Желтое окно

Михаил Юрьевич Третьяков (2024)

Что вы будете делать, если дождь в вашем городе идет уже двести дней, молнии сжигают дома, а люди под влиянием осадков становятся апатичными и легко управляемыми?Талантливый ученый-биолог хотел бы сделать вид, что его это не касается. Но когда рядом начинают погибать люди, он понимает, что просто обязан разобраться в причинах происходящего.С кем или чем придется встретиться, чтобы разгадать тайну бесконечного дождя? Сможет ли он спасти друга и любимую женщину? Какое страшное, но неизбежное решение придется ему принять?

День 214-й. Воскресенье

Тело какое-то чужое. Непослушные руки и ноги. Ощущаю себя как железный дровосек до того момента, как в его сочленения добавят масло из масленки. Но у меня нет такой масленки. Темно.

— Где мы? — снова спрашиваю я.

— Возле монастыря.

— Какого монастыря?

— Оно тебе надо?

— Как я здесь оказался?

— Я тебя привезла.

— Зачем?

— Вот всегда ты такой был! Зачем, почему?

Крестная поддерживает меня, открывает дверь. Свет, даже такой невнятный, утренний, заставляет меня зажмуриться.

— Где мы?

Крестная вздыхает.

— Все жилы вытянешь ведь. Часовня это с источником освященным и купелью в Монастырском лесу недалеко от храма. Теперь всё?

Вокруг лес, и идет дождь. Тропинка вьется, поднимаясь вверх.

— Как я здесь оказался?

— Я тебя волоком дотащила на носилках. Бог мне силы дал. Сон мне вещий был, что тебя спасать надо, котик приснился. Да еще и Юрка мне про крест говорил, что нести его надо. Вот я тебя и несла. Ой, да что я тебе всё рассказывать буду, оно тебе тыщу лет не надо.

В сознании медленно начинает вырисовываться рассказ крестной, но он до такой степени эфемерный, что должен сейчас улететь, и я, чтобы не дать ему этого сделать, удержать в своей памяти, хватаюсь за то, что еще осталось в сознании…

— Юрка, бомж который?

И после этой фразы воспоминание заякорилось и начало обретать зримые очертания. Мозг, почувствовав реальность услышанного, включает нейроны в определенной последовательности, формируя четкое воспоминание о том, что рассказывала крестная.

— Так ты всё слышал? Тогда чего ты у меня ума-то пытаешь? Сил моих нет! И так тебя сюда еле дотащила. Меня и батюшка, и сестры все отговаривали тебя в купель погружать, но я упертая: вот как что-то в голову себе втемяшу — не отступлю. Знаю грех этот за собой, но ничего сделать не могу. Ты сам-то идти можешь?

Я отрицательно качаю головой.

— Обопрись на меня, только не наваливайся сильно, а то вместе упадем.

И мы начинаем свое медленное восхождение под дождем. Куда, зачем? Вопросы возникают в моей голове, но я не чувствую ни сил, ни желания задавать их и тем более искать ответы. Все силы уходят на такие простые, но такие трудные для меня движения, как поднять ногу, передвинуть и опустить, снова поднять, передвинуть и опустить. Мышцы, забывшие всего лишь на две недели, что такое сокращаться, не хотят подчиняться моей воле. Крестная поддерживает меня, и мы снова делаем шаг. Почему купель и источник находятся в низине? Мне кажется, что моих сил не хватит на то, чтобы мы поднялись. Смотрю на тропинку, убегающую вверх, и задача, которая поставлена передо мной, кажется мне невыполнимой. Мозг сдается, не хочет участвовать в этой авантюре. Но я слишком хорошо знаю его особенности и физиологию, и мне не в первый раз заставлять его делать то, что хочу я. Надо его обмануть, заставить работать для того, чтобы помочь мне, и я точно знаю как. Непосильную задачу нужно разбить на маленькие подзадачи и решать их по одной, делая небольшой перерыв, и тогда результат будет достигнут. Чаще всего человека сминает невозможность выполнить определенный объем работ, и тогда мозг сдается. Мысленно рисую для себя линию, дойдя до которой нужно будет остановиться и сделать небольшой привал. Мозг, почувствовавший реальность достижения поставленной цели, активизируется, запускает резервы, включает мышцы, и вот мы уже на обозначенной точке. Делаем небольшой перерыв, а я снова провожу мысленную линию, и всё повторяется.

Не знаю, сколько времени у нас ушло, чтобы подняться по этому бесконечному склону, сколько раз я чертил в голове мысленные линии, но мы это сделали. Я мокрый от воды из источника, от дождя и от пота. Мне уже всё равно, я просто хочу сесть и не вставать, а дождь всё так же монотонен, как и двести четырнадцать дней назад, когда всё только началось.

Недалеко, но мне с моей способностью к передвижению кажется, что бесконечно далеко, расположился храм. Я не разбираюсь в церковной архитектуре, но из тех, что я видел, этот особенный. Вход, сделанный наподобие портика знаменитого Казанского собора с четырьмя массивными колоннами, увенчан треугольным фронтоном. Справа пристроена колокольня, возвышающаяся над центральным куполом храма, с окнами без стекол и увенчанная золотым куполом. Над центральной частью многоугольный широкий купол, остекленный вытянутыми окнами, а вокруг по углам, образуя крест, — четырехугольные башенки поменьше с более широкими окнами. Если бы на небе было солнце, наверное, купола бы сверкали, отражая свет, и тогда величественность и строгость сооружения приобрели бы совершенно иной размах, но даже в наши пасмурные времена от храма веет теплом и заботой.

Сижу на мокрой траве, привалившись к дереву, смотрю на храм, и внутри меня возникает и растекается по телу благодать. Осматриваю себя: на мне белая рубаха и холщовые белые штаны, я бос.

— Крестная, откуда это?

— Пижама больничная.

— И куда нам теперь?

— Недалеко от храма двухэтажное здание видишь?

Храм настолько величествен, что на его фоне теряются окружающие постройки. Перевожу взгляд правее.

— Вижу.

— Нам туда, это гостиница для паломников. Мне сестра Анфиса комнату предоставила. Ты как? Я-то совсем уже не та. Устала. Пока тебя от гостиницы тащила на носилках вниз, совсем из сил выбилась. Думала, если вода в купели да молитвы мои не помогут, назад тебя точно не дотащу.

— Ну а помощи-то ты почему не попросила?

— А у кого просить? Водитель, который тебя довез, выгрузился да и уехал по-быстрому. Дождь тут особенно злой, большинство людей побросали всё и уехали, а на той неделе от дождя деревня полностью выгорела…

— Как это от дождя выгорела?

— Да как? Молнии начали бить, вот они-то пожар и вызвали, так что в гостинице сейчас никого, кроме нас, и нет.

— И что же, совсем никто помочь не мог?

— Да кто ж мне в моей-то дурости поможет? Да и крест свой человек должен сам нести. Мне молитва да вера только и помогли, крестничек.

Не уверен, что это так, но и рационального объяснения произошедшему со мной пока не нахожу. Да оно и понятно: откуда ему взяться, если я только что вышел из комы, или в чем там я пребывал последние две недели? Наконец-то начинаю ощущать холод. Рецепторы включились, но мышцы пока с трудом вспоминают, как и что нужно делать. Я уже почти не опираюсь на крестную и вместе с ней ковыляю к монастырской гостинице.