Ореховый лес

Мелисса Алберт, 2018

Семнадцатилетняя Алиса провела почти всю свою жизнь в разъездах: словно злой рок преследует их с матерью, заставляя раз за разом искать новый дом. Известие о смерти бабушки, Алтеи Прозерпины, ни разу не видевшей внучку, расстраивает девушку, и одновременно дает надежду: имение «Ореховый лес», перешедшее по наследству ее матери Элле, может стать для них не временным убежищем, а настоящим домом. Но надеждам Алисы не суждено сбыться: кто-то похищает Эллу, пока ее дочь находится в школе. В поисках единственного дорогого ей человека Алисе придется заново открыть старые сказки и себя, а еще – пренебречь последними словами матери: «ДЕРЖИСЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ ОРЕХОВОГО ЛЕСА!»

4

На поверхность из глубины сна меня вытащило острое желание выпить кофе. Когда я открыла глаза, Эллы рядом уже не было.

Главная причина просыпаться раньше всех в доме Гарольда — это шанс попасть на кухню первой. Я все еще чувствовала себя здесь гостьей, так что предпочитала заниматься своими делами, когда никто не видел. Через несколько минут после того, как я налила себе кофе и добавила в чашку молоко и мед, в кухню вошел Гарольд — в костюме-тройке, застегнутом до последней пуговки, как будто он компенсировал то, что вчера я видела его расхристанным. Он демонстративно взял молоко со стола и поставил его обратно в холодильник.

— Я еще не закончила, — возразила я, откинувшись на спинку стула и заливая пульсацию гнева глотком горячего кофе.

Отчим косо поглядел на меня.

— Кофе затормаживает рост, — сообщил он наконец. — Ты что, хочешь всю жизнь выглядеть как подросток?

Я со стуком поставила чашку, но Гарольд уже вышел из кухни. Я подавила желание швырнуть чашку ему в спину, вместо этого допила кофе одним обжигающим глотком. Мне нужно было подзаправиться. Во сне я видела того рыжеволосого человека — его лицо смотрело сквозь запотевшее стекло окна, его голос нашептывал сказку в трубку телефона-автомата. Сны мешались с тем, что случилось в «Соленой собаке», и все это переставало быть реальным. Все, кроме пера, расчески и кости, вполне материальных, лежавших на дне моего рюкзачка.

Заслышав пронзительный голос Одри, предупреждавший меня о ее приближении, я схватила батончик мюсли из собственного тайника в буфете Гарольда и выскользнула из кухни. Свою дозу сестрицы я и так получу по дороге в школу — тем более что я не знала, с каким из вариантов Одри мне предстоит иметь дело сегодня. Может, она будет меня полностью игнорировать, может, будет не затыкаясь рассказывать о какой-нибудь своей подруге, нарушившей такой и сякой пункт неписаного кодекса девушек. А может, решит отыграться на мне за вчерашнее — я ведь без ее согласия оборвала нашу ритуальную извращенную игру.

Я заранее ждала на подъездной дорожке — неистребимая привычка курильщика. Одри вышла из дома в 8:35, и мы вместе уселись в черный лимузин Гарольда.

— Папа сегодня взял выходной на работе, — сказала она своему телефону, прокручивая на нем сообщение длиной с библейскую главу. — И ты отлично знаешь, что это значит.

— Правда знаю?

— Это значит, — пояснила Одри, понизив голос до шепота, — что надвигается неизбежное. Р-А-З-В-О-Д.

Я откинула голову на кожаный подголовник сиденья, пахнувший недавно убитой дичью, и приготовилась ощутить торжество. Но никакое торжество не ощущалось. Наоборот, одолело извращенное желание поспорить.

— Но они только что поженились. Какое отношение к разводу имеет выходной? Они что, прямо сегодня будут разводиться?

Одри трагически вздохнула, как будто разговаривать со мной было непосильным бременем.

— Сегодня он позвонит брачному консультанту, причем обязательно женщине. Он всегда так делает, чтобы потом сказать себе самому, что пытался все спасти. Если история и правда повторяется, через шесть месяцев — начиная с сегодняшнего дня — он бросит твою мать ради консультантши. Впрочем, неважно, ради кого. Либо Элла первая взбрыкнет, либо он непременно свяжется с кем-нибудь еще, просто потому что он так устроен. Он предсказуем, как долбаный учебник. Так что не надо делать вид, что ты не понимаешь, о чем я.

Закончив эту речь и все еще тяжело дыша, она уставилась в свой телефон с таким видом, будто хотела его убить.

Я помолчала, потом протянула ей руку мизинцем вперед.

— Не бойся, Одри. Мы-то с тобой всегда останемся сестрами. Клянусь мизинцем.

Она фыркнула.

— О да, конечно, мы постоянно будем видеться. Я зайду в гости в твое новое жилище и притащу оттуда клопов.

— По-твоему, в коробках от холодильников живут клопы?

— Остро.

Тут ее телефон подал сигнал, и она снова погрузилась в обмен сообщениями. А я — в легкую тошноту, сопровождавшую мысли о разводе.

Я знала, что брак Эллы обречен. Гарольд — последний мужчина на свете, с которым она могла бы прожить всю жизнь. Его литературные предпочтения, его инертность, его зацикленность на внешней стороне вещей — все это было прямо противоположно самой сущности моей мамы.

Но в самом начале их отношений я порой приходила домой — и заставала их в обнимку на диване, он без галстука, она — босиком… Когда он наклонялся поцеловать ее в лоб, ее лицо поворачивалось ему навстречу, как цветок подсолнуха. Такие сцены бросали меня одновременно в жар и в холод — это как потеть холодной зимой в слишком жаркой шубе. Сейчас воздух между ними звенел напряжением, но все равно порой в нем пробегали искры чего-то горячего и интимного. Хотя становилось ясно, что им не остаться парой надолго, все же в Гарольде было нечто, в чем Элла нуждалась. Не для меня нуждалась — для самой себя.

Я почувствовала укол вины и передернула плечами, чтобы от нее избавиться.

Телефон Одри снова загудел, и нечто, что она прочла на экране — полное, как я могла разглядеть, орфографических ошибок и картинок-эмодзи, — сделало ее голос еще более резким.

— Просто к твоему сведению: ни один брак моего отца не длился меньше года. Так что у твоей мамочки очевидный талант золотодобытчицы.

Я безучастно смотрела на нее, чувствуя, как вина уступает место гневу. Чистому белому гневу. Она уловила эту перемену, и руки ее еще более нервно забегали по экрану, набирая текст.

Я представила, что вот сейчас срежу ее несколькими словами — одним прицельным ударом в какое-нибудь слабое место. А их было немало — россыпь прыщей на подбородке, различимая даже под слоем макияжа; грубый комментарий ее отца насчет того, как на ней сидят новые джинсы; собственная мать Одри, с которой они не общались, что не мешало ей ежемесячно тянуть из Гарольда деньги. Точечный словесный удар — перед полным разгромом противника.

Но я не могла так поступить — на плечах ощущались теплые руки Эллы, а в ушах звучал ее голос: «Вдыхай свет, Алиса. И выдыхай гнев».

Как же я ненавидела всю эту хипповскую фигню!

— Просто к твоему сведению, — сказала я куда вежливее, чем мне хотелось, — Элла никогда до сих пор не встречалась с мужчиной, у которого было бы больше имущества, чем старый мотоцикл. Так что это ее первый выход в качестве золотодобытчицы.

Одри сделала снисходительное лицо, принимая мой слабый ответный выпад, и вернулась к своему телефону — теперь она использовала его как зеркальце, чтобы поправить макияж, включив фронтальную камеру.

Вот сценарий романа моей мамы и отца Одри в трех актах.

Акт первый: Гарольд замечает Эллу на коктейльной вечеринке. «Я думал, она — одна из гостей, — позже с удовольствием рассказывал он. — Мне в голову не могло прийти, что она из обслуги!» В исполнении Гарольда это должно было считаться за комплимент.

Только когда море людей между ними расступилось, он рассмотрел, что она одета в фартук официантки и держит на уровне талии поднос. Как-то она объясняла мне, что, если держать поднос выше, у мужчин появляется приличный повод заглядывать тебе в вырез блузки.

Гарольд съел с ее подноса кусочек спанакопиты и попросил Эллу записать на салфетке номер ее телефона. И она записала. Вот этой части истории я до сих пор не понимаю. Что ее привлекло в нем — джерсийский акцент? Темные волоски, видневшиеся в вырезе рубашки? По моей версии, это могли быть дорогие часы, блестевшие на его толстом запястье — или, если попробовать судить менее цинично, его глаза. Они у Гарольда глубокого меланхолического голубого цвета, с многообещающим блеском в глубине. Правда, я ни разу не видела, чтобы обещание было выполнено.

Акт второй: первое свидание. Гарольд пригласил Эллу выпить по коктейлю, она вышла из нашей квартиры в восемь — и застала у дверей ждущий ее черный лимузин. Вечерний коктейль плавно перешел в ужин в ресторане, а ужин — в телефонный звонок домой в два часа ночи. Пьяным голосом Элла сообщила мне, что вернется только утром. Такой Эллу я не помнила со своих девяти лет, когда среди тихой августовской ночи она босиком каталась на мотоцикле своего тогдашнего парня и заехала в пруд для домашних уток. Этот случай так ее перепугал — она позже рассказывала, что чуть не поседела от мысли о том, что было бы, если бы позади сидела я? И она дала клятву возвращаться домой до полуночи и хотя бы относительно трезвой.

Со свидания с Гарольдом она вернулась почти через сутки после выхода из дома, без туфель (всегда опасный признак) и в накинутом на плечи мужском пиджаке поверх платья. Я понюхала этот пиджак, когда она не видела. Его запах напомнил мне нетрезвых банковских клерков, которые в час пик в метро старались прижаться ко мне поплотнее. Я встряхнула головой, чтоб избавиться от этого запаха. Бедный Гарольд. Элла явно собралась съесть тебя живьем.

Акт третий: ураган ухаживаний. Гурманские рестораны с пятнадцатью переменами блюд, уик-энды в Хэмптонсе, неловкий ужин в компании меня и Одри. И, конечно же, решающее свидание — поход в оперный театр, который начался в буквальном смысле с вешалки: Гарольд прислал моей матери платье.

— Такая дешевка, меня чуть не стошнило, — сообщила я Элле.

— Мы можем его сдать в ломбард, если свидание не удастся, — парировала она, разглаживая платье на бедрах. Когда она рассматривала себя в зеркало, глаза ее странно блестели. Я вспомнила об этом, когда по ее возвращении увидела такой же блеск на ее правой руке — кольцо с огромным, как на приеме в «Ритце», камнем.

Мои воспоминания об этой ночи по большей части обрывочны — сплошные экранные помехи. Блеск камня попал мне в глаз, как осколок зеркала тролля, и меня накрыло гневом. Помню перекошенное лицо Эллы, когда она захлопнула дверь ванной у меня перед носом, помню, как брызнули щепки дешевой древесины, когда я ударом ноги выбила эту дверь. Помню вкус виски с медом — с утра мама лечила им мое горло, саднившее от вчерашних воплей, и горячечную пелену тоски перед глазами, когда я увидела наутро, что она и не подумала снять кольцо.

Женщина, которая спустя шесть недель вышла замуж за Гарольда, не была моей матерью. А вот женщина, которая сейчас делала его несчастным, куда больше походила на знакомую мне Эллу, выходящую из долгой спячки.

Водитель Гарольда затормозил у входа в Уайтчепел, и мой желудок подпрыгнул, как на американских горках. Одри убрала телефон в сумку и выскочила из машины так стремительно, что к тому времени, как я коснулась ногой асфальта, она уже растворилась в толпе богатеньких подруг.

Всю свою школьную жизнь я провела в качестве новенькой — и это всегда было отвратительно. И неважно, идешь ты в начальную школу в каком-нибудь захолустье или в предпоследний перед выпуском класс в Уайтчепеле — элитной академии в Верхнем Ист-Сайде, которую тебе оплачивает Гарольд. Везде одно и то же: замкнутые группки, оценивающие взгляды, ни единой души, способной вести себя независимо.

Мою обычную понедельничную апатию усугублял глубинный страх. Я везде высматривала рыжеволосого мужчину. Он проломил ограду, отделявшую меня от самого странного, похожего на сон дня из моего детства, и снова приблизил его. Единожды обнаружив свое присутствие, он мог оказаться где угодно, кем угодно: парнем, который вроде бы говорит по телефону на углу Восемьдесят Шестой улицы… Утренним бегуном со стаканчиком из «Старбакса» в руке… Может, я войду в свой класс и встречу его там в облике замещающего учителя, с зеленой книгой в руках. Я нервно разгладила форменную юбку и перевела дыхание.

Расписание на первую половину дня включало литературное мастерство, средневековую литературу, матанализ — а потом обед. После обеда меня ждало сценическое мастерство в компании Одри и ее компашки Будущих Жен Миллионеров. Это был единственный урок, который она никогда не прогуливала — скорее всего, по той причине, что вел его бывший телеактер с пышной шевелюрой, который требовал у учеников называть его просто Тоби.

Но сегодня, вопреки обыкновению, Одри где-то застряла. Ее отсутствие означало, в частности, что в классе осталось четное количество учеников, чтобы разбить их по парам для чтения диалогов в конце урока.

И когда Тоби начал размахивать своими вельветовыми руками, спонтанно назначая каждому партнера, сбылось мое дурное предчувствие: я попала в пару с Эллери Финчем.