Похищение Елены

Михаил Остроухов

Действиекниги происходит в занесённом снегом и отрезанном от мира посёлке. Размеренное течение жизни в нем нарушает одно происшествие:бесследно исчезает жительница посёлка поимени Ленка. Люди встревожены, потому что эта Ленка была какая-то особенная. Поисками Ленки занимаются все, но наиболееусердно её ищет главная героиня повести баба Оля. Перед ней стоит непростаязадача, потому что силы, стоящие за похищением Елены, постоянно предлагаютразные варианты фальшивых Ленок.

© Михаил Остроухов, 2022

ISBN 978-5-0056-4931-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Поселок весёлый.

Вот вы говорите: я дура. А я считаю: надо Ленку искать. Вера говорит: «Сама придёт» А я сомневаюсь. Вера говорит: «Куда она от такого мужа денется. Мой Жорик не муж, а золото».

Жорик — сын Веры. Он так ничего себе парень. Не курит. Один недостаток: мямля. Ленка — она другая. Вера склоку начнет, а Ленка ей в ответ скажет, как отрежет: «Необразованная вы женщина», Вера глаза вылупит, а возразить нечего.

Так вот: вчера вечером Ленка домой не пришла. Может, Веру видеть опротивело. Может, Жорик вконец надоел, не знаю. Жили они тихо, до ругани не опускались.

Я всё хожу и думаю, куда Ленка делась? Полная загадка. Нехорошо это: Ленка пропала, а дела до этого никому нет. У всех «моя хата с краю, ничего не знаю». Откуда такое равнодушие, бабки? Неужели правду про «чужую беду» говорят?

Так, примерно, я в тот день рассуждала. Что ж, думаю, дело в долгий ящик откладывать, надо собираться и вперёд. Попила чайку с баранками, подошла к сундуку, открыла его и давай вещи доставать. Всё вынула: только на самом дне нашла. Что нашла? Повязки ДНД. От деда моего покойного достались, а откуда он взял, ведать не ведаю. Только знаю ДНД — это порядок. Что случится, Добровольная Народная Дружина сразу тут. Власть-то, конечно, за порядком следит, но настоящий порядок только ДНД поддерживает. Когда власть спит, ДНД не дремлет. У ДНД всюду глаза и уши. А отсюда и уважение от людей. Поэтому многие в ДНД хотят записаться. Но конкурс большой: повязки только две. Одна для меня, а вторая для Чувилки — подруги моей.

Вышла я на улицу, свежим воздухом дышу. У нас такая тишина, что слышно, как на другом конце поселка дед Михей протезом скрипит. Куда, интересно, намылился? В карты, наверно, играть с Лихоманкой-хулиганкой и Бедой-сволотой.

Дед Михей у нас еще тем прославился, что однажды на День Победы весь в орденах и медалях в клубе появился.

Я ему говорю:

— Дед, ты же не воевал!

Чувилка:

— И то верно: мал еще был.

А Михей отвечает:

— Это моего отца ордена и медали: я в Верховный Совет написал, чтобы приняли закон, разрешающий детям носить награды родителей.

— И приняли?

— Пока нет. Но должны: зачем награды без дела лежат?!

А еще слышно, как поросенок Чувилки хрюкает. Он у неё часто из сарая убегает и в окно Чувилке заглядывает. Встанет на задние ноги и смотрит в комнату через стекло. Зайдёшь к Чувилке в гости, а в окне свиная рожа. Волосы на голове дыбом. Сгинь, нечистая! А потом вспомнишь про Борьку, сразу успокоишься. Еще Чувилка на поросёнке ездит: в санки запрягает. А Борька рад, что свою хозяйку везёт! Кажется мне порой, бабки, звери лучше людей. Не образ наш любят, а душу. На Чувилку взглянуть страшно: все лицо в бородавках, а Борька всегда на нее с обожанием смотрит.

Иду я по посёлку дальше. У нас ребята снеговиков лепить любят. Где только не понаставят. Так и кажется, что за тобой по пятам невысокие люди ходят.

Днем-то еще ничего, а ночью страшно. Как-то раз слышу сзади: хр, хр — кто-то догоняет. Ой, бабоньки, страсть-то какая! Но слышу, что-то звякнуло: тут же догадалась — это в башке у снеговика льдинка о льдинку ударилась: мысль родилась. Ну, иди, иди, дурак ледяной своей дорогой, не мешай честным людям по ночам гулять.

Значит, иду я по посёлку: навстречу Чувилка. Когда я на бородавки смотрю, мне кажется, ей лицо мёдом намазали и ткнули в горох. Шустрая бабка, а посмотришь на неё: откуда сила берётся, ростом не велика.

— Привет, подруга, — говорю.

— Привет, куда идёшь?

— Ленку искать.

— Да она, небось, в городе.

— Разве не знаешь, в город у нас дорогу замело, — я вздыхаю, у меня сын в городе живёт, всю зиму его не вижу: скучаю.

— Это верно, — Чувилка соглашается.

— Вот видишь, поэтому я думаю, у нас надо искать, — я говорю.

— У нас все на виду, — Чувилка плечами пожала.

Пошли мы с Чувилкой вместе. Снега в этом году навалило по самые окошки. В наших краях зимы долгие. Морозы — злыдни. Это старцы такие. Из леса выходят: взлохмаченные, седые, рубашки до колен, а руки и ноги синие.

Идем мы с Чувилкой: небо голубое, ветер у себя дома дверь на щеколду и спит. У нас на посёлке много спят. Лето, осень, зима, весна — без разницы. Лягут осенью, встанут весной. Лягут весной, встанут осенью.

Темнеет, идем. Вдруг нам навстречу, судя по звукам толпа, но шаги и дыхание слышно, а никого не видно. Всё ближе, ближе, просто жуть. Всё думаю, приплыли. Чуть не померла от страха. Но слышу, шаги удаляются. Фу, пронесло. Неизвестные мимо прошли. Вот что у нас на посёлке творится. Кто бы это мог быть, просто ума не приложу. Таинственное явление. Много непостижимого в мире, ох, много!

Я Чувилке говорю:

— Пошли ко мне, переночуем, а завтра с утра пораньше, снова искать будем.

— Правильно, — она отвечает.

— А то: пока за тобой зайду — время только уйдет.

— И то верно, — Чувилка соглашается.

Постелила я Чувилке на кухне, а себе три стула поставила, легла на них — телогрейкой укрылась, мне по моему росту и так большое спасибо. Полежала, полежала я и заснула: и снится мне Ленка: только на себя не похожая в лице стала, вид утомлённый словно весь день на солнце пробыла.

— Ну, здравствуй, Лена, — я ей говорю.

— Это ты здравствуй, бабушка.

— А тебе что же здоровье ни к чему?

— Я по хрустальному мосточку пройду, резным ковшиком водицы зачерпну, ног не замочу.

— Да где ж это такое?

— У добрых людей.

У дороги цветок,

Золотой лепесток

В мотылька влюбился,

В лучик превратился.

— Где?

— В голубом краю,

В голубой дали,

Ой, люлю, люлю,

Ай, люли, люли.

— Как же ты там живёшь?

— Живу я хорошо, все у меня есть. И потэблы, и ренаканы.

— Что ж это такое?

— Когда-нибудь узнаете. Я золотое яблочко возьму, по серебряному блюдечку покачу — и наемся.

— О посёлке то вспоминаешь?

— О каком посёлке?

Тут и ежу ясно, что это не Ленка.

Проснулась я утром. По дому засуетилась. Чувилка носом рулады выводит. Словно птица уселась ей на лицо и песни распевает. Так и хочется рукой махнуть и эту птицу согнать — уж очень ее пенье на нервы действует.

— Эй, Чувилка, — бужу, — хватит дрыхнуть, уже день, вставай.

Та проснулась, глаза трёт. Я на стол яичницу ставлю. Чайник уже кипит.

Вот мы с дедом моим покойником любили чайком побаловаться! Бывало, как сядем с утра, и кто кого перепьёт. Он стакан, я стакан, он стакан, я стакан. Деду моему совсем плохо, он и говорит:

— Смотри, у тебя уже вода из ушей льётся.

Я как прысну!

Значит, сидим мы с Чувилкой, чай пьём.

— Ну, — Чувилка говорит, — что делать будем?

— Жорика надо допросить, — я отвечаю.

Вышли мы с Чувилкой на улицу и к Вере двинулись: Жорика проведать. Подходим к дому Веры: в окне у нее что-то блестит. Наверно, Вера свои богатства перебирает: бусы отдельно, серьги отдельно, а перстни нанижет на пальцы и рукой на свету любуется: вот они и сверкают.

В дверь Веры стучим. Верка открывает: лицо у нее красивое, но хохотальник себе разъела будь здоров!

— Привет, подруга, — говорю, — нового ничего не слыхать?

— А что нового?

— Я всё про Ленку думаю, может, её обманом увели?

— Кто?

— Какой-нибудь чужой человек.

— Какой ещё чужой человек? У нас на посёлке все свои.

— А вдруг?

— Прекрати, подруга. Вечно слухи распускаешь. Кто-нибудь глупость сморозит, а ты на подхвате.

— Какую глупость?

— Пашка Сазонов брякнул, что я бабка богатая, а ты об этом больше всех звонишь?

— Так это правда!

— Брехло. Какая я богатая, так… концы с концами свожу.

— Ладно, подруга, не будем ссориться.

— Зачем пришла-то?

— Я с сыном твоим хотела поговорить.

Верка брови нахмурила: стоит на пороге: руки в бока уперла: такую не обойдешь, тогда я повязку ДНД из кармана вынула и к предплечью себе её приложила.

— Чувилка, привяжи, — говорю.

Чувилка повязку помогла привязать. У Веры сразу глаза забегали, еще сильней нахмурилась, но пропустила нас. Я вокруг посмотрела: все блестит, не к чему придраться. Хотя понятно: Верка чистюля — свихнуться можно. Для нее уборка — праздник! Правда, досталось ей однажды на орехи. Домового она загоняла: то под шкафом вытрет, то на шкафу, то в шкафу. Домовой терпел, терпел, а потом взял и сбросил Вере на голову цветок в горшке. После этого Верка, прежде чем убираться, голову полотенцем повязывает.

Прошли мы с Чувилкой к Жорику. В комнате кровать, стол, на столе клетка, в ней белка живет, Вера рассказывала, что Ленка её из леса принесла. Ещё Вера уверяет, что белка, по ночам из клетки выбирается: крупу и семечки ворует, которые Верка про запас хранит. Всю ночь Вера белку караулит, да под утро заснет — не уследит.

Давно бы Вера от белки избавилась, да Жорик не даёт. Телепень, а тут уперся, говорит:

— Мне белка как память о Ленке дорога.

Когда мы зашли, Жорик на кровати лежал, руки под головой — глаза в потолок.

— Как дела, Жорик? — спрашиваю.

Жорик молчит.

— Ну, Жора, как живёшь? — я снова его спрашиваю.

— Ничего, — мычит.

— Расскажи нам про Ленку.

— Зачем?

Я ему руку с повязкой ДНД показываю.

Он замялся, но потом говорит:

— Хорошая она была. Знаете, как посёлок любила! Самозабвенно. Стихи про посёлок сочиняла. «Та-та-та-та-та-та-та посёлок, та-та-та-та-та-та-та весёлый». Врагов у неё здесь не было. Один раз, правда, напал мороз-злыдень. Но я то, конечно, парень не робкий, за свою жену заступился. Палку схватил и морозу по голове ударил. Мороз и упал. Лежит, не пошевельнётся. Я глаз ему приоткрыл, а глаз пустой. Страшно.

Жорик вздохнул и голову подушкой накрыл.

— Жорик, — я его за плечо тереблю, — что ты можешь еще сообщить следствию?

Но тот молчит, как партизан.

— Спасибо и на этом, — я говорю.

Вышли мы с Чувилкой.

— Что ж, — я вздыхаю, — ничего нового мы не узнали, но отсутствие результата тоже результат. На том и порешили.