Я вернусь в твою жизнь

Маша Малиновская

— Она моя дочь, Василина, думаешь, я останусь в стороне? — складывает руки на груди. — Это наши проблемы, Семён, тебя они не касаются. Мы пять лет были одни, и дальше как-нибудь справимся. — Меня касается всё, что связано с вами двумя. Я больше не совершу такую глупость, не отпущу тебя. Он был моим студентом. Я знала, что наш роман — ошибка. Знала и нырнула в него с головой. И разбилась… Осталась среди осколков и боли с особенным ребёнком на руках. Семья Семёна откупилась от меня, призывая избавиться от “последствий”, но я не смогла. Пять лет я собирала себя по кускам, а теперь он хочет вернуться в мою жизнь. Но выдержу ли я, если он снова причинит мне боль?

10

— Вась, это же… — округляет глаза Люда, когда садимся в машину.

— Знаю.

— Нет, подожди, — она мотает головой. — Я думала, что показалось, но ведь это…

— Да, Люд, это он, — злюсь, но понимаю, что сестра ни в чём не виновата, а потому смотрю на неё с извинением за повышенный тон. — Я… я не знала, что Римма работает на Семёна. Сама была в шоке.

— Бедная моя Васечка, — Люда сжимает мою руку, а я прикусываю губы.

— Мам, у тебя что-то болит? — встревоженно сводит бровки Настя, беспокойно ёрзая в автокресле на заднем сидении.

— Нет, солнышко, — успокаиваю её. — Тётя Люда…

— Решила, что мама голодна, — вставляет сестра. — Так что всё хорошо, мышонок, вот сейчас заберём Сашку из школы и заедем в пиццерию.

— Ура! Мне, пожалуйста, “Четыре сыра”. И кусочек мармеладной.

— Вот же разбаловалась, — качаю головой.

Люда улыбается, но вижу, что взгляд её внимательный и проницательный, когда мельком смотрит на меня, остановившись перед светофором в ожидании зелёного.

— И что теперь делать, Вась? — спрашивает, когда Настя надевает свои любимые розовые наушники с кошачьими ушками. — Он же Стаську увидел.

— Да что делать… ничего, Люд, — отвечаю, а у самой внутри подрагивает. — Больше пяти лет прошло, мало ли где я и с кем.

— Вася, ты шутишь? Я сейчас это очень чётко увидела, стоило взглянуть на твоего мажора: Стася — его ксерокопия.

— Да ладно, — привожу последний аргумент, а у самой уверенности ноль целых, ноль десятых. — Глазки у неё голубенькие. Мои.

— Ага, и всё. А так вылитый папочка, — сестра недовольно сигналит подрезавшему нас придурку перед поворотом.

— Люда, — снова сердито смотрю на сестру, и теперь уже заслуженно, — Стаська — моя. Точка. Никаких папочек. Ты знаешь, что я пыталась связаться и чем это закончилось. Хотел бы знать — узнал. Ему было не нужно. Думаю, и сейчас не особенно. Так что давай тему свернём.

— Как скажешь, — пожимает плечами Люда и сворачивает на школьную парковку.

Мы идём за Сашкой, встречаем его, когда учительница выводит весь класс к забору.

— Привет, тётя Вася, — улыбается племянник. — А я сегодня по чтению пять получил, и по рисованию. Хочешь, рисунок покажу?

— Конечно хочу!

Саша достаёт из портфеля альбом и разворачивает. На странице изображён большой разноцветный луг с цветами, бабочками и какими-то жучками. Огромное количество мелких, очень мастерски, как для второклассника, прорисованных деталей. У Саши талант, это очевидно. Люда как раз подумывает отдать его в школу искусств. Волнуется, что нагрузка на глаза будет, но Аслан её уверяет, что Сашкиному зрению ничего не грозит. Не более, чем любому ребёнку со здоровым зрением.

И в такие моменты, как сейчас, рассматривая его рисунки, я понимаю, что тогда не зря наступила себе на горло и не швырнула деньги Радичам обратно. Их грязные деньги, всученные мне на аборт, сослужили доброе дело.

Мы усаживаем детей в машину и едем в пиццерию, как и обещали. Сашка и Стася болтают, двоюродный брат рассказывает моей дочери с важным видом о том, что быть школьником — это большая ответственность, и что если она не хочет опозориться, когда пойдёт в школу, то ей стоит перестать пачкаться во время еды.

Говорит, а у самого на рукаве пятно от кетчупа.

Люда закатывает глаза и цокает языком, называя сына умником, а Стася смущённо оттирает с кончика носа джем от чизкейка.

Дети такие дети. Они живут и радуются каждому дню, солнышку, божьей коровке, севшей на ладошку, куску яблочного пирога. И нас этому учат, потому что взрослые забывают о ежедневных простых радостях жизни. Погрязают в рутине, быте и взрослых проблемах, которые иногда кажутся нерешаемыми. А дети напоминают, что жизнь сама по себе прекрасна.

И я благодарна своей дочери за это. За то, что она только лишь своим существованием напоминает мне, что в жизни есть не только боль, одиночество и осколки. Её светлая, искренняя улыбка каждый раз даёт мне мощнейший заряд.

— Ну что, поехали? — поднимаюсь, когда дети доедают десерт. — Заедем в магазин?

— За сиреневым платьем? — глаза дочери вспыхивают, она уже вторую неделю заворожена красивым сиреневым платьем с белым атласным пояском в соседнем магазине.

— Именно.

— А мне книгу про водных обитателей купим, мам? — спрашивает Сашка у Люды.

— Саш, я же тебе обещала эту книгу, так что обязательно, — отвечаю вместо сестры.

В большом детском магазине сегодня аншлаг. Вроде бы и праздников в ближайшее время не намечается больших, а людей тьма и в примерочных, и у кассы.

Стася светится счастьем, когда мы после примерки кладём платье в корзину, а потом по пути к кассе зависает возле полок с обувью.

— Мам, смотри, — говорит заворожённо, показывая на серебристые балетки на шнуровке. — Какие они красивые!

Настя мечтает танцевать. Смотрит на видеохостинге записи танцев разных коллективов, представляет себя балериной, ставит даже постановки на куклах. И у меня в груди всё переворачивается, когда я вижу её грустные глаза, когда мы проходим мимо музыкальной школы, что у нашего дома. Она просит приподнять её, чтобы заглянуть в окошко танцевальной студии на первом этаже.

Но ей нельзя. У Насти проблемы с суставом на правой ноге, поэтому она хромает. Заболевание вызывает воспалительный процесс, который усугубляет ситуацию. Периодическое лечение препаратами сдерживает разрушение сустава, но ей нужна операция, и делают её только в Москве или за границей.

Я много читала про это заболевание, и выяснила, что надежда на полноценную жизнь у неё есть. И даже на танцы. По крайней мере, мне бы очень этого хотелось, и я сделаю всё возможное и невозможное, всё что смогу.

Туфли мы тоже покупаем. И вечером Настя с предыханием их надевает под новое платье и крутится у зеркала.

— Смотри, мам, — поворачивается ко мне, сверкая восторженным взглядом. — Смотри, у меня получилось сделать па-де-Бурэ!

Она даже названия некоторых движений выучила по видео, так горит у неё это желание.

Настя переступает ногами, но больная ножка подкашивается, и дочь падает. Взгляд тухнет, а личико вытягивается. Вижу, что она пытается сдержать слёзы.

Подхожу к ней, помогаю подняться и беру на руки. Она худенькая, лёгкая. Начинаю танцевать с нею на руках. Па-де-Бурэ у меня выходит так себе, но я стараюсь, и Настя начинает улыбаться. Поднимает вверх руки в классической позиции, получается такая у нас танцевальная фигура — танцуют мои ноги и её руки.

— Всё у тебя получится, — целую её. — Обязательно.

Настя кивает, и я вижу, что она безоговорочно мне верит.

Вечером она засыпает в моих объятиях, а я всё лежу рядышком, не тороплюсь уходить в свою одинокую постель. Обнимаю дочь, приглаживаю выбившиеся из косичек прядки. И понимаю, что кроме боли и разбитого сердца моя изувеченная любовь к Семёну принесла мне и самое большое счастье — мою дочь, мою Настю.