Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей

Группа авторов, 2019

Михаил Козаков (1934–2011) – известный актер («Убийство на улице Данте», «Выстрел», «Здравствуйте, я ваша тетя!»), режиссер («Безымянная звезда», «Покровские ворота»), автор поэтических программ по произведениям Бродского, Пушкина, Тютчева, автор книг «Рисунки на песке» и «Третий звонок». Автор-составитель книги «Михаил Козаков: „Ниоткуда с любовью“» Елена Тришина – журналист, редактор и близкий друг М. М. Козакова. «Он всё о себе сказал сам. Но мне захотелось сейчас поговорить о нем с людьми, которых он любил, кто вспоминает откровенно и просто, без лишней патетики о Мише – Мишке – МихМихе – ММ…» Книга содержит нецензурную брань.

Марк Хромченко

Портрет Дориана Грея^[4]

Я, наверное, был самым древним из Мишкиных друзей. У него были друзья, близкие по творчеству: Вика Некрасов, Дэзик Самойлов, Мика Голышев. А я был немножко из другого мира. Но я знал его как облупленного, по-человечески знал. У нас был общий быт, жизнь была.

Но, как ни странно, осталась от того времени только одна общая фотография.

1957 год, зима. Как-то звонит мне Миша: приезжай в ЦДРИ, тут мой приятель-художник из Ленинграда.

Я приезжаю — художник Илья Глазунов с женой развешивают картины для выставки. Я впервые вижу его картины — Оттепель, он еще студент. С ним жена Нина Бенуа, красавица. Они тогда в Москве останавливались в квартире Лили Брик — ночевали у нее в ванной: накрывали саму ванну деревянным настилом и так спали. Мы с Глазуновым как-то сразу подружились.

Проходит время, и вдруг Илья звонит мне, что выставку не откроют — худсовет запретил. Я еду в ЦДРИ. Какое я имел отношение к искусству? Косвенное. Я ведь только что закончил мединститут и работал на санэпидемстанции. Но я был знаком со знаменитой балериной Ольгой Лепешинской. А она была председателем Совета ЦДРИ и весьма влиятельной особой.

Я позвонил ей, пожаловался, что выставку талантливого художника не открывают, — она вмешалась. Собрался весь синклит ЦДРИ. Выставку открыли. И мы с Мишей, конечно, были почетными гостями на вернисаже — половина зала были актеры Театра Маяковского, где Миша уже блистал, а половина — врачи санэпидемстанции, где работал я. Так мы с Мишей открыли Глазунова. Тогда и была сделана фотография, на которой Клара Высоцкая, Миша и я.

Насколько я знаю, Миша с Ильей так потом особенно и не дружил.

А познакомился я с Козаковым в октябре 1952 года. Я был студентом третьего курса Первого медицинского института. Мои школьные друзья увлекались самодеятельностью, и мы пошли смотреть премьеру спектакля в ДК Энергетического института. Один из моих приятелей ухаживал за Соней Зайковой, которая потом была партнершей Миши — Офелией в спектакле «Гамлет» у Охлопкова. И Соня захватила с собой своего однокурсника — студента Школы-студии МХАТ восемнадцатилетнего Мишу Козакова. Смотрим вместе спектакль, возвращаемся домой, и тут оказывается, что мы с Мишей живем в одном доме — под номером 25 по улице Горького.

Надо сказать, что в это время семья Козаковых переехала в Москву, потому что в Ленинграде обстановка вокруг Мишиного отца — писателя Михаила Эммануиловича Козакова — стала невыносимой. Он подвергался гонениям. Ведь это на его довоенной пьесе «Когда я один» Сталин красным карандашом начертал: «Пьеса вредная, пацифистская». Семья поселилась в нашем доме артистов Большого театра, в квартире артиста балета Петра Глебова. Миша с отцом и мамой занимали одну комнату в трехкомнатной квартире, и наши окна располагались рядом, под углом друг к другу. И потом мы с Мишей там изрядно чудили. Протянули, например, веревки из моего окна — в его окно, по типу полиспаста, и передавали друг другу бутылки пива, отхлебывая по очереди. Дурошлепы, одним словом.

Я был старше его на два года, и мы стали играть в такую игру: он был Дорианом Греем, я — лордом Генри. И эта игра продолжалась какое-то время. И Миша, предложивший эту игру, оказался провидцем: портрет Дориана Грея после первых успехов начал меняться. Странное у меня по этому поводу возникало чувство.

Мы ведь дружили целых шестьдесят лет, но в нашей дружбе был период в пять лет, когда мы с ним не разговаривали. По причине его довольно бесцеремонного вмешательства в мои личные дела.

Как-то он позвонил мне по телефону и сообщил, со слов одного человека — моего соперника, — некие сведения, порочившие мою невесту. И поставил при этом ультиматум: либо он, либо она. Это был оговор, я был уверен в этом, но Миша не желал меня слушать. Он уже был известным артистом, уже побывал на шекспировском фестивале в Канаде, снялся в фильме «Убийство на улице Данте», словом, был в фаворе.

А дело было летом, мы с друзьями снова отдыхали в Мисхоре — золотая молодежь на Золотом пляже. Мы приехали втроем: Коля Леонов — будущий знаменитый автор детективов, Миша Островский — академик ныне, сын знаменитого композитора и я. А Козаков, вернувшись из Канады, примкнул к нам. И мы проводили там потрясающее время — наши лежаки спускались прямо к морю, над нами свисали гроздья винограда. Веселая жизнь!

А когда возвращались, Козаков улетел в Киев на какую-то пробу и там встретил моего соперника — Митю Федоровского. Я как-то несколько раз встретил этого Федоровского рядом с моей невестой-красавицей — советской Джиной Лоллобриджидой, как ее называли, солисткой балета Театра Станиславского и Немировича-Данченко Наташей Павловой — и пообещал набить ему физиономию.

Вот он и наговорил Мише что-то, оборвавшее нашу дружбу. Миша так и не рассказал мне, что там за тайна была. А я выбрал невесту, которая вскоре стала моей женой.

Так на пять лет мы с Мишей расстались. Он в это время много играл, женился на Грете Таар, с которой дружил еще со школы, у них родились дети — Катя и Кирилл.

Все эти годы я общался с его родителями. Это были чудесные люди. Михаил Эммануилович к тому времени много болел. А Зоя Александровна стала моим ближайшим другом. Она была редким человеком по тем временам, который абсолютно не скрывал своей радости, когда помер Сталин. Помню, как курила она одну за другой папиросы «Беломор», как-то пританцовывая и приговаривая: «Мы нищие, но гордые». Жили они действительно очень тяжело.

Когда мы с Мишей так глупо расстались на несколько лет, Зоя Александровна всё делала для того, чтобы я оставался рядом. И друзья наши тоже страдали от этого. И вот Коля Леонов, решивший нас примирить, позвал нас с Мишкой в ресторан ВТО. Посидели мы там очень хорошо, выпили не помню сколько. Вышли, нашли какие-то урны на улице, нахлобучили их себе на головы и, изображая древних рыцарей, распугивая прохожих, почти перекрыв движение по улице Горького, двинулись с песнями к телеграфу. Как нас не задержали — не знаю. Правда, Коля тогда еще работал в МУРе, возможно, это нас и спасло.

Так мы с Мишей помирились. Он тогда жил тоже на улице Горького, у кого-то из друзей в комнате в коммунальной квартире. Оба мы к тому времени уже расстались со своими первыми женами и чувствовали себя свободными от всяких обязательств.

А потом началась Мишина история с его будущей второй женой Медеей. Миша в это время служил в «Современнике», с Таней Лавровой играл «Двое на качелях». Они уехали на гастроли в Баку, и он там сломал ногу. Вообще, Мишке с этими переломами не везло: то ключицу сломает, то руку, то ногу. Таня вернулась в Москву, а Мише загипсовали ногу, и он улетел в Тбилиси к друзьям. Такая была Майя Кавтарадзе — дочка знаменитого Сергея Ивановича Кавтарадзе — Миша потом посвятил ей целую главу в своей книге.

И там он познакомился с Медеей — родственницей Кавтарадзе. Можно представить себе, как он выглядел — Грушницкий и Печорин в одном флаконе. На костылях! Хорош собой! Известный актер! Через какое-то время в Тбилиси состоялась свадьба. Мы с Зоей Александровной единственные прилетели из Москвы.

Свадьбу с Медеей охраняло огромное количество милиции — ходили слухи, что невесту хотел отбить какой-то опасный поклонник. Свадьба проходила в старинном тбилисском дворе со знаменитыми балконами. На следующее утро новобрачных под охраной отвезли в аэропорт, и они улетели в Москву. Жить им было негде, и я Мишке дал ключи от своей квартиры. А мы с Зоей Александровной продолжали еще гулять по Грузии с моими друзьями.

Мы с ним не раз жили друг у друга. Как-то, расставшись с очередной женой, я переехал к Мишке — он жил тогда вблизи площади Маяковского. А в это время снимался «Трактир на Пятницкой» — телеспектакль, где был задействован весь «Современник». После спектаклей в театре все уезжали на съемки на площадь Журавлева. А уже после сьемок вваливались всей компанией к Мише, и к этому времени я накрывал на стол.

Наутро Мишка просыпался поздно, разглядывал себя в зеркале, похлопывая по щекам, и удрученно произносил:

«И вот эту морду я должен нести советскому зрителю?»

Я часто бывал у Миши в «Современнике», приятельствовал с Олегом Ефремовым. Мы жили в одном доме. Как-то в 4 часа ночи звонит мне: «Лапуля, водка есть?» Я поднялся к нему, посидели, поговорили. Он договорился до того, что создает партию, альтернативную коммунистической. Я попытался соответствовать.

Это были Мишины подарки — он дарил себя и своих друзей. Я ведь был тогда простым, молодым — в общем, никому не интересным. Но меня тянуло в этот мир, и Миша в этот мир меня ввел.

Тогда, в молодости, Мишу постигла роковая напасть: он стал пить. И выпивал очень сильно. Он был молод, здоров и как-то справлялся с этим, хотя ему в жизни это стало очень мешать. Вот тут, как я считаю, портрет Дориана Грея и стал меняться…

Я с ним единственный раз работал в творческом контакте, как говорится. Он же всё время был в поиске, и у нас с ним возникла идея сделать композицию по стихам Тютчева «О, время, погоди!» — о любви Тютчева и Денисьевой. У меня была дореволюционная книжка с этой историей, и я придумал драматургическую историю. Он сделал телевизионный спектакль, где Тютчева играл Олег Ефремов, Денисьеву — Алла Покровская. Позже вышла пластинка с этой же композицией, где Козаков читал на два голоса с Беллой Ахмадулиной. А в 2006-м он сделал спектакль по этой же композиции с Дарьей Юрской.

Когда Миша снимался в своем первом фильме «Убийство на улице Данте», была у нас с ним интересная история. Мы собирались с ним вместе на пляж, я был на папиной машине, а Мише нужно было ненадолго заехать на студию — досняться в каком-то эпизоде, и я поехал с ним. В том эпизоде, где немецкий офицер заходит в кафе, нужен был молодой человек для массовки. И Миша предложил Михаилу Ромму меня, раз уж я всё равно был рядом. Таким образом, те, кто меня знает, могли на 3–5 секунд проезда кинокамеры меня увидеть. За это я получил нагоняй от отца. Он сказал: «Уж если быть в искусстве, то первачом! Ты — Хромченко!»

Когда я вижу, какие сегодня происходят метаморфозы с нашими известными деятелями культуры, невольно задумываюсь: каким бы был Миша сегодня? Он был абсолютно антимеркатилен, практически — бессребреник. Он переезжал из квартиры в квартиру исключительно со своими книгами и пластинками. Его волновал лишь один вопрос: он должен был обеспечить своих младших детей, дать им образование. И он этот свой долг исполнил.

Идеи новые есть, но тут я уже от себя не вполне завишу. Надо вписаться в планы театра, а для антрепризы искать эти проклятые деньги, если хочешь поставить и сыграть то, что просит душа.

Найду денег — поставлю в антрепризе, не найду — не поставлю. Сегодня ведь всё так. Всё подчинено зарабатыванию денег, везде и всюду — и в большом кино, и на ТВ, а теперь уже и в театре. С одной стороны, понятно: капитализация, рынок рейтинг и еще Бог знает что. Но сколько же можно всюду опускать планку? Грустно… Но я как могу борюсь, и порой не без успеха.

Михаил Козаков

Когда Миша уезжал в Израиль в начале девяностых, я приезжал к нему. Мы встретились и простились. Вернулся — и снова были «не разлей вода».

Он плохо переносил одиночество. Когда расставался со своими женами, он свое одиночество компенсировал выпивкой и работой. И это чередовалось бесконечно.

В последнее время его часто постигали разочарования. Фильм, который он снял и на успех которого возлагал большие надежды — «Очарование зла», — положили на полку, снабдив невнятными объяснениями. Старый друг, в театре которого он осуществил постановку, не стал продлевать прохождение и торопливо расплатился с ним, небрежно протянув гонорар, завернутый в газету. Миша даже хотел швырнуть ему эту подачку в лицо, но сдержался.

На таком эмоциональном фоне он решился снова уехать в Израиль.

Там он узнал, что уже был очень болен. И на сей раз мы с ним даже не попрощались.

С моей точки зрения, Мише очень повезло со стартом.

Его Гамлет воспринимался восторженно — он был нервен, красив, эмоционален. Я всё время думаю: если бы он попал в руки Питеру Бруку, а не Охлопкову, эта работа была бы совершеннее. После Шекспира Охлопков стал давать ему роли в пьесах Погодина и Софронова.

Он снялся в очень популярных фильмах. Эта популярность легла на его неокрепшую душу, выдержать такое было очень трудно. Его спас «Современник» с Ефремовым, а потом — Эфрос.

Я думаю, он родился не там и не тогда. Он для этой страны был слишком интеллигентен, слишком образован и слишком свободолюбив. Он ведь с детства был окружен незаурядными людьми. Выросший на таком бэкграунде, он всю жизнь искал нечто подобное.

На мой непрофессиональный взгляд, Миша был хорошим актером, интересным кино-телережиссером. Но более всего — этим навсегда застолбил свое место в Пантеоне нашей культуры — был Голосом великой русской поэзии!

Скольких своих современников он познакомил с поэзией Бродского! У меня есть несколько любимых книг, которые он мне подарил с дарственными надписями: «Беседы Соломона Волкова с Бродским» и «Бродский о Цветаевой». Я и сейчас, открывая томик любого поэта, слышу Мишин голос, его манеру чтения.

Как у Арсения Тарковского: «Эту книгу мне когда-то в коридорах Госиздата подарил один поэт…»

И поэзия его спасала.

Примечания

4

ХРОМЧЕНКО Матвей Соломонович (1932–2018). Журналист, литератор