Низковольтовые руны высокого напряжения

Марк Салимов (2024)

В середине ХХ века один англосаксонский) учёный свёл всё существующее многообразие параллельных миров к единой системе физических констант и математических уравнений, из которых вывел четырёхуровневую классификацию этих миров. К первому уровню он отнёс миры с привычными законами, ко второму — миры с другими физическими константами, к третьему — возникающие в рамках многомировой квантовой интерпретации, а к четвёртому — миры с иными законами бытия. Предлагаемый вниманию читателя мир образовался ещё в петровскую эпоху как результат пересечения миров третьего и четвёртого уровней, когда в слегка отличный от нашего мир пришла во всех смыслах невероятная вероятностная магия. С тех пор здесь проявляются и эффекты «намоленности» изображений, включая не только лики местного бога подозрительного происхождения, но и руны или, к примеру, условные изображения электрических элементов, чем пользуются попавшие сюда друзья — простой советский электрик и недоучившийся инженер электронной техники…

Глава шестая, в которой светлого героя злобно гнетут превосходящие тёмные силы

Где начинаются глаза и руки,

там кончаются боги.

Людвиг Фейербах

Кончается октябрь, бесснежный и туманный,

Один день — изморозь, тепло и дождь — другой.

Безлистый лес уснул, гнилой и безуханный,

Бесцветный и пустой, скелетный и нагой.

Даже по завершении подростковой мутации голос Марка не может претендовать на лавры оратора-декламатора, однако зарядившие перед самым бабьим летом дожди, намешенная ими слякоть и застрявшая по оси телега, делают его голос особенно проникновенным.

На море с каждым днём всё реже полотенца:

Ведь осень, говорят, неряха из нерях…

И ходят две сестры — она и инфлюэнца,

Две девы старые, — и топчутся в дверях.

Буквально всей кожей ощущалось, как подвозивший Марка крестьянин, кулак или как там его ещё, вытаскивающий вместе с ним из грязюки свою тяжёлогруженую колымагу, так и хочет спросить, какие такие полотенца могут быть у моря в конце октября??

Из скромных домиков их гонят: кто — дубиной,

Кто — жаркой банею, кто — ватным армяком;

Кто подогадливей, их просто гонит хиной,

Легко тягающейся с крепким тумаком.

Это стихотворение Игоря Северянина Малику особенно нравилось читать именно осенью, понравилось оно и Марковской сущности, хотя саму осень из-за слякоти и бездорожья оба органически не переваривали, как говорится, на дух.

Пора безжизния! И даже ты, телега,

Не то ты ленишься, не то утомлена…

Нам грязь наскучила. Мы чистого ждём снега.

В грязи испачкала лицо свое луна..

Строфу эту они с возницей после примерно седьмого прочтения читали уже на два голоса.

Люблю октябрь, угрюмый месяц,

Люблю обмершие леса,

Когда хромает ветхий месяц,

Как половина колеса.

«Пора безжизния» наконец-то достала обоих попутчиков, и Малик стал читать «Октябрь».

Люблю мгновенность: лодка… хобот…

Серп… полумаска… леса шпиц…

Но кто надтреснул лунный обод?

Кто вор лучистых тонких спиц?

Причём тут октябрь? — глянув на затянутое тяжёлыми хмурыми тучами осеннее небо, так же угрюмо как и хвалённый угрюмый октябрь, собрался с мыслями доселе пребывавший в какой-то рассеянности Марк, — Я всего лишь только месяц в дороге, а значит, и на дворе не угрюмый октябрь, а пока что немного взгрустнувший сентябрь. И если я не запутался в своих ежедневных подсчётах окончательно, то сегодня уже двадцать третье сентября одна тысяча девятьсот девяностого года…

От Рождества Христова, — зачем-то, казалось бы, лишне добавил он всё так же мысленно после некоторой паузы, скорее всего, по привычке, но тут же встрепенулся и спохватился, замерев и уставившись перед собой, — Какого ещё Рождества? Какого такого Христа? Не родился в этом мире Христос, по крайней мере, тот, кто прозывался Иисусом из Назарета!

Летоисчисление, день в день соответствующее летоисчислению миру Малика с Виталием, здесь было, — начал Марк перебирать и сопоставлять память обеих двуединых ипостасей.

Религия, — продолжал нить логических рассуждений Марк, — Религия, в чём-то схожая и одновременно отличная от той, поповской, тоже была, а Рождества Христова тут не было!

Насколько помнил Малик из школьной истории, поскольку в технических вузах изучалась только история коммунистической партии, свой календарь и соответствующее каждому из них летоисчисление основывала чуть ли не каждая мировая религия.

Евреи и некоторые другие народы пытались вести отсчёт лет от различных дат сотворения мира. Римляне начинали отсчёт от легендарного основания Рима. Христиане отсчитывали года от рождения Христа. Мусульмане считали года от переселения первых мусульман из их благословенной Мекки в не менее благословенную Медину. Ну а древние египтяне, так и вообще, начинали отсчёт с начала правления каждой новой династии…

Точных дат начала каждого летоисчисления он, конечно, не помнил, но вот то, что во всех припомненных им вариантах, кроме, разумеется, христианского, его миру уже «стукнуло» по несколько тысяч лет, Марк помнил совершенно отчётливо.

Означало ли это то, что летоисчисление этого мира, не превышавшее двух тысяч лет, шло именно от Рождества Христова, Марк не знал, да и лицейская память тоже ничего про это почему-то упорно ему не подсказывала…

— И кто ж всё-таки был этим фартовым вором лучистых спиц? — задумчиво переспросил растроганный ажно до глубин души мужик после подозрительно затянувшегося молчания на мерно поскрипывавшей телеге, — Это кто ж, паря, такие душевные вирши за тележных татей неуловимых да за умыкнутые ими колёса тележные написал? Сколько песен я таких знаю про стёжки-дорожки, а вот вирши первый раз слышу. Уж не ты ли их и сам сочинил?

— Да Боже Единый с тобою, дядечка!!! — суматошно замахал на возничего руками Марк, отнюдь не желавший примерять на себя лавры русского уголовного шансонье по примеру ни разу нигде не отсидевшего Аркаши Северного, — Игорь Северянин эти стихи написал, Северянин! Ну помнишь, тот самый, который и про ананасы в шампанском?

Ляпнул, совсем не подумав, и тут же осёкся, вспомнив, что ни про ананасы в шампанском, ни, тем более, про отсутствовавшего в этом мире Игоря Северянина этот водитель кобылы ничего путного вспомнить никак бы не смог при любом имевшемся у него раскладе.

— А что, дядя, неплохо бы нам немного перекусить, а? — спросил больше, чтобы сменить неудобную тему, но после во всех отношениях нелёгкой дороги подкрепиться надо было и в самом деле, — Забегаловки придорожной в ваших краях не найдётся? Я угощаю!

— Да как же это не найтись, сынок! — в мгновение ока оживился пригорюнившийся было дальнобойщик гужевого транспорта, разом повышая статус совсем ещё юного пассажира с нейтрального до близкородственного, — Ща найдём!

Изменившееся настроение своего хозяина совершенно неведомым образом почувствовала и его старая кляча неопределённой масти, которой даже не понадобилось дополнительных понуканий, чтобы с грустного перебирания полустёртыми подковами немедленно перейти на не в пример намного боле весёлую и размашисто-разухабистую рысь.

Подходящее придорожное заведение общепита для не слишком притязательного отдыха и перекуса для не менее привыкших ко всему путников нашлось и на самом деле быстро. Ну как быстро, конечно же, быстро по здешним неспешным уральским понятиям.

Как бы там ни было, но уже через какой-то час-два их видавший виды рыдван, гружённый тщательно упакованными писчебумажными принадлежностями для деревенской школы и сопровождающими их полуголодными лицами, гордо вползал на охраняемую автостоянку придорожного гостинично-ресторанного комплекса с гордым наименованием «Трактиръ».

Как привычно стало в эти дни, прежде чем войти в незнакомое помещение с потенциально опасными для него людьми, Марк легонько прошёлся по своим карманам, дабы убедиться в наличии газового пистолета с последней обоймой парализующих патронов.

— А денег-то у тебя хватит, брат? — неверно понял заметивший эти движения попутчик.

— Не боись, батя, хватит и ещё останется! — успокаивающе похлопал его по плечу Марк, несколько обеспокоенный тем обстоятельством, что при такой тенденции и сам станет для того отцом родным, а то и дедушкой, причём не позднее сегодняшнего вечера, — Слушай, батя, а у тебя лишней тетрадки или записной книжки не найдётся для расчётов?

— Ну, ежели ещё и останется, — снова повеселел новоявленный родственник, доставая из наплечной сумки обычную школьную тетрадку в клетку и самый дешёвенький блокнотик с цанговым карандашом, — Правильно, братишка, денежки они счёт любят. А это я тебе в счёт моей оплаты за обед выдаю. Лады?

Подивившись по-деревенски наивной ушлости мужика, Марк только головой кивнул и не стал комментировать методику его расчётов, тем более что самому бумага была нужна для совершенно других целей, связанных с обеспечением собственной безопасности.

Безопасность же эту, после того как он утопил оставшийся без патронов морской карабин, приходилось обеспечивать таким спорным способом, как газовый пистолет с несколькими нервнопаралитическими патронами, голыми кулаками или же на бумаге.

Последний способ, как это ни странно звучит, оказался наиболее эффективным, поскольку позволял практически без затрат создавать достаточно мощные шокеры и безоболочечные наступательные гранаты, пользуясь лишь клочком бумаги.

Иное дело, что артефакты подобного рода можно создавать только непосредственно перед их потреблением по причине низкой совместимости с местными магическими изделиями, во-первых, да и хранится эта схема на бумажке плохо, во-вторых.

Соответственно, бумага в похожем на бегство путешествии на восток, пусть это и дважды двусмысленно прозвучит, расходовалась быстрее патронов, требуя её частого пополнения.

Почему на восток? Да просто так уж его невезучая фишка легла: Виталий ушёл как всегда по дороге налево, то есть куда-то на запад, ну а Марку досталось оставшееся направление на восток. Осваивать, так сказать, российское неосваиваемое.

Пройдя в полутёмный зал кафе ресторанного типа, действительно больше напоминавшего по-бомжатски уютный средневековый «трактиръ», Марк решительно устремился в самый дальний от входа угол, хотя по раннему часу свободных столиков тут хватало, а попутчик умоляюще зыркал зрачками в сторону барной стойки.

А вот хрен тебе, абориген! — подумал Марк, притворяясь будто не заметил невербальных сигналов ездового страдальца, — Мне нужен хороший обзор и надёжно прикрытая спина, а не высокий табурет с голой жопой. Безопасность превыше всего!

Ну и сука же ты, паря! — в свою очередь подумал обозлённый «абориген», — У стойки-то бухло с закусью всяко ближе будет! Что мне там с твоего двухсотграммового графинчика?

Как оказалось, селянин жестоко ошибался, потому как Марку тот был нужен напившимся до полного завтрашнего беспамятства, дабы не мог толком вспомнить кого, откуда и куда подвозил по размытому ливнями Челябинско-Мамаевскому тракту.

— Для начала, красавица, — веско обратился Марк к подошедшей дородной официантке в типовом белом фартуке с чепчиком, — Принеси-ка нам с дядей… А как тебя кстати зовут, родненький? Иваном нарекли? Так вот, красавица, принеси-ка нам с дядей Ваней водочки запотевшей штоф, грибочков хрустящих солёненьких, ну и горяченького там что есть…

Надо ли напоминать, что, с одной стороны, русский штоф — это всего лишь десятая часть русского же ведра, а с другой стороны, если измерять в попуга… тьфу ты, в бутылках, то в такой штоф войдёт почти ровно две с половиной поллитры или ажно целых пять чекушек!

Поэтому, когда дверцы придорожной забегаловки с треском распахнулись от мощнейшего пинка, дядя Ваня уже мирно посапывал носом в похрустывающих солёненьких грибочках, а будто стёклышко трезвый Марк откинулся на спинку углового диванчика и напряжённо наблюдал за непрошенными гостями сквозь чуть приоткрытые веки.

— Единая инквизиция! — резанул по нервам резкий окрик, — Всем оставаться на местах!

Ага, — подумал Марк, всё так же притворяясь спящим деревенским пареньком, залившим за воротник на пару со своим родичем, — Ну прямо как мой оперуполномоченный брат на допросе подозреваемого в краже соседской курицы: «Колись, сука!»

Однако остальные присутствующие отнеслись к происходящему в кафе гораздо серьёзнее. Замер бросившийся было на своё рабочее место у входа что-то жующий охранник, Застыл за стойкой плешивый бармен с грязной тряпкой в руках, Обмерли с недонесёнными до рта приборами и посудой насыщающиеся и напивающиеся посетители.

Марк громко всхрапнул, шумно выпустил скопившиеся после квашенной капусточки газы и пьяно зачавкал губами, одновременно внимательно исследуя ворвавшуюся в зал троицу.

Три человека, и все трое в одинаковых чёрных балахонах с капюшонами. Один здоровый, который столь эффектно открыл двери, и два помельче, но на плохо освещённой вечерней улице могли остаться ещё несколько человек для перекрытия других дверей и окон.

Кинув мимолётный брезгливо-презрительный взгляд в сторону блаженно растёкшегося на диванчике деревенского молодца и его притомившегося в тарелке с грибочками батюшки, здоровяк направился прямиком к бармену.

— Ну как, разбавитель с большой дороги! — гаркнул инквизитор, — Много наразбавлял?

— Да как же можно, ваше преподобие? — как-то фальшиво засуетился бармен, — Только чистый продукт! Но если возжелаете, могу предложить превосходный коктейль с кагором!

Шкаф продан, — тут же пронеслось в голове у Марка воспоминание о шпионском фильме другого мира, — Могу предложить кровать с прикроватной тумбочкой и уткой в придачу.

Словно в подтверждение его подозрений, после обмена больше смахивающими на пароли сомнительными любезностями, монах и работник придорожного общепита придвинулись поближе друг к другу и заговорщицки зашептались.

Нормально слышащий человек распознаёт шёпотную речь на расстоянии от пяти до шести метров, расстояние слышимости разговорной речи с обычной громкостью может быть раз в десять больше. Марк прислушался, но ничего не услышал.

С точки зрения акустиков, человеческая ушная раковина с наружным слуховым проходом представляют собой гениально устроенный механизм для приёма и фокусировки звуковых волн с резонансной частотой, примерно соответствующей середине частотного диапазона обычной человеческой речи.

Ушная раковина — это естественный звуковой локатор, усиливающий принимаемый звук с выбранного направления на 15 — 20 децибел или, говоря по-русски, в три — четыре раза, а с правильно приложенной к ней ладонью — ещё на 10 — 15 децибел или в два — три раза.

Должным образом сфокусированные ушной раковиной звуки направляются в наружный слуховой проход, представляющий собой извилистую трубку длиной примерно от двух с половиной до трёх сантиметров.

Вот в этот-то, гм, проход Марк и всунул скатанный в шарик листок бумаги из блокнота со схемой высокочувствительного микрофонного усилителя и привязанной к нему ниточкой, притворившись будто сонно ковыряет в ушах.

Ну, усилитель как усилитель, ничего особенного: с обычным электретным микрофоном от кассетного магнитофона на входе, пассивным полосовым фильтром речевого диапазона, а также тремя транзисторными каскадами и телефонным капсюлем на выходе.

–… да не смотри ты, твоё преподобие, что выглядит он лапоть лаптем! — ворвался в его левое ухо лихорадочный шёпот бармена, — Ты бы лучше меня послушал, филёра старого, приметы-то все совпадают: и возраст юный, и рост средний, и цвет волос…

— Цвет волос! — насмешливо оборвал его ответный горячий шёпот, — Да с таким цветом и средним ростом у нас половина имперских отроков ходит. Ясно же указано в розыскном листе, что роду он княжеского. А где ты тут княжича видишь?

«Роста среднего, лицом чист, бороду бреет», — напомнили Марку цитату из Пушкинского «Дубровского» собственные приметы, — «Глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой».

Дослушивать ответ бармена Марк не стал. Ковырнул из уха бумажный клочок, потянулся, сладко зевнул и с доброй улыбкой деревенского дурака плавно запустил в сторону барной стойки бумажный самолётик, сложенный из тетрадного листка с уже проверенной схемой автоматического искрового разрядника Герца.

Сохраняя на сонной физиономии безмятежное спокойствие блаженного идиота, дождался, пока самолётик, заложив крутую дугу к потолку, спикировал оттуда вниз на стойку между брезгливо скривившимся инквизитором и насторожившимся барменом.

Не дожидаясь непредсказуемого результата, зависящего только от количества и мощности находящихся в непосредственной близости от разрядника магических артефактов, пинком опрокинул стол, выставив перед собой хоть какой-то щит из его столешницы.

Падающее ребро столешницы ещё не успело опробовать на прочность напольную плитку, когда он уже нырнул за выстраиваемый бастион вместе с так и не проснувшимся «дядей», ибо мы в ответе за тех, кого приручили…

Боже Единый мой! — мысленно, а может и вслух ужаснулся не служивший в армии Марк последствиям взрыва в закрытом помещении, — Хорошо, что вытащил из уха микрофон!

Не без труда выкарабкавшись из-под обломков всё-таки треснувшего стола и убедившись в отсутствии ран у потерявшего сознание попутчика, он вытащил пистолет, загнал патрон в патронник и, стараясь не смотреть в сторону барной стойки, побрёл к выходу.

Оба оставшихся у дверей монаха, насколько об этом мог судить Марк, были либо мертвы, либо находились в глубокой отключке, а вот так и не успевший добежать до них охранник сидел на полу в явно шоковом состоянии и пытался вытащить из живота обломок глубоко воткнувшейся в него грязной барной доски.

Подобрав валявшийся рядом с ним тяжелый вороненый револьвер, Марк подбросил его на ладони, оценил вызывающий искреннее уважение вес, и, молча покачав головой, вложил в руку ни в чём не повинного охранника, оставив ему только один патрон.

Внимательно наблюдавший всё это время за ним чересчур уж спокойный охранник понял его абсолютно правильно и, осознавая печальную перспективу мучительной постшоковой боли с неизбежной даже в магическом мире смертью, благодарно кивнул Марку и, больше ни минуты не раздумывая, поднёс ствол к своему виску.

Не желая смотреть на то, что может произойти дальше, Марк повернулся к нему спиной и, упав на колено, выстрелил через плечо назад. После выстрела сразу же перекатился влево, открыл зажмуренные из предосторожности глаза и при этом резко выдохнул ртом и носом одновременно, потому как стрелять из такого пистолета нервнопаралитическими зарядами могут только самоубийцы, мазохисты или отмороженные на всю голову идиоты.

По крайней мере идиотом, как оказалось, сегодня он не был, в чём и с чувством глубокого удовлетворения убедился, когда обернулся и ещё успел увидеть как бессильно упала рука охранника с направленным в его сторону револьвером.

Что двигало стоявшим на пороге смерти человеком, какими душевными побуждениями он руководствовался, Марк не понял. Однако что бы это ни было: религиозный фанатизм или гипертрофированное чувство служебного долга, но с парализованными руками смерть его после недолгого забвения ожидала теперь крайне мучительная.

Знать бы ещё, что ожидает меня самого, — невесело подумал Марк, у которого оставалось семь парализующих патронов в последней обойме. Оружие, надо бы сказать, так себе, ибо везением было уже то, что ослабевший охранник просто не успел выстрелить.

Вдребезги разлетелось одно из оконных стёкол, и в освобождённый проём заглянуло дуло охотничьего ружья. Пока оно не нашло свою законную цель, Марк для пущей надёжности дважды выстрелил в сторону наглого визитёра.

Вот и ещё минус два патрона, — как-то отстранённо отметил для себя Марк, — В обойме осталось только пять, а потому, хочу я этого или нет, но всё одно придётся готовить к бою и летальное оружие массового поражения.

Поскольку и без того немногочисленные столы были разбросаны по всему помещению, он не стал терять время на поиски более-менее целого, а уселся рядом с начавшим приходить в себя, но смертельно побледневшим охранником.

— Объявляется конкурсный приём в кружок «Умелые руки»! — учительским тоном изрёк Марк, поработавший и преподавателем физики в средней школе другого мира, — Ты как?

— Хреново, — едва слышно прошептал вероломный охранник, — Вот и пришёл мой срок.

— Во-первых, — глядя тому в глаза, холодно заметил Марк, — Я не интересовался твоим самочувствием, а, во-вторых, к кому бы и какой срок ни пришёл, а звонок — для учителя!

Разумеется, умирающий ничего ему не ответил, а самому Марку ответ, собственно говоря, не особенно-то и был нужен. Достал из широких штанин блокнот, вырвал с пяток листков, вычертил на них столько же схем и начал скатывать их в тонкие плотные трубочки.

— Свинтопрульный аппарат, — важно объявил он и впрямь чуть скручивая винтом концы сложенных вдвое бумажных пулек для их стабилизации в процессе полёта после выстрела из пальчиковой рогатки, — Она ж ить у меня с винтом прёт!

Вспомнив, что как-то не догадался в своё время запастись резинотехническими изделиями поистине универсального назначения, сначала не сдержался и от души ругнулся, но потом широко улыбнулся и полез куда-то в трусы.

— Пулялка Пальчиковая, Школьная! — торжественно возгласил Марк, словно в победном жесте воздевая два пальца левой руки и набрасывая на них петельки выдернутой из трусов резиновой жилки, — В общем, ППШ, если сокращённо. Гитлер капут!

Прекрасно помня о невысоких показателях кучности этого, с позволения сказать, «ППШ», ёмкость разрядного конденсатора своей вундервафли он увеличил в четыре раза, увеличив тем самым ровно в четыре раза мощность излучаемого искровым разрядником импульса и в два раза — радиус его поражения в результате магической несовместимости.

Частота следования электромагнитных импульсов при этом, правда, снизилась тоже ровно в четыре раза, но, как говорил маршал Советского Союза Кирилл Семёнович Москаленко, при двухстах орудиях на километр фронта, а в данном случае — при двухстах колебаниях в секунду вместо восьмисот…

Вновь с оглушительным звоном разлетелось очередное оконное стекло, но в этот раз Марк не стал дожидаться, когда на него оттуда снова выставят очередной местный карамультук.

— Пи-и-иу! — тоненько пропела отпущенная пальцами правой руки «трусливая» резинка.

— Фр-р-ррр! — басовито зажужжала накручивающая себя ещё в полёте бумажная пулька.

— Тыдыщ!!! — разорвал своего хозяина словивший электромагнитный импульс артефакт.

Видать, прикрывшись шумом бьющихся оконных стёкол и последующим за ним взрывом, со стороны разнесённой другим взрывом барной стойки, от которой Марк так старательно отводил взгляд, и за которой находился служебный вход, проник и вырос за спиной Марка ещё один огромный человек в монашеской сутане.

Несмотря на весь борцовский опыт кандидата в мастера спорта и многочисленные победы как на мягком ковре, так и в жёстких уличных схватках, у Марка даже мысли не возникло, чтобы высвободиться из грамотного и сильного захвата тяжёлого противника.

— Ты чё, борец? — натужно прохрипел он, пытаясь запустить в лёгкие побольше воздуха.

— Борец, борец, — успокаивающе буркнул монах, — Токмо не балуй, превентивная мера!

Какой бы угрожающей для него ни была возникшая ситуация, но Марк еле смог сдержать более чем неуместную в его сложном положении весёлую улыбку — до такой степени она напомнила ему один из любимых советских фильмов.

То ли потому, что терять было больше нечего, то ли потому, что скопившееся напряжение последнего периода потребовало выхода с разудалой цыганочкой и сферическими конями, но уже через какую-то минуту он всё ж не выдержал и заржал насколько это вообще было возможно с его перехваченным горлом.

— Могу ли я чем-то помочь такому же весёлому как я русскому брату? — прозвучал за их спинами очень вежливый вопрос на башкирском языке, который на бытовом уровне Марк, а точнее Малик, немножко понимал, с детства невольно погружённый в соответствующую языковую среду безобразных родительских склок.

— Да-а-а!!! — прохрипел Марк тоже на башкирском одно из немногих слов, которое знал, а затем, неуверенно запинаясь, зачем-то добавил приветственные слова, не раз слышанные от своих башкирских родственников, но значение которых понимал слабо, — Будьте моим гостем, проходите в передний у-у-уго-о-ол!!!

Башкир, что ли? — озадаченно почесал малахай невесть как, когда и зачем появившийся в кафе новый участник разворачивающейся драмы, — Да вроде нет, выговор у него не наш.

Недовольный посторонним вмешательством верзила, не выпуская из удушающего захвата шею юного еретика, медленно повернулся только для того, чтобы окинуть презрительным взглядом невысокого молодого башкирца.

— Шёл бы ты, малайка, — зло процедил инквизитор сквозь зубы, — В свою Малайзию…

Слово «малай» в башкирском языке произносится с ударением на втором слоге, а означать оно может как мальчика, мальца или пацана, так и чуть более взрослого юношу или парня. Иногда оно может означать сына и, реже, слугу, ученика или подмастерье.

Мамаевский чабан Едынбай, между делом заехавший в это придорожное кафе по дороге в очередной набег на богатых урусов, на свою беду русского языка не знал от слова «ваще», однако сумел понять, что весёлый русский «братишка», чьё лицо он не успел рассмотреть, его, простого аульского чабана, уважает, а этот невежа в чёрном халате — нет.

Поэтому, когда невежа в чёрном халате пренебрежительно отвернулся и показал Едынбаю свою широкую спину, чабан без малейших зазрений совести и прочих сантиментов вонзил тому меж рёбер выхваченный из ялового сапога кривой башкирский нож.

Выгнув спину, что тот же изогнутый нож, монах страшно взревел, но так и не высвободил шею Марка из мёртвого удушающего захвата. Боле того, повинуясь неведомой директиве, свободной рукой выхватил из складок широкой сутаны флакон с ярко светящейся, даже на свету, жидкостью и, разворотив горлышко о его зубы, выплеснул всё прямо ему на голову.

И только после этого исполнивший свой последний долг служитель запрещённой в России Единой инквизиции медленно завалился набок, как бы нехотя освобождая из смертельных объятий заживо сгорающего, воющего и неистово матерящегося от боли Марка.

Так всё-таки урус, — с удовлетворением подумал не обманувшийся с догадками Едынбай, беркутом слетая к Марку и накидывая на него защищённую от магического огня бурку…