100 рассказок про Марусю. Вполне откровенные и немножко волшебные истории про Марусю и других обитателей Москвы. Книга первая

Маша Хворова (2023)

Из чего вырастает волшебство? Из любви и радости или из отчаяния и печали? А может быть, из самой что ни на есть обыденной реальности — стоит лишь присмотреться и впустить волшебное в повседневность. Действие происходит в Москве 2010-х годов. Главная героиня — Маруся — москвичка средних лет, пережившая две личные драмы подряд. Возрождаясь из пепла после травматичных расставаний, Маруся заново взрослеет. Она стремительно проходит путь от инфантилизма к обретению своего нового я, нового достоинства и новых смыслов. Бонус новой Марусиной жизни — умение летать, поначалу спонтанное и с трудом контролируемое, но со временем всё более осознанное. Встречая на своем пути много занятных личностей, Маруся попадает в самые разнообразные приключения: волшебные и обыкновенные. Это антистрессовый роман в сказках для взрослых — порой философско-лирических, а порой задорно-хулиганских; он для тех, кто ценит юмор, всё ещё верит в любовь и хотя бы немножко верит в чудеса.

Сезон третий

Маруся и Волк

Как-то раз, заглянув на Сайт Вполне Приличных Знакомств, Маруся обнаружила там послание от мужчины лет примерно сорока восьми. Примерно, — потому что никогда нельзя сказать, насколько правдив мужчина в указании возраста и роста.

И так этот мужчина Марусе на фото понравился, что она сразу же дала ему номер своего телефона. Смущало Марусю только его имя. В анкете он числился Волком.

В детстве Маруся, конечно же, читала сказку про Красную Шапочку. Поэтому была примерно в курсе того, как вести себя с волками. Впрочем, сказочный волк никогда Марусю не пугал. Скорее, вызывал интерес. И еще более, — жалость. Ведь всякий раз в финале охотники абсолютно немедицинским способом, без наркоза и дезинфекции вспарывали волку живот. А это, согласитесь, достойно сожаления.

В первом же телефонном разговоре Волк признался Марусе в своей большой и искренней привязанности к живописному искусству. Это означало, что Маруся наверняка сможет удовлетворять с ним свою потребность в обсуждении картинных вернисажей. А их посещение, да будет вам известно, — одна из наипервейших надобностей Марусиной души. Потому как годы обучения культурно-эстетическому картиноведению даром не прошли и вселили в Марусю неискоренимую жажду визуального контакта с прекрасным.

По образованию Волк оказался инженером-пищевиком. Что означало, что он прекрасно разбирается в нынешней Марусиной вареньевой профессии.

Всё так чудесно совпадало! И по всему выходило, что этот самый Волк и может стать самой настоящей Марусиной Судьбой.

— Вообще-то меня Всеволод зовут, — представился Волк в конце взаимоприятной телефонной беседы. — Хотя на сайте я — Волк.

— Как же, Вашу кличку я запомнила, — заверила Маруся.

— Это не кличка, это псевдоним, — слегка раздосадовано поправил Волк.

На свидание с Волком Маруся прихорашивалась и принаряжалась как ни на какое другое. Уж очень ей хотелось верить в то, что поиски ее окончены, и счастливая парная жизнь не за горами. Но вот ведь незадача, — именно сегодня, когда счастье было так близко, Марусе выспаться не удалось, а к вечеру у нее еще и голова разболелась. Смотрела на себя Маруся в зеркало, и казалось ей, что мерцает она сегодня от сорока трех и до… страшно вслух сказать какого возраста. И стало Марусе грустно. Но не отменять же свидание!

«Что же, и такой я бываю. Не всегда картинка. Даст Бог, к ужину замерцаю в диапазоне ближе к сорока».

И все же сомнения Марусю одолевали. Перед выходом извертелась она у зеркала, выбирая ракурс, в котором можно было бы предстать перед Волком. Решив наконец, что лучше подойти к нему правым боком, в профиль и чуть затенив лицо рукой, Маруся отправилась навстречу своему счастью.

— Здравствуйте, Маруся, — Волк приблизился и подал Марусе руку ладонью вверх. — Вот он я. Какой есть.

Маруся вложила свою изящную ладонь в его большую и мгновенно забыла про все свои отрепетированные подходы. И вовсе не потому, что рука, которой она планировала затенить нечеткий овал своего невыспавшегося лица, была занята приветствием. А потому что Маруся, даже в таком несвежем состоянии, рядом с Волком смотрелась молодой и пригожей. Но не потому что Волк выглядел старше своих заявленных лет, — просто он оказался очень-очень уставшим человеком.

Оттопыренные уши, умные глаза разреза потомков Чингисхана, нос картошкой, — всё это Маруся помнила по фото. И всё это Марусе нравилось. Однако на снимках Волк выглядел живее, чем в жизни. Теперь он стоял перед Марусей похожий на жухлый осенний лист. Словно кто-то откачал из него половину жизненной силы, а второй половиной он так дорожит, что прячет ее где-то глубоко внутри. И догадаться об этой оставшейся энергии можно лишь по тусклой подсветке, которая временами короткими всполохами выходит на поверхность.

Волк пригласил Марусю в ресторан отведать настоящего американского стейка. В стейках он был дока. У него был дом в Америке. Порой он жил там месяцами и питался стейками собственного приготовления.

К стейкам подали устрашающе острые ножи с тяжелой рукояткой. Волк ел с аппетитом, поглощая мясо с кровью. Марусе он заказал хорошо прожаренное.

— Ешьте, Маруся, ешьте. И вином запивайте. Это и вкусно, и полезно.

Оттопыренные уши Волка топырились еще больше, когда он жевал, и Марусю это забавляло.

Волк утверждал, что однажды в Голландии пьяный и обкуренный мужик брал у него автограф как у Мистера Бина, но что вообще-то он похож на Форреста Гампа. Что, в целом, соответствовало действительности. И Бин, и Гамп частями в Волке присутствовали, однако его индивидуальности не заглушали.

— Что Вам, Марусенька, о себе рассказать?.. У меня всё есть. Деньги, дом в Монреале, дом и яхта в Штатах Америки, дом в Подмосковье и квартира в Москве. Но я устал так жить. Мне так жить уже неинтересно.

Волк с силой вонзил острый нож в сочный кусок, и мясо брызнуло кровью. Маруся вздрогнула и отпрянула.

«Хорошо бы поскорее закончить этот кровопролитный ужин. А то мало ли что», — подумала она.

Словно в ответ на Марусины мысли, Волк отложил свой острый нож и так тяжело и продолжительно вздохнул, что Марусе показалось, будто он заскулил.

— Осенью я ухожу в горы и читаю там Пастернака. В горах я чувствую себя человеком. Иногда мне кажется, что хорошо бы там остаться и потихоньку угаснуть от голода с томиком стихов в руках. По-моему, это очень романтично. Не находите, Марусенька?

Маруся погрустнела. Она готова была заплакать.

— Послушайте, Волк. Давайте лучше поговорим о Вашем любимом Анри Эдмоне Кроссе, — предложила Маруся, припомнив, что именно этого неизвестного ей художника Волк упоминал в телефонном разговоре.

Волк достал айпад и стал молча открывать картинку за картинкой. Перед Марусей замелькали яркие пейзажи, открытые свету и воздуху.

— Хочешь познать глубину кроличьей норы? — не отрываясь от айпада, спросил Марусю Волк.

Красной Шапочкой Маруся сегодня быть, в общем-то, настраивалась, но чтобы Алисой…

— Какой такой норы, мистер Волк? Красные Шапочки по норам не лазают.

— Так превратись в Алису, это тоже интересно.

Маруся задумалась. Где тут подвох? В какие дебри Волк пытается ее заманить и с какой такой корыстной волчьей целью?

— Хочешь-не хочешь, а придется, — не оставил выбора Волк. И, отложив айпад, рассказал Марусе, что вот уже несколько лет встречается с замужней женщиной, а ее муж об этом знает. Что из-за этого он, Волк, порочно склонен к групповому сексу и в отличие от большинства людей, не только на эту тему фантазирует, но и постоянно этим занимается.

— Не знаешь, зачем мне это надо?

Волк выглядел совсем отжатым, лицо его к концу вечера еще больше посерело, и Маруся поняла, что ей его действительно жалко, как было жалко в детстве Волка из «Красной Шапочки». И что вспоротый живот — ничто в сравнении с душевными муками этого страдальца, кошелек которого раздувается от тысяч долларов, а лицо тускнеет от недостатка простого человеческого счастья. А он всё пытается познать Глубину Кроличьей Норы. Но вот застрял где-то посередине, — и ни туда, и ни сюда. Впереди страшно, а назад уже не повернуть.

«Я стою у ресторана, замуж поздно — сдохнуть рано», — почему-то вспомнилось Марусе.

— Ах, мистер Волк, — сказала она печально. — За мясо Вам спасибо, а познавать глубину Вашей кроличьей норы мне не пристало. Ведь за Вас я ее все равно не познаю. К тому же, мне своих нор хватает.

Волк набрал воздуха в легкие, наклонился к Марусе и изрек:

«На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси…» ¹

— Не узнала? Это Пастернак.

Маруся встала из-за стола и попросила Волка проводить ее к выходу.

— И знаете что, Всеволод, — быть Волком грустно. Смените псевдоним.

Волк кивнул и усмехнулся. Глаза его при этом чуть засветились, и Маруся подумала, что энергии в Волке еще предостаточно, и подпитаться ею он вполне еще сможет. Если перестанет тратиться на непосильные загадки, чужих жен и добавит в свои горные походы немного солнца. В виде стихов Хармса, например.

«Мышь меня на чашку чая

Пригласила в новый дом.

Долго в дом не мог войти я,

Все же влез в него с трудом…» ²

— Не узнал? Это Хармс.

— Спасибо, Маруся, — сказал Волк, посверкивая монголоидными глазами. — Но и в этом прелестном стихотворении, насколько я помню, концовочка-то не сильно оптимистичная. — Он грустно ухмыльнулся. — Что ж… А теперь разрешите мне сделать то, чего я желал весь этот вечер.

И не дожидаясь позволения, Волк крепко обхватил Марусино лицо ладонями и поцеловал ее в губы. У Маруси дыхание перехватило.

— Что же это Вы, Всеволод! — глотая воздух, возмутилась Маруся.

— Всеволод… — задумчиво произнес Волк, не выпуская из рук Марусино лицо. — А знаешь, красивое у меня имя.

И он снова крепко Марусю поцеловал. А потом медленно отпустил ее и погладил Марусину щеку.

— Идите с миром, Марусенька!

Он взял Марусину ладонь в свои руки и раскрыл ее, поглаживая, будто погадать вознамерился.

— Ваша ладонь, Маруся, — настоящее чудо! Как и Вы.

Волк всмотрелся в Марусины глаза.

— И то правда — не нужны Вам мои глубокие норы. И своих много не ройте. Их глубину никогда не познаете. Хотя… Вам, может статься, и удастся. Вы ведь немного волшебница.

И предваряя Марусины возражения, взял ее за плечи и, понизив голос, произнес:

— Не спрашивайте, откуда я это знаю. Свой свояка…

Ночью Марусе снова плохо спалось. Она ворочалась с боку на бок, а когда засыпала, видела сумбурные сны с норами, кроликами, сумасшедшими шляпниками, волками и красными шапочками.

Однако, несмотря на беспокойную ночь, наутро она почувствовала себя великолепно. Будто провела неделю на курорте у моря. Весь день, как и несколько последующих, Маруся находилась в приподнятом настроении. Она вся будто светилась изнутри, а интуиция ее обострилась. Ей чаще, чем обычно, хотелось летать над Москвой, и взлетала она с необыкновенной легкостью. Над кроватью во время зарядки поднималась она выше, чем обычно. А бабочки на ее любимом весеннем шарфике помахивали крылышками, норовя взлететь без всякого ветра.

В таком чудесном состоянии Маруся, удивляясь, провела целую неделю. Пока в одно прекрасное утро ее не осенило.

— Как же я сразу не догадалась! — хлопнула себя Маруся по лбу. — Все дело в поцелуе Волка!

Потаенной энергии в Волке оказалось — хоть отбавляй. Только вот на мирскую суету растрачиваться ему было никак нельзя. И все-таки он ждал и надеялся на чудо, которое для себя сотворить был не в силах. Волчья нора оказалась гораздо глубже, чем себе Маруся представляла.

— Сапожник без сапог, — развела она руками.

Вечером Маруся послала Волку сообщение, состоящее всего из одного слова:

«Мерлин?»

«Свой свояка…» — получила она в ответ.

— Хорошо, что я нор себе не нарыла. Во всяком случае, глубоких. Вовремя Волк меня предупредил, — облегченно вздохнула Маруся.

И быть волшебницей ей совсем расхотелось. Месяц после этого Маруся не летала. Зарядку по утрам на полу делала. А шарфик с мотыльками носить опасалась.

Однако вскоре стало ей невесело от такой серой обыденной жизни, и решила она, что грех не использовать свои волшебные способности. И что быть счастливой в самой обыкновенной личной жизни они Марусе не помешают.

Вот и я, Ваш покорный слуга, совершенно уверен в том, что тот, кто Марусю полюбит, примет ее, как есть, со всеми ее волшебными и заурядными особенностями. Иначе и быть не может. Хотите верьте — хотите нет.

Из следующей рассказки вы узнаете о чудодейственном антидепрессанте

Маруся и Княжья ягода

Слышали Вы когда-нибудь, Любезный Мой Читатель, про дивную ягоду под названием «княженика»? Возможно, в вашем краю она по-другому называется. А Маруся с детства эту ягоду знает в таком вот княжеском чине. И почитает ее как наивкуснейший плод, которому и царский титул присвоить не грех.

Была в Марусином детстве маленькая деревенька, куда отправлялась она на лето вместе со своей бабушкой Ритой. Бабушка Рита лес хорошо знала и любила. Рассказывала она Марусе про то, что лешие — совсем не злые, а очень даже приветливые и гостеприимные бывают. Но только к тем они расположены, кто в лес с добром приходит. И не как хозяин, а как гость. К такому гостю и грибы сами в корзинку просятся, и ягодные поляны взору открываются — набирай-не хочу.

Бабушка Рита леших ласково лесовичками называла. Заходя в лес, она всегда говорила: «Иду с добром. Примите гостя». И Маруся за ней повторяла. Никогда Маруся лесовичков не видела, — как ни прислушивалась, как ни приглядывалась. Но порой ей казалось, что вот именно за этим кустом впереди как раз лесовичок и затаился. И тогда, на всякий случай, Маруся в сторону куста кивала и говорила громкое «здрасьте».

Однажды в лесу бабушка Рита подозвала Марусю к большому старому пню. Вид у нее был таинственный, и говорила она почему-то шепотом.

— Вот, Марусенька! Открыл нам с тобой лесовичок свое сокровище.

И бабушка Рита показала Марусе большую ягоду — розовую с желтыми бочками.

— Фи… И что же это за сокровище такое? — не поверила Маруся. — С виду как малина недозревшая.

— А ты, Марусенька, попробуй…

И бабушка с благоговением, словно плод этот был последним на планете, сорвала ягоду и протянула ее Марусе.

Ягода оказалась вкуса и аромата необыкновенного.

— Вот если сейчас оценишь ягоду по достоинству, лесовичок нам с тобой еще такие же подарит. И тогда, Марусенька, сварим мы с тобой царское варенье! Недаром ягоду княженикой называют. Ягода эта редкая, найти ее не всем счастливится.

В то утро набрали Маруся с бабушкой княженики на баночку варенья.

А зимой пришли к Марусе в гости одноклассники. Был среди них Васька Колбасев, забавный рыжий паренек. У девчонок он спросом не пользовался, и когда свет для танцев погасили, Васька, дабы скрасить свое одиночество, добрался до баночки с душистым вареньем, да так увлекся, что в темноте да под шумок на раз ее прикончил. И остался от деликатеса один аромат. Маруся на Ваську потом долго дулась, а Васька вырос и стал известным художником. Видно, впрок пошло царское варенье.

Всё это случилось много лет назад. А не далее как вчера, чтобы развеять охватившую ее грусть-тоску, пошла Маруся грибы собирать. Всё сделала как полагается, по бабушкиному завету, — в лес вошла с добрыми словами, лесовичков за гостеприимство поблагодарила. Но все грибы от нее попрятались. И даже ягоды не попадались.

Вышла Маруся на большую поляну, села на пенек и еще пуще загрустила.

— Что же я неправильно сделала? В чем перед лесовичками провинилась?

Не успела она как следует распричитаться, как пень под Марусей зашевелился. Маруся с него вскочила, а из-под пня вылезло нечто маленькое и очень мохнатое, — ни глаз, ни носа не видно. Откуда тут, в лесу перуанская морская свинка?!

Хотела Маруся свинку погладить, но отпрянула. Потому что Мохнатое Нечто вздыбило шерсть и громко вздохнуло.

— Э-э-х, Маруся-Маруся… Да ты садись на пенек-то, садись.

Маруся послушно присела, а Мохнатое Нечто снова заговорило.

— Ты сегодня утром плакала?

— Плакала, — призналась Маруся.

— А почему ты плакала?

— Грусть и тоска съедали.

— А почему съедали?

Глаза Марусины увлажнились, и она с трудом сдержала слезы.

— Да всё как-то не так. Неладно как-то и нехорошо. Черная полоса.

— Черная, говоришь? — прошипел Мохнатик, и шерсть его сильнее вздыбилась. — И ты, Маруся, с этой своей чернотой к нам в лес притащилась? Не-хо-ро-шоо!

Мохнатик продолжительно встряхнул шерстью, как только что выкупанная собака.

— Б-ррр! Черная полоса… Брысь отсюда!

— Это Вы мне? — рискнула уточнить Маруся.

— Кому же еще? Не нужны нам здесь ничьи черные полосы! — высокопарно произнес Мохнатик, и из-под шерсти показалась маленькая трехпалая ручка. Он поднял ее вверх и застыл в торжественной позе.

— Ой, — хихикнула Маруся, — какая у Вас смешная лапка.

Трехпалая ручка скрылась в мохнатом комке.

— Знаешь что, Марусенька, — примирительно проговорил комок, — ты давай успокаивайся и больше не плачь. Особенно по утрам. Это очень вредно. И, между прочим, черные полосы удлиняет.

Мохнатик повозился, устраиваясь на траве. Теперь из-под шерсти показалась трехпалая ножка.

— Ой, — снова хихикнула Маруся.

Ножка скрылась.

— Вообще-то мы никому не показываемся. Но тебя, Маруся, помним еще девчонкой. И бабушку твою помним. Чудо какая женщина была! Никогда не ныла, даже в черные полосы. А ты нюни по пустякам распускаешь! Фу какая.

Длинная шерсть Мохнатика распрямилась — шерстка к шерстке, словно иглы у ежа.

— Так ведь я как раз в лес и пришла, чтобы успокоиться.

— Вот я тебя и успокоил, — резюмировал Мохнатик и расхохотался.

Он хохотал, и шерстка его пушилась всё сильнее и сильнее. Вскоре он превратился в пушистый рыжий шарик и покатился по поляне.

— Прощай, Марусенька! Уношу с собой твою черную полосу!

— Эй, постойте! — прокричала вслед Маруся. — А Вы кто?

Шарик остановился как вкопанный. Пушистость спала, и трехпалые лапки сложились в том месте, где, по Марусиному разумению, у Мохнатика должно было находиться пузо.

— Ну ты даешь, Марусенька, — охрипшим от смеха голосом проворчал Мохнатик. — Кто Я? Кто я?! Да как тебе не стыдно!

— Лесовичок? — предприняла попытку Маруся.

В ответ Мохнатик сильно распушился, крутанулся на месте вокруг своей оси и стал стремительно в размерах увеличиваться.

Сердце у Маруси в пятки ушло. Вскочила она с пенька, хотела было убежать, но от страха не смогла двинуться с места. А Мохнатик рос и рос, пока не дорос до Марусиной макушки. И тогда он замер и пропел густым басом:

— Я — Леееший!

А пропев, мгновенно сдулся до комка размером с Марусину ладонь.

— Да будет тебе известно! — прокашлявшись, подытожил комок.

— Ну ладно, Маруся, дела у меня. Пойду я, пожалуй. А ты тут ягоды да грибы собирай. Чао!

Маруся и глазом моргнуть не успела, как Мохнатик скрылся в траве.

А Маруся, как в себя пришла, тут же, возле пенька, на котором еще недавно печалилась, обнаружила Княжью Ягоду. Да не одну, а столько, что хватило на целую баночку варенья.

И решила Маруся, что зимой непременно будет потчевать им дорогих своих гостей. И врачевать вареньем этим и свои, и чужие черные полосы. Ведь их в этой грешной жизни никак не минуешь. А княженика — ягода волшебная. Недаром ведь Васька Колбасев известным художником стал. Всем впрок идет княженичное варенье. В чем-чем, а уж в вареньях Маруся разбирается. По долгу службы ей положено.

Из следующей рассказки вы узнаете кое-что о кофе и кофейной тахикардии

Маруся и чашка кофе

Вообще-то Маруся более склонна к чаепитию, чем к употреблению кофе. Утро она не начинает без чая зеленого, в обед пьет ягодный или фруктовый, а вечером — травяной.

Кофе Маруся пьет исключительно по воскресеньям. Кофейные зерна держит она в холщовом мешочке, мелет их в ручной мельнице и варит в красивой медной турке, — никак иначе. Для пущей вкусовой благости Маруся добавляет в кофе горячих сливок и непременно кладет немного сахара.

А еще Марусе нравится расплавлять в горячем кофе тонко нарезанный сыр. Этому изыску ее обучил один симпатичнейший Иноземец, в которого Маруся была влюблена еще до замужества, во времена своей далекой и прекрасной юности. У него же Маруся научилась правильному кофеварению.

Иноземец кофеманил по-черному. Будучи глубоко влюбленной, Маруся, из соображений солидарности, пила с ним кофе утром, днем и вечером. Таким жестоким допингом до того довела Маруся свой юный организм, что пришлось ей потом восстанавливать разбитое кофейными радостями сердце разнообразными таблетками и процедурами. Впрочем, когда Иноземец покинул Москву (и Марусю заодно), незакаленному невзгодами девичьему сердцу пришлось гораздо хуже, чем после кофейного передоза.

Только Вы, Любезнейший Читатель, не подумайте, что Иноземец своим отъездом Марусю рассердил или обидел. Много раз он предлагал ей наискорейшее совместное отбытие в его родные пенаты. Но, как вам известно, Маруся с пеленок Москву любила до фанатизма, и на чужбину ехать отказалась.

С тех пор много воды утекло, но до сих пор Маруся вздрагивает, когда где-нибудь в Домодедово или Шереметьево вдруг мелькнет в толпе лицо, похожее на Иноземца.

Однако что это я все об ушедшем былом да о далеком прошлом! Нам с вами ближе к Марусиным нынешним дням лучше продвинуться.

Так какие же еще у Маруси кофейные радости ныне существуют? А вот какие.

К кофе Маруся печет печенье или булочки с корицей. Чтобы их ароматом было окутано все воскресное утро. Садятся Маруся с Дочкой за стол, накрытый свежей скатертью, расставляют кофейный сервиз и включают негромкую музыку. И тогда не столько кофе, сколько воскресный ритуал поднимает Марусе настроение на весь грядущий выходной.

А еще Марусе нравится пить наивкуснейший капучино в московских кофейнях. Но старается она это делать до пяти часов вечера. Потому что стоит ей выпить добротно сваренный кофе позже, заснуть Маруся ночью никак не может. А если и посчастливится ей все-таки впасть в глубокую дрему, видит она тревожные сны и часто просыпается от гулких ударов собственного сердца. В такие беспокойные минуты ночного бдения вспоминается ей далекая юность, осложненная кофейно-любовной тахикардией. И хотя воспоминания эти вполне приятны, в глубокой ночи дает себе Маруся зарок, — кофе вечером более не пить.

Но вот не далее как пару месяцев назад решила Маруся себя побаловать и в праздники улететь на море. Рейс был ранний, и поэтому прибыла Маруся в аэропорт глубокой ночью. В сон ее клонило непреодолимо. И решила тогда Маруся выпить-таки чашечку кофе, чтобы дождаться вылета в состоянии бодрости духа и тела. Зашла она в маленькую кофейню, устроилась в углу на уютном диванчике и заказала себе ристретто. Чтобы уж наверняка глаза раскрылись, и сон ушел. К ристретто Маруся заказала шоколадку.

Пока Маруся дожидалась кофе, к столику напротив подошел мужчина. Он был очень стар и с трудом передвигался, опираясь на черную трость, инкрустированную перламутром. Весь в бежевом твиде — от костюма до короткополой шляпы, он был ухожен, словно только что из салона, — причесан, надушен и отманикюрен. Глаза его были скрыты массивными очками с дымчатыми стеклами в черепаховой оправе, без сомнения, натуральной.

«Экий комильфо!» — восхитилась Маруся.

Получив свой ристретто, она отломила кусочек шоколадки и приготовилась закусить им крепкий кофе. Старик в твидовом костюме поднял свою трость и помахал ею Марусе.

«Чего он хочет?» — удивилась Маруся и, вопрошая, развела руками.

— Нельзя без сигареты, — просипел старик.

— Что нельзя?

— Ристретто сладким не закусывают. Неправильно.

— Я не курю, — ответила Маруся, сделала глоток густой кофейной массы, поморщилась и заела шоколадкой.

Старик медленно поднялся и, опираясь на трость, проковылял к Марусиному столику.

— Могу ли я присесть?

— Без проблем.

Старик снял шляпу и, кряхтя, опустился на диванчик.

— Если Вы не курите, то я могу Вам помочь.

И не дожидаясь разрешения, он достал сигару, хорошо отточенным ногтем без церемоний неровно срезал ее конец, чиркнул зажигалкой и закурил.

— Пейте свой кофе, а я Вас любезнейше обкурю.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась Маруся. Первый глоток ристретто уже ударил ей в голову, и необыкновенная веселость охватила ее. — А что, хорошая идея!

— Не смейтесь. В этом есть свой тайный смысл.

Старик, похоже, не шутил. И Маруся посерьезнела. Всем своим существом она уже настроилась отдыхать, и ей совсем не хотелось сейчас, на рассвете, напрягаться и разгадывать сомнительные загадки.

— Какой такой смысл? Через пару часов я лечу на море. Я не хочу заснуть и пропустить свой рейс. В этом сейчас весь смысл.

Маруся сделала еще глоток ристретто.

— Сегодня у Вас, Марусенька, будет выбор.

«Вот еще не хватало, пророк нашелся», — рассердилась Маруся.

— Не хочу я никакого выбора. Я совершенно точно улечу на отдых, и, при всем уважении, прошу Вас, Почтеннейший Сосед По Кофейне, мне голову всякой ерундой не забивать.

Она глотнула еще ристретто, и впала в легкую эйфорию. У нее даже голова слегка закружилась.

— Кстати, Уважаемый Сосед, я ведь вроде бы Вам не представлялась. Откуда же Вы знаете мое имя?

Вместо ответа Старик поднял свою трость, указывая ею куда-то вдаль.

Маруся туда глянула, и ее сердце, уже растревоженное крепким кофе, сильно забилось.

Он стоял совсем близко, у входа в кофейню. Разглядывал вывеску и словно бы раздумывал, войти или не входить. Он поседел и полысел, осунулся и как будто чуть усох. Но Маруся сразу узнала его, своего Иноземца.

Она вопросительно посмотрела на Старика. А тот притронулся к ее руке, успокаивая.

— Не торопитесь, Марусенька. Допейте свой ристретто. Если будет Ваше на то желание, он от Вас никуда не уйдет.

Марусю колотило. Сердце норовило пробить грудную клетку, руки тряслись, и Маруся едва удержала чашку, чтобы сделать последний глоток. Боясь упустить Иноземца из виду, Маруся глаз с него не спускала. А он так и стоял, разглядывая вывеску, словно его личное пространство подверглось заморозке его же личным временем, и он замер, ожидая Марусиного решения.

— Я пойду, — тихо сказала Старику Маруся.

Она открыла сумочку, чтобы достать кошелек и расплатиться, и вдруг заметила, что за столиком она — одна. И никого, кроме нее, в кофейне больше нет. Старика и след простыл.

И хотя Марусе к волшебству всякого рода было не привыкать, растерявшись от неожиданности, она схватила свою сумочку и бросилась к выходу, чтобы окликнуть своего Иноземца. Но и он исчез.

Тогда Маруся, себя не помня и слез не сдерживая, доверившись своей волшебной интуиции, рванула вверх по эскалатору, к выходам на посадку. Поднявшись, на минуту замерла она в раздумье, вытерла слезы, набрала в легкие побольше воздуха, словно в бездну нырять собралась, и заметалась по аэропортовым просторам в поисках того, кто когда-то давно был ею любим и очень ей дорог.

Выхватывая взглядом из толпы седые головы, Маруся бегала от одной посадочной стойки к другой, пока наконец, отчаявшись, не обессилела. Прислонилась тогда Маруся к холодной стене и только снова заплакать вознамерилась, как увидела своего Иноземца. Он стоял в двух шагах от Маруси, сосредоточенно изучая табло прилетов и вылетов.

«Сейчас я подойду к нему и возьму его за руку. Он узнает меня, обрадуется, обнимет, поцелует и…»

И тут Маруся в рассуждениях своих споткнулась.

А дальше что? Ну пойдут они в кофейню, выпьют там еще кофе, расскажут друг другу про свои отдельные друг от друга жизни, посмотрят друг другу в глаза, как тогда, в далекие былые времена, растревожат прошлое. А потом? Иноземец снова ее покинет? И снова расставание ляжет тяжестью на Марусино сердце?

Пусть лучше всё останется как есть. Пусть Иноземец никогда не узнает, что Маруся видела его, и она останется в его памяти юной девушкой, а не повзрослевшей дамой, — пусть даже мерцающей в наилучших пределах среднего возраста.

— Прощай, — громко сказала Маруся, развернулась и, не оглядываясь, быстрым шагом направилась к эскалатору.

Тут и посадку на ее рейс объявили. Маруся двинулась было искать свой выход, как вдруг вспомнила, что за кофе так и не заплатила. Побежала она обратно в кофейню. Едва нашла ее. Залетела туда, ошалевшая и встрепанная от переживаний. На ходу достала из сумки кошелек и направилась к бармену за стойкой. Но тут кто-то остановил ее, придержав за рукав.

— Не торопитесь, Марусенька! Присядьте.

Как могла Маруся не заметить Твидового Старика? Он курил свою сигару и пил кофе. Будто давеча и не исчезал никуда.

— Угощайтесь. Специально для Вас заказал.

И он поставил перед Марусей чашку капучино.

— Мне бы лучше воды, — ответила Маруся и с жадностью отпила из стакана, пододвинутого ей Стариком.

— Ну что, сделали Вы, Марусенька, выбор?

— Сделала, — кивнула Маруся. — Лечу на отдых, как и говорила.

— А ведь могло бы все иначе сложиться… — начал было Старик.

— Не могло бы. Как случилось, так и получилось. А Ваш вариант, Почтеннейший, соблаговолите оставить при себе. Позвольте мне остаться в счастливом неведении.

— Как скажете, Марусенька. Летите в свой отпуск и будьте счастливы.

— Буду. Вот увидите.

Маруся поднялась с диванчика, улыбнулась и на прощание послала Старику воздушный поцелуй.

Может быть Вам, Любезнейший Читатель, удивительно, что Маруся даже не поинтересовалась у Твидового Комильфо, кто он такой, на самом-то деле? Ведь он так Марусе и не представился. Вот и я у Маруси спросил, почему же не озадачилась она идентификацией столь занимательной персоны?

— Не посмела, — был ответ.

И так Маруся это сказала, что по моей спине мурашки пробежали. И всякое желание копаться в этой твидовой истории у меня пропало. М-да…

В самолете весь полет, до самой посадки сердце у Маруси бешено колотилось. Что было тому виной — ристретто, бессонная ночь или волнительная встреча, — да есть ли разница? Важно то, что на море Марусино сердце совершенно успокоилось. А отдых ее безоговорочно удался.

Никаких особенных последствий та встреча с прошлым в аэропорту для Маруси не имела. По воскресеньям, как и прежде, пьет Маруся кофе и, расплавляя сыр в кофейной чашке, вспоминает своего Иноземца. Правда, теперь его образ в Марусиных воспоминаниях двоится. Порой он приходит к ней из далекой юности, а порой — из недавней аэропортовой истории. И хотя оба эти образа Марусину душу греют, не может она не радоваться тому, что в ностальгических видениях Иноземца, ее, Марусин, образ присутствует в прежнем, неизменно юном виде.

Однако… что же это я?! Как мог забыть, упустить из виду и ввести Любезного Моего Читателя в заблуждение?! Ведь одно наиприятнейшее последствие той встречи для Маруси, несомненно, имеется! А именно: как ни трудно в это поверить, но по какой-то колдовской причине, сердцебиение и бессонница после употребления капучино поздним вечером более Марусю не беспокоят.

Хотите — верьте, хотите — нет.

В следующей рассказке Маруся поддается искушению пуститься в приключение и не перестает удивляться

Маруся и Алые Паруса

Если при прочтении заголовка Вас, Любезный Мой Читатель, посетили аллюзии на Ассоль и ее возлюбленного Грея, гоните эти свои заблуждения прочь. Ибо речь пойдет о вещах не столь романтических. Хотя там, где есть мужчина и есть женщина, романтическая нотка неизменно присутствует. Даже если сопряжена она с изрядной долей приземленного цинизма.

Так вот. Однажды жарким летним вечером взяла Маруся книгу и отправилась прогуляться в алтуфьевский парк. Ей и правда захотелось почитать на свежем воздухе. А совсем не то, что вы подумали. Хотя известно, что встречаются охотницы, имеющие глупую привычку приманивать мужчин, пуская в ход примитивно срежиссированную мизансцену под названием «красивая я и умная на скамейке с книгой». Надевают такие выдумщицы юбки покороче, очки помассивнее, каблучки повыше да потоньше, а книжку берут такую, чтобы в ридикюль помещалась. Садятся дамочки в позу под названием «никого не слышу, никого не вижу и ко мне не подходите», ножки нарочито сексуальным бантом складывают, губки эротично поджимают и всем своим лицом изображают читательскую сосредоточенность. И сидят они так часами, страниц не переворачивая. Как только у них терпения хватает? Ведь нечасто, наверное, жертвы в такой простецки скроенный капкан попадаются. Подобный книжно-лавочный расклад, скажу я вам, — на любителя.

Тем жарким вечером народу в парке гуляло много, и почти все скамейки были заняты. Но вот, наконец, нашла Маруся отдаленную одиноко стоящую под березкой скамеечку. Расположилась она на ней, и только достала книгу и углубилась в текст, как тут же прямо над ухом услышала:

— Не помешаю?

Маруся вскинула недовольный взор на нарушителя ее читательского спокойствия.

— Кругом все занято, — извиняющимся тоном объявил нарушитель.

Был он, если не привлекателен, то вполне удобоварим. Роста невысокого, телосложения пропорционального. Что-то в его лице Марусе не понравилось. То ли тонкие губы, то ли колючие глаза в сочетании с длинным орлиным носом выявляли в его облике нечто хищное и недоброе. Однако своеобразное обаяние в мужчине определенно наличествовало. В руках он держал портфельчик типа «дипломат», внутри которого что-то периодически позвякивало.

— Не курите? — строго спросила Маруся.

— Нет.

— Тогда садитесь.

— Ну спасибо! — картинно поклонился мужчина и расположился на скамейке.

Он раскрыл свой дипломат, достал платок, протер им лоб и шею и облегченно вздохнул.

— Ну вот. Так-то лучше… Мешаю? — осведомился он у Маруси.

— В общем, да, — без обиняков ответила Маруся, демонстративно не отрывая взгляда от книги.

— А разве книга — не прикрытие?

— Не для меня, — разозлилась Маруся. — Вы мне почитать дадите?

— Ого! Похоже, Вы не лжете. Что читать изволите?

Маруся поднесла обложку прямо к носу любопытствующего.

— О! Тезку моего изволите прорабатывать! Федор Михалыч — к Вашим услугам. А Вас как звать-величать?

— Марья Васильевна, — буркнула Маруся и закрыла книгу. — Я так понимаю, почитать мне сегодня не удастся.

— Да не сердитесь Вы так, Марья Васильевна. Можно я Вас просто Марусей называть буду?

— Валяйте, — благосклонно разрешила Маруся, убрала книгу в сумку и поднялась со скамейки.

— Куда же Вы, Марусенька? Если Вы уходите, то и я за Вами пойду. Очень Вы мне понравились. Разрешите же Вас проводить!

— Валяйте, — снова снизошла Маруся.

По столичной своей привычке Маруся шла быстрым шагом, и Федор Михалыч едва за ней поспевал.

— Куда же Вы так торопитесь? Мы ведь с Вами по парку прогуливаемся, позвольте Вам напомнить!

Маруся резко затормозила. Так, что Федор Михалыч чуть на нее не наткнулся.

— Я, Федор Михайлович, при всем моем уважении к прославленному Вашим тезкой имени, с Вами гулять не напрашивалась. А коли Вы за мной увязались, то будьте добры, успевайте. Или отстаньте уже от меня совсем.

С помощью такой непочтительной речи Маруся намеревалась избавиться от навязчивого ухажера. Но Федор Михалыч оказался крайне устойчив к Марусиной неучтивости. Он от Маруси не отстал, а прибавил шагу и сопроводил ее до самых парковых ворот. А там самовольно взял ее под руку.

— Прекраснейшая Маруся! Не откажите мне в возможности выпить с Вами на брудершафт!

Маруся отстранилась и придирчиво оглядела желающего вступить с ней в фамильярные отношения. Что-то в его хищной наружности ее все-таки привлекало. Присутствовала в его несложном образе некая пикантная жесточинка. К тому же он был напорист и не сдавался. А бойцовские качества Маруся в мужчинах всегда ценила.

— Окей, — сказала Маруся. — Куда пойдем?

Вместо ответа Федор Михалыч поднял руку и поймал такси. В такси он объявил Марусе, что везет ее к себе в гости.

— Вот как? — возмутилась Маруся. — И меня не спросили?

— Да Вы, Марусенька, не пугайтесь. У меня квартира в престижнейшем и известном всей Москве жилом комплексе. «Алые Паруса» называется. Слышали, наверное?

А как же! Маруся слышала. Но ведь это совсем в другой стороне! Как Федор Михалыч в ее-то края попал?

— А по долгу службы, Марусенька. По долгу повседневной службы.

И увез Федор Михалыч Марусю далеко от привычного ей Алтуфьево.

И хотя Маруся таких приключений побаивается, ее природная любознательность порой берет верх над всеми возможными опасениями. К тому же, временами Маруся делается склонной к авантюризму (читай «Маруся-купальщица», сезон 2). В такие моменты просыпается в Марусиной душе гномик-искуситель и, озорно подмигивая, Марусю подначивает: «В паспорт-то свой давно ли, Марусенька, заглядывала? Много ли тебе еще на приключения времени отпущено? Если не теперь куролесить, то когда же?» Порой Маруся гномику-искусителю сопротивляется, а порой сдает ему свои строгие позиции. На этот раз у Маруси не было ни сил, ни желания гномику-искусителю противоречить.

Оставив Марусю в такси, заглянул Федор Михалыч в продуктовый магазин. Оттуда он вышел без авосек, зато портфель его раздулся и еще громче стал позвякивать своим содержимым.

Алые Паруса как из-под земли перед такси выросли. Красиво высились они над Москвой-рекой и ее окрестностями. И таким романтичным показалось Марусе это приключение, что сердце ее забилось в ожидании чего-то непредсказуемо-чудесного. Федор Михалыч достал золотой ключик в виде карты доступа, и все возникающие на их пути неприступные заслоны беспрекословно отворились. И дошли они таким образом до квартиры Федора Михалыча. И ее он открыл беспрепятственно. И велел Марусе проходить и чувствовать себя как дома.

Однако чувствовать себя как дома здесь оказалось непросто. Все кругом блестело и сияло. Будто и не жил здесь никто и никогда. От мебели веяло магазинным новьем, и стояла она словно никем и никогда не оприходованная. В ультрамодной хайтековской ванной, куда Маруся заглянула сполоснуть руки, ни полотенец, ни туалетной бумаги не водилось. На кухне тоже жизни не прослеживалось — ни мыла возле раковины, ни кастрюль, бывших когда-либо в употреблении. Все идеально прибрано и по-медицински стерильно.

— Вы что же, не живете здесь, Федор Михайлович?

— Редко я здесь бываю. Купил эту квартиру по случаю, сдавать вот думаю. А живу не здесь. Давайте-ка, Маруся, выпьем с Вами водочки.

С этими прозаичными словами Федор Михалыч вскрыл портфель и достал оттуда прозрачную бутылку. А вслед за ней — нарезку дешевой колбасы и дешевого сыра. Затем, к удивлению Маруси, он извлек упаковку вяленой мойвы. А потом, к еще большему ее удивлению, — пластиковые вилки и одноразовые стаканы. Завершилось действо торжественным извлечением красного винограда.

— Для Вас, Марусенька, специально.

Наблюдая за незатейливыми продуктово-посудными манипуляциями, Маруся размышляла о несоответствии ее первоначального романтического настроя этой сымпровизированной Федором Михалычем экспозиции.

Федор Михалыч разлил по пластиковым стаканам водку и потер руки.

— Ну-с, Маруся, выпьем-с! Со знакомством!

Он уже поднял стакан, но вдруг о чем-то вспомнил и, упреждающе подняв руку, достал из «дипломата» ноутбук. Раскрыл его и, порывшись в файлах, включил японские мультики на языке оригинала.

— Люблю я, забавы ради, эту муть иногда посмотреть. Надеюсь Вам, Марусенька, тоже понравится. А теперь, Марь Васильна, дернем-ка водочки!

Маруся водку редко пьет. Тем более под такую плохонькую закуску. И так ее от первого же глотка передернуло, что она закашлялась. Федор Михалыч ей по спине стал настукивать, голова у Маруси закружилась, и побежала она к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. А окно не открывается. Федор Михалыч кинулся ей помогать, но и у него не получилось. Зато виды на Москву-реку из окна открылись потрясающие, и, прокашлявшись, Маруся замерла в восхищении. Федор Михалыч этим романтическим обстоятельством воспользовался и ну Марусю обнимать да целовать. Но Маруся увернулась и искренне возмутилась.

— Да как же это Вы, Федор Михайлович, осмелились! Некрасиво Вы себя ведете!

Устыдился Федор Михалыч. Глаза и руки опустил и предложил Марусе выпить еще по глоточку в честь признания его грубой ошибки и во имя примирения.

И только он водочки в стаканы добавил, как зазвонил у него мобильный телефон. Отвечал он односложно, и Маруся заметила, что выражение его лица резко в негатив ушло. Сразу после разговора закрыл Федор Михалыч ноутбук с японскими мультиками, осушил свой стакан, да и Марусин заодно и стал все нарезки и копчености обратно в портфель укладывать.

— Надо нам, Маруся, отсюда срочно сматываться.

— Что так, Федор Михайлович? — недоумевая, спросила Маруся.

— Потом все объясню. Пять минут у нас есть, чтобы освободить помещение.

Выйдя на шикарно обустроенный бульвар жилого комплекса, Федор Михалыч расслабился и дал Марусе объяснения.

— Родственники мои из провинции пожаловали и едут сюда из аэропорта. Я им пристанище в виде этой квартиры пообещал, да совсем про их приезд забыл.

Странным всё это Марусе показалось. Но она промолчала и надумала домой возвращаться.

— Ну уж нет, Марусенька! — пресёк ее порыв Федор Михалыч. — Я так хочу с Вами поближе познакомиться, что никуда Вас отпускать не собираюсь. Поедемте в уютненькое местечко и продолжим там узнавать друг друга.

Федор Михалыч снова поймал такси и повез Марусю подозрительно безлюдными закоулками-переулками. Жилых домов здесь было мало, — сплошные обшарпанные, солнцезагораживающие заборы. Будто перенеслась Маруся из радужной и приветливой Москвы в мрачный черно-белый Петербург времен и атосферы «Медного всадника».

«Что за темные места? Совсем не романтические. Из Алых-то Парусов да во трущобы…» — поморщилась Маруся.

Такси остановилось у дома с потертой вывеской «Еда и выпивка. Круглосуточно».

За дверью Федора Михалыча встретили радушно. Видно, был он здесь завсегдатаем.

— Вам, Феденька, как обычно? — прошлепала губами дородная кумушка-распорядительница. — Закусочку принести? Там свежее постелено.

— Это она про скатерти? — насторожилась Маруся.

— Разумеется! — согласно кивнул Федор Михалыч. — Пройдемте, Марусенька, в отдельный кабинет. Там нам с Вами никто не помешает продолжать знакомиться.

Он провел Марусю в комнату, оборудованную столом, диванчиками и телевизором. Маруся огляделась и обнаружила в комнате еще одну дверь.

— Что там, за этой дверью, не подскажете?

— А там, Марусенька, сюрприииз, — расплылся в тонкогубой улыбке Федор Михалыч.

Улыбка эта Марусе совсем не понравилась. Было в ней что-то непристойное. И глаза Федора Михалыча как-то масляно светились.

— А ну-ка, Федор Михайлович, откройте эту дверь сию же минуту.

— Что Вы, Марь Васильна! Еще не время для сюрпризов!

— А по-моему, так самое время.

Подошла Маруся к двери и сама ее распахнула.

За дверью увидела она большую кровать, которая заполняла собой всю площадь тесного помещения. Перед кроватью сиротливо гнездились две пары одноразовых тапочек, — только для них место в помещении и оставалось. При виде этого ложа Марусю оторопь взяла. Постояла она так в молчании, а потом развернулась на сто восемьдесят градусов и быстрым шагом направилась к выходу.

— А как же я, Марусенька?! Выпейте со мной еще водочки! — умоляюще простонал Федор Михалыч. — А я Вам свою прискорбнейшую историю расскажу.

Зеленые Марусины глаза от гнева потемнели, дышала она часто, и трясло ее от негодования.

— Куда же это Вы, Федор Михайлович, посмели меня привести?! — прошипела Маруся, в ярости своей похожая на фурию. — Сонечка Мармеладова и та, полагаю, в менее злачных местах свою печальную карьеру начинала.

— Ах что Вы, Марья Васильевна! — пал на колени Федор Михалыч. — Право, не стоит так гневаться на брошенного всеми, несчастного и замученного судьбою человека. Позвольте же мне поведать Вам мою историю!

Пикантная жесточинка с лица Федора Михалыча спала, и сделался он похожим на драного дворового кота.

— Ладно уж, валяйте, — сменила гнев на милость Маруся. — Только жалеть я Вас не буду, не надейтесь.

— Проворовался я, Марусенька, — без затей начал Федор Михалыч. — Еще пару лет назад был я при власти, знатен и богат, жил в особняке на Рублево-Успенском и ездил в авто с мигалкой и личным водителем. В общем, вел шоколадно-мармеладный образ жизни. Втянули меня недоброжелатели в махинации с бумагами, а потом подставили. Дали мне условный срок с конфискацией всего моего шоколадно-мармеладного имущества. А ведь я, Маруся, и языки знаю, и в бизнесе — асс. В странах Азии меня когда-то как родного принимали. Долго жил я и работал в Японии…

Федор Михалыч утер слезу и сел на пол, обхватив руками голову. Хищно-орлиный нос его сделался еще длиннее, глаза покраснели, и весь он как будто сморщился. Вопреки Марусиной воле, сочувствие к Федору Михалычу ее все-таки посетило.

— Позвольте, Федор Михайлович, а квартира в Алых Парусах, выходит, у Вас осталась? Не конфисковали ее, получается?

— Что Вы, Марусенька! Не моя это квартира. Наврал я Вам самым бессовестным образом.

— А чья же тогда квартира?

— Моих заказчиков. Я ведь от отчаяния курсы сантехников закончил. На хлеб себе этим нехитрым ремеслом теперь зарабатываю.

Федор Михалыч открыл портфель и продемонстрировал Марусе набор сантехнических инструментов.

— Хмм, — разулыбалась Маруся. — Так вот что в Вашем «дипломате» позвякивало.

— Оно, Марусенька, — с печальной ухмылкой подтвердил Федор Михалыч, — оно…

Маруся только головой покачала.

— Ну что ж, — сказала она миролюбиво, — пора мне, Федор Михайлович. Не нравится мне вся эта чуждая моей сути обстановка. Всего Вам доброго.

— И Вам, Марусенька. Не гневайтесь на меня. Я несчастный и пропащий человек, — вздохнул он и поднялся с пола. — И мне домой пора. Супруга заждалась, наверное.

Маруся в лице изменилась.

— Что Вы такое говорите?! Вы женаты?

— Женат, Марусенька. Не бросила меня моя благоверная. Со мной из особняка в простую московскую квартиру переехала.

Глаза Маруси снова потемнели, и голос ее осип от возмущения.

— Окститесь, Федор Михайлович! И после этого Вы с бабами по злачным местам таскаться смеете?! Да еще и меня в это грязное дело втягивать вздумали?! И не стыдно Вам распускать сопли свои лживые? Совсем противно мне теперь с Вами разговаривать.

Вышла Маруся из отдельного кабинета, быстрым шагом миновала дородную кумушку и громко хлопнула за собой входной дверью, — даже до свидания не сказала.

А Федор Михалыч высунулся в окно и кричит:

— Вы бы, Марь Васильна, взяли номер моего телефончика! А ну как унитаз потечет или кран прохудится? Я бы Вам в помощи не отказал! За весьма, между прочим, умеренную плату!

Но Маруся даже не взглянула в его сторону.

Чтобы очиститься от злачной грязи, взлетела она над Москвой, надышалась прозрачным подоблачным воздухом и приземлилась в Столешниковом переулке. Там купила Маруся себе мороженого и пошла гулять по любимой своей Тверской улице. Там она неизменно в себя приходит — как бы себя ни чувствовала.

А в Алых Парусах Маруся потом еще раз, при более романтических обстоятельствах, побывала. Но это уже совсем другая история. При случае, Любезный мой Читатель, обязательно Вам ее поведаю.

В следующей рассказке Маруся сливается с природой, чтобы раз и навсегда избавиться от застарелого комплекса

Как Маруся танцевать научилась

Позвольте поинтересоваться, Любезный Мой Читатель, как у Вас обстоят дела с танцами? У меня вот, например, не очень. И в этом мы с Марусей до недавних пор были схожи. Танцевать она, как и я, училась только в младших классах школы на уроках ритмики. И однажды даже приняла участие в танцевальном конкурсе в паре с безнадежно сопливящим, но хорошо обучаемым танцевальным прихлопам и притопам одноклассником. Тот конкурс запечатлелся в ее памяти белыми бантами, безумным волнением и хорошо заученными, крайне неартистичными подскоками вперемежку с хлопками.

Еще Маруся пробовала заниматься фигурным катанием. Для этого бабушка связала ей синее спортивное платьице с белыми снежинками. Но как-то раз Маруся на льду упала и так сотрясла позвоночник, что родители больше рисковать не захотели, и как Маруся ни просилась, на профессиональный каток ее не пустили.

В студенчестве Маруся отплясывала на дискотеках, руками и ногами поочередно перебирая все имеющиеся в ее скудном арсенале примитивные движения. Нет, конечно, порой она импровизировала. Но лучше бы ей было этого не делать, — тогда сумбурность нарастала, Маруся терялась, сбивалась с ритма и чудовищно путалась.

Никакого удовольствия Марусе, как вы понимаете, такие танцы не доставляли. А как до медляков дело доходило, Маруся и вовсе конфузилась. Топтаться на месте с малоподвижным партнером ей не нравилось. Когда же попадался компаньон поживее и начинал Марусю в танце за собой вести, ей почему-то расслабиться не удавалось. Чувствовала она себя при этом скованно и зажато, и никакой гармонии в паре не случалось.

Так и остался бы с Марусей этот ее досадный танцевальный комплекс, если бы не пошла она однажды на прогулку в яблоневый сад.

Случилось это поздним летним вечером. Возвращалась Маруся из гостей одна. Даже провожатого для нее не нашлось. И так тоскливо ей стало, будто выкачали из нее всю силу, — и обыденно-житейскую, и волшебную.

Вспомнила тогда Маруся простую истину о том, что природная энергия окружающей нас растительности — самая живая и здоровая. И что можно ею от деревьев, например, подпитываться. Деревья Марусю разные привлекают: сосны — своим величием, березы — веселым нравом, ивы — романтичностью, клены — элегантностью. Но особенно любит Маруся яблони. За их изысканное обаяние, чувственность и игривость.

Как по заказу, в тот вечер попался на Марусином пути яблоневый сад.

Вошла Маруся под сень деревьев, и сразу у нее на душе полегчало. Уже смеркалось, но Марусе страшно не было. Листва над ней шелестела и успокаивала ее своим ласковым шепотом. Подошла Маруся к одной яблоне, приложила к ней ладонь, но ничего не почувствовала. К другому дереву подошла — не было Марусе ответа. Так передвигалась Маруся от дерева к дереву, пока не дошла до ветвистой яблони с изгибистым стволом и развесистыми кронами. Подняла Маруся голову и увидела над собой наливные яблочки. Захотелось Марусе яблока отведать, протянула она руку, чтобы его сорвать, но не дотянулась до плода и расстроилась. Такая усталость на нее вдруг навалилась, — впору заснуть прямо здесь, в саду под деревом. Опустилась Маруся на траву и прислонилась к стволу спиной. Тут-то и ощутила она жар, идущий от дерева, — словно к печке притронулась. От неожиданности Маруся от дерева отпрянула. А яблоня вдруг встряхнула своими ветками, и посыпались на Марусю яблоки. Маруся не оплошала, ладони подставила и поймала пару яблочек. И так ее это развеселило, что она звонко хохотать начала.

— Спасибо, — говорит, — тебе, Яблонька, за восстановленное настроение!

В ответ дерево вновь тряхнуло ветками. Но ни одного яблока на этот раз с ветвей не уронило.

Разулыбалась Маруся понимающе, подошла к Яблоне, заключила ее ствол в объятия, прислонилась к дереву щекой и приникла всем своим телом. Теперь, когда по телу жар пошел, Маруся не отпрянула, — только еще сильнее к Яблоне прижалась. И только она это сделала, как изошло ознобом все ее тело, а потом онемело. Но не успела Маруся как следует испугаться, как вновь вернулась к ее членам способность чувствовать, — хотя и престранным образом. Ощутила она руки свои как ветви, волосы — как раскидистые кроны, а ноги Марусины будто вместе с яблоневыми корнями в землю ушли.

Тут поднялся в саду сильный ветер, и деревья из стороны в сторону закачались. Гибкий ствол Марусиной яблони ходуном заходил. А Маруся, слившись с деревом воедино, закачалась вместе с ним в стихийном танце.

Поначалу почувствовала себя Маруся невольницей, захваченной в плен какими-нибудь друидами и принесенной в жертву культовому дереву. Однако, вспомнив о том, что она все-таки немножко волшебница, — в непростой такой ситуации, — колдовским усилием воли заставила себя Маруся поверить в добрые Яблоневые намерения и в свою способность от Яблони в любой момент отделиться. И как только она Яблоне доверилась, влилось в Марусино тело столько природной силы, что зазвенела ее плоть от неведомой ей ранее мощи. Не страшась более своего невозвращения, срослась Маруся с Яблоней, и ощутила все движения дерева как свои. И тогда, на ветру вместе с Яблоней раскачиваясь, впервые в своей жизни, каждой клеточкой своего организма прочувствовала Маруся, как полагается танцевать.

С тех самых пор чувствует она свое тело как единый слаженный организм, где каждая крупиночка свое место знает и где все со всем взаимосвязано. И если случается Марусе теперь танцевать, испытывает она при этом несказанное удовольствие. Импровизирует умело, хорошим партнерам полностью доверяется и направлять себя позволяет, а плохих сама направлять не гнушается.

А как одолеет Марусю печаль, идет она в сад и обнимает там свою любимую Яблоню. Гладит ее ладонями и ласково с ней разговаривает. А когда ветрено, и нужный настрой у Маруси имеется, всем телом она с Яблоней сливается, и зажигают они вместе в необыкновенном феерическом танце.

По осени угощает Марусю Яблоня своими сочными яблоками. Никем не доказано, что яблоки те молодильными являются. Но если встретите Марусю в тот день, когда она дары своей знакомой Яблони вкушала, с трудом ее узнаете. Пару часов после этого Маруся в возрастном промежутке от двадцати до двадцати пяти мерцает.

Хотите — верьте, хотите — нет.

Следующая рассказка — волшебно-лингвистическая (хотя поначалу и не скажешь)

Маруся в Польше

Когда-то давно, будучи еще глубоко замужем и носима на руках безмерно любящим мужем, Маруся поинтересовалась у любителей: а каково это — кататься на горных лыжах?

— А всё равно, что на автомобиле. Только без руля, без лобового стекла и без тормозов, — был ей ответ.

Поскольку на тот момент Марусе доводилось управлять автомобилем лишь во сне, такая метафора не вызвала у нее никаких реальных опасений, и она решила попробовать.

И повез ее муж на курорт обучаться горнолыжному ремеслу. И пришлось ему там, на курорте, ради этого благого дела сдать Марусю с рук на руки молодому, но опытному тренеру. Звали его Валентин. Был он белобрыс, белозуб, веснушчат и напоминал Марусе гармониста Колю, в которого она была влюблена в первом классе. Коля тоже был причастен к физкультуре, хотя в гораздо меньшей степени, чем Валентин. Он озвучивал утреннюю зарядку на базе отдыха, где маленькая Маруся отдыхала в окружении семьи. Вся семья пострадала тогда из-за этого Марусиного первого чувства, — пришлось папе, маме и даже бабушке посещать безобразное спортивно-массовое шоу, дабы Маруся могла насладиться общением со своим конопатым кумиром.

Покоренная когда-то Колей, Маруся, приблизительно по Фрейду, без труда целиком и полностью доверилась Валентину. Чем смутила чувства своего законного супруга. Супруг бесконечно контролировал процесс Марусиного тренинга, а Валентин неизменно просил его не мешать, пытаясь отогнать помеху на безопасное расстояние.

В такой нелегкой борьбе за право быть хорошо натренированной Маруся одержала победу и была-таки обучена Валентином азам горнолыжного мастерства. Каталась она тогда на лыжах длинных и узких, управлять которыми было ох как непросто! И так Маруся навострилась на этих лыжах ездить, что, когда пришла пора поменять их на новомодные — короткие и широкие, которые, словно сказочные салазки, сами скользили по снегу как положено, ощутила себя птицей в реющем полете. С тех пор катание на лыжах стало для нее одним сплошным блаженством.

И вот однажды, в новогодние каникулы, в окружении дружной компании заядлых горнолыжников отправилась Маруся в славное государство Польское насладиться своим любимым видом спорта и отдыха.

Для пущего горнолыжного кайфа выбирала Маруся для катания самые крутые горки. Укатывалась она на них до легкого головокружения. А как только усталость наступала, поднималась Маруся на самую вершину, сплошь утыканную кафе и ресторанчиками, покупала себе аппетитные жареные колбаски, а к ним — кружку глинтвейна. Устраивалась она на свежем воздухе за столиком с видом на долину и погружалась в сказочное горное расслабление. Кто был в горах и такое счастье на себе испытывал, поймет Марусю обязательно.

В один из таких прекрасных дней, зарядившись колбасками и глинтвейном, несмотря на некоторую усталость и разморенность, встала Маруся на лыжи и понеслась с горы на лихаческой скорости. Так, что даже в специальных спортивных очках глаза ее от ветра заслезились.

Ветер ли, снег ли, благостно скрипящий под лыжами, или же изрядная порция горячительного напитка придали Марусе спортивного вдохновения, — так или иначе, Маруся расхрабрилась и сделала то, на что никогда ранее не решалась. Да и не думала, что когда-нибудь решится. На полной скорости покатила Маруся прямо на мини-трамплин. А когда раздумала, сворачивать было поздно. Пришлось Марусе на трамплин въезжать и с трамплина прыгать.

В момент отрыва от твердой снежной поверхности взвизгнула Маруся и взлетела над горным склоном. А поскольку способности к полету в любом его качестве, с некоторых пор были в ней кем-то и зачем-то заложены, на взлете вошел Марусин организм во вполне привычное свое состояние. И вместо того, чтобы приземлиться, поднялась Маруся высоко над лесом. Однако, поскольку с лыжами ей до сих пор летать не приходилось, испытала она неудобство крайней степени. Но испугаться как положено Маруся не успела. Ведь через минуту-другую лыжи сами, ловко планируя, приземлили ее на большую лесную поляну, далеко от подъемников и прочей цивилизации.

Отдышалась Маруся и себя укорила.

«Переборщила я, пожалуй, с глинтвейном. Ишь как осмелела. Расплачивайся теперь».

Не успела Маруся над последствиями своего трамплинного взлета как следует поразмыслить, как вдруг всем своим существом ощутила, что за спиной ее кто-то стоит. Обернулась она и увидела молодого Оленя, — рогами поводит и смотрит на нее своими волоокими глазищами. Маруся к нему рукой потянулась, а он — прыг в сторону, головой мотнул и давай копытом по снегу стучать да искры огненные высекать. Хорошо, что Маруся в горнолыжных очках была. Пригляделась она, а это и не огонь вовсе, но что-то вроде прозрачных леденцов всех цветов радуги. Зачарованная ярким зрелищем, не могла Маруся от Оленя глаз оторвать. Но вот Олень поднял копыто высоко-высоко, стукнул им сильнее, чем прежде, замер на мгновение и, подпрыгнув, метнулся в сторону и исчез в кустах.

— Джень добры, пани Маруся, — сказал кто-то совсем рядом.

Оглянувшись, увидела Маруся мальчика отроческого возраста. В полушубке, валенках и шапке-ушанке набекрень, выглядел он совсем не по-европейски. Скорее походил он на подростка из заброшенной русской деревни времен писателя Бажова, которого Маруся мысленно, конечно же, помянула.

— Ой, привет! — обрадовалась живой человеческой душе Маруся. — Слушай, ты по-русски, случайно, не разговариваешь?

— Я — нет. Зато Вы по-польски здорово пшекаете!

— Как так?! — вытаращила глаза Маруся.

Сняла она свои спортивные очки, протерла их изнанкой горнолыжной перчатки и водрузила на место. Словно хорошо протертые стекла могли помочь ей раскрыть глаза на происходящее.

— А вот так, — рассмеялся парень. — Сами себя послушайте.

— Да ладно, поверю тебе на слово, — сказала Маруся, уловив в звучании собственной речи множество совершенно лишних шипяще-шелестящих звуков.

— Может объяснишь мне, что за представление тут было? Вы что же тут, Серебряных Копытцев выращиваете?

— Что-то вроде этого, — разулыбался парень, поправляя свою ушанку, которая была ему не по размеру и все время сползала на лоб. — Только из-под копыт наших оленей необязательно драгоценные камни вылетают.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Б.Л. Пастернак. «Гамлет»

2

Д.И. Хармс. «В гостях»