Маргарита Бургундская

Мишель Зевако, 1905

Париж, 1314 год. На французском троне король Людовик X Сварливый, бездарный правитель из династии Капетингов, отдавший власть в государстве своему дяде – графу де Валуа. Его жестокий соперник – Ангерран де Мариньи, первый министр королевства – всеми силами пытается сохранить для себя привилегии времен Железного короля Филиппа IV. В стране царят бесчинства и произвол. Бакалавр из Сорбонны Жан Буридан и его отважные друзья объявляют войну двору Капетингов и лично Маргарите Бургундской, коварной властительнице, для которой не существует ни преград, ни угрызений совести. Обстоятельства складываются так, что главным противником государства становится не внешний враг – Фландрия, а внутренний – королевство нищих, бродяг и опасных мятежников, именуемое Двором чудес. «Маргарита Бургундская» – вторая книга серии «Тайны Нельской башни» знаменитого французского писателя Мишеля Зевако. На русском языке публикуется впервые.

IV. Жийона продолжает мстить

Не успел Готье влезть в окно, как в дверь постучали.

Буридан и Готье были слишком взволнованы произошедшим, чтобы обратить на сей факт внимание, но Бигорн, Гийом и Рике, побледнев, обменялись обеспокоенными взглядами.

— Кто это может быть? — пробормотал Гийом.

— Да еще в такой момент! — добавил Бигорн.

Стук повторился, и на этот раз за дверью послышался чей-то испуганный голос.

— Господом заклинаю, откройте. Речь идет о жизни одной дорогой вам особы.

В этот момент Готье холодно говорил Буридану:

— Филипп всех нас погубил своей выходкой, но — гром и молния! — если добраться до королевы мы сможем только через труп моего брата… что ж!..

Отчаянный жест закончил его мысль.

— Прежде всего, — сказал Буридан, — нам нужно найти другое жилище. По возвращении в Лувр Маргарита непременно направит сюда кучу лучников и тогда…

— Буридан, — прошептал Гийом Бурраск, — ты разве не слышишь?

И император Галилеи потащил Буридана к двери, за которой загадочный голос повторял:

— Откройте, сеньор Буридан, откройте, это Жийона! Откройте, если хотите спасти Миртиль.

В тот миг щеколды были отодвинуты, почти вырваны дрожащей рукой Буридана.

Появилась Жийона.

Бросив быстрый взгляд на лестницу, Бигорн удостоверился, что больше там никого нет.

— Ты, Жийона! Ты!

— Да, я, сеньор Буридан, я, которая, будучи, как и Миртиль, жертвой, смогла бежать. Бог знает, с каким трудом, так как если бы меня не поддерживала моя преданность хозяйке…

— Неужели?.. Так я тебе и поверил!.. Говори же, старая ведьма, но не пытайся прикинуться жертвой, ты — сообщница! Ну же, где Миртиль?!

— Сообщница? Нет-нет, что вы! — слезливо пробормотала Жийона, пытаясь украдкой как следует разглядеть окружавших ее людей. — Клянусь Девой Марией и всеми святыми…

— Где Миртиль? — яростно повторил Буридан, тряхнув старуху за плечи.

— В доме графа де Валуа, раз уж вы всё хотите знать сразу. Но, сеньор Буридан, если вы не выслушаете меня внимательно, вы лишь навлечете еще большие беды на это бедное дитя вместо того, чтобы спасти его, на что я и надеялась, когда шла сюда с риском для своей жизни.

— В доме графа де Валуа! — прошептал Ланселот Бигорн. — Это судьба! В доме отца Буридана! Так оно и должно было случиться!

Обезумев от радости, Буридан на несколько минут забыл обо всем — и о Маргарите, и о Готье с Филиппом. В ответ на его вопрошающий взгляд Жийона принялась рассказывать и выложила все в точности, за тем лишь исключением, что роль в предательстве приписала не себе, а Симону Маленгру. Закончила она тем, что привела стратегически важные детали, касающиеся особняка Валуа и расположения той комнаты, в которой была заперта девушка.

— Как раз таки он, Симон Маленгр, — добавила она, — и присматривает за вашей несчастной невестой, которая только и делает, что плачет да вспоминает про вас; но если сегодня в полночь вы изволите оказаться у той небольшой дверцы ограды, что выходит ко рвам у Сент-Антуанской потерны, кое-кто откроет вам эту дверь и проводит вас к комнате, в которой вы найдете Миртиль, ждущую вас точно так же, как христиане до рождения Иисуса, ждали прихода Спасителя^[1]. — И кто мне откроет? — спросил Буридан, который выслушал этот рассказ, кусая губы, чтобы заглушить крики радости. — Ты, что ли? Будь уверена, славная Жийона, ты будешь вознаграждена по заслугам.

— Я не хочу вознаграждения, — сказала Жийона. — А что до того, кто вам откроет, то так ли это важно? Главное — это то, что теперь я точно знаю, что вы придете в указанный час.

— Говоришь, в полночь?

— В полночь. Все будет готово… Вот только…

— Вот только что? — встрепенулся Буридан, опасаясь каких-либо затруднений.

Жийона выдавила из себя улыбку, от которой Симон Маленгр, безусловно, вздрогнул бы.

— Сеньор Буридан, — промолвила она, — я забыла один важный совет: в полночь у дверцы обязательно кто-то будет, и этот кто-то непременно вам откроет, если вы постучите трижды, но если случайно этот кто-то сделает вид, что не понимает, чего вы хотите, вам достаточно будет приставить к его горлу кинжал, и он поймет. Это все, что я хотела вам сказать, а теперь я должна уйти, так как мое отсутствие в доме монсеньора замечено быть не должно.

И прежде чем Буридан успел задать новые вопросы, которые так и просились ему на уста, Жийона, присев в реверансе, исчезла за дверью.

— Вот он — шанс! — воскликнул Гийом Бурраск.

— Буридан рожден быть счастливым, и он таковым будет, — проговорил, в свою очередь, и Рике, — вот только я, который так и не познал счастья, надеюсь, что Буридан поделится им со мной.

— Ах, мои друзья, мои дорогие товарищи, если кому я и обязан этим счастьем, то только вам! — восторженно вскричал Буридан.

— А что доказывает, что это не ловушка? — вмешался Готье.

— Возможно, ты и прав, брат, — раздался голос со стороны окна.

Все обернулись и увидели Филиппа д’Онэ, который, вернувшись в дом той же воздушной дорогой, что и Готье, слышал всё, что предлагала Жийона.

При этом слове — «брат», коим его по-прежнему величал Филипп, Готье вздрогнул. С пару мгновений оба д’Онэ молча смотрели друг на друга, и, возможно, именно тогда они поняли, что нечто самое важное разбивалось, разрушилось между ними. Наметанным взглядом Буридан определил, что у братьев вот-вот готов вырваться всплеск противоположных чувств, который может превратить их в непримиримых врагов.

Сделав тогда вид, что произошедшее во дворе со львами забыто, он схватил руку Филиппа и руку Готье.

— И вы двое тоже — кузнецы моего счастья, если уж мне действительно суждено стать счастливым. Ах, Филипп! Ах, Готье! Вы ведь не оставите меня теперь, когда я должен попытаться ее спасти? Даже если это ловушка, я все равно настроен явиться этим вечером в назначенное время в указанное место, и если вас не будет со мною, мне кажется, я лишусь самой дорогой частицы себя самого.

— Друг мой, — молвил Филипп, — я думаю, эта женщина пытается затянуть вас в западню, но если есть хоть один шанс, что она сказала правду, мне этого достаточно, и мы будем с вами этим вечером.

— Конечно, — воскликнул Готье, который, похоже, в глубине души был весьма рад возможности отложить на потом решающее объяснение, что должно было состояться у них с братом.

— Тогда нам нужно уже сейчас решить, что мы будем делать, — сказал Буридан, — договориться, как каждый из нас поступит в случае неудачи и…

— Тревога! — прокричал Бигорн приглушенным голосом.

Пятеро друзей бросились в пустынный коридор, где стоял на часах Ланселот, и услышали какой-то невнятный шум.

— Что происходит? — бесстрастно вопросил Филипп.

Готье приник к окну, что выходило на загон со львами, и увидел, что королева исчезла.

— Что происходит! — проворчал он, возвращаясь. — А то и происходит, что эта дьяволица Маргарита Бургундская послала против нас кучу людей! Происходит то, что мы окружены, загнаны, словно волки! Происходит то, что Буридан не сможет освободить ту, которую любит! Что Ланселот Бигорн будет повешен! Что Гийом Бурраск и Рике Одрио будут повешены! Что Буридан будет повешен! Что Готье д’Онэ будет повешен! И всё это потому, что Филиппу д’Онэ угодно было влюбиться в некую коронованную развратницу.

— Готье, — проговорил Филипп ужасно спокойным голосом, — если мы выйдем отсюда живыми, ты ответишь мне за все те оскорбления, что были тобой высказаны в адрес Ее Величества королевы Франции!

— Вот оно — то, чего я опасался! — пробормотал Буридан. — О, Маргарита, среди твоих бесчисленных злодеяний это, возможно, самое жестокое твое преступление!

— Они уже здесь, клянусь святым Баболеном! — прорычал Бигорн.

— Откройте! — прокричали на лестнице голоса людей, вооруженных, судя по характерному бряцанию, копьями и алебардами.

— Именем короля! — пророкотал, перекрывая весь этот шум, другой голос.

Гийом Бурраск и Рике Одрио расхохотались.

— Это он! — сказал Гийом.

Неистовые удары сотрясли дверь, которая почти сразу слетела с петель.

И в ту же секунду в комнату ворвались несколько лучников.

— Вперед! Взять их! Взять! — завопил командовавший отрядом Жан де Преси.

— Смерть им! Смерть! — вскричали лучники.

— Боже правый, нет! — проревел чей-то мощный голос. — Они нужны мне живыми!

И высокий, с нахмуренными бровями и суровой физиономией, человек возник на пороге, держа руку на гарде шпаги.

— Ангерран де Мариньи! — прохрипел Готье. — Убийца наших родителей, Филипп!

— Отец Миртиль! — прошептал Буридан, смертельно побледнев.

По жесту Мариньи лучники и даже прево остановились. Закрывая дверной проем, их отряд занимал половину комнаты.

На другом конце этого зала, сбившись в кучку, держались, со шпагами в руках, братья д’Онэ, вооруженные не раз проверенными в деле кинжалами Бурраск с Одрио и неподвижный Буридан.

Что до Ланселота Бигорна, то он испарился.

Мариньи махнул рукой, и Жан де Преси, прево Парижа, произнес:

— Жан Буридан, сеньоры Филипп и Готье д’Онэ, Гийом Бурраск, Рике Одрио, признанные нашим государем: один — императором Галилеи, другой — королем Базоши; я, Жан де Преси, прево Парижа, именем короля, объявляю вас изменниками и мятежниками, в удостоверение чего, без какого-либо суда или следствия, вы будете схвачены и препровождены к виселице Монфокон, где и принесете повинную. Милостью нашего сира короля, каждый из вас получит десять минут, чтобы покаяться в совершенных вами преступлениях и получить отпущение грехов, если на то будет воля ваших исповедников. Затем вас казнят через повешение, причем от веревки ваши шеи освободят только по наступлении смерти. А теперь скажите, готовы ли вы сдаться, или нам придется применить против вас силу.

— Смотри, как бы раньше я не облегчил твое брюшко, приспешник дьявола! — усмехнулся Рике, и помахал кинжалом.

— Тебя-то самого подвесят не за шею, как честного человека, — добавил Гийом, — а за ноги, как самого низкопробного воришку!

— Иа! — подтвердил звонкий и насмешливый голос, донесшийся из глубин соседних комнат.

Буридан не сводил горящих глаз с Мариньи.

Первый министр поднял руку, дабы призвать к тишине лучников, у которых этот ослиный рев вызвал жуткое неприятие, и, в свою очередь, произнес:

— Вам, мессиры д’Онэ, как и вам, Гийом Бурраск, как и вам, Рике Одрио, приговоренным судом короля, великодушием Его Величества даруется помилование. — Мариньи вытащил из-под плаща свиток пергамента и передал прево, который поклонился. — Благодарите за это нашу королеву, которая просила перед королем и добилась того, чтобы вам сохранили жизнь.

— Иа! Ио! — прыснув со смеху, воскликнул все тот же издевательский голос.

Яростное ворчание раздалось среди лучников, и Жан де Преси явил лицо более взволнованное, чем полагалось прево.

— Это еще не все, — продолжал Мариньи, чье спокойствие оставалось внушительным и ужасным.

— Мессиры д’Онэ, вы получаете полную свободу. Вам будет возвращено ваше родовое имение, после чего каждому из вас пожалуют по двадцать тысяч экю — все это при том лишь условии, что вы тотчас же покинете Париж под надежным эскортом, который сопроводит вас на три лье от этого города.

— Иа! Ио!

— Вы, Гийом Бурраск, и вы, Рике Одрио, тоже свободны. Ваши титулы, привилегии и прерогативы императора Галилеи и короля Базоши остаются за вами — без каких-либо условий… Мессир прево и вы, стражники, позвольте же осуществиться великодушию королевы!..

— Готье и Филипп д’Онэ, Гийом Бурраск и Рике Одрио, вы свободны, — провозгласил прево.

Лучники расступились, открыв широкий проход для тех, которые милостью ее величества были помилованы.

— Пойдем, Буридан! — в один голос воскликнули император Галилеи и король Базоши. — Пойдем, или ты не слышишь, что мы свободны!

— Эй! — крикнул Жан де Преси. — О Жане Буридане речи не шло!

— Видишь, Филипп, как оскорбляет нас твоя развратница! — промолвил Готье. — Думала, что ради спасения наших голов мы способны покинуть нашего брата Буридана!

Филипп не ответил, пальцы его метнувшейся под камзол руки что есть силы вонзились в грудь. Ему и в самом деле было невыносимо больно оттого, что королева могла счесть его способным на предательство.

— Как это, — вскричал Гийом Бурраск, — о Буридане речь не шла? А о ком же тогда шла?

— Да за кого ты нас принимаешь, чертов прево, — за турков или за мавров? — проскрежетал зубами Рике. — Дорого же ты заплатишь за эту дерзость — двумя сотнями золотых экю на сей раз уж никак не отделаешься!

— Двести золотых экю! — прошептал изумленный прево. — Уж не эти ли двое бродяг…

— Иа! — прозвучал где-то вдали насмешливый голос, словно подтверждая подозрения прево.

— Решайтесь же, — сказал Мариньи. — Если выбираете предложенные вам жизнь и свободу — уходите, если остаетесь — можете считать, что вы уже трупы!

— Трупы! — проворчал Филипп, сделав два шага вперед. — Что ж, пусть будет так: тогда вы сможете похвастаться, что уничтожили всю нашу семью! Сыновья умрут так же, как умер отец, как умерла мать — под ударами ваших жандармов! Смотри только, чтобы от твоих преступлений, которые пугают человечество, не устал вскоре и сам Господь! Ходят слухи, что ты не пожелал, чтобы виселица Монфокон, возведенная тобой для угроз Парижу, принимала простых смертников! Ходят слухи, что ты захотел, чтобы она и сейчас оставалась не запятнанной отвратительным поцелуем смерти! Ходят слухи, что тобой выбрана всем известная жертва, которой предстоит первой испытать прочность этих мерзких цепей, что скрипят на вершине отныне навек проклятого холма! Смотри только, чтобы этой первой жертвой не стал ты сам, Ангерран де Мариньи!

— Всех! Взять их всех! — завопил Мариньи.

— Ну же! Вперед! — закричал Жан де Преси.

— Смерть им! Смерть! — проревели лучники, устремляясь вперед.

В ту же секунду четверо из них упали замертво, а остальные остановились.

Четыре клинка поднялись в едином движении и вонзились в четыре груди.

Буридан, оба брата д’Онэ, Гийом и Рике бросились в соседнюю комнату, где находилось выходившее во двор со львами окно. Буридан прикрывал отступление. Его длинная шпага порхала, колола, била, и при каждом отблеске стали, что мелькал в этом вихре, падал один из лучников. Пылающие глаза юноши искали главного врага, и он приговаривал сквозь зубы:

— Это для твоей груди, Мариньи, предназначался этот удар. Для твоей!

— Посторонись, Буридан! — вопил Гийом.

— Да ты эгоист, Буридан! — ревел Рике.

— Вперед! — кричал Жан де Преси.

Грязные ругательства и проклятия сталкивались, бились друг о друга, перекрывая бряцанье озверевшей стали.

Позади Буридана Гийом и Рике искали просвет, чтобы тоже нанести удар. Позади императора и короля, неподвижный, задумчивый, со сложенными на груди руками, держался Филипп.

«О смерть! — думал он. — Как ты желанна!»

Над всей этой группой высилась статная фигура неистового, с блуждающим взглядом и перекошенным ртом, Готье, который едва успевал выдумывать такие ответные оскорбления, рядом с которыми проклятия лучников казались безобидной и банальной прозой.

— А это — тебе, Жан де Преси, раз уж Мариньи пока не достать! — прорычал Буридан.

Прево попятился, обливаясь кровью, и упал на руки двух лучников, которые только обрадовались возможности увильнуть от сражения.

Мрачный, покрывшийся испариной Мариньи тем не менее страстно и с глубоким восхищением наблюдал за действиями этого юноши, который любил его дочь! Этот юноша ненавидел его, первого министра, всей своей душой! Этот юноша дважды оскорбил его, покрыл позором на глазах у всего Парижа!

Из двенадцати или шестнадцати лучники, что наводнили зал, шестеро или семеро валялись на полу, тогда как остальные уже начинали отступать.

— Вперед! Зададим им жару! — закричали Гийом и Рике.

В этот момент Мариньи поднес к губам свисток, пронзительно свистнул, и на лестнице послышался топот еще более многочисленной толпы. Через пару мгновений в комнату ворвались человек сорок лучников, на груди у которых сверкал герб Мариньи. Они с презрением растолкали лучников короля, пробившись вперед.

— Проклятье! — взревел Мариньи, не скрывая досады.

Буридан и его друзья исчезли.

В ту секунду, когда жандармы министра, откликнувшись на сигнал, поднимались по лестнице, Ланселот Бигорн, появившись позади братьев д’Онэ, обхватил Готье за плечи и втолкнул его в третью, самую дальнюю комнату, и на крик «Вперед!», изданный Гийомом и Рике, ответил другим:

— Отступаем!

Буридан, обернувшись, в один миг оценил ситуацию. В тот же миг король и император, схватив юношу за руки, потащили его к двери.

— Раз уж ты осел, — проговорил Гийом, — и способен всю жизнь колебаться между Мариньи и нами…

— Буридан, еще немного — и мы точно заплачем, — поддержал товарища Рике. — Похоже, лицо этого Иуды Мариньи нравится тебе гораздо больше, чем столь приятные физиономии твоих старых друзей. Ты просто упрямый осел, Буридан.

— Иа! — радостно подтвердил Бигорн.

Искатели приключений отступили в зал, где Бигорн уже активно поработал. Заперев дверь на засовы, Ланселот придвинул к ней громадный сундук, на который начал наваливать всевозможную мебель.

— Вот укрепления, — сказал он, — вот осадная провизия. А это наш путь к отступлению.

Говоря так, он последовательно указывал на сиденья — огромные дубовые кресла, которые, будучи нагроможденными одни на другие, действительно образовали неприступную стену; затем на стол, куда он перенес все, что нашел в доме из еды, а именно: хлебцы, бесчисленное множество кувшинов с вином, хорошо проваренный кусок оленины и несколько тушек птицы, которые на деньги прево Бигорн купил уже поджаренными на Гусиной улице. Затем, наконец, он подвел товарищей к окну и продемонстрировал уже привязанную длинную веревку, по которой Филипп и Готье поднялись со двора.

Улыбнувшись, Буридан положил на стол с провизией свою окровавленную шпагу и тотчас же принялся помогать Бигорну подтаскивать к двери мебель.

Филипп опустился на стул, внешне безразличный ко всему, что происходило вокруг.

В едином спонтанном порыве Готье, Гийом и Рике повернулись к столу с едой и напитками, издав тройной вопль радости.

— Мы только что трапезничали, — сказал Готье, — но это не повод для того, чтобы не испытывать голод.

— И серьезный повод для того, чтобы испытывать жажду, — заметили двое других.

И тогда, пока Бигорн и Буридан возводили деревянную стену, пока за дверью разносились резкий и хриплый голос отдающего распоряжения Мариньи и восклицания жандармов, и пока раздавались первые глухие удары, Гийом методично отбил горлышко бутылки и наполнил кубки; Готье ощипывал гуся и, обнаружив под рукой шпагу Буридана, начал использовать ее в качестве ножа.

Покончив с работой, к друзьям присоединились и Буридан с Бигорном.

— Когда ж вы вышибете эту чертову дверь?! — ревел Мариньи.

— Эй, Бигорн, ты заслужил бедрышко, — вскричал Готье. — Буридан, возьми это крылышко. Что до моего брата Филиппа, то его питает любовь.

Буридан голоден не был, но его мучила жажда, что он и доказал. Бигорн же принялся уничтожать бедро, ворча:

— Клянусь святым Варнавой, у меня и так уже живот, что та бочка; но, поскольку неизвестно еще, когда нам доведется отужинать, то, полагаю, будет благоразумнее отобедать дважды.

— В полночь, — промолвил Буридан, — нам нужно быть в особняке Валуа, не забывайте.

— Черт возьми! — воскликнул Готье. — Я это тем более не забуду, что на этот вечер у меня было назначено свидание с Аньес Пьеделе.

— Клянусь достопочтенным кюре из Сент-Эсташа, мы там будем! — сказал Бигорн.

— Мертвые или живые! — добавил Гийом.

— А что — логично! — заметил Рике. — Так как в полночь нам нужно быть в доме Валуа, а живыми мы отсюда вряд ли выйдем, мы отправимся туда мертвыми. Что ты на это скажешь, Буридан, бакалавр чертов, который защитил бы и докторскую по логике, дай тебе королева Маргарита еще немного времени?

Дверь наконец слетела с петель, и за нагромождениями укреплений возникли разъяренные лица осаждавших.

— Господа, — проговорил Буридан, подходя ближе.

По жесту Мариньи жандармы смолкли.

— Господа, — продолжал Буридан, — мои друзья и я, мы советуемся по поводу тех встреч, на которые мы приглашены этим вечером. Окажите услугу: помолчите пару минут, а то вы так истошно орете, что мы едва друг друга слышим.

Люди Мариньи разразились гневными воплями, к коим примешивались оскорбления, которые, приведи мы их в тексте, современный читатель нам бы вряд ли простил, разве что если бы мы использовали латынь или греческий.

— Такого и на ярмарке в Ланди не услышишь! — присвистнул Гийом.

— И даже на свином рынке, когда в бурлящие котлы бросают поросят с отрубленным окороком, или евреев, у которых отняли все их золотые экю.

Новая порция ругательств встретила эти слова Рике Одрио, который безмятежно опорожнил кубок. Но Мариньи взмахнул рукой. И посреди этой горланящей толпы вновь воцарилась тишина.

— Жан Буридан, — промолвил первый министр, — я даю тебе час. Пока можешь быть спокоен, но потом тебе придется предстать перед судом короля.

— Мариньи, — сказал Буридан, — я даю тебе месяц, так как, по слухам, именно такой срок отвел Филиппу Красивому мессир Жак де Молэ, но потом тебе придется предстать перед судом Божьим!

Буридан развернулся, и шестеро осажденных товарищей уселись за стол.

— Покончим же с обедом! — сказал Буридан.

* * *

Сгустились сумерки. В том зале, где находились Мариньи и его люди, зажгли факелы, которые отбрасывали красноватые отблески на стальные кирасы и оружие, но соседняя комната с осажденными оставалась погруженной во тьму.

Мариньи над чем-то размышлял.

О чем думал он в это мгновение, когда держал в своей власти человека, к которому испытывал ненависть, пусть и не такую, какую он питал к Валуа, но не менее глубокую? Думал ли он, что этот столь отважный, столь спокойный перед смертью юноша, возможно, заслуживает любви его дочери? Имелся ли в этой темной душе лучик сострадания, пробужденного восхищением? Кто знает? Прошел уже даже не час, а целых три, но Мариньи так и сидел у возведенных Буриданом укреплений, не отдавая приказа приступать к их разрушению. Его люди обменивались недоуменными взглядами и с той свободой, что царила в те времена, открыто выражали свое недовольство. На глухой ропот и проклятия Мариньи отвечал высокомерным молчанием. Наконец он словно вышел из долгой спячки, оглядел своих людей, которые задрожали под этим орлиным взглядом, поняв, что долгожданный момент настал, спокойно произнес:

— Пора заканчивать. Хватайте мятежников!

При этих словах ужасный, исступленный рев сотряс старинный особняк до самого его основания, и лучники Мариньи в беспорядке бросились на баррикады.

— В дорогу! — скомандовал Буридан.

Стоявшие позади укреплений Бигорн, Филипп, Готье и Рике просунули острые клинки своих шпаг и кинжалы в щели, образовавшиеся в переплетениях стульев, шкафов и кресел.

В это время Гийом спустился по веревке во двор. Затем настал черед Готье, и позади баррикады остались лишь четверо оборонявшихся.

Когда спускался Филипп, расколотый ударами топора сундук развалился на части, нагроможденные на него кресла со страшным грохотом попадали на пол. Осаждавшие испустили победный вопль.

Поспешно, один за другим, спустились во двор Рике, Одрио и Бигорн.

— Уходите, господин! — крикнул Бигорн, перед тем как исчезнуть в окне.

— Еще успею, — отвечал Буридан, отправляя на тот свет еще одного из нападавших.

В этот момент сквозь изрубленную топорами баррикаду в комнату ворвались первые из осаждавших. Но их победный крик перекрывал яростный рев первого министра.

— Помни, Мариньи, я буду ждать тебя у виселицы Монфокона! — вторил голос из темноты.

И Буридан исчез, растворившись в сумерках, на фоне рычания хищников, разбуженных этим необычным шумом.

Растерянный, преисполненный ненависти, Мариньи перегнулся через подоконник. Пронзительный взгляд выхватил из мрака спускавшуюся по веревке фигуру.

— Дьявол! — прохрипел министр, заскрежетав зубами. — Хотел бы я, чтобы ты умер не такой приятной смертью, да выбирать уж не приходится!

Мариньи выхватил кинжал и молниеносным движением перерезал веревку. Затем он наклонился еще больше, так, что едва сам не выпал из окна, но вместо крика агонии человека, разбивающего голову о мостовую, услышал одно лишь слово, которое проворчал или, скорее, прорычал высоченный Готье д’Онэ:

— Уф!..

Да, веревка оборвалась, но оборвалась в тот момент, когда Буридан был уже в нескольких футах от земли. Он упал на плечи Готье д’Онэ.

— Гром и молния! Какого черта ты делаешь у меня на спине, Буридан? — простонал Готье.

— Сам понимаешь: мне понадобилась лестница, поскольку веревка оказалась слишком короткой.

И Буридан проворно спрыгнул на землю.

Шестеро товарищей бросились к решетке первого двора. Там они обнаружили трех помощников Страгильдо, которые вышли посмотреть, не выбрались ли из клеток хищники. Готье набросился на первого. Гийом схватил второго; Буридан вцепился в горло третьему и тихо произнес:

— Если тебе дорога жизнь, мой дорогой друг, открой нам дверь, да поскорее, так как мы опаздываем на встречу.

Загон от улицы отделяла высокая ограда.

— Слушаюсь и повинуюсь, монсеньор! — пробормотал человек сдавленным голосом.

Буридан подтащил его к двери, и через несколько секунд слуга, знавший сложное устройство запоров, открыл.

Шестеро друзей выбежали на улицу.

В этот момент со стороны Лувра послышался шум, и вскоре при свете факелов из-за угла показался многочисленный отряд вооруженных людей. Во главе его бежал человек, который, вероятно, издали по открытой двери загона понял, что произошло, так как, грязно выругавшись, он повернулся к Югу де Транкавелю, командовавшему ротой, и сказал с кривой усмешкой:

— Дальше идти нет смысла. Этих зверюг уже не догнать!

Человеком этим был Страгильдо.

— Зверюг? — ужаснулся капитан стражников. — Эй, друзья! Будьте начеку: похоже, нам предстоит биться со львами короля.

— Да нет же, — сказал Страгильдо, пожав плечами, — если бы то были львы, я бы не назвал их зверюгами.

И на этом, пока испуганный Транкавель недоуменно чесал затылок, Страгильдо вернулся в загон, ворча сквозь зубы:

— Тупица Мариньи умудрился упустить эту шайку безумцев. Пора, похоже, перебираться в более милосердные земли… Кто открыл дверь? — вопросил он холодно, обращаясь к собравшимся слугам, которые при виде хозяина затряслись от страха.

— Я! — промолвил один из них. — Меня заставили…

Больше несчастный ничего произнести не успел. Поднеся руку к поясу, Страгильдо выхватил короткий нож и нанес страшный удар чуть ниже плеча; человек, словно сноп, повалился на землю, забился в конвульсиях, а затем затих.

— Это научит вас слушать мои приказы, которые являются приказами королевы! — прорычал Страгильдо. — Уберите труп этого придурка! А теперь, кто видел, куда направились беглецы?

Трясущейся рукой один из слуг указал в направлении Центрального рынка.

Страгильдо выбежал из загона, тогда как его помощники принялись оттаскивать в сторону труп своего товарища.

Примечания

1

Редкий анахронизм. Говоря так, Жийона, конечно же, ошибается: христианство возникло гораздо позже. — Примечание автора.