Полдень В Нью-Йорке

Михаил Русанов

Несколько дней из жизни автора, переполненных воспоминаниями о работе над одной книгой. Первый план – журналист Олег Розов, основываясь на письмах и архивах, написал книгу о жизни французского поэта Люка Морсена. Второй план – реальная жизнь Люка Морсена с 1958 г. по 1972 г. В судьбе Морсена Розов находит параллели со своей жизнью. Места действия: Россия, Франция, США.

Люк Морсен.

1958 год

В конце августа в одном из предместий Парижа проходили воскресные скачки. Ипподромная жизнь полна всяких нюансов, которые не понять человеку, здоровому от болезненного пристрастия к бегам. Разговоры, возникающие тут и там в это знаменательное воскресенье на ипподроме, служили самым убедительным доказательством того, что лишь посвященные имели представление о происходящем.

— Я же говорил тебе, не ставь на гнедую…

–…не подвела! Смотри, как она в поворот вошла…

— Черт, я опять все потерял! Где этот сопливый юнец, посоветовавший мне поставить на третий номер?!

— Вы зря слушаете юнцов, мсье. Вот я никогда не ошибаюсь и всего за десять франков дам вам дельный совет, — на какой номер поставить в четвертом заезде.

— Дорогой, мне душно. Зачем ты привел меня сюда? Лошадей я и в деревне видела. Здесь такая давка…

— Я уверен, мне сегодня повезет… Ты посмотри, какой круп! Какие мышцы…

— Делать мне нечего, как только лошадиные задницы разглядывать!

На ипподромах всегда царит атмосфера конюшни. И для многих этот воздух лучше любого парфюма.

В разгар второго забега, когда страсти на трибунах дошли до предела и с кличками гнедых и черных, числившихся сегодня в фаворитах, связывались надежды и чаяния многих и многих, недалеко от ложи богатой публики наблюдал за происходящим молодой человек в неброской, но тщательно отглаженной рубашке. Брюки его тоже ведали тяжесть утюга, хотя и не были новы, а туфли на ногах молодого человека, судя по всему, знали не только чистые мостовые центра Парижа. Он с напряжением следил за тем, что происходило на беговых дорожках, и все время повторял:

— Пятый, только пятый. Я знаю, пятый будет первым.

Тут-то его и приметил Жан-Поль Сольеж. Он только что сделал ставку на третий забег и возвращался на свое место в ложе состоятельных посетителей.

Ударил звон колокола, ипподром вздохнул всей людской толпой, заполнившей его плотной массой от богатых лож до самых ограждений беговых дорожек.

— Пятый! — И ипподром взорвался овациями и криком.

После этого Жан-Поль подошёл к молодому человеку.

— Простите, как вы узнали, что пятый будет первым? Он даже в тройку фаворитов не входил.

Молодой человек улыбнулся.

— Ему примерно года три с половиной. Ноги чуть длиннее, чем у других. И, видимо, ему нравится бегать.

— Но… отсюда не видно, какой длины его ноги, — прищурился Сольеж.

— Вы правы. С утра я побывал на конюшнях ипподрома, тайно конечно. И видел всех сегодняшних претендентов.

— Кто же, по-вашему, победит в третьем заезде? — Обеспокоено спросил Сольеж.

— Седьмой номер. Под ним заявлена кобыла по кличке Алая.

— Да? А я поставил на второй номер.

— Он уступит Алой. — Уверенно заявил молодой человек.

Сольеж закурил.

— Если вы так хорошо разбираетесь, то почему бы вам не сделать ставку?

Молодой человек покраснел.

— У меня остались последние сто франков.

— Но ведь вы так уверены.

— Да, но…

Объявили о начале третьего заезда.

Первой к финишу пришла Алая.

— Я только что потерял полтысячи франков, — вздохнул Сольеж. — На кого посоветуете поставить в четвертом? — Деловито спросил он, и молодой человек оживился.

— Только не на фаворита. Ставки на него высоки, это на руку букмекерам. Поставьте на второй номер.

— Опять?!

— В этом забеге у него нет конкурентов.

Сольеж подумал с минуту.

— Хорошо. — Он отправился к кассам.

Начался четвертый заезд. Молодой человек отметил, что разговаривавший с ним мужчина еще не появился, и больше не думал об этом. Скачки целиком поглотили его внимание.

— Что-то не очень второй рвется к победе, — услышал он за спиной, но не обернулся.

Второй пришел к финишу первым.

— Знаете, молодой человек, я поставил на него две тысячи. Один к десяти. Вы помогли мне выиграть двадцать тысяч франков. Не желаете со мною отобедать?

Молодой человек пожал плечами.

— Не смущайтесь. Часть выигрыша принадлежит вам. Что вы скажите о пяти тысячах? Или ваш совет стоит дороже?

— Пожалуй, пяти тысяч хватит.

— Вот и отлично. — Сольеж хлопнул его по плечу. — Пойдемте, я знаю тут недалеко неплохой ресторан. Не беспокойтесь, платить буду я. Но сначала надо зайти за деньгами. — Он подмигнул.

Получив деньги, Сольеж отсчитал молодому человеку пять тысяч.

— Теперь можно пообедать. Кстати, как вас зовут?

— Люк. Люк Морсен.

— Жан-Поль Сольеж. Владелец компании «Сольеж». Может, слышали?

— Сеть магазинов морских продуктов.

— Именно. И еще два небольших ресторана в Сен-Дени. Чем вы занимаетесь, Морсен? Хотя, можете мне не говорить. У вас оставались последние сто франков, значит, дела ваши не очень хороши.

— Это временно.

— Все в этом мире временно, Люк. Ну ничего, давайте пообедаем, и может быть я смогу вам чем-нибудь помочь.

— Вы и так помогли.

— Это мелочи. Деньги, приобретенные на бегах, шальные деньги. Их надо как можно быстрее спустить.

— Некоторые делают на этом состояния.

— Сказки, Морсен, сказки. Я играю на бегах уже лет восемь. И ни разу не видел крупных выигрышей. Да, кому-то удается оторвать кусок пожирнее. Но проходит неделя, и человек теряет больше, чем получил. Состояния не выигрываются. Они зарабатываются. И чаще всего — умом. Чему вы улыбаетесь?

— Случаю. Если бы второй не пришел первым…

— Ничего страшного. Обедом я бы вас все равно угостил.

За обедом Морсен рассказал Сольежу, откуда он родом и как оказался в Париже.

— Из Фурми?! А мои предки до войны жили в Дуэ. Это же почти рядом. — Сольеж разлил по фужерам вино. — Хоть вы и не сказали мне, кто вы на самом деле, я все же попытаюсь помочь вам. У меня в Мо есть собственная конюшня. Там два племенных жеребца с утра до вечера только и делают, что едят да кобыл покрывают. Если хотите, можете поработать там. От Парижа это недалеко, минут двадцать на машине. Если у вас есть какие-то дела здесь, то работа в Мо не будет вам помехой. Платить буду раз в неделю. Не скажу, что много, но на первое время хватит.

— Вы меня совсем не знаете.

— Мне хватает того, что вы превосходно разбираетесь в лошадях. Официант! Счет! Ну так как, согласны? Правда, есть одно условие. Вы скажите мне, чем занимаетесь на самом деле. Идет?

Из ресторана они вышли почти друзьями.

Люк Морсен, если и не был счастлив сегодняшним днем, то довольным был точно. Два месяца в Париже, в течение которых ему пришлось сменить три работы, пройдя путь от грузчика в мясной лавке до расфасовщика фасоли, убедили его в том, что Париж не очень то похож на рай. Теперь он стал заведующим конюшней. Звучит не бог весть как, но есть хорошая зарплата и немного свободного времени, которое он может использовать для своей творческой работы.

— Писать стихи, — нравоучительно распекал его Сольеж, — дело убыточное. Статейки ваши, Морсен, печатать, конечно же, будут. Особенно, если вы будете писать о лошадях, но большого дохода вам это не принесет, поверьте мне. Бросьте это занятие. Ну какой из вас к черту писатель?!

Через месяц, заполненный хлопотами: конюшню срочно пришлось приводить в порядок, жеребцов гонять по кругу до пены у рта, ибо они заплыли жиром, — Морсен смог, наконец, вздохнуть свободно. Работа была отлажена, конюхи получили должные наставления.

Морсен большую часть времени стал проводить в Париже. Творческие дела не налаживались так быстро, как бытовые. Стихи не принимали ни в одном издательстве. Собственных денег на издание книги он не имел.

Газеты в этот год полнились статьями на политические темы. Была принята конституция пятой республики, дающая больше прав исполнительной власти, и президентом страны стал де Голь. Распалась французская западная Африка…

Нечего было и думать в такой переломный момент о возможности опубликования статьи, в которой и слова нет об важных политических событиях. Но политика Морсена не интересовала. Пару раз он обратился в газеты со статьями, сугубо отвлеченными от реалий времени, и получил оба раза отказ. В конце концов, он написал статью про лошадей, которая была опубликована в каком-то спортивном альманахе, получил небольшой гонорар и больше в газеты не обращался…

В середине сентября в Мо приехал на неделю Жан-Поль с семьей. Это был совсем незнакомый Люку человек. Не крупный делец, а любящий отец и муж. Такая перемена поразила Морсена.

Сольеж не говорил о делах, предаваясь блаженству отдыха в кругу семьи. Но однажды он все-таки завел такой разговор с Морсеном.

— В Западной Африке не спокойно. Мои партнеры по бизнесу, ответственные за поставки продуктов в Париж, уверяют меня, что в скором времени дела будут идти еще хуже. Мы теряем колонии, Морсен. Это обернется большим кризисом.

Морсену было не интересно. А вот что его действительно заинтересовало, так это дочь Сольежа. Надин. Он искал повода с ней познакомиться. Такой случай выдался вечером следующего дня.

Сольеж привел семью взглянуть на жеребцов. Люк, будучи неплохим наездником, сделал несколько кругов, показав, на что способны жеребцы в хороших руках. Сольеж был восхищен. Он не видел в лошадях ни одного изъяна.

— Что ж, если дела обернутся худо, продажа жеребцов принесет хоть какую-то прибыль. Признаюсь, сделать это не легко, но все же придется.

Заявил он жене, которая любовалась грацией животных, и представления не имела о том, что ей говорит муж. Она смогла уловить намек на дополнительную прибыль, что ее вполне устраивало.

Однако это совсем не понравилось дочери Сольежа.

— Неужели ты решишься продать такую красоту? — Спросила его Надин. — Ты же сам говорил, что Морсен подготовил их к скачкам.

— Если все будет так плохо, то… Не беспокойся, они попадут в хорошие руки.

Вечером, на семейный ужин был приглашен Морсен. Жан-Поль официально представил его членам своего семейства.

За ужином Люк во все глаза смотрел на Надин. Она чувствовала его взгляд. Ей было приятно внимание молодого человека. Остроумие, шутки и милые анекдоты Надин про правительство, ходившие тогда среди студенчества, вызывали смех за столом.

После ужина Надин заявила отцу, что хочет вернуться в Париж.

— Мы всего два дня здесь, а тебе уже скучно? — Удивился Сольеж.

— Здесь прекрасно, папа. И жеребцы твои просто прелесть. Но…

— Понимаю, — улыбнулся Сольеж, — среди молодежи не принято сейчас много времени проводить в кругу родителей. Ладно, езжай. Быстро не гони. Как приедешь, сразу позвони мне.

Надин поцеловала отца и ушла переодеваться. Через несколько минут она появилась перед ним в элегантных брюках и легкой кофточке.

— Что это? — Сольеж оторвался от чтения газеты с биржевыми сводками.

— Сейчас так модно, папа, — укоризненно ответила Надин. — Скоро это станет так же привычно, как галстук к костюму.

— Не знаю, — проворчал Сольеж, но во взгляде его светилось восхищение дочерью. — С мамой простилась?

— Нет, она читает сестрам письма Экзюпери. Скукотища. Не хочу им мешать.

Сольеж улыбнулся. Дочь еще раз поцеловала его и умчалась. Сольеж вернулся к изучению газеты.

Морсена Надин нашла в конюшне. Он наблюдал, как пара юных сорванцов обтирает жеребцов сеном.

— Я еду в Париж. Компанию мне не составите? — Предложила она Люку.

— С удовольствием, — быстро пришел в себя Морсен. — Только дам несколько указаний пацанам.

Он посмотрел на юнцов, для которых работа превратилась в забаву.

— Я буду ждать вас в машине.

Надин резко развернулась к выходу. Морсен проводил ее взглядом. Брюки на ней смотрелись очень даже привлекательно.

За время поездки они лишь пару раз обменялись фразами и больше ни о чем не говорили. Молчание становилось неловким.

Собираясь выходить из машины, Морсен предложил:

— Еще не очень поздно. Может, пройдемся? Я видел по дороге недалеко отсюда небольшое кафе. Составите мне компанию за чашкой кофе?

— Я думала, вы никогда не предложите мне чего-то подобного. Только подождите пять минут. Мне надо позвонить отцу, сообщить, что доехала нормально.

Они вышли из машины. Надин поднялась по небольшой широкой лестнице к парадному входу. Через пять минут она появилась, взяла его под руку, и они пешком пошли искать кафе. Теперь оба чувствовали себя довольно свободно и болтали почти всю дорогу. Когда они дошли до кафе, налетел ветерок. Через несколько минут на мостовые Парижа упали капли осеннего дождя. Укрывшись в кафе, они не заметили, как пролетели два часа за их разговором. Обратную дорогу они молчали. Дождь прекратился, оставив мутные лужи, которые они тщательно обходили. При этом Морсен старался поддержать Надин за талию, чему она не сопротивлялась. Около дверей ее дома он удержал ее за руку. Надин испуганно взглянула в его глаза. Он поцеловал ее, сначала нежно и робко. Затем, ощущая ее согласие, смешанное со страхом, смелее, пока она не ответила ему…

Когда за ней захлопнулась дверь, Морсен перевел дыхание. Он знал, что если очень захочет, то дверь для него откроется, и эта ночь станет для Надин откровением. Интуиция подсказывала ему, — она сама желает этого. Ждет от него знака, попытки, которая обречена на успех.

Люк не стал настаивать. Он отпустил ее.

Он решил пешком добираться до своей квартиры, в которой не был уже неделю. Огни ночных кафешантанов манили к себе. Люк оставался безучастным к зовам этой другой, так не похожей на дневную, жизни.

Проходя мимо ярко освещенной витрины одного ночного магазинчика, он заметил небольшую группу людей, столпившихся около входа. Он остановился. Вокруг шла ночная жизнь, в небольшом павильоне напротив продавали американское пиво. В середине толпы, прислонившись спиной к стене, играл на саксофоне немолодой мужчина. Рядом с ним на земле валялась намокшая от дождя фетровая шляпа и стояла недопитая бутылка пива. Он играл какой-то незатейливый джазовый мотив, причем фальшивил убого, вызывая смех у окружающих. Морсен улыбнулся и пошел дальше…

В Мо Морсен появился после обеда следующего дня. Ему сказали, что утром его искал Сольеж, который очень расстроился, узнав об отсутствии Люка.

— Я сегодня уезжаю, — сообщил Жан-Поль Морсену, когда они встретились. — Дела на бирже обстоят не важно.

— Вы играете на бирже? — Без интереса спросил Морсен.

— Нет. Но если на рынке ценных бумаг что-то произойдет, то это скажется и на моем деле. Мои поставщики связаны с судовладельцами, объединенными в большой картель. Акции картеля из-за забастовки марсельских докеров упали вчера на два пункта. Это серьезная проблема, Морсен… Впрочем, вам это не интересно. Знаю, знаю, вы творческий человек, но подумайте о будущем, молодой человек. На что будет жить ваша семья?

Сольеж покинул Мо, оставив Морсена в озабоченности. Почему Сольеж заговорил о семье?

Пожав плечами, он попросил вывести жеребцов. Наступало время ежедневных пробежек…

Вечером уставший Сольеж отдыхал в своем кабинете за рюмкой коньяка. Жан-Поль провел почти весь день в офисе главного магазина «Сольеж», выслушивая доклады управляющих и еженедельный отчет директоров ресторанов, и вовсе не собирался сейчас говорить о чем-то с кем бы то ни было. Но Надин вошла без стука, тихо села в уголок массивного дивана, несколько минут наблюдала за отцом, не говоря ни слова.

— Что ты думаешь о Морсене? — Спросила она неожиданно.

— О Морсене? Ничего.

— Как так, совсем ничего? — Удивилась Надин.

— Ничего хорошего, дорогая. Он никогда не выйдет в люди. У него другой склад ума. Нет стержня, понимаешь?

— Нет, — призналась Надин.

Сольеж наполнил опустевшую рюмку и продолжил:

— Он не в состоянии довести начатое до конца. Я не говорю о лошадях. В них он понимает больше, чем в жизни. Но у него не хватило терпения окончить Рейнский университет. Он, конечно, умный малый, начитанный. Но он не приспособлен к жизни. Таких людей всегда надо поддерживать… Ты знаешь его послужной список? Хотя, откуда тебе знать… Чтобы учиться в университете, ему пришлось работать на производстве шампанских вин. С тех пор он признает только красное сухое. Но потом за его способности ему назначили стипендию. Об оплате учебы можно было не думать. А что делает Морсен? Бросает университет. Почему? Ему это не интересно! Подумать только, бросить университет на последнем году учебы… Что тут сказать, ни-че-го!

— Может у него были причины так поступить?

— Я тоже так думал. Но он уверил меня, что дело именно в скуке. Он приехал в Париж, мечтая о славе писателя. Хорошо, это тоже карьера. Но его не приняли ни в одном издательстве.

— Тебе не кажется, что твое мнение о нем слишком предвзято?

— Я к нему отношусь хорошо, — успокоился Сольеж. — Он неплохой человек. Но этого мало, чтобы добиться успеха. Почему он тебя так интересует?

Вопрос отца застал Надин врасплох.

— Просто так, — она быстро поднялась с дивана. — Мне интересно, что за человек присматривает за твоими лошадьми.

— В лошадях он толк знает, этого у него не отнять.

— Ну что ж, пойду готовиться, через неделю у меня зачет в Сорбонне. Отдыхай, папа, не буду тебе мешать.

Когда она ушла, Сольеж задумался. Что-то давно он не звонил Жозефу Коленну…

Перед Морсен лежали чистые листы. Они раздражали чистой белизной. Он так и не смог привыкнуть к олицетворению пустоты…

За окном, в шуме ночного дождя, слышалось ржание лошадей. Откуда-то из далека доносился глухой рев мчащихся по мокрой дороге автомобилей.

Раздражение достигало предела, заставляя искать повод, чтобы коснуться пустоты черным росчерком. Он закрыл на миг глаза, представил себе Надин, ее взор, в котором испуг и желание, ее красивую фигуру… дождь. Тот дождь, когда они сидели в кафе.

Размытые впечатления стали принимать четкость. Мысль, одетая в слова, легла на бумагу.

Осени дни город пленили

завесой дождя,

и красной листвой

Тротуары устлали,

Людям напомнив

О неизбежности доли своей,

Зная, —

не многим дано

НЕЧТО в природе узреть

и понять,

что

в сущности все

мы белке подобны

в большом колесе…

К утру были готовы три черновых варианта «Прогулки». Морсен долго мучился, выбирая, какой оставить. Два дня ушло на доработку каждого наброска. Морсен искал более точные образы, способные чуть ли не осязаемо передать его мысль. Одни слова заменялись другими. В результате у него остался один вариант (другие сгорели в большой урне, стоявшей на улице у дверей конюшни). Убедив себя в том, что наконец-то добился желаемого, Морсен занялся своими прямыми обязанностями…

«Прогулка» звучала на одном дыхании, в одном ритме, передавая повседневную усталость от фатальности, которую осознаешь. И за пределы которой нет сил выйти. Но даже в этом чувстве, незаконно, не имея на то никаких прав, вспыхивает временами надежда. А после вновь пустота. Мимолетное ощущение одинокого прохожего…

Мо приехала Надин. Она появилась в обед и первым делом побывала на конюшне. Узнав, что Морсен в своем домике, она тут же решительно направилась к нему. Ее что-то расстроило. Всю дорогу до домика Морсена Надин нервничала.

— Как ты здесь оказалась? — Морсен был удивлен, но не более. — Твой отец знает?

Надин расстроилась еще больше и, войдя в дом, громко хлопнула дверью.

— Папе не надо знать о моих делах. Так ему будет спокойнее.

Люк улыбнулся. Надин вдруг бросилась к нему, обняла.

— Зачем… зачем ты тогда ушел?.. Я ждала… А ты не понял, ушел… В дождь ушел. Зачем?

Люк пытался что-то ответить. Надин не дала ему и слова сказать. Ее поцелуй заглушил ответ. Очнувшись, он понял, что раздевает ее. Словно холодный душ обрушился ему на голову.

— Глупый, — прошептала Надин, и сама скинула платье…

За ужином он прочел ей «Прогулку». Стол был накрыт скромно, в пламени камина отблескивало красное вино.

Когда Морсен закончил читать, Надин выглядела шокированной. «Прогулка» показалась ей наполненной безысходной печалью и лиризмом. Она попросила Морсен прочесть еще раз.

— У тебя есть еще что-нибудь в этом роде? — Спросила она, когда Морсен замолчал.

— Фрагменты.

— У них есть название?

— Осколки целого.

— Уже в самом названии заложена тоска.

— Почему?

— Не знаю, — Надин пожала плечами и выпила вино. — Мне так кажется. Почитай мне.

— Они не готовы.

— Прошу тебя. — Настаивала Надин с такой просьбой в голосе, что Морсен расхохотался.

— Тебе трудно отказать, но на сегодня хватит.

Он подошел к ней, подал руку. Она встала из-за стола.

— Ты прав, хватит стихов. Нам есть чем заняться…

Когда Морсен уснул, Надин взяла папку с его стихами и устроилась на кухне.

Утром Люка ждал аппетитный завтрак. Он принял теплый душ. Надин подала ему полотенце, хихикнула, увидев его без одежды, и убежала на кухню, с которой плыл душистый аромат алжирского кофе.

За столом Надин поинтересовалась, что говорят издатели по поводу стихов.

— Ничего хорошего.

— А если бы ты встретился с человеком, чье имя имеет значение для этих книжных червей, ты бы смог его убедить в собственном таланте?

— В таланте не надо убеждать. Это абсурд.

— Значит, такая встреча тебе ничего не даст?

— Не знаю. Хуже, конечно, не будет. Оценка профессионала была бы любопытна.

— У тебя есть такой шанс, — радостно сообщила Надин. — Мой отец знаком с человеком, чье имя сейчас имеет большой авторитет в мире литературы.

— Кто же это? — С легкой иронией спросил Морсен.

— Камю. Альбер Камю.

Морсен поперхнулся.

— Камю? Ты сказала Альбер Камю?! Тот самый?!

— Если ты имеешь в виду мсье Камю, автора цикла «Изнанка и лицо», то да, тот самый. Отец находит его статьи и рассказы очень даже недурными.

— Не думал, что Сольеж читал Камю… Да еще и знаком с ним! — Пробормотал Морсен.

— Они познакомились на каком-то званном обеде. Там были представители деловых кругов, разные профессора. По большему счету все они были скучны. А от беседы с Камю мой отец получил удовольствие. Они даже обменялись парочкой анекдотов. Я попрошу отца устроить вам встречу, думаю, он не откажет.

У Морсена пропал аппетит.

Вечером Надин уехала. Она уговорила Морсена отдать ей стихи. Обещала, что встреча с Камю обязательно состоится…

В первых числах октября Сольеж объявил о свадьбе дочери. Она должна была пройти в небольшой церкви в Мо. На церемонию были приглашены многочисленные друзья семьи.

Надин охватил ужас. Она искала случая незаметно уехать в Мо, хотя бы на пару часов. При этом мучилась, не находя тех слов, которые обязательно скажет Морсену.

Возможность появилась за два дня до свадьбы. Но в Мо всё случилось не так, как она предполагала…

— И не подумаю! — Ответил ей Морсен, чувствуя себя неловко от ее предложения. — Успокойся, Надин. Жозеф любит тебя. Ты тоже испытываешь к нему какие-то чувства. Ты сама так говорила. Поэтому я не стану разговаривать с твоим отцом об отмене свадьбы. Я не могу это сделать.

Надин сидела за столом, вся мрачная, и не смотрела на Морсена, который ходил из угла в угол и курил.

— Но я думала…

— Не имеет значения, что ты думала. С Жан-Полем говорить не буду! Да и что я могу ему сказать?!

— Что любишь меня! Что за тебя я должна выйти, а не за Жозефа!

— Ничего из этого не выйдет. Твой брак с Жозефом, это союз капиталов. Твой отец никогда его не отменит. Его дела пошатнулись, он продал жеребцов, а ты хочешь говорить с ним о каких-то чувствах!

— А ты?

— А что я? Вернусь в провинцию… Только не плачь! Надин, дорогая, пойми, брак для меня сейчас не возможен…

— Хорошо, — уцепилась за соломинку Надин, — не сейчас. Я готова ждать. Год, два…

Конец ознакомительного фрагмента.