам себе вкрадчивым шёпотом.

Открыв дипломат, я обнаружил деньги. Много денег. Очень много денег. Слишком много денег, чтобы возвращаться в провонявший крысятиной хостел.

Нужно было уносить ноги, пока не заявились дружки этих бандитов. Я ринулся в кусты — и вовремя! Со стороны аллеи послышался топот. Кто-то приближался, выкрикивая угрозы и оскорбления.

Сердце моё бешено стучало, заставляя мозг работать на все обороты. На всю катушку. На все сто.

— Меня никто не видел. Меня никто не ищет. Я — тень. Я — тростник на ветру. Я — снежинка на листе бамбука. У меня есть десять секунд, чтобы прокрасться между деревьями до ограды.

На цыпочках я прокрался между деревьями, перемахнул через ограду и — был таков.