Мгновения любви. Повести и рассказы

Михаил Забелин

По-разному складываются судьбы героев этих рассказов. Но их всех объединяет одно прекрасное чувство, важнее и сильнее которого нет ничего на свете, — любовь.

II

Мне было четыре года, когда из Эстонии, где работал мой отец, родители переехали в Москву. От Эстонии в воспоминаниях у меня остался только приятель Вася, с которым мы играли во дворе дома, и большая квартира с огромным коридором и стеклянными дверьми. Еще запомнился поезд, в котором мы ехали в Москву, и станция на пути с большим белым фонтаном. А потом мы поселились в Москве у бабушки, в одной комнате, со множеством соседей, которые меня всегда обнимали и приглашали в гости посмотреть никому не известный тогда телевизор с большой лупой перед экраном.

Я вспомнил с необычной ясностью то, о чем за последние двадцать лет никогда не думал: самую страшную печать детства — как в гробу, на улице, у подъезда лежит наш сосед дядя Вася с повязкой на лбу, — и лучшее детское воспоминание: как впервые, стоя под буквой «А» у порога школы, я увидел рядом маленькую черноволосую девочку — Таню Ларину.

С Таней Лариной меня посадили за одну парту. Я тогда был слишком маленьким, чтобы понимать, что это судьба, но я влюбился в нее по-детски, с первого взгляда. В тех младших классах ни она, ни я еще не знали, что Таня Ларина — это со времен Пушкина известное имя в России, мы сидели рядом за партой и нас вызывали к доске: «Таня Ларина, отвечай», «Сережа Привалов, встань».

Наверно, с ее стороны это тоже была влюбленность, потому что уже с первого класса она приглашала меня к себе в гости.

Как все одноклассники, мы жили недалеко друг от друга, дома были рядом, но уже тогда было понятно, что это разные дома. Таня жила в «сером» доме. Он занимал целый квартал и, действительно, был серого цвета, поэтому так и назывался.

Она меня как-то спросила:

— Ты читал «Королевство кривых зеркал?»

— Нет.

Я много слышал об этой удивительной книге, но, как мои родители ни старались, найти ее не могли.

— Пойдем ко мне. Я тебе ее дам почитать.

Тогда я впервые оказался в гостях у Тани — в «сером» доме. Квартира мне показалась огромной: прихожая, три или четыре комнаты, высокие потолки, красивая мебель и никаких соседей. Как потом я узнал, «серый» дом строился для ученых и генералов, они там и жили.

Я не знаю до сих пор, а тогда этим не интересовался, кто были Танины родители. Но Танина мать встретила меня приветливо:

— Сережа, здравствуй. Проходи в Танину комнату. Хочешь чаю, пирожного? Идите, я вам не буду мешать.

Почему-то в школе на переменах дрались все — наверно, так было издавна принято: и мальчики, и девочки — только не мы с Таней. Мы с ней бегали, мы играли, но никогда не дрались. Мне сейчас кажется, что это, действительно, была детская любовь: мы очень нежно и трепетно относились друг к другу.

Во второй раз я побывал у Тани на ее день рождения. К себе в гости она пригласила весь класс. Я помню, как мы, взявшись за руки, образовали круг, а в его центре стояла Таня.

«Как на Танины именины испекли мы каравай: вот такой ширины, вот такой вышины». Мы ходили вокруг нее хороводом, поднимали и опускали руки под слова песенки, а Таня стояла посередине и улыбалась.

Она была маленькая, подвижная, смуглая, черноволосая, умная и очень красивая.

Потом мы все сели за чайный стол и угощались тортами и пирожными.

— Прочитал «Королевство кривых зеркал?»

— Да, очень понравилось, вот возьми.

И я протянул ей книгу.

— А «Три толстяка» читал?

— Нет.

— Вот, держи. Тебе понравится.

Мы оба любили читать книги, и нам обоим нравилось потом обмениваться впечатлениями от прочитанного. Хорошие книги тогда были редкостью, но у Тани, в домашнем шкафу, были все самые лучшие, и я стал часто бывать у нее в доме: я приносил то, что прочитал, и брал то, что она мне давала. Можно было, конечно, и в школе брать у нее новые книжки, но почему-то она всегда приглашала меня к себе, а мне нравилось бывать у нее дома, сидеть на диване рядом с ней в ее комнате и вместе листать книги.

Ее мать всегда была приветлива и ласкова со мной, и не мешала нам оставаться вдвоем.

В те годы каждое лето мои родители вывозили меня к морю, в Феодосию. Там, в большом дворе, где мы останавливались каждый год, собиралось на отдых множество наших родственников и родительских друзей.

Не знаю, как так получилось, но однажды летом, в каникулы, Танины родители отпустили ее одну, со мной и моими родителями, в Феодосию.

Странно, как выборочна наша память. Я почему-то совсем не помню, как мы там с ней плескались в море, как проводили время во дворе дома, где жили, но очень хорошо запомнил, как, сидя на дощатом топчане на пляже, мы играли с ней в шахматы. Мне в это лето отец подарил красивые шахматы под слоновую кость, и мы с Таней играли в них каждый день. А еще я запомнил из того детского времени ее высокий лоб и черную косу и внимательные черные глаза, и умное приветливое лицо, и тонкую ее фигуру.

Я был тогда самым маленьким в классе, и высокие или толстые девочки пугали меня, а Таня была одного роста со мной, и может быть, поэтому у меня никогда рядом с ней не возникало, как теперь я понимаю, комплекса неполноценности. Мне всегда было хорошо с ней рядом: за партой ли, у нее дома или на море.

А три года спустя, мы с родителями переехали в новую квартиру, в новый район, и я перешел в другую школу.

Может быть, Танины родители так доверяли моим, но даже после этого мы еще раз провели вместе с Таней лето в Феодосии.

А потом я окончательно окунулся в новую школу и новую жизнь, и в новых друзей, и прошло несколько лет, прежде чем мы снова встретились с Таней.

Нам было лет четырнадцать.

В те годы было принято дружить школами. Та школа, где мы сидели за партой вместе с Таней, была известна в Москве. Там до войны училась героиня-партизанка Зоя Космодемьянская. И однажды нас повезли на экскурсию в эту школу. Ребята сидели в актовом зале и слушали рассказы про Зою Космодемьянскую и смотрели ее фотографии. А мы с Таней Лариной убежали ото всех и стояли вдвоем в полутемном школьном коридоре. Был уже вечер, и в школе было пусто: ни учеников, ни учителей. Она не спрашивала, почему я ей не звонил и не приезжал, а я, словно и не прошло этих лет, стоял с ней близко, так, будто мы всегда были вместе и только вышли на перемену, и думал, какая она красивая.

Таня вытянулась, но не выше меня, и приобрела девичьи формы. Мы стояли рядом в полутемном коридоре и молчали. Не надо было никаких слов, нам было хорошо и уютно вдвоем. Я осторожно обнял ее и прижал к себе. Она податливо и доверчиво прижалась к моей груди, и наши губы стали искать друг друга. Я еще никогда в жизни не целовался с девочкой, я не нашел ее губ и поцеловал ее в шею, тонкую, лебединую шею.

И с тех пор мы не виделись. Прошло двадцать лет.