Опыт выживания, или Исповедь богохульника

Михаил Казиев

«Попадая в капкан, лиса способна отгрызть себе лапу…», человек, по-моему мнению, способен даже на большее. Но выживание зверя – это не выбор, выжить человек должен всем своим существом, не умерев, но и не превратившись в зверя. Данная книга – это история моего сирийского друга, который по воли обстоятельств оказался под обстрелом во время начала сирийской гражданской войны 2011 года. Выжить тоже можно по-разному.

© Михаил Казиев, 2022

ISBN 978-5-0059-1439-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…

Я продолжаю смотреть на портрет президента, президент строго смотрит мне в ответ. «Это ты во всем этом виноват, сука, отвечай?» — задаю я свой вопрос президенту. Президент не отвечает, только на мгновение чуть улыбается, а потом еле заметно подмигивает левым глазом. Меня передергивает, я прекрасно понимаю, что он хочет мне сказать: «Ты думаешь, мне есть какое-то дело до ваших проблем?».

— А ты думаешь, мне есть дело до тебя, тварь? — говорю я портрету и бью по стеклу ногой. Стекло выдерживает мой удар.

Карим стоит в стороне молча.

— Может, поможешь? — спрашиваю я его. — Прострели ублюдку голову!

Карим молчит, не понимает, что от него хотят.

— Понял, все самому нужно делать! — говорю я и поднимаю камень, который лежит рядом для подпорки двери.

— Получи, тварь! — кричу я портрету и кидаю камень в стекло.

Стекло разлетается, портрет, потеряв опору, скручивается и обвисает. Я протягиваю руку и вынимаю его оттуда, как добытый трофей. Продолжая ругаться и выкрикивать проклятия в его адрес, я сначала сминаю его в руках, потом бросаю на землю, топчу ногами, плюю, ругаю, расстегиваю ширинку и мочусь, стараясь попасть на смятое лицо президента. Затем поднимаю скомканный клочок обоссанной бумаги, достаю зажигалку и пробую его поджечь. Получается плохо, местами мокрая бумага отказывается гореть, местами загорается и тут же тухнет. Я оборачиваюсь к Кариму, он вздрагивает, чуть пятится назад. Куда!? Я подхожу к нему очень близко, держа обсосанного президента на уровне наших лиц, пока капли мочи стекают вниз.

— У тебя бензина не будет? — спрашиваю я с особенным остервенением в глазах.

— Нет, — говорит испуганный Карим.

— Мочиться на него будешь? — спрашиваю я.

— Я пока не хочу! — отвечает шокированный Карим.

— Ладно и так сойдет! — говорю я и швыряю бывший портрет в разбитое окно парикмахерской…

Глава 1. Офис

Если мы боги, то война это то, чем мы срём.

Вот уже третий день идёт война, и я лежу на полу своего офиса. Обычно я принимал здесь заказы на поставку пшеницы, гороха, семечек, иногда других продуктов. Но два с половиной дня назад началась война в моем родном городе Хомсе, наше здание обстреляли, я лег на пол и до сих пор не встаю. В туалет я проползаю, но нечасто и ненадолго, так как туалетная комната может быть легко обстреляна с улицы. Заказы на зерно сейчас я временно не принимаю, бизнес остановлен, и, хотя телефон звонит постоянно, трубку я ни разу не поднял. С 10 до 12, кстати, особенно много звонков. Большинство партнеров к этому времени просыпаются, входят в рабочую фазу и ощущают потребность что-то сделать. Я всегда замечал, что активность деловых людей особенно проявляется по утрам, затем стихает к обеду, заново разгорается к 15—16 часам и потом плавно переходит в вечернюю веселость, когда уже не обязательно всем вокруг доказывать свою деловитость. Бывали также любители работать по ночам. Такие могли звонить и в час, и в три ночи из-за пустяка. Я же всегда относился к этому, как к изощренному проявлению нарциссизма, когда за ширмой серьезности проекта на тебя изливается самоутверждающий поток чувств, сквозь который сквозят одиночество и страх быть непонятым. Вот и сейчас, лежа на полу, я вслушиваюсь в выстрелы, крики, разрывы снарядов и нахожу все происходящее до боли знакомым. Как будто картина реальности просто сместилась из мира моего воображения во внешний мир. Ничего не поменялось, люди продолжают спорить и высказывать свои аргументы, разве что только к их аргументам теперь добавились пули, а особо увесистые концептуальные утверждения стали сопровождаться разрывными снарядами. Ну а если убрать речитатив из брани и заменить его ритмикой пулеметной очереди, то мы все равно получим такого же слабоумного человека, отчаянно ищущего способы себя выразить. Как интересно двигаются мысли: я заметил, что сделал предположение о человеке, который стреляет за окном прямо сейчас. Интересно, таков ли он на самом деле? Что он расскажет мне, если я с ним встречусь. Какие идеи им движут, какие чувства он выражает? При всем моем к нему неуважении не думаю, что он процитирует Эдмона Ростана: «мой сударь, где вам воевать, зачем вы приняли мой вызов…", нет, это будет не поэтическое восприятие своих действий, а скорее убого противоречивое «ну я это… мне сказали… чтобы этих напугать, я обстрелял вон те дома… ну и машину подорвал заодно, круто горит, да?»

Я глубоко вздыхаю от понимания, что диалог с ними невозможен, и продолжаю слушать. Кто-то стреляет упорно и целенаправленно, стараясь каждым выстрелом создать максимальный ущерб, кто-то отстреливается, подпевая другим, чтобы коллеги вокруг не догадались, что он чего-то не понял, или, что ещё хуже, «пошёл против коллектива». А ещё есть каста охотников-снайперов, эти давно вынашивали свой план, тренировались и теперь с аккуратностью банковского клерка вынимают чужие жизни из чужих сосудов. Скорее всего один из таких клерков стрелял и в меня, три отверстия в стекле, и я третий день лежу на полу. Меня не ранило, не задело, не контузило. Я даже не знаю, что со мной, но знаю точно, что это не страх. Страх — это когда змея в комнату заползает, а это что-то другое. Я продолжаю мыслить, продолжаю чувствовать, продолжаю рассуждать, даже успеваю находить забавные моменты в происходящем, просто очень сложно стало давать команды своему оцепеневшему телу. Принять тот факт, что люди за окном все разом сошли с ума и решили поубивать друг друга, мне совсем не сложно. Во-первых, потому что большинство людей мне всегда казались сумасшедшими, которые хоть и неумело, но всё же научились притворяться нормальными. Во-вторых, я никогда не понимал, как они могут так искренне и мощно ненавидеть друг друга и при этом находить в себе силы сдерживаться. Теперь они сдерживаться перестали, все логично, ничего нового или неожиданного не произошло. И все же я оказался не готов, вернее не готово оказалось мое тело. Оно привыкло к хорошему завтраку, приятной прогулке до работы, утренней сигаретке, которая так неспешно оттягивает начинания трудового дня. Тело оказалось не готово к войне и теперь отказывается подчиняться, все просто, именно сейчас оно заявляет, что отказывается выполнять любые мои команды, которые потенциально могут привести к его гибели. И именно теперь я вынужден с ним считаться, договариваться, идти на компромисс, проявлять самую утонченную дипломатию, чтобы получить самое грубое действие.

Вставай, Джамаль, вставай! Эта фраза засела у меня в голове и стучит все громче и громче вперемешку с автоматными выстрелами. Я смотрю на отверстия в стекле, потом на стену. Наш офис находится на шестом этаже в районе Гута, это центр города, рядом со знаменитыми часами Хомса. Я очень хочу пить, мое тело хочет пить, нам нужно пить, чтобы жить, а значит, нужно подползти к стоящему у противоположной стены кулеру. Стреляли в меня с запада, и, судя по траектории пули и углу наклона, который я вычислил от отверстий в окне до отверстий в стене, стреляли с крыши одного из трехэтажных домов напротив. А значит, я могу поднять свою голову до уровня подоконника и перемещаться ползком по офису без риска быть замеченным снаружи. Я говорю себе еще раз «Вставай!», но тело не слушается, оно находит неубедительным мои рассуждения. «Ну хорошо, зайдем с другой стороны», — рассуждаю я про себя. Я ведь часто выходил покурить на балкон и особенно любил это делать на закате, в те дни, когда заказы на зерно шли один за другим, и заработок ощущался, как стабильный нескончаемый водопад. С таким ощущением особенно приятно было пить чай и курить, выпуская дым вслед уходящему солнцу в благодарность за приятно прожитый день. Хомс в это время суток еще шумел, центральный рынок лихорадочно суетился перед закрытием, вся публика внизу хотела что-то успеть сделать в лучах уходящего солнца. Я же просто созерцал эту картину, пил чай и курил вприкуску с ментоловой конфетой. Так вот никаких зданий выше 4х этажей на противоположной стороне не было, а это значит, что ты можешь и должен встать. «ВСТАВАЙ!» — кричу я сам себе вслух. Я двигаю руками и приподнимаюсь, неловко отползаю к стене и сажусь, упираясь в нее спиной, краем глаза незаметно проверяю положение своей головы к уровню подоконника. Какое-то время я сижу, привыкаю к новым для себя условиям, продолжаю сжимать и разжимать кисти рук, обретая привычный контроль над телом. Судя по отверстиям в полуметре от кулера, в этой зоне я могу стоять практически в полный рост, а это значит, что ползти до него точно будет безопасно. Еще с полминуты я уговариваю себя, затем переворачиваюсь на живот и начинаю ползти. Пока ползу перебираю в памяти множество компьютерных стрелялок от DOOM до Call of Duty и никак не могу сообразить, персонажем из какой игры являюсь я сам в данный момент. Вообще, мне приходит в голову, что это мог бы быть довольно забавный первоначальный сюжет, когда умирающий от жажды солдат перед тем, как вооружиться и начать убивать, должен ползком добраться до источника воды. Как странно работает память, похожий сюжет был и у меня. Но не в армии, а в глубоком детстве. Мне было меньше года, и мама учила меня ходить, «Идем Джамальчик, идем!» — говорила она. Я шёл, держась за стенку, и все время неуклюже падал, по-детски возмущался сам себе и пробовал снова. Мама терпеливо смотрела на меня и спокойно утешала. Я смотрел на нее в ответ, улыбался, вставал и пробовал снова. Потом зазвонил телефон, и мама ушла, но я не прекращал свою практику. Я решил доказать, что могу все сделать сам. Встал, пошёл, споткнулся, снова пошёл, снова споткнулся, снова пошёл. Через какое-то время я решил, что всему уже научился. Я прошёл по коридору, вышел в открытую дверь, недолго смотрел на шумную улицу, потом вышел за порог и пошёл прямо, продолжая падать и вставать. Мимо меня пронеслась машина, я услышал удар, воспоминание закончилось. Мама потом рассказывала мне эту историю, оказалось, что я тогда спровоцировал аварию двух машин. Мама рассказывала, как повыскакивали водители, увидели ребенка и тут же начали орать друг на друга. Они были так заняты руганью и спором о том, кто виноват, что мама сумела незаметно забрать меня и отнести в дом. Вот вспоминаю это сейчас, допивая третий стакан воды, и плачу. Почему я никогда не вспоминал это раньше, да и что такого в этой воде, что заставляет меня так сильно переживать?