Не сдавайся. Твой день придет

Милла Генрих

Сегодня у меня день рождения. Мой первый подарок, в кухню вошел незнакомый мужчина.– Я спать лягу, меня не буди, когда проснусь, потом разберемся, что тебе делать дальше, – и сунул клочок бумаги мне в руки.Я дрожащими руками раскрыла записку, там отцовским почерком было написано:«Любимая моя доченька, я хотел отыграть долг, чтобы квартира осталась тебе, и был уверен, что выиграю, но поскольку мне нечего было поставить на кон, мне пришлось поставить тебя. Прости меня, непутевого, я проиграл…»

Корректор Ridero

Дизайнер обложки MH

Фотограф Canva (бесплатно для комерческого использования)

© Милла Генрих, 2021

© MH, дизайн обложки, 2021

© Canva (бесплатно для комерческого использования), фотографии, 2021

ISBN 978-5-0055-5551-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Давайте знакомиться, меня зовут Ася Буяновна Курочкина. Засмеялись? Ну да, как только произношу полностью свое отчество с фамилией, люди всегда улыбаются, еще никто ни разу не воспринял это серьезно. Согласна, имя с фамилией нескладные, впрочем, как и вся моя никчемная жизнь.

Родилась я в рабочем поселке под названием Зеленая Балка на Колыме, регион золота и зэков, дикой природы и сурового климата. Когда-то люди сюда ехали на заработки, также и мои родители. Oтец — демобилизованный солдат и мама — выпускница строительного училища, только поженившись, приехали в этот холодный край за длинным рублем. В те далекие времена поселок наш был очень перспективный, красивый, цветущий. А потом, потом настали времена дележки земли и ее ресурсов, и в итоге остались здесь те люди, кому некуда было уехать, или же самые сильные. Сейчас поселок находится в полном упадке, острая проблема с работой, за должность уборщицы и дворника могут запросто убить, не говорю уже о «перспективных» должностях. Не то от безысходности, не то от скуки почти все взрослое население прикладывается к «горькой».

Почему-то с детства мечтаю уехать куда подальше от этих гиблых мест. До 10 лет была жива моя мама, и я до сих пор помню ее голос, теплые и нежные руки, глаза синие и густые темные волосы. Я не знаю той причины, которая заставила мать наложить на себя руки. В тот злосчастный день, когда это случилось, я была в школе, мама повесилась в нашей квартире. Не видела, когда ее вытаскивали с петли и как, но видела кусок той обрезанной веревки, висевшей на трубе. Описать то свое состояние я даже не смогу и не сумею. Уже у подъезда я услышала, что говорят соседи, не поверила ни одному слову, но в ногах почувствовала резкую слабость и на ватных ногах поднялась на наш второй этаж, прошла в кухню, там уселась на старый табурет и сразу же уставилась на обрезанный кусок веревки, который висел еще на трубе. Горло сдавливал огромный ком, не давая кричать или пролиться слезам. Сидела как отрешенная и смотрела на этот обрезок веревки. На столе лежала записка, которую мне подтолкнула мамина подруга, тетя Алла. В ней было коротко написано: «Прости меня, доченька!»

С тех пор жизнь моя резко изменилась, мой любящий отец стал пить. И всегда причиной его пьянства была мама. Сколько помню, все время в оправдание себе твердил одно и то же, что мать нас опозорила и поэтому залезла в петлю. Но сколько я ни спрашивала, чем она нас опозорила, в ответ он мямлил какую-то несусветную чушь, и до моего детского ума не доходил смысл сказанного. Так за все эти годы я и не узнала той позорной причины, отчего он стал пить.

Простила ли я маму за то, что она вот так сдалась и оставила меня одну в этом жутком мире? Не знаю. До сих пор думаю: неужели у нее совсем не было другого выхода? Не хочу верить в то, что она добровольно сдалась и таким образом ушла. Ведь она меня всегда сама учила, что жизнь человека — это самое ценное, что подарил нам Бог, и надо учиться за нее сражаться и побеждать. Читала мне жизненные книги, где всегда герои находили выход, даже тогда, когда стояли у края земли, когда позади них оставалась только смерть. И всегда добавляла:

— Дочь, нельзя сдаваться, если тебе придется когда-нибудь встать у этой черты на краю жизни, когда нет выхода позади тебя. Остановись и подумай, какой шаг тебя спасет от беды. Помни это всегда, моя девочка. И никогда не сдавайся!

До окончания школы за мной присматривала тетя Алла. Она была женщиной деловой, жила зажиточно, даже скажу, богато для нашего бедного поселка, дом ее был большой и самый красивый. Как она зарабатывала деньги, никто не знал. Сама очень видная, высокая и стройная, фигурка идеальная. Всегда со свежей прической, словно и не спит головой на подушке, красивые, ухоженные ногти с маникюром и свежая, отдохнувшая кожа. Как она умудрялась так выглядеть при ее сумасшедшей занятости, не знаю. Она все время была в разъездах, моталась куда-то на своем джипе и могла неделями не появляться, а иногда месяц и даже больше. А потом неожиданно приезжала, и в доме наступал вечный праздник. Детей у нее не было, а вот муж был. Он как раз и был моей нянькой. Дядя Гриша нигде не работал, но говорил, что он охранник и выходных у него никогда нет. Уже позже я поняла, где он работает охранником — на диване охраняя телевизор.

До 15 лет я почти все время находилась в доме тети Аллы. Потом стала замечать, что дядя Гриша стал как-то странно на меня поглядывать, иногда ночами я просыпалась от того, что он меня гладил по голым бедрам. И я стала его бояться, старалась избегать, даже в глаза боялась ему смотреть. Однажды поздним зимним вечером тете Алле позвонили, и ей срочно нужно было уехать, а я сразу же засобиралась домой, но она меня не отпустила, а приказала идти в комнату и ложиться спать, потому что по ночам в поселке ходить одной опасно. Тем более что дяди Гриши в тот вечер дома не было, он два дня назад уехал в Магадан и, как тетя Алла сказала, приедет только дня через три, вот я и осталась.

Проснулась я от того, что кто-то гладил мою уже хорошо выпуклую грудь, которой я стеснялась до ужаса. Я как ошпаренная соскочила с кровати и закричала:

— Дядь Гриша, что вы делаете? — всем своим нутром почуяла, что это именно он.

— Асенька, ты что, испугалась? — услышала в темноте его голос. — Не бойся, чужих в доме нету, я приехал, а дома тишина. Алла звонила, сказала, что уехала, вот и подумал: никого в доме нет. Поднялся наверх, смотрю, дверь в твою комнату приоткрыта, заглянул, а ты раскрытая спишь, холодно ведь, да рубашка твоя задралась по самую шею, я только хотел поправить и накрыть одеялом. Извини, что разбудил, видишь, как случайно и неловко получилось.

Я четко чувствовала его руку на своем теле и никогда еще не просыпалась, чтобы моя ночная рубашка была задрана до самой шеи, это вовсе не случайно. Подскочив к выключателю, я зажгла быстро свет. У него была расстегнута ширинка на штанах, и он резко рукой прикрыл свое оголенное естество.

Мой отец хоть и был пьяницей и опустился ниже плинтуса, но до сих пор я ни разу не видела, чтобы он при мне ходил с расстегнутыми штанами. Я схватила со стула свитер и понеслась вниз, он бежал за мной.

— Дуреха, куда бежишь, там ведь мороз, а ты голая. Асенька, милая, не бойся, я тебя не обижу.

У входной двери он меня догнал. Я не успела отомкнуть дверь, она была закрыта на два замка.

Дядя Гриша был высокий, худой, но жилистый, руки как тиски, схватили меня крепко, да так, что перехватило дыхание, и поволок на свой любимый диван.

— Малыш, не бойся, тебе приятно будет, обещаю.

— Отпустите меня, я все тете Алле расскажу.

— Обязательно расскажешь, а пока я хочу тебе приятное сделать.

— Нет, — визжала я и брыкалась.

— Малыш, если ты будешь орать, мне придется сделать тебе больно.

— Отпусти меня, гад, — закричала я, когда он кинул меня на диван и прижал ногой к нему.

— Дурочка, еще спасибо мне будешь говорить, что такой подарок тебе делаю.

Когда его штаны полностью свалились вниз и перед глазами я увидела запретную мужскую часть, мне стало совсем страшно.

— Отпустите меня! — завопила я, стараясь отпихнуть его от себя. Истерика стала захлестывать.

— Какая же ты глупая, — шипел он сквозь зубы.

— Помогите, спасите! — закричала я.

— Заткнись, никто тебя не спасет, кому ты нужна? А вот мне нужна. Эх, ну и дурочка ты, — и развернул меня лицом к дивану, моими же руками обвил мою голову и придавил так, что трудно было дышать. Коленом уперся в мою спину. От боли казалось, сейчас сломается позвоночник. Он разорвал мою ночную рубашку.

— Сейчас, ты станешь настоящей женщиной. Потом будешь бегать к дяде Грише и умолять, чтобы я тебя трахнул.

Раздался звон битого стекла. И дядя Гриша обмяк, заваливаясь на меня, руки его расслабили хватку, и я стала выворачиваться. Тело дядьки медленно сползло на пол, и вдруг раздался выстрел.

— Вставай, моя хорошая, он больше тебя не обидит, — услышала я спокойный голос тети Аллы.

— Теть Алла, — заревела я и бросилась к ней, меня так сильно трясло, что зуб на зуб не попадал.

— Тише, моя девочка, тс-с-с, я рядом, — она обняла меня и тихо, почти шепотом сказала: — Прости меня, милая, что не уследила, когда эта тварь на тебя засматриваться стала.

Я посмотрела на лежащее в кровавой луже тело. И слезы опять брызнули из глаз.

— Тетя Алла, что теперь будет, вы убили его? — сквозь рыдания произнесла я.

— Убила. А что будет, время покажет, — голос у нее был спокойный, словно ничего не случилось, как будто она не мужа, а кабана на охоте застрелила.

— Тетя Алла, я боюсь, вас же теперь в тюрьму посадят, — в истерике закричала я.

— Запомни, моя девочка, убивать — это очень плохо, но когда нет выхода, за жизнь надо бороться. Ты мне вот что скажи: ты из-за него стала уходить домой, когда я уезжала, так ведь?

— Да, — коротко ответила я.

Она вывела меня из комнаты в кухню, укутала пледом, усадила на стул. И набрала номер милиции.

— Приезжайте, — услышала я. — Я убила мужа.

Адвокат тети Аллы уверял, что она отделается условным наказанием, и мы были все спокойны. Но суд постановил тетю Аллу признать виновной в умышленном убийстве, совершенном с особой жестокостью, и назначить наказание в виде лишения свободы сроком на двенадцать лет в колонии строгого режима. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Озвученный приговор для меня стал ударом, лишив меня чувств прямо там, в здании суда.

После того как арестовали тетю Аллу, дом ее сначала опечатали, а после суда вообще конфисковали. Понятно было всем, почему конфисковали, когда в нем поселился наш начальник полицейского участка, тогда еще милиции. Мне пришлось вернуться в нашу с отцом ветхую двухкомнатную квартиру, в которой уже ничего не осталось в память о маме. Все, что можно было, отец пропил или проиграл в карты. На окнах висели замусоленные занавески, я их не помню, откуда они, при маме висели совсем другие. В те еще хорошие времена, когда наша семья была полноценной и дружной, мама моя по профессии была штукатуром-маляром, а папа — старателем, он чаще находился на приисках, и мы с нетерпением ждали его всегда с вахты. Вот в то время мама сама из нашей двухкомнатной квартиры сделала трехкомнатную, чтобы у меня был свой уголок, разделив большую спальню на две, та половина комнаты, которая побольше, осталась для родителей. В мою половину вмещалась только кровать, стол и небольшой навесной двустворный шкаф, служивший мне шифоньером. Но это был уютный и мой личный угол. Сейчас там стояла чужая ободранная кровать с грязным и драным матрасом, шкафа и стола не было.

Пустая запущенная квартира напоминала помойку, даже вонь такая же, как там. Отца не было, я стояла посреди зала и не знала, что делать. Мне хотелось кричать, биться головой о стену, умереть, в конце концов, от этой безысходности. Забежала в кухню и посмотрела на ту трубу, с которой сняли мою мать.

— Не смей! — услышала я чей-то строгий голос.

Это была наша соседка по площадке, Алевтина Ивановна. Заведующая детским садом, в который ходила и я, когда была маленькой.

Увидев ее, я почему-то расплакалась.

— Ты, Асенька, должна быть сильнее, чем твоя мама, знаешь, дорогая, из всех ситуаций можно найти выход.

— Нет, это не правда, — сквозь слезы произнесла я ей в ответ.

— Я понимаю, девочка, тебе очень трудно, но тебе надо стараться, первое — это доучиться в школе, осталось-то всего ничего, а иначе шансы на нормальную жизнь уменьшатся. А так можешь поступить хотя бы в училище или техникум, а лучше в институт в Магадане — и профессию получить. Когда студенты поступают в эти образовательные учреждения, то получают общежитие. У тебя есть шанс в жизни, а ты на трубу поглядываешь. Чем смогу, я помогу тебе. Конечно, идеально было бы тебя к себе забрать, да квартира у меня однокомнатная, а нас там сама знаешь сколько, почти на головах друг у друга спим. Поэтому не могу тебя к себе забрать, извини.

— Я знаю, но все равно спасибо за то, что не побрезговали и зашли сюда.

— А давай уберемся в твоем доме, а потом подумаем, как с твоим отцом быть, когда заявится. Видно, крепко он загулял, мы его больше недели уже не видели.

Квартиру мы с ней привели в порядок, теперь хоть и ветхая, но не помойка. Сын Алевтины Ивановны, Денис, починил кран в кухне и в ванной. Почистил и отремонтировал старую газовую колонку, теперь в моем доме появилась и теплая вода. Грела колонка плохо, но все же грела.

Алевтина Ивановна сыграла в моей жизни важную роль, во-первых, она помогала мне с уроками, а вернее, заставляла учить все, что мы проходили за этот год. И я подтянула свои оценки в школе. Во-вторых, за что ей огромное спасибо, она научила меня всему, что должна уметь женщина, которая живет одна. Научила печь вкусные пироги, я даже превзошла свою учительницу в этом, так она мне говорила. Наверняка просто подбадривала, чтобы я не падала духом. А еще она пристроила меня в детский сад уборщицей по отцовским документам, которые мы нашли в куче мусора при уборке квартиры, сказав тогда:

— Нарушаю, конечно, закон, но другого выхода нет, а так у тебя будет зарплата, придется пойти ради хорошей девочки на маленькие нарушения, до выхода на пенсию мне осталось совсем мало, а ты как раз за это время успеешь закончить школу, ну а там если поступишь куда-нибудь, то начнешь получать стипендию.

Я из кожи вон лезла, но старалась ее не подводить, чтобы она ни разу не пожалела о том, что когда-то вошла в нашу квартиру.

Прошло два месяца, а отца до сих пор не было. Если честно, я стала переживать: где он, что с ним? Раньше хоть изредка видела его, когда пробегал мимо в поисках опохмелиться, а теперь ни его, ни его закадычного дружка Юрки Ляхова не было видно нигде. Однажды вечером мы пили чай после работы с Алевтиной Ивановной, и разговор зашел об отце, она тоже удивилась, что так долго он не появляется. Такого длинного загула у него еще ни разу не случалось. Но успокоила меня и сказала, что есть у нее один знакомый милиционер, вот у него она попробует узнать, как можно разыскать отца. При этом мы обе понимали, что с его появлением жизнь моя опять пойдет кувырком. Но он был моим отцом, единственным родным человеком, и душа моя за него болела. Ведь в детстве он был для меня самым настоящим отцом — спокойным, веселым, нежным и заботливым. Очень добрый папа, к которому я бежала за защитой, поддержкой, радостью. Тот папа, который в детстве научил меня играть в шахматы, научил уверенно маневрировать на лыжах, коньках и велосипеде. Он был высоким, стройным, красивым, ухоженным, приятно пахнущим одеколоном и всегда гладко выбритым. Тогда он не пил, не курил, был идеальным мужем и отцом. Во всяком случае, я так считала.

Через два дня Алевтина Ивановна сообщила мне весть, от которой я шлепнулась на пятую точку.

Оказывается, мой отец в тюрьме. Они с дружком Юркой в Магадане грабанули какой-то киоск. И пырнули ножом сторожа. Через пару часов их нашли. И дали пять лет. Отбывать срок оставили в Магадане.

Вот так в одну суровую зиму два родных мне человека оказались за решеткой.

Подруг у меня не было, в школе после того, как умерла моя мама, со мной, как с прокаженной, перестали общаться все мои одноклассники. Никто не разговаривал и в поселке, считали, западло дружить с дочерью самоубийцы. Пару раз со мной пообщались две девочки из параллельного класса, и то потом просили:

— Аська, только никому не говори, что мы с тобой разговаривали.

Подумав, я решила: лучше быть одной, чем иметь таких подруг, с тех пор всегда держалась особняком. И как одинокая ворона, из класса в класс переходила на автомате, старалась для начала погрузиться в учебу, но интереса к наукам у меня не было. Меня так отвергло школьное общество, что никто не замечал, есть я в школе или нет. На выпускном вечере меня тоже не было. Аттестат о среднем образовании забрала неделю спустя, наша завуч Анна Леонидовна молча вручила мне его в руки, и я покинула двор школы тоже в полном молчании.

После школы я попробовала поступать в институт, при подаче документов меня сразу же предупредили, что для иногородних студентов общежития нет. Вернее, было, но за это надо было дать взятку. Денег таких у меня не было, и я пошла подавать документы сначала в техникум, потом в училище. Везде мне дали от ворот поворот, также сказав, что в общежитии мест уже нет, при этом на листочке писали цифры, сколько нужно было положить в конверт, чтобы место появилось. Снимать квартиру тоже оказалось для меня нереально, за нее надо было платить, причем квартиры были дорогие. Найти работу в городе без прописки было невозможно, ко всему этому я была несовершеннолетней. Работы у нас в крае действительно очень мало. Стабильно функционирующих промышленных предприятий не так много. Некоторые из них в связи с экономическим кризисом вынуждены были пойти на популярные меры по сокращению численности работников.

Не принятая большим городом, недолго помыкавшись в поисках лучшей жизни, я решила все же вернуться домой.

И снова меня под свою опеку взяла Алевтина Ивановна, переведя меня на должность няни на время декрета одной из сотрудниц. Часто вечерами она приходила ко мне в дом, и мы вместе пили чай, стряпали пироги.

— Девочка моя, учиться тебе надо дальше, иначе состаришься в нашем убогом месте, не познав другой жизни, — часто говорила она.

— Я уже пробовала уехать и поступить куда-нибудь, только таких, как я, целый Магадан. И все места уже заняты.

— Вчера слышала, опять участковый к тебе приходил, — вдруг спросила она. — Вот ирод, чего опять хотел?

— Сказал, чтобы стала его любовницей, все равно я никому здесь не нужна. Никто не захочет на такой страшной жениться.

— Когда человек уродлив душонкой, уже ему ничем не поможешь. Не слушай его, дурака, и не расстраивайся, ты очень милая девушка.

— Я и не расстраиваюсь, особенно по поводу своей внешности. Я с детства знаю, что однажды, если не превращусь в прекрасную лебедь, стану вполне приличной уткой.

Алевтина Ивановна смеялась, слушая мои умозаключения.

После выхода Алевтины Ивановны на пенсию она еще вместе со мной проработает три года, пока в наш поселковый детский сад не найдется новая кандидатура на ее место. И вот через три года эта кандидатура нашлась, и Алевтину Ивановну попросили освободить занимаемую должность и отправляться на заслуженный отдых. Новая заведующая приехала из Магадана и с ходу начала с пересмотра кадров. Не зря ведь говорят: новая метла метет по-новому. Да оно и понятно, хотела подобрать свою команду. В один из дней объявила, что старая заведующая, пользуясь служебным положением, набрала в детский сад лишние кадры. Это грубое нарушение, за которое она не собирается нести ответственность, и это вынуждало ее сократить несколько должностей. Естественно, я первая попала под это сокращение. Потом я устроилась уборщицей на почту — и тоже с помощью Алевтины Ивановны. А вечером бежала на наш рынок в пивную забегаловку и до позднего вечера горбатилась еще и там. Но в пивной продержалась недолго, потому как пьяные мужики все время приставали, и хозяйка пивной уволила меня со словами:

— Аська, ты меня прости, но я тебя увольняю, от греха подальше уходи с моей пивнушки, — захлопнула перед моим носом дверь и замкнулась.

Шло время, а подруг и друзей у меня так и не появилось, наверно, ко всему прочему все боялись заразиться моей вопиющей нищетой. И свое восемнадцатилетние я отмечала одна, не считая кошки, жалобно смотрящей на меня, которую увидела вчера возле мусорных баков и притащила домой.

Проснувшись утром совершеннолетней, я почувствовала в себе окрыляющий дух. Теперь я могу найти работу в городе, я уже взрослая и наконец уеду из этой дыры. Мечтала я, стоя на кухне в короткой майке и трусиках возле плиты, готовя себе омлет на завтрак.

— Ну что, Мурка, как думаешь, у меня получится свалить из нашей дыры? — спрашивала я у кошки, которая сидела на табурете и от голода жадно смотрела на меня.

В этот самый момент я услышала, как кто-то отмыкает входную дверь.

В голове пронеслась мысль: вор, но воровать у меня нечего, потом мелькнула мысль: вернулся отец. Наверняка Алевтину Ивановну обманули, что отец в тюрьме.

По коридору послышались шаги, и в кухню вошел незнакомый мужчина. Невысокого роста, небрит, в темной шапке, натянутой почти на глаза. Хотя на дворе лето. В темных джинсах и черной футболке.

Мурка ощетинилась, зашипела, быстро запрыгнула на подоконник и через секунду скрылась в окне.

«Предательница», — подумала я. Держа в руке сковородку с готовым омлетом.

Мужик приблизился, взял из моей руки вилку, намотал на нее омлет и почти разом засунул себе в рот. По-хозяйски прошел к чайнику и прямо из него стал запивать проглоченный завтрак.

— Я спать лягу, меня не буди, когда проснусь, потом разберемся, что делать тебе дальше, — и сунул клочок бумаги мне в руки. Затем вышел из кухни, и я услышала, что хлопнула дверь в родительскую спальню.

Трясущимися руками я развернула сунутый клочок бумаги, на ней отцовской рукой было написано:

«Доченька, так случилось, что нашу с тобой квартиру я проиграл в карты. Геннадий Валерьевич Макрушин вручит тебе записку. Вот на его имя и надо будет переписать квартиру. Очень тебя прошу, не заявляй в полицию, вообще никому ничего не говори, иначе они не пощадят нас с тобой. Прошу тебя, доченька, перепиши квартиру. Очень люблю тебя и надеюсь, мы еще встретимся. Твой папа».

Я раз пятьдесят перечитала записку, в голове побежали бессмысленные мысли о сне. Может, я еще сплю, и мне надо проснуться. Если сон, то он фиговый. Может, розыгрыш? Еще раз прочла, что было написано в записке, нет, я не ошибаюсь, это почерк моего отца. Интересно, он живой или его пытали уголовники и заставили написать эту записку? И всем своим нутром почувствовала, что моя жизнь начинает с этой минуты превращаться в кошмар. И тихо сама себе прошептала:

— Доброе утро, Асенька! Вот тебе и подарок от любимого папочки в день совершеннолетия.

Первым делом я бы, конечно, пошла к Алевтине Ивановне попросить совета, но она с семьей уехала на все лето к своей сестре куда-то под Воронеж. И сейчас попросить помощи мне было не у кого. Каждый знакомый норовил меня обмануть, воспользоваться моей доверчивостью и вытянуть последние крохи, которые я зарабатывала, моя полы на почте. Что мне оставалось делать, только одно — дождаться, когда проснется Геннадий Валерьевич.

Наконец я пришла в себя и села на стул. В квартире стояла мертвая тишина, из комнаты не доносилось ни звука. И только сейчас я заметила, что почти не одета. Тишина резала слух, и я на цыпочках направилась в глубь квартиры, вошла в гостиную, эта комната у нас проходная, в ней было пусто. Я тихо подошла к родительской комнате,

приложив ухо к закрытой двери, прислушалась — ни одного звука, тихо открыла дверь в свою комнату и чуть не закричала. На моей кровати прямо на животе лежал голый уголовник. Этот гад, чью спину я сейчас разглядывала, бросил на пол свою грязную одежду и завалился на мою еще не заправленную кровать, уткнув свою лысую голову в мою любимую подушку, и вырубился. Комнату заполнил тяжелый мужской запах.

Весь день я боялась его разбудить, ходила на цыпочках, почти все время сидела в кухне и думала: что мне делать? К участковому бежать было бесполезно, с тех пор как посадили тетю Аллу, он часто заходил ко мне и все время норовил меня лапать своими толстыми пальцами, не лучше дяди Гриши. Потом я перестала открывать участковому дверь, иногда у него получалось каким-то образом дверь открыть, тогда я быстро перелезала через балкон к Алевтине Ивановне, благо наши балконы были почти смежные, и отсиживалась там, пока он не уйдет. В поселке его никто не любил, по выходным он ходил по квартирам и собирал дань, типа за то, что он нас всех охраняет. И с годами ему в поселке каждый был что-то должен.

К вечеру голова опухла и раскалывалась от напридуманного в ней невесть чего. Но бежать мне действительно было некуда, да еще и без денег. Прикрыла в кухне дверь и решила отвлечься, сварить себе что-нибудь поесть. За весь день я даже голода не чувствовала, а теперь в животе громко заурчало, и кто знает, когда зэк проснется, что будет дальше, может, вышвырнет меня из дома. И куда я подамся, деньги закончились, а получку еще почти неделю ждать. Оглядела свой холодильник и решила сварить плов, как и задумала еще вчера. Полного казанка плова мне хватит на три дня точно, а там остается еще два дня до получки, потом можно еще что-нибудь сварить, благо есть вермишель, лук да пара картофелин.

Видно, запах плова дошел до уголовника и разбудил его. Он толкнул дверь, и она распахнулась, ударившись о стену.

— Молодец, краля, что жрать сварила! — сиплым голосом произнес он.

Я же от страха подпрыгнула со своего места, и вилка вылетела из рук на пол. Стояла перед ним как истукан и боялась шевельнуться.

— Че ты соскочила? Боишься, что ли, меня? — а сам поставил казан на стол, поднял с пола мою вилку, вытер ее об мой фартук, уселся на второй табурет и стал есть прямо из казана.

— Боюсь, — честно призналась я.

— Не бойся, будешь меня слушаться — не обижу, варишь неплохо, жаль, что мяса в каше мало, а так вкусно. Может, мне жениться на тебе, а? Чтобы не выгонять тебя с хаты.

— Что вы сделали с моим отцом? — еле слышно спросила я.

Он встал и вышел, через минуту занес небольшую сумку, вытащил бутылку водки и еще один клочок бумаги. Но сжал его в своем кулаке. Откупорил бутылку и сказал:

— Давай стаканы, отметим мою свободу.

Я молча подала один стакан.

— Че, брезгуешь со мной выпить?

— Я не пью, — подала свой жалкий голос.

— Садись! — приказал он и добавил: — Стакан еще один поставь!

— Я не буду пить, — уже громче произнесла я.

— А я сказал, будешь!

— Я правда не пью.

— И как это у такого мудака и алкаша, как твой папаша, непьющая дочь появилась? Или ты в завязке?

— Мой отец, может, и алкоголик, но не мудак, и не смейте его так называть.

Он наполнил стакан до краев и выпил залпом, мне стало еще страшнее, чем было утром.

— На! — и кинул мне еще один клочок бумаги, который сжимал в кулаке.

— Что это?

— Читай, заступница! Только папашу твоего никто и пальцем не трогал, у нас на зоне нормальным пацанам западло таких чмошников, как он, пальцем трогать.

Я дрожащими руками раскрыла записку, там опять отцовским почерком было написано:

«Любимая моя доченька, я хотел отыграть долг, чтобы квартира осталась тебе, и был уверен, что выиграю, но поскольку мне нечего было поставить на кон, мне пришлось поставить тебя. Прости меня, непутевого, я проиграл, теперь по бандитским законам ты принадлежишь Геннадию Валерьевичу Макрушину. Доченька, не беги в полицию, лучше подчинись ему, ведь все равно лучше него ты в нашем поселке никого не найдешь. А так он мужик неплохой. Если хоть капельку любишь меня, прошу тебя, подчинись ему, иначе меня убьют и тебя тоже. Твой любящий отец».

— Он не мог так со мной поступить, — заревела я.

— Вот и я говорю, гнида он.

— Наверняка вы его заставили это написать.

— Ты за метлой своей следи! — зло произнес уголовник. Сжимая вилку до побелевших костяшек в кулаке. Острый взгляд с ненавистью уставился на меня, в котором я чуть не захлебнулась от страха.

— Извините, можно я возьму свои вещи и уйду? Обещаю, что не буду обращаться в полицию и квартиру перепишу на вас, только отпустите меня, пожалуйста, — испуганно просипела я.

Он молча жевал плов, обсматривая меня своими маленькими хищными глазами.

Ему было по виду лет 50, может, меньше, а может, больше. Мне трудно было понять его возраст. Сухощавый, сутулый, со шрамами и татуировками на голом теле, в одних семейных трусах сидел, развалившись за столом, а его тонкие ноги, вытянутые под столом, напоминали два кривых прутика.

— А ты девка ниче так, красивая и складная, люблю таких фигуристых, — он встал и направился ко мне, одной рукой почесывая свой пах.

Мда-а, в свои восемнадцать лет вдруг ощутила слабость и не подготовленность к защите. Ни нападать, ни защищаться я попросту не умела.

— Умоляю, отпустите меня, — писклявым голосом произнесла я.

— А че не убежала, когда я спал?

— Я думала, это ошибка, и когда вы проснетесь, уйдете.

— Ты че, отцу своему не поверила?

— Не знаю. Просто не думала, что такое возможно. Это ведь незаконно.

Он хищно улыбнулся, прижал меня к стене и схватил обеими руками за мои ягодицы, а своим носом уткнулся мне в шею и стал нюхать, при этом глубоко вдыхал, как будто с этим воздухом я и сама втянусь в одну из его ноздрей. Одновременно сильнее сжимал свои руки на моем заду. От него шел тяжелый запах немытого зэка. Я попыталась его оттолкнуть, но его руки сразу же перехватили мои запястья с такой силой, в один момент мне показалось, что еще секунда — и он обе мои руки без труда оторвет или сломает. А с виду ни за что не подумаешь, что у этого дохляка в руках такая сила.

Во входную дверь забарабанили.

— Кого ты ждешь? — прошептал он мне в ухо. Но не отстранился, а наоборот, одной рукой сжал мое горло. — Че, сучка, мусоров позвала?

— Я никого не звала и в полицию не ходила, — еле как выдавила голос из себя. — Я не знаю, кто пришел, правда не знаю.

В дверь тарабанили настырно и уходить как будто не собирались. От таких ударов вообще удивляюсь, как дверь не слетела с петель.

Он отпустил меня, уселся снова на табурет, налил полный стакан водки, выпил одним глотком, сморщился и сказал:

— Смотри, сучка, если врешь, достану тебя из-под земли. Иди посмотри, кто там.

«Сидел он спокойно, не суетился, значит, точно имел справку об освобождении.» — Промелькнула мысль в моей голове.

— Кто там? — спросила я у двери.

— Открывай, все свои.

— Кто свои, я вас не знаю.

— Ты че, коза, открывай давай, а то ща сам открою.

Из кухни я услышала приказной хриплый голос зэка:

— Открой дверь, посмотрим, кто у вас тут такой хамовитый.

Я уже не соображала, что мне делать. Отомкнула дверь, там стояли еще три бандита.

— Че так долго не открывала? — спросил главарь, по виду можно определить, что те двое — его охранники, так как все время озирались по сторонам.

Да и узнала я его, он один раз приезжал к тете Алле домой, о чем они спорили, я не знаю, но когда они ушли, я спросила:

— Теть Алла, это кто?

Она коротко ответила:

— Бандиты.

— Дома одна? — спросил он, не дожидаясь ответа.

— Одна, — проблеяла я.

— Вот коза, тебя не учили, что врать нехорошо?

— Я не вру, — нашла в себе смелость и опять дрожащим голосом ответила.

— А мы сейчас проверим, иди в комнату, — и подтолкнул меня к двери, затем, посмотрев на тех двоих, которые озирались по сторонам, добавил: — Приглядите тут, я сам разберусь.

Меня втолкнули в родительскую комнату и закрыли за мной дверь. Изоляция в комнатах была никакой, ее просто не было, и поэтому я услышала, как заговорил главарь:

— Здорово, Геныч, какими судьбами в наши края?

— Здорово, не ожидал, Байбут, тебя здесь увидеть. С чем пожаловал? — ответил сиплый голос Геннадия Валерьевича Макрушина.

— Че, даже не нальешь за встречу? — ответил другой голос.

— Проходи, гостем будешь, — ответил голос Геныча, затем услышала, как стукнулись стаканами. Потом пауза, и снова заговорил тот, который пришел с охраной, «Байбут» — имя странное, а может, это прозвище, не знаю, но именно так его назвал Геннадий Валерьевич.

— Геныч, нам тут малява с Магадана пришла, ты че, серьезно пришел у девчонки хату отжать?

— Малява, говоришь, а там не было начиркано, что я ее выиграл?

— Было, но понимаешь, братва в курсе, как ты у фуфлыжника выиграл, тебе че, не западло было?

— Байбут, я тебя уважаю, но за базаром следи. Хата мне здесь нужна, сам знаешь зачем.

— Геныч, ты меня в свои дела не вписывай, лучше скажи, ты про Алку Лютик слыхал?

— Приходилось, че, базар о ней хочешь держать?

— Ну так вот, тебе от Лютика пламенный привет, Геныч. Она спрашивает: потолок тебе не давит?

Они оба засмеялись.

— Байбут, я в толк никак не возьму, че ты мне тут про Алку гонишь, я с ней дел никогда не имел, — серьезным тоном заговорил Геннадий.

— Теперь будешь иметь, ну а раз слыхал о ней, то наверняка знаешь, она хоть и на зоне чалится, но руки у нее длинные, до тебя дотянутся. Девчонка эта ее крестница.

— Да ну, а че мне про это до воли никто не говорил?

— Так вот, Геныч, я тебе сейчас и говорю. Поэтому заплати девчонке за гостеприимство и вали отсюда, тогда братва постарается забыть твою позорную игру с фуфлыжником. Это Алкино условие. И лапы от пацанки держи подальше.

Дверь хлопнула, и настало затишье. Я сидела в углу и боялась шелохнуться, напомнить о себе. Не знаю, сколько прошло времени, от напряжения затекли ноги, я так и осталась сидеть на корточках у стены. Страх медленно парализовал, раз до сих пор сижу как прибитая к месту. По ту сторону комнаты ни звука не доносилось. И я подумала, может, зэк вместе со всеми ушел, надо быстрее хватать самое необходимое и бежать, пока еще не поздно. Только я об этом подумала, как дверь толкнули, и на пороге комнаты появился Геныч. Он был одет так же, как и заявился утром, в джинсах, майке, и шапка снова натянута до глаз.

«Уходит», — мелькнуло в голове.

— Че уселась, иди сюда! — приказал он.

— Боюсь вас, вот и уселась, — негромко ответила ему.

Он присел на корточки рядом со мной и, глядя мне в глаза, тихо сказал:

— Я так понял, идти тебе некуда, родичей у тебя нет?

— Нету, я одна.

— Знаешь, красавица, карточный долг — это святое, и ты моя со всеми своими потрохами вместе с хатой. Тут даже Алка тебя не спасет. Хоть она и старается крыльями трясти.

— Отпустите меня, пожалуйста.

— И куда ты пойдешь?

— Уеду в Магадан, работу найду, может, и общежитие получу.

Он хищно улыбнулся. Помолчал, потом, вставая, тихо сказал:

— Я тебе даю выбор.

— Какой?

Зэк стоял ко мне спиной.

— Уйти сейчас или…

И замолчал, я сама осмелилась спросить:

— Что «или»?

Он повернулся ко мне лицом и продолжил:

— Остаться и выйти за меня замуж, обещаю, что никогда не обижу тебя и никому не позволю это сделать. Будешь как сыр в масле кататься. Принуждать тебя спать со мной тоже не буду, но тогда заведу шлюху, а изменять мне не позволю. Такой расклад тебя устраивает?

— Нет, не устраивает.

— А ты, оказывается, не такая наивная, как прикидываешься. Тогда вставай и уходи. Быстрее уходи, пока не передумал отпускать.

Он схватил меня за руку и быстро потянул к выходу. Не поверите, даже очухаться не успела, как оказалась за дверью.

«Бежать!» — была первая мысль. Вторая: «Куда?» Без документов, денег, босиком. Хоть на дворе лето, но вечерами у нас всегда прохладно. «Гад такой, отпустил, называется, вытолкнул за дверь, беги, Ася, в ночь, где за дверью поджидают другие зэки, пьяные да с ножами». Слезы невольно брызнули из глаз. И сразу вспомнила маму. «Ну зачем ты так поступила, почему ты оставила меня одну, ты же знаешь, как мне трудно без тебя», — неслось в голове, и слезы душили.

Всю ночь я просидела, ежась от прохлады, на ступеньках этажом выше нашего, и когда на небе появились первые блики солнечных лучей, меня сморил сон. Во сне увидела отца из детства: молодой и красивый, его теплые и заботливые руки накрыли меня одеялом, мне стало тепло, и я провалилась в глубокий сон.