Путь к Земле («Кон-Тики»)

Михаил Пухов, 1985

2. Двое на Боливаре

— В чем дело, штурман? — крикнул вдруг Коршунов.

С момента старта прошло уже почти полчаса, постройки Центра давно скрылись из виду. Под нами тянулись однообразные безжизненные ландшафты. «Кон-Тики» мчался по низкой орбите, на высоте не более четырех километров. Облачный серп Земли и маленький рядом с ним ослепительный диск Солнца уже переместились из зенита, где они стояли в момент старта, к самому горизонту. На разгон до орбитальной скорости у Коршунова ушло около минуты: щадя меня, он избегал чрезмерных перегрузок. Лунолет он вел уверенно и спокойно — сказались четыре дня довольно изнурительных тренировочных полетов. «Чтобы почувствовать машину, — объяснил он их назначение. — И эту луну. У каждой машины свой темперамент, у каждой луны тоже. Они как женщины, штурман. Тут нужен опыт, никакая теория не поможет».

Сначала я думал, что мои штурманские обязанности будут, если можно так выразиться, чисто номинальными. В крайнем случае придется работать с киберштурманом, а я хорошо знаю эту аппаратуру. Но я ошибся. Все вычислительное и навигационное оборудование Коршунов попросту выбросил. «Не заблудимся, — объяснил он. — Опыт и здравый смысл — больше нам ничего не требуется. Лучше определять координаты на глаз, чем таскать лишний балласт на своем горбу, а потом гробануться на финише». В результате лунолет облегчился килограммов на пять — десять; из всей навигационной аппаратуры Коршунов оставил только бинокль, да и то лишь потому, что к хорошим биноклям у него слабость. Так он сказал. А мне, вместо того чтобы спокойно работать за дисплеем киберштурмана, пришлось срочно обзаводиться ветхой лоцией и комплектом пожелтевших крупномасштабных карт, а потом аккуратно разрисовывать их короткими и длинными линиями — трассами наших полетов — с обязательным указанием контрольных высот. Маршрут выбирал я — Коршунову было все равно, куда лететь. На двухминутную работу при такой организации труда уходило не меньше часа. «Я дисплеям не верю, — говорил Коршунов. — Они за секунду выдадут тебе точный разрез, но забудут сообщить, что справа от трассы вершина, а тебя каким-нибудь солнечным ветром обязательно вынесет прямо на нее, и будь здоров. Рельеф — наш главный враг, штурман. Лучшие луны те, на которых рельефа нет. Европа или, скажем, Плутон». — «Какая же это луна? — удивлялся я. — Нас учили, что это планета». — «Бывшая луна Нептуна, — объяснял Коршунов. — И вообще это как должность и звание. Луна, занимающая планетную должность. Ты еще Цереру обзови полноценной планетой. Или какую-нибудь Палладу…»

Топлива в баках «Кон-Тики» умещалось три с половиной тонны, но в предварительные полеты мы брали одну, максимум полторы. «Таскать на горбу балласт я не намерен, — повторил Коршунов. — Топлива в рейсе должно быть ровно столько, сколько необходимо. И запомни, штурман: никаких заначек. Здесь тебе не авиация. Я обязан в каждый момент точно знать, сколько у меня топлива. Знать с точностью до грамма».

На сегодняшнем старте баки — впервые за неделю — были полны. Центр Королева расположен в Центральном Заливе, и прямо над нашими головами, за прозрачным колпаком кабины, висела Земля. Обычно она выглядит огромной, но в предстартовые мгновения показалась мне весьма и весьма маленькой. Коршунов подтвердил класс: когда исчез вес, а двигатель умолк, на указателе вертикальной скорости воцарился нуль. Мы неслись по низкой круговой орбите, над незримой границей между Океаном Бурь и Морем Дождей. В стороне остались крупные кратеры Коперник и Аристарх. На маршруте не было особых препятствий — лишь один довольно протяженный горный массив на обратной стороне, с высотами, не превышающими трех с половиной километров. Поэтому Коршунов отказался подниматься выше четырех: «Я не собираюсь терять при спуске драгоценные килограммы только из-за того, что кому-то захотелось поближе к небу. Я не альпинист, а космонавт. Если бы было можно, я бы никогда не забирался выше ста метров. Так летают над Европой. Там только лед, гладкий лед, и очень редко торосы».

Вот так мы и летели: на табло нули, однообразный ландшафт усыплял, и вдруг…

— Спишь, штурман?! — заорал Коршунов. Мы сидели с откинутыми шлемами, от его крика буквально содрогнулась кабина.

Я, видимо, действительно задремал — устал за последние дни, — но от этого вопля всякий сон, конечно, пропал. Уставился в пульт, однако ничего катастрофического не обнаружил. Практически те же цифры, что и полчаса назад, светились на индикаторах альтиметра и измерителей скорости. Лишь точка, отмечавшая наше положение на лунном диске, сместилась к самому его краю. Но чтобы удостовериться, что это на самом деле так, необязательно смотреть на приборы: Земля уже заходила за горизонт.

— По-моему, все нормально, — сказал я, впрочем, не слишком уверенно.

— Вот как? — в его голосе появилась веселая злость. — Значит, штурман считает нормальным, когда корабль падает?

Я посмотрел, куда он показывал, — на индикатор вертикальной скорости. Вместо нуля, что красовался там совсем недавно, сейчас светилось какое-то число, только весьма и весьма малое. Мы действительно «падали», но со скоростью несчастных сантиметров тридцать в секунду!

Конечно, это меня огорчило. Пусть я не профессионал, но значит ли это, что надо мной можно вот так подшучивать?

— Кошмар! — сказал я спокойно, но вместе с тем и слегка озабоченно. — И правда падаем! Если так пойдет дальше, то от нас ничего не останется витка через полтора.

И я ему подмигнул: мол, вас понял, и нечего меня разыгрывать. Нынешний рейс Коршунов рассматривал как генеральную репетицию. Облет Луны с посадкой в точке старта. Лунолеты типа «Кон-Тики» еще никогда не выполняли подобных рейсов, никто и не подозревал, что они на такое способны. Четверть витка мы уже прошли — осталось три четверти. Три четверти, но никак не полтора.

В его холодных глазах не появилось и тени улыбки — лицо было таким же, как много часов назад, когда Эдик Рыжковский бормотал: «Я просто хотел пошутить».

— Смотри лучше, штурман, — сказал он.

Я последовал его совету. И вдруг понял. Число на указателе скорости не оставалось постоянным. Оно медленно росло — разумеется, с отрицательным знаком. На нас, стало быть, действовала неучтенная слабая сила…

— Что это значит? — озадаченно спросил я.

— Что значит? — повторил он. И вдруг опять закричал: — Я впервые на этой луне, как я могу знать? Я уже спрашивал, штурман, и спрашиваю еще раз: какие есть препятствия на выбранном вами маршруте? Я посмотрел на карту.

— Их нет. Отклонения рельефа от условного нуля не превышают одного-двух километров. Лишь на обратной стороне мы пройдем над протяженным горным массивом с максимальными высотами около трех с половиной километров…

— Что мне та сторона? — крикнул он. — Мы еще пока что над этой, и нас тянет вниз. Что у тебя здесь, штурман? — Он ткнул пальцем в карту. И, надо сказать, именно туда, куда следовало. Все сразу стало понятно.

— Маскон! — обрадовался я. — Локальный концентрат массы! Он-то и тянет нас вниз.

— Отлично, — кивнул Коршунов. — Даже превосходно. Почему же, докладывая обстановку, вы не упомянули об этом масконе?

— А что он может? — пожал я плечами. — Гравитационная аномалия в эпицентре не превышает одного процента. Так записано в лоции. Один процент и без того слабого лунного тяготения! Ну, подпортит немножко орбиту. Но мы над ним быстро пройдем, потом она восстановится. Поле-то потенциальное! Пусть у меня мало опыта, но здравый смысл…

— Значит, вы полагаете, что нам ничего не грозит?

— Естественно.

— Хорошо, — сказал Коршунов. — Оставим все как есть.

На вид он полностью успокоился, но мне показалось, что это не совсем так, и я с удвоенным вниманием следил за приборами. Судя по карте, маскон мы уже миновали, но скорость снижения продолжала расти, хотя не достигла еще и метра в секунду. Земля скрылась за горизонтом, сразу за ней — Солнце. «Кон-Тики» окутал мрак. Только небо вверху было усыпано бесчисленными немигающими звездами, а внизу звезды заслоняла Луна.

И вдруг мне стало страшно.

Мы летели все-таки на очень небольшой высоте — кто знает, что таится внизу, в этом бездонном мраке? Что, если там какая-нибудь вершина, не замеченная картографами? Или врет альтиметр? Совсем немного, на какой-нибудь километр? Кроме того, высота неуклонно падала, вертикальная скорость и не думала убывать. А мы и так опустились уже почти на полкилометра…

Я дал подсветку на карту. До опасного высокогорного района оставалось меньше тысячи километров — минут десять полета с нашей скоростью. И тут до меня дошло, что мы уже летим ниже вершин — не воображаемых, а вполне реальных, — что, если так будет продолжаться, через десять минут мы неминуемо врежемся!..

Как ни удивительно, это открытие меня успокоило.

— Михаил! — сказал я. — Не понимаю, в чем дело, но орбита, кажется, восстанавливаться не собирается. Мы уже опустились ниже гор…

— И какие будут рекомендации, штурман? — насмешливо прищурился он в неярком свете индикаторов. — Идти вверх?

— Немедленно!

— Наконец-то разумные речи, — усмехнулся он, берясь за рычаги управления. Двигатель снова запел, но на этот раз перегрузка не ощущалась. С облегчением я следил, как скорость уменьшилась до нуля, потом изменила знак… Мы шли вверх. Маневр, надо сказать, был выполнен своевременно — прежней высоты мы достигли, если верить карте, уже в районе предгорий.

Я представил себе, как невидимые в темноте, всего в нескольких сотнях метров под нами проносятся зазубренные пики лунных гор, и мне вновь стало жутко. Вдруг альтиметр дает все-таки неверные показания…

— Не нервничай, штурман, — услышал я голос Коршунова. — Они прямо под нами, и до них не меньше пятисот метров. Опытный пилот чувствует такие вещи. Мы чувствуем это кожей…

Я так и не знаю, правду ли он говорил или просто чтобы меня подбодрить. Через некоторое время опасный район остался позади. «Кон-Тики» уверенно приближался к месту своего назначения. Впереди наметилась извилистая огненная линия — лучи невидимого еще Солнца скользили по склонам высоких лунных цирков. Еще немного — и «Кон-Тики» вновь выйдет на освещенную сторону.

Мой взгляд упал на индикатор топлива. Много ли мы израсходовали на непредвиденную встречу с масконом? Вряд ли. Перегрузка почти не ощущалась…

Но я увидел такое, от чего волосы у меня на голове буквально встали дыбом.

— Михаил, — проговорил я с трудом, — посмотри сюда. Видишь?

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался он довольно флегматично.

— Когда мы вылетали, — сказал я, — в баках было три с половиной тонны топлива. Так?

— Да, и ни граммом меньше.

— Оказывается, мы почти все истратили, — продолжал я. — Проклятый маскон! Мы сожгли больше двух тонн! Мы не сможем теперь сесть!

— Ты в этом убежден, штурман?

— Да, — твердо сказал я. — Нам придется просить помощи. Пока не поздно. Пока мы еще на орбите!

— Чтобы я просил помощи? — бросил он яростно. И замолчал. Я следил за его лицом. На его тонких губах появилась улыбка.

— Вспомнил одну старую историю, — ответил он на мой недоуменный взгляд. — Значит, штурман, ты полагаешь, топлива на финиш не хватит? — Я молча кивнул. — Допустим, что это так. Но если бы в кабине был только один из нас, топлива бы хватило. Масса человека в скафандре — килограммов сто пятьдесят, если не ошибаюсь?

— Да, — пробормотал я, еще не понимая, куда он клонит.

— Тогда у нас остается единственный выход. Над безатмосферными лунами так иногда делают. Один из двоих идет за борт, становится спутником луны, а второй садится, заправляется, потом взлетает и подбирает товарища.

Я не смог ничего ответить. У меня пересохло во рту.

— Дальше начинается арифметика, — проговорил он жестко, и я сразу вспомнил его профессиональное прозвище. — Если за борт пойду я, ты все равно не сядешь. Погубишь и себя, и «Кон-Тики», и в конечном счете меня. Если же за борт пойдешь ты…

Он смотрел на меня холодными, немигающими глазами.

— Словом, как говорилось в той истории, Боливар не вынесет двоих. Что скажешь, штурман?..