Полуночная девушка

Мелисса Грей, 2015

Глубоко под мостовыми Нью-Йорка живут птеры, покрытые перьями и владеющие магией. Никто из обычных людей даже не подозревает о существовании этой древней расы. Никто, кроме юной Эхо, для которой птеры стали единственной семьей. Эхо умна и отважна, а главное – бесконечно предана принявшему ее народу. И когда птерам вновь начинают угрожать люди-драконы, их извечные враги, она принимает решение действовать. Ей предстоит найти артефакты, которые, согласно пророчеству, помогут положить конец древнему противостоянию. На этом пути ее ждут потери и разочарование, надежда и любовь.

Глава четвертая

Эхо была рада, что не доела буррито. Когда мрак междумирья сменился теплым золотистым светом комнаты Птеры, в животе у Эхо было неспокойно, как на море в шторм, хотя они проделали не такой уж и длинный путь. Гнездо располагалось прямо под библиотекой на Пятой авеню, но, насколько Эхо было известно, никто из людей, кроме нее, не догадывался о его существовании. И каждый раз, когда она путешествовала с Птерой без помощи сумеречной пыли и рукотворных порталов, ее едва не выворачивало. А Птере хоть бы хны. Ее перья оставались такими же гладкими и шелковистыми, черными, как само междумирье. Может, в Птере есть его частица. Тогда понятно, почему она, окутавшись мраком, точно плащом, перемещается куда угодно, с порталом или без. Эхо постояла, привыкая к свету, пока последние полосы темноты не рассеялись в воздухе, точно дым на ветру.

— Так что это за жар-птица такая? — спросила Эхо, потирая живот. — И какое отношение она имеет к этой музыкальной шкатулке?

Птера устало пробормотала себе под нос «ох уж эти дети» и провела Эхо в свое укромное гнездышко с его разномастной мебелью, гобеленами и подушками. По всей комнате были расставлены вазочки с разнообразными конфетами. Пристрастие птератусов к сладкому вошло в пословицу. Эхо помнила, как в детстве зарывалась в подушки и канючила, чтобы Птера перед сном рассказала ей еще одну сказку и дала еще печенья.

Птера опустилась в плетеное кресло посередине комнаты и кивнула Эхо, чтобы та тоже садилась. Девушка повалилась лицом вниз на кушетку, обитую бордовым бархатом, от которого слабо пахло лавандой и нафталином, и схватила шоколадное печенье с тарелки, стоявшей на деревянном журнальном столике. От шоколадного печенья любая тошнота вмиг пройдет.

— Ответ на один вопрос повлечет за собой другие. Слушай. — Птера несколько раз повернула ручку музыкальной шкатулки и открыла ее. Полилась металлическая мелодия, и птичка завертелась вокруг своей оси.

— Ну правильно. Колыбельная сороки. Поэтому я ее и взяла. — Эхо вяло пошевелила пальцами, словно дирижировала маленьким оркестром. — Одна сорока — к скорби, две — к смеху и веселью.

Птера нежно улыбнулась.

— Три к смерти, а четыре — к младенцу в колыбели.

— Пять к серебру, а шесть сорок нам золото сулят, — пропела Эхо, и они закончили вместе: — Семь — к сокровенной тайне, что бережно хранят.

Эхо потерлась щекой о колючий бархат кушетки и вздохнула.

— Нет, это все здорово, конечно, но только не говори, что я не доела буррито только для того, чтобы мы с тобой тут повспоминали прошлое.

— Не хами, — бросила Птера и достала из кармана сложенный в несколько раз пергамент.

Уткнувшись лицом в кушетку, Эхо глухо пробормотала:

— Вот такая уж я хамка уродилась. — Девушка приподнялась на локтях. — Так ты мне расскажешь, что за таинственную бумажку ты нашла в шкатулке, или нет?

Птера осторожно развернула пергамент.

— Это, дорогая моя Эхо, самая важная карта, которую тебе когда-либо доведется увидеть.

Эхо протянула руку и пошевелила пальцами. Птера замялась, но потом все-таки отдала девушке пергамент. Карта была большая, потертая на сгибах, которые на ощупь казались мягкими, точно вата. Вычерчена она была темно-красными чернилами и так изысканно, что походила на иллюстрацию из книги. Очертания суши были Эхо знакомы. Вот побережье Китая, на востоке изогнулась Япония, а слева — Америка. Возле Японии нарисован какой-то символ, напоминавший не то щит, не то герб, хотя детали стерлись от времени. У северо-восточного побережья Америки виднелся ключ, соединенный тонкой линией с Нью-Йорком. Границы европейских стран на карте отличались от тех, что знала Эхо. Наверное, карту чертили до того, как по континенту прокатились две мировые войны. Но Франция была более-менее такой же, а в центре ее красовался кинжал. Стрела соединяла несколько наспех нацарапанных рун птератусов со щитом в Японии. И над всем этим парила красная птица, чьи перья напоминали языки пламени. Сверху над птицей было написано несколько строчек какого-то стихотворения.

— Та птица, чей слышен голос, — прочла Эхо, — в полуночном хоре скорбей, восстанет из крови и пепла, чтоб оду пропеть заре. — Она провела пальцами по словам, как будто это могло ей помочь выведать их секрет. — Что все это значит?

— Я думаю, что этот стих — пророчество о возрождении жар-птицы. А руны — координаты, — ответила Птера. — Хотя этим шифром армия птератусов уже давным-давно не пользуется. По крайней мере сотню лет.

— То есть фактически это карта сокровищ, — заключила Эхо. — Пожалуйста, скажи, что мне предстоит настоящее приключение, — я отправлюсь на поиски клада, причем помогать мне в этом будут гномы, эльфы и люди.

— Вполне возможно, — согласилась Птера и внимательно посмотрела на Эхо, будто раздумывая над тем, что еще собиралась сказать. Спустя мгновение она продолжила: — Эта карта приведет тебя к жар-птице.

Эхо хмуро уставилась в пространство между Птерой и картой.

— Как-то все это зловеще звучит. Уж не знаю, выдержу ли я такое на пустой желудок.

Птера наклонилась к Эхо и серьезно проговорила:

— Звезды встали как надо. Я это чувствую. Скоро снова появится жар-птица, и мы должны ее найти. Согласно нашим пророчествам, жар-птица положит конец войне с дракхарами, а уж как именно — зависит от нас.

— Стоп, — перебила ее Эхо. — Отмотай назад. Объясни, каким образом эта птица положит конец войне.

— Видишь ли, жар-птица — не совсем птица.

— Ну разумеется! Это было бы слишком просто, — пробормотала Эхо и откусила кусок печенья. — А кто же она тогда?

Птера печально взъерошила перья.

— Этого мы не знаем. По крайней мере наверняка. Одни говорят, что на самом деле это золотое перо, которое исполняет желания. Другие утверждают, что это название какого-то существа, которое давным-давно вымерло. Есть даже несколько ученых, которые уверены, что эта птица дышит огнем.

Эхо приподняла бровь.

— Как дракон?

Глаза Птеры засияли гордостью.

— Умница. Мифы птератусов и дракхаров в данном случае повторяют друг друга. Нам известно одно: как бы ни выглядела жар-птица, она обладает большим могуществом, и тот, кому она попадет в руки, определит исход войны. А значит, с помощью жар-птицы можно добиться многого. Хотя и не власти.

— Это понятно. — Эхо слизнула крем, выступивший между половинками печенья. — . Но ведь на самом деле никакой жар-птицы не существует, верно? Все это выдумки.

Птера молча уставилась на Эхо. Девушка не отвела взгляда и, глядя Птере прямо в глаза, откусила еще один кусок печенья.

— Подумать только, — проговорила наконец Птера. — А ведь ты выросла в библиотеке.

— Ну и что, — ответила Эхо с полным ртом.

— Ты когда-нибудь перестанешь жевать?

— Не-а. — Эхо проглотила печенье. — Тот, кто знает, что такое голод, никогда не упустит возможности поесть.

Взгляд Птеры смягчился, глаза стали грустными, и Эхо испугалась, что та сейчас скажет что-нибудь сентиментальное. Надо срочно сменить тему.

— Кстати, я до сих пор не понимаю, почему дракхары так долго воюют с птератусами. Ну то есть я знаю, что они друг друга ненавидят, но… за что?

Птера тяжело вздохнула.

— Дракхары обвиняют птератусов в том, что за последние годы их могущество ослабло: разумеется, обвинение это огульное. Такое просто невозможно, но от отчаяния поверишь в любой вздор. Волшебство окутывает весь мир. Оно, точно невидимый океан, то затопит собой все, то отхлынет, как во время отлива. И когда дракхары почувствовали, что поток волшебства пошел на убыль, им непременно нужно было кого-то в этом обвинить. Между нашими народами на протяжении тысячелетий существовала с трудом скрываемая неприязнь, возникшая из-за мелких неурядиц, так что птератусы оказались подходящей мишенью. Зерна обиды проросли, дали всходы, и в конце концов уже никто не сомневался: птератусы — корень всех зол. Усобицы множат вражду, ненависть рождает ненависть. Уже и неважно, из-за чего началась война. Мы воюем так долго, что, боюсь, ничего другого и не помним. Но в глубине души я чувствую, что-то начинает меняться. Жар-птица — не просто мифическое существо из сказки, которую рассказывают птерятам перед сном. Она возродится, и я вижу это так же ясно, как большую волну на горизонте.

— Дались тебе эти волны. С языка не сходят. — Эхо устроилась на кушетке поудобнее и поставила ноги на старинный сундук из кедра, служивший Птере столиком. Как и вся остальная мебель в комнате, он был непарный.

Птера, поцокав языком, шлепнула Эхо по ноге.

— Тебе все шуточки.

— Вовсе не все, — парировала Эхо. — Кстати, у людей вроде бы тоже есть сказка про жар-птицу. Кажется, я что-то такое читала в какой-то книге про русский фольклор.

— В каждой сказке есть доля правды, — ответила Птера. — Говорят, найти жар-птицу — и к добру, и к худу. И убери ноги со стола.

— Нравятся мне такие двусмысленные в моральном отношении сюжеты. — Эхо опустила ноги на пол. — Ну ладно, допустим, эта самая жар-птица действительно существует. И мне ее надо найти и украсть, верно?

Птера покачала головой, окинула глазами комнату и остановила взгляд на темном ореховом буфете, так плотно уставленном свечками всех форм и размеров, что света от них было, как от большого костра.

— Не все так просто.

— А когда было просто?

— Ну сама подумай. Как найти то — не знаю что? В Древней Птерии это слово обозначало предмет поисков, награду, с помощью которой герой преодолеет все трудности и наголову разобьет врагов. Мы знаем, где искать, но не знаем, что именно. — Птера вздохнула. — Надо мне поработать с картой. Она старая. Мир очень сильно изменился с тех пор, как ее начертили.

— Я могу тебе чем-то помочь? — поинтересовалась Эхо. «Пожалуйста, откажись», — взмолилась она. Нет, она очень любила Птеру, что правда, то правда, но были у Эхо и такие маленькие слабости, как еда и сон.

— Нет, — ответила Птера, не отрывая глаз от карты. — Пока ничем. Только никому не рассказывай. Я не хочу, чтобы генерал узнал о том, что карта у меня.

— Альтаир? — удивилась Эхо. — Он же, если я правильно помню, входит вместе с тобой в Совет, но при чем тут вообще Альтаир?

Птера поджала губы и раздраженно вздохнула.

— Скажем так: некоторое время тому назад Альтаир заинтересовался жар-птицей. Причем он искренне верит в то, что она существует, и вот уже сотню лет посвятил поискам. Постепенно ему удалось убедить в ее существовании не только остальных членов Совета, но и самых отъявленных скептиков. Так что сотню лет назад или около того все проголосовали за то, что при необходимости можно будет развязать военные действия, если поиски того потребуют.

— Надо же, Альтаир командует армией, но и ему, чтобы чего-то добиться, приходится проводить голосования, — заметила Эхо. — И как ему это удалось провернуть? Не могу себе представить, чтобы члены Совета, которые обычно занимаются вопросами жилья и продовольствия, вдруг оказались в эпицентре военных интриг.

Птера нахмурилась.

— Пятеро из шести советников проголосовали за то, что нужно отправить на поиски жар-птицы тайного агента. И только я высказалась против.

— Но почему? — удивилась Эхо. — Что плохого, если он найдет жар-птицу?

— Да дело-то не в этом, — раздраженно бросила Птера. — Я не считала и не считаю, что поисками должен ведать именно Альтаир. Птерией управляет Совет, но Альтаиру обычно удается всех убедить в своей правоте. И я боюсь, что в его руках жар-птица может стать оружием массового уничтожения. Я надеюсь, что в один прекрасный день вражда закончится, но миром, а не гибелью врагов и друзей. — Она указала на карту. — Эта карта похожа на ту, которая вот уже сотню лет хранится у Альтаира. И, насколько мне известно, именно тут, — Птера ткнула в координаты у Японии, — оборвался след жар-птицы. Здесь мы потеряли связь с нашим агентом, и Совет вскоре охладел к поискам. С тех самых пор Альтаир тайком засылает туда шпионов, и мне хотелось бы найти жар-птицу до того, как это сделает он. Нельзя ему давать такую власть. Боюсь, это кончится плачевно для нас всех.

Эхо кивнула. Птера всегда была с ней откровенна, но никогда прежде она не рассказывала столько о закулисной стороне деятельности Совета.

— Ладно, буду держать рот на замке. А если он тебя спросит, ты ведь можешь его просто послать к черту?

Птера вздохнула.

— Увы, моя дорогая, не получится. Мы с Альтаиром члены Совета, а значит, наше слово имеет равный вес.

— Но если он такой засранец, его слово, по идее, должно этот вес утратить? — возразила Эхо.

Птера поцокала языком, но по выражению ее обычно непроницаемого черного лица было заметно, что она прячет улыбку.

— Это если бы у нас была диктатура, как у дракхаров.

— Из тебя, кстати, получился бы отличный диктатор, добрый и великодушный, — заметила Эхо. — По крайней мере на несколько лет. А потом в тебе бы проснулся Сталин. — Эхо проглотила последний кусочек печенья. — Власть развращает.

— Я признательна тебе за откровенность, — ответила Птера, — но была бы еще более признательна, если бы ты хоть немного помолчала, пока я пытаюсь разобраться в этих координатах. Я же тебе сказала: шифр старинный, и чтобы его понять, нужно время. Однако, если повезет, он приведет нас к жар-птице, кем бы она ни была и где бы ни находилась. — Птера указала рукой на дверь. — Иди, поиграй с друзьями.

Эхо поднялась с кушетки.

— Вот спасибо.

— Пожалуйста, — рассеянно откликнулась Птера, рассматривая каракули на карте.

Эхо перебросила рюкзак через плечо и направилась к двери. Взявшись за ручку, обернулась и посмотрела на Птеру, склонившуюся над картой.

— Птера!

Та что-то промычала в ответ, но не оглянулась.

Эхо постучала пальцами по ручке двери. Одна сорока — к скорби, две — к смеху и веселью.

— Как можно найти то — не знаю что?

Птера оторвала глаза от карты и, моргая, уставилась на Эхо, как будто вынырнула со дна бассейна. Наконец она заговорила, но голос ее звучал отстраненно, так, словно мысли ее витают где-то далеко:

— Да как обычно. Увидишь — поймешь. И не рассказывай никому.