Драматический взгляд. Пьесы

Марк Рабинович, 2020

В этот сборник вошли самые разные произведения, но есть нечто, что их роднит: у каждого существует прозаический брат-близнец. Некоторые пьесы были первопричиной. В последствии я задумался о том, что думали и чувствовали мои театральные герои, таким образом появилась повесть или рассказ с тем же (а иногда иным) названием. Если же проза появилась первой, то пьеса возникла, наверное, из желания вывести моих героев под свет рампы. И хотя не все из моих опусов изначально были сценичны, все же я очень старался. Некоторым особняком стоит пьеса "Без протокола". Она возникла случайно и столь же случайно должна была умереть. Но мне было жалко текст, я начал фантазировать и создал парочку дополнительных героев. Внезапно эти предприимчивые ребята (в особенности Френки "Шерман") взяли дело в свои руки и продиктовали мне совершенно иной текст, который и стал повестью "Сабра". Теперь те, кто прочел "Сабру" смогут узнать, как все начиналось.` Содержит нецензурную брань.

Без протокола

Сцены из дней Войны Судного Дня

Голда Меир — Премьер Министр (глава правительства)

Моше Даян — Министр Обороны

Абба Эвен — Министр Иностранных Дел

Давид (Дадо) Элазар — Начальник Генерального Штаба

Давид Бен-Гурион — пенсионер

Стенографистка

Первый израильтянин

Второй израильтянин

Женщина на улице

Голос с улицы

Время действия — октябрь 1973

Сцена условно разделена на три части:. 1) Авансцена, где происходят все действия"без протокола". Это курилка, или что-то в этом роде. Там же происходят Пролог и интермедии с Женщиной. 2) Комната управления — середина сцены. Там стоит столик с телефоном, может быть стол совещаний и, по крайней мере, два стула. 3) Задник. Туда уходят Первый и Второй после Пролога, чтобы комментировать"вести с фронтов". Освещение используется чтобы перенести действие в одну из трех зон.

Пролог

На авансцене двое мужчин в талитах читают"Амида" — звуков не слышно и не видно лиц на протяжении всей сценки (поэтому их могут играть актеры, исполняющие другие роли). Должно производиться впечатлениа, что молящихся больше — по крайней мере — миньян. Внезапно, раздается громкий голос..

Голос: Хей! Тёрн зэ рэйдио (Hey! Turn the radio).

Молящиеся смотрят друг на друга.

Голос: Тёрн зэ блади рэйдио (turn the bloody radio).

Первый: Что он говорит?

Второй: Требует включить радио.

Первый: Совсем обнаглели эти кибуцники.

Второй: Включи радио, Изя. (более настойчиво) Включай.

Первый, поколебавшись, уходит за сцену. Щелчок включенного радиоприемника. Слышна сирена. Молящиеся слушают, снимают талиты, аккуратно их складывают. Под талитами военная форма. Пока они не торопясь складывают талиты, слышны звуки терзаемых стартеров и, попозже — автомобильных моторов. Молящиеся уходят. Гаснет свет.

Комната управления. На сцене: Голда, Даян, Абба, Элазар, Стенографистка. Все, кроме, Стенографистки, сидят (или стоят) как-бы в оцепенении. Задник сцены затемнен. Он освещается, когда Первый и Второй говорят свои реплики.

Криза

Комната управления

Стенографистка (на телефоне): Кто-нибудь, кто-нибудь! Обстановка на Суэце?

Освещается задник

Первый: Они размывают водой песок! Они сейчас пойдут, пойдут! Где авиация, где эта блядская авиация?!

Второй: Седьмой и четырнадцатый сбиты! Пятый падает! Падает! Засада! Это засада! Всем назад!

Первый: Ну где они, где? Мы тут долго не продержимся.

Второй: Нам не прорваться! Куда ты, Габи? Куда? Всем назад! Ракета! Ракета!

Первый: Уже идут! Огонь!

Комната управления

Стенографистка: (на телефоне): Кто-нибудь, кто-нибудь! Обстановка на Голанах?

Освещается задник

Первый: Десять, двадцать, третий десяток… Их слишком много. Они подрывают мины. Почему их не бомбят?! Почему их нахрен не бомбят?! Где самолеты?!

Второй: Ракета! Ярон влево! Влево! Маневр!

Первый: Шестьдесят.. Больше, их еще больше! Все, потом посчитаем. Моти — бронебойный. Аки — вперед на полной!

Второй: Нет, не будет! Ничего не будет. Остались только ты и я. Но их нельзя пропустить, слышишь!! Прием! Прием!

Комната управления

Голда: Моше! Что происходит? Что? Какого хрена ты молчишь? Отвечай же!

Даян: Я не знаю…не знаю

Голда: Что!? Что ты не знаешь? А кто знает?

Даян: Дадо, да скажи же ты!

Элазар: Что сказать? Я знаю не больше тебя. Но, похоже, мы в полной жопе.

Голда: И это все. что ты можешь сказать? Ты! Ты! Ты! Ты главнокомандующий или хуй с погонами?

Элазар: Да забери ты мои погоны нахер.

Голда: Ты хоть что-нибудь можешь сказать? Хоть что-нибудь!

Элазар: Что сказать, что?! Сведения пока что противоречивы и ненадежны. Нам нужно время, время.

Голда: А оно у нас есть? Нам что есть куда отступать? Обри, напомни им про"границы Освенцима", не молчи. Почему их не бомбят? Почему мы не бомбим Каир?

Даян: Какой нахрен Каир! Переправу бы разбомбить.

Элазар: Да послушай же! Наша авиация наткнулась на плотный зенитный огонь. Все их существенные объекты плотно прикрыты зенитными батареями. Мы уже потеряли несколько самолетов.

Голда: А как же вал? Этот хваленый вал?

Элазар: Сообщения противоречивы…

Голда: Ты уже это говорил.

Элазар: В общем, похоже вала больше нет.

Голда: И это все что вы мне можете сказать? Я не верю, не верю! Этого нет, ничего этого нет! Скажите мне, что все это шутка! (истерика) Боже мой, пусть мне скажут что все это неправда.

Даян: Накапайте ей валерианки, что ли.

Голда: А-а-а-а!! (раскачивается)

Элазар: Когда наша соседка так закатывалась, муж ее с размаху хлестал по физиономии. Это помогало безотказно.

Даян: У кого рука покрепче, заехать Премьеру по лицу?

Абба: Я женщин не бью.

Голда: Сволочи, какие вы все сволочи.

Элазар: Ну вот, обошлось без рукоприкладства.

Голда: Моя бы воля я бы вас всех расстреляла у ближайшей стенки, а одноглазого повесила бы за яйца.

Даян: А мне за что такие привилегии?

Абба: Голда, угомонись. Может стоит вначале успокоиться?

Голда: Заткнись! Ты тут вообще случайно. А вот ты, Моше, не молчи. Ты же никогда не молчал. Что с тобой? Скажи, наконец, что-нибудь!

Даян выходит на авансцену

Даян: Вам когда-либо снился сон в котором ты не можешь двинуться, пошевелить рукой, сделать что-либо? Тягучее, отвратительное бессилие. Ох, как это страшно. Можно не боятся пуль, снарядов, можно смело идти в атаку на врагов, на политических противников, на бюрократию, наконец. Но эта невозможность действия когда от тебя ничего не зависит и ты бессилен, связан невидимыми путами. Страшно. Страшно. А ведь ты всегда был уверен, что все в твоих руках. Нет, говорил ты себе, я не сверхчеловек, но где-то там, в глубинах подсознания ты верил, что ты можешь многое. Конечно, ты не можешь повернуть ход светил как Иисус Навин. Ты даже не можешь заставить этого жида Киссинджера повернуться к нам лицом, а не жопой. Но какое-то свое"все"было всегда в твоей власти… Было до сегодняшнего дня, когда ты застрял в этом тягучем, обессиливающем подобии сна. Когда твое чуство уверенности в себе тебя подло обмануло, провело как фраера, как последнего лоха из Касриловки. Проснуться, надо немедленно проснуться. Надо на фронт, там где стреляют. Под бомбежку, под артобстрел, поправить нервы. Только один разрыв шестидюймового рядом, комья земли, бьющие по спине, радостное ощущение того, что опять пронесло, опять ты обманул смерть, и все снова встанет на место. Ты опять обретешь потерянную уверенность, опять обретешь себя. На фронт, да, на фронт.

Комната управления

Голда: (Даяну) Ты! Да — ты! Я к тебе обращаюсь. Не вздумай сбежать на позиции. Ты мне нужен здесь.

Даян: Тебе? Тебе, тебе, тебе! Все время тебе. А ты? Кому нужна ты?

Голда: Я нужна стране!

Даян: Нахер ты ей сейчас не нужна. Сейчас нужнее толковый начальник генштаба. Да только где его взять? Мы даже на знаем что происходит на Суэце.

Элазар: На Суэце, на Суэце. А на Голанах? Голаны тебя что, хер с цимесом? Хреновый ты стратег, Даян. Даже такой бестолковый начальник генштаба как я знает, что такое глубина обороны.

Стенографистка (на телефоне): Кто-нибудь, кто-нибудь! Обстановка на Суэце?

Освещается задник

Первый: Я больше не могу. Прекратите. Мамочка, мама. Ма-а-а-ма.

Второй: Больно, как больно. Кто-нибудь, добейте. Больно то как!

Первый: Ицик! Ицик! И-и-и-цик! Н-е-ет!

Второй: Живых не осталось. Я последний. Меня тоже нет.

Комната управления

Стенографистка: (на телефоне): Кто-нибудь, кто-нибудь! Обстановка на Голанах?

Освещается задник

Первый: Что? Вам не нравится этот запах? Танкисты на мангале в ассортименте! Вам нравится"медиум"? Я не сошел с ума, нет! Н-е-е-т!

Второй: Уберите! Не могу это видеть. Не м-о-о-о-гу.

Первый: Нам не выстоять. Мы все умрем здесь! Здесь нас и зароют. Хотя, в базальт не зароешь. Что за земля!

Второй: Это конец. Боже, как я устал. Хоть бы на том свете отдохнуть.

Комната управления

Голда: Где я, где? Кто эти люди? Не на-а-а-до. Не х-о-о-чу.

Стенографистка: Госпожа премьер (подходит к ней). Госпожа премьер.

Голда: Не трогай меня. Я просто устала. Я больше не могу. (плачет, поднимает голову на Стенографистку) Ты ведешь протокол?

Стенографистка: Нет.

Голда: Начинай вести.

Авансцена: курилка. Стоят Голда и Элазар. Появляется Даян.

Голда: Но что, поправил нервишки?

Даян: Ты о чем?

Голда: Сам знаешь. Будешь докладывать?

Даян: А надо? У вас есть Дадо, пусть он докладывает.

Голда: Как хочешь. Разбирайтесь сами, только недолго (уходит).

Элазар: Ну уж нет, докладывать — это привилегия министров. Армия предпочитает действовать.

Даян: А я по-твоему не армия?

Элазар: Уже давно нет. Ты больше не солдат, ты политик.

Даян: Это почему?

Элазар: Хотя бы потому, что тебя здесь не было сегодня.

Даян: Я был на позициях!

Элазар: Вот именно поэтому.

Даян: Что-то я не понял?

Элазар: Все ты понял. А если и не понял, то я все равно объяснять не буду. Иди, докладывай. Мы с тобой уже все обговорили, можешь на это сослаться.

Даян: Тебя что, не интересует обстановка на фронтах?

Элазар: Я знаю обстановку на фронтах!

Даян: Дадо! (машет рукой и уходит).

Элазар выходит на авансцену

Элазар: Сейчас, наверное, циклоп выступает перед всем кагалом. Я его немного завел, привел в тонус, это ему будет полезно перед кабинетным сражением. Наверное, он начнет свою речь с того, что сегодня он был на обоих фронтах и видел обстановку. Все-таки он позер, Моше, блин, Нельсон. Там не дураки собрались и прекрасно понимают, что такое современные средства связи и для чего они нужны. Но ему ничего не скажут — дадут потешить самолюбие. А может быть он начнет с того, что его доклад выражает общую точку зрения министерства и армии. Но ведь это и на самом деле так. Лучше не ворчи господин Элазар, это тебе не идет. Так чем же ты так озабочен, Дадо? Не знаю, хотя нет, вру — знаю. Знаю, например, то, что в политику я не полезу ни за какие бейгеле. Но что делать, если она сама лезет во все дырки? Казалось бы, стучался во все двери, доказывал, спорил, убеждал — правда никого не убедил. И вроде бы теперь твоя совесть может быть спокойна, ведь предупреждал же, ведь говорил же. Пусть теперь они расхлебывают. Да, нет, не обманывай самого себя. После войны всех собак повесят на тебя, именно тебя это политиканы обвинят во всех грехах. Но ведь не это тебя беспокоит. Так что же? Ты знаешь что, Давид Элазар, не ври самому себе. Может ты и дальше продолжишь убеждать себя, что поверил разведке? Ты согласился с их выводами о том, что войны не будет? Не надо ля-ля, главнокомандующий! Ты устал, Дадо, ты просто устал доказывать, биться лбом об стенку и требовать всеобщей мобилизации от Циклопа. Ты сказал то, что от тебя ждали. Ты сломался, Дадо. А теперь, наши парни там на юге, и там на севере расплачиваются за твою слабость. Ты их предал, генерал. И какие бы комиссии не создали после войны, какие бы выводы они не накропали, они не осудят тебя сильнее, чем ты сам судишь себя. Ох, скорее бы закончилась война.

Комната управления. Стенографистка, Голда, Даян, Элазар, Абба.

Стенографистка: (на телефоне): Кто-нибудь, кто-нибудь! Обстановка на Суэце?

Освещается задник

Первый: Танки, должны подойти танки. Держаться!! Назад, твою мать. Молиться будешь завтра, если будет чем! Держать позицию!

Второй: Влево, влево. Все влево. Обходим по вади.

Первый: Держаться! Держаться! Всем держаться!

Второй: Горим, блядь, как дрова горим!! Горим! М-а-а-а-ма!

Освещается комната управления

Стенографистка: (на телефоне): Кто-нибудь, кто-нибудь! Обстановка на Голанах?

Освещается задник

Первый: Вперед! Только вперед! Натан горит? Потом, потом. Вперед! Где поддержка с воздуха?

Второй: Забудь, я сказал — забудь! Получишь все что смогу собрать. Но пока — держ-и-и-сь. Прием?! Прием?!

Первый: Их слишком много. Рони и Алекс со мной. Остальные назад до бензоколонки. Всё — начали. Г-а-а-ды!

Второй: Нет, ничего нет! И танков нет! Совсем ничего нет! А ты держись! Как хочешь!

Первый: Алекс горит! Рони — назад! Слышишь, не смей, Рони!

Комната управления

Голда: Как ты мог, Моше, как ты мог? Оставить раненых.

Абба:"Пусть сдаются в плен, если хотят."Сильно сказано, очень сильно. А если не захотят, что ты им тогда посоветуешь?

Голда: А ты молчи, формально тебя там вообще не было. Ты его в протокол вписала?

Стенографистка: Нет. А надо было?

Голда: Не надо. Так что помалкивай, Обри.

Даян: Да нет, пусть выскажется, кабинетный стратег. (Голде) И ты не лучше. Что вы понимаете. Дадо, хоть ты им скажи.

Элазар: Все верно, чтобы пробиться к фортам, пришлось бы положить вдвое, втрое больше бойцов. Так что формально Моше прав. Хотя…

Даян: Что"хотя"? Почему"формально"?

Абба: Да, наверное, потому что тебе будет нечего сказать другим бойцам, тем что пойдут в следующий бой. Может ты скажешь им, что оставишь их, если их ранят?

Даян: Они могут сдаться в плен.

Элазар: Ты бы сдался?

Даян: Может быть бы и сдался.

Элазар: А ты знаешь, что такое сирийский плен? И египетский ненамного лучше.

Даян: Ну и как бы ты поступил на моем месте, а?

Элазар: Не знаю, не знаю.

Даян: А ты, Абба?

Абба: Хорошо что я не на твоем месте.

Даян: Во когда будете на моем месте, тогда и будете судить. А сейчас помалкивайте. И без вас тошно!

Стенографистка: Совещание давно закончилось, госпожа премьер. Мне продолжать вести протокол?

Голда: Смеешься? Нет уж, мы тут по-семейному, без протокола. Ну что, вояки, мне кто-нибудь объяснит наконец, куда глядела разведка!

Даян: Разведка? Да они докладывают только то что тебе хочется услышать! А не то подомнешь их под себя как подмяла Аббу с его министерством!

Абба: Меня не трогай.

Голда: (Даяну) Тебе что, сегодня ночью ни одна не дала?

Даян: Кто-нибудь, заткнет ее наконец? Мы и так в полной жопе.

Голда: А кто нас туда загнал? Кто говорил, что они не смогут прорваться? Где хваленый вал Бар-Лева? Где горящая нефть по всему Суэцу? На что ушла половина бюджета? Кто говорил, что арабы ничему не учатся? Бездарно просрали войну.

Абба: Война еще не окончилась.

Элазар: Война только началась, а где мы? А где они? И на Голанах не лучше!

Даян: (Элазару) А ты куда смотрел, мать твою главнокомандующий?

Элазар: Я? Это я главнокомандующий? Да ты мне ничего не оставил, кроме титула. Чем мне нахрен командовать? Секретаршей? Сам ее трахай, на это ты мастер!

Даян: Армия на тебе!

Элазар: На мне?! А кто зарубил полную мобилизацию? Сейчас бы все резервисты были на позициях, если бы не ты. (Голде) И ты тоже хороша, сука Я предупреждал — надо нанести первый удар, а ты, ты…!.

Голда: Первый удар захотел? Что еще тебе этот мудак Ицхак насоветовал? (Даяну) А ты куда смотрел, мать твою министр? Как ты сказал сегодня?"Бумажный тигр"скажут про нас? А про тебя что скажут? Ты даже не"бумажный тигр", ты дерьмовый тигр.

Даян: Да не знал я, не знал ничего.

Элазар: Не знал? Врешь! Врешь! Как собака брешешь! Или скажешь тебе не докладывали?

Даян: Что? Что? Что вы докладывали?

Элазар: Да все! Все! И про новые вооружения, и про ПТУРы и про зенитные комплексы. И про подготовку их гребаного спецназа.

Даян: Ничего конкретного ты не докладывал. Одни обобщенные сопли.

Элазар: Сопли?! А кто отмахивался, мол все это советское дерьмо.

Даян: Передергиваешь! Я не отмахивался!

Элазар: А это дерьмо стреляет. А наши танки горят! А наши самолеты падают! А как насчет американского дерьма, которое у них тоже есть и тоже стреляет?! И на севере стреляет и на юге.

Голда: Как вы мне все надоели! Как мне все надоело!

Голда выходит на авансцену

Голда: Вы знаете, я всегда была феминисткой, даже с отцом поссорилась. Всю жизнь я доказывала, что женщины способны на все не хуже мужчин, особенно в этой стране. Я убеждала и спорила, со мной соглашались и не соглашались, а я снова и снова упорно долбила своё. Но лучшим доказательством была я сама, моя жизнь. Женщина во главе государства! Не какая-нибудь церемониальная королева, не яркая и бесполезная игрушка, а истинный руководитель страны, настоящий лидер. Или"настоящая"лидер? Почему мы не боремся с шовинизмом в грамматике? Но я отвлеклась. Постепенно, голоса скептиков стали слабеть, наконец они совсем пропали, и ты, казалось бы, уже могла торжествовать победу… Так почему же сейчас тебе так хочется спрятаться за какую-нибудь широкую мужскую спину. За этой спиной так легко и надежно и можно ничего не бояться. Наверное наконец проснулась в тебе женщина, простая киевско-тель-авивская баба, которая хочет тепла, уюта и надежности за мужниной спиной. А не поздновато ли, бабушка Меир? Или тебе просто хочется спрятаться, малышка Голда? Да, да, не лукавь сама с собой, госпожа, блин, Премьер. Ох как хотелось бы тебе зарыться сейчас с головой в одеяло как в детстве, закрыть глаза и верить, что ты в тепле и в безопасности. И пусть мужики сами разбираются. Это же их мужские игры, верно? Ну почему, почему, они замолкли и смотрят на меня? Чего они от меня ждут?

Комната управления

Голда: Так какова все же обстановка?

Стенографистка: (на телефоне): Кто-нибудь, кто-нибудь! Обстановка на Суэце?

Освещается задник

Первый: Лахцанит захвачен! Оркаль пал! Милано? Не знаю, что с Милано! Держаться, в бога-душу-мать, держаться! Сейчас подойдут танки!

Второй: Десант в тылу? Насрать на него! Наша работа здесь! Здесь! Мы все подохнем тут, но из форта не уйдем!

Первый: Танки горят! Все горят! Все! Мы остались одни!

Второй: Врешь! Арик прорвется, клянусь! Хоть на одном танке, хоть на одной гусенице, но прорвется!

Комната управления

Стенографистка: (на телефоне): Кто-нибудь, кто-нибудь! Обстановка на Голанах?

Освещается задник

Первый: Два снаряда на машину! И это все? А потом что? С голым хером против танков?

Второй: И снарядом, и руками, и зубами! И хером тоже, если у тебя на них стоит!

Первый: Откуда вы? Бейт-Шеан? По машинам. Нет, нет времени — по машинам!

Второй: Восемь? Мало! Мало! Все по машинам!

Комната управления

Элазар: Интересно, кто-нибудь из вас задумался о том, что будет после войны?

Даян: Ты что, Дадо, получил хорошие новости с фронта?

Элазар: Не то что бы можно было бы расслабиться, но я верхним чутьем чувствую… Сирийцы выдыхаются. Садат…не знаю…но чувствую близость перелома.

Голда: Я не собачница и не разбираюсь в чутье, но хотела бы тебе поверить. А почему тебя интересует что будет после войны?

Элазар: Ну…

Абба: Потому что, как всегда, нас ожидает наказание невиновных и награждение непричастных.

Даян: Ты это всерьез?

Абба: Где-то наполовину.

Голда: А Обри все делает наполовину.

Элазар: Но ведь кто-то должен будет ответить за ошибки! Если это были всего-лишь ошибки.

Даян: На что это ты намекаешь?

Голда: Мы все ответим.

Элазар: Меня не впутывайте. Я лишь выполняю приказы правительства.

Даян: Даже и не надейся отмазаться!

Элазар: Это ты мне? Да вас обоих будут судить как преступников, как убийц, наконец.

Голда: Ты меня с одноглазым не путай. Я не руковожу армией.

Даян: Ты руководишь страной. И это к твоему дому будут приходить вдовы и стоять молча. О нет, они не будут рвать на себе одежду. Они просто будут молчать. Представила? Как тебе такая перспектива?!

Голда: Не смей. Ты не имеешь права.

Даян: А ты пожалуйся Киссинджеру. Вот телефон, что же ты не звонишь?

Элазар: Оба вы хороши. Один видит обстановку в розовых очках…

Даян: Я признал свою ошибку, все слышали.

Элазар:…А другая ему поддакивает.

Даян: Кто бы говорил! У меня на столе лежит доклад разведки. Интересно, чья там подпись?

Голда: А ты обвини во всем Премьера. Давай, давай, вали все на меня.

Элазар: Я не руковожу страной, я и армией то не могу толком управлять.

Даян: Не можешь, так выйди в туалет и застрелись, смотри не промахнись только!

Элазар: Интересно, как мне прикажешь управлять, если ты все время вмешиваешься.

Даян: Плохому танцору и яйца мешают. А хороший танцует.

Элазар: Вот ты и танцуй, а мы будем воевать..

Абба: Послушайте, может быть стоит…?

Голда: Заткнись, Обри

Абба выходит на авансцену

Абба: Ну все, повело кота на блядки. Сейчас они перегрызутся совсем и словесная перепалка плавно перейдет в мордобой. Наверное, Моше и Дадо будут уныло молотить друг-друга своими крестьянскими кулаками, а Голда вцепиться им обоим в волосы и непременно завизжит. Я даже представил себе эту сладостную картину. Но пока что лишь воздух накаляется. Неужели не подерутся? А тебе какое дело, Обри? И что же ты делаешь здесь Обри? Ты пока еще министр, но твоя карьера фактически закончилась. Диниц докладывает непосредственно Голде через твою голову и твое министерство превращается в такую же пустышку, в какую Старик превратил Министерство Юстиции. Нужна ли тебе такая синекура? Давно пора угомониться и написать наконец свою книгу. Лукавишь, министр Эвен, все это время ничто не мешало тебе писать ее. Или что-то мешало? Так ты способен быть честным с самим собой или нет? Ты же так хотел донести до людей свое видение современного мира. Что же не так? Вот кончится война, ты сядешь за стол, включишь лампу под зеленым абажуром, возьмешь лист хорошей бумаги, перо и пустишь его бежать справа налево, резво и точно, как ты умеешь. Нет, слева направо конечно, ведь ты будешь писать по английски. Но что-то тебя смущает, верно? Погоди, там, похоже, что-то назревает. Неужели все-таки мордобой?

Комната управления. Ругань продолжается в виде пантомимы.

Стенографистка: Эй вы! А ну все заткнулись!

Голда: Что?

Стенографистка: Молчать!!! (все молчат) Кто вы?! Я спрашиваю, кто вы?! Лидеры страны или кучка обосравшихся политиканов?!!

Освещается задник

Первый: Что происходит? Мы их остановили? А Будапешт, Будапешт еще держится?

Второй: Я не сплю, я могу еще, я не сплю. Не надо одеяла.

Первый: Лишь бы нам собраться с силами, и держитесь, гады. Только бы часик отдохнуть. Кто-нибудь, смените меня, смените…

Второй: (сонно) Я не сплю. Не сплю.

Комната управления

Стенографистка: Извините, это я немного…

Абба: Ты молодец, девочка! Только так с ними и надо.

Стенографистка: С ними?

Абба: Ну… с нами

Молчание

Голда: Помолчали? Все мы наконец выпустили пар. Верно? Я спрашиваю, верно?

Элазар: Пожалуй я погорячился

Даян: И я слегка увлекся

Элазар: Слегка?

Голда: А теперь начинаем работать.

Элазар: Как с вами работать? Опять выполнять такие-же блядские приказы?

Голда: Да, придется. Ты же сам говорил, что только выполняешь приказы правительства. А разборки будут после победы!

Элазар: После победы?

Абба: Да, после победы.

Даян: (задумчиво) После победы.

Голда: Именно, после победы. Тогда можете хоть дуэль устроить.

Даян: Дуэль? А что, это мысль.

Элазар: Согласен, но выбор оружия за мной. Стреляться будем на шестидюймовых гаубицах. Меньшим калибром тебя все равно не достать. Хотя у тебя преимущество — тебе прищуриваться не надо.

Даян: В компенсацию получишь право первого выстрела.

Голда: Все, закончили прения. Работаем…Моше, что ты собираешься предпринять?

Даян: Пусть главнокомандующий скажет.

Элазар: Ну ладно, хрен с вами, слушайте… На Синае у нас есть глубина обороны. Садат не пойдет глубоко, не осмелится, он страшно боится прорыва.

Даян: А Арик только этим прорывом и бредит. Будет Садату прорыв, дай срок.

Элазар: Верно, Арик в заднице у Садата — это наш козырь против него в дополнение к глубине обороны. Поэтому все резервы надо бросить на Голаны.

Даян: Согласен.

Голда: Можете же, когда хотите. Ну, давайте, работайте. (Стенографистке) Спасибо тебе. И начни, пожалуйста вести протокол.

Стенографистка: Да уж, вы тут такого наговорили. Хорошо хоть, что без протокола.

Голда: Зато от души.

Моше Даян

Авансцена: улица перед входом в Кирию. Неподвижно стоит Женщина. Быстрым шагом появляется Даян. Женщина останавливает его.

Женщина: Простите, я плохо вижу, но мне кажется, что вы важный генерал?

Даян: Да, госпожа, я тут самый важный из всех генералов.

Женщина: Смеетесь над бедной женщиной. Ну, смейтесь, смейтесь. Только скажите, пожалуйста, когда вернется мой Эли?

Даян: Хотелось бы мне вас обнадежить, да не могу. И я не знаю, и никто не знает, ведь война только началась.

Женщина: Да, конечно, я понимаю. Но, видите ли, так тяжело ждать. Казалось бы, с годами можно было бы научится, но нет, ждать становится все труднее.

Даян: Я понимаю.

Женщина: Вначале я ждала Сашеньку — это мой брат. Друзья называли его Алекс, а папа — Сэндр, но для меня он всегда был Сашенькой, ведь он был намного младше меня. Правда, тогда было легче ждать, ведь у меня тоже была винтовка и я тоже… Но это неважно. Вы знаете, тогда, в 48-м еще не было этих телефонов на улице, только в Тель Авиве да и те по большей части были сломаны. А он был в Иерусалиме, ну разве оттуда позвонишь. Вот я и ждала.

Даян: И как?

Женщина: И не дождалась. Сашенька так и не вернулся. Ну что делать, пришлось жить дальше, выйти замуж, родить детей. Вначале у меня родилась дочка, Шуля….

Даян: Извините меня, но меня ждут. Я должен идти.

Женщина: Да, да, конечно. И последите там, чтобы быстрее закончилась эта война.

Даян: Я постараюсь.

Даян уходит.

Голда и Даян в коридоре Кирии.

Голда: Где ты был?

Даян: Где бы я не был, я был на связи.

Голда: Моше, мы сейчас не под протоколом. Из какой постели тебя вытащили?

Даян: В этой постели не слишком мягко, и многие уже легли в нее навечно. Я сейчас с позиций на Голанах.

Голда: Ах, вот оно что. Ну и как там?

Даян: Держимся и будем держаться. Сирийцы выдыхаются, а к нам подходят резервисты, да что я говорю — большинство уже там.

Голда: Но к ним тоже идет подкрепление из Ирака и из Иордании.

Даян: Плевать! Я не про танки говорил, а про дух армии. Главное — ударить в нужный момент, и они побегут.

Голда: Тебе виднее. Ладно, меня ждут.

Входит Стенографистка.

Голда: Ты надолго вышла?

Стенографистка: Я нужна?

Голда: Не сейчас. Можешь пока покурить… без протокола.

Голда уходит.

Стенографистка: Будете ругаться?

Даян: За что? А, за тот позавчерашний случай? Нет, не буду. Как ты сказала?"обосравшиеся политиканы". Да, это как раз про нас.

Стенографистка: Я пожалуй…

Даян: Не, не — все верно. Вот только понимаешь ли ты почему мы все, по твоему изящному выражению,"обосрались"?

Стенографистка: Не считайте меня дурой, пожалуйста. Сейчас вы скажете, что испугались за судьбу страны.

Даян: Ты так не считаешь? Говори, не стесняйся.

Стенографистка: Вам не понравится то, что я скажу.

Даян: Говори, но только будет лучше, если ты не будешь касаться ни Премьера, ни Аббы, ни начальника генштаба. Не то чтобы они были неприкосновенными фигурами, но, как бы тебе сказать…

Стенографистка: Вы не хотите говорить о них у них за спиной, верно?

Даян: Что-то в этом роде. А вот по мне ты можешь пройтись в свое удовольствие. Тем более, что офицеры не слышат. Итак?

Стенографистка: Я думаю, что вы действительно испугались за страну…

Даян: Вот уж — спасибо!

Стенографистка: …Но не только…

Даян: А чего же еще я мог испугаться? За свою шкуру, что ли? Да, есть немало египтян, да и сирийцев тоже, которые не отказались бы меня собственноручно вздернуть на ближайшем фонарном столбе.

Стенографистка: О нет! Этого я не говорила, да и никто не посмеет сказать такое про героя Дгании.

Даян: Тогда что-же? Не тяни. Может быть ты намекаешь на карьеру?

Стенографистка: Ну, перспектива потерять кресло могла бы вас озадачить, разозлить, вогнать в депрессию, наконец, но не напугать же до усрачки.

Даян: Ты сегодня необычайно добра ко мне. Так что же?

Стенографистка: Ненужность!

Даян: Не понял?

Стенографистка: Вас до смерти напугало то что этот что мир изменился и уже не нуждается в таком как вы. Здесь уже не надо вести за собой в атаку и бросаться на пулеметы. Здесь уже никто не позволит высадить десант, не дожидаясь приказа. Здесь победителей судят, а дающих палестинцам работу обвиняют в эксплуатации. Что вам делать в этом новом мире? Вот что вас напугало.

Даян: Ну, не знаю. Ты говоришь страшные вещи. Что-ж мне теперь и не жить, если этому миру я не нужен? Тебе-то самой он нравится?

Стенографистка: Нет, не слишком. Нам с вами значительно ближе черно-белый мир, где есть друзья и враги, и первые отличаются от вторых. С первыми мы дружим, а со вторыми воюем. Только мир уже давно не таков. А сейчас иногда не поймешь где друг, а где враг и не всегда можно победить оружием. Если же не в наших силах это изменить, может стоит поискать свое место в новом мире?

Даян: Неужели ты права? Так что же делать? Уйти? Оставить страну Ицикам и Шимонам? Ну уж точно не сейчас. Вначале мы закончим это войну, потом ответим за свои ошибки по-полной, а там — посмотрим. Верно?

Стенографистка: Не мне давать вам советы.

Даян: Ты их уже даешь. Вот сейчас ты посоветовала мне, ястребу, стать совсем другой птичкой.

Стенографистка: Я бы не назвала вас ястребом, как не назвала бы исключительно человеком войны, несмотря на все военные заслуги. Мы знаем Даяна, заключающего мир и Даяна возрождающего палестинские территории. А вот Даяна, лавируюшего, Даяна комбинирующего или Даяна маневрирующего мне представить трудно.

Даян: То есть, я способен только на простые решения?

Стенографистка: Скорее на прямолинейные. А это больше не работает.

Даян: Знаешь, а ты молодец, девочка. Было бы у меня оба глаза, да будь я на пару лет помоложе…

Стенографистка: Даже и не пытайтесь, я не собираюсь пополнять вашу коллекцию.

Даян: Вообще-то слухи о моих постельных победах несколько преувеличены, хотя, если честно, я и сам способствовал их распространению.. И все же я предпочитаю, чтобы меня помнили по победам на поле боя. В любом случае, извини старика! Можно я пойду, немного покомандую?

Стенографистка: Свободен! (Даян начинает уходить)…Стоять! (Даян оборачивается) Последний вопрос, если можно? Это правда, что вы получили Героя Советского Союза за освобождение Севастополя?

Даян: Да, все верно. Только не Севастополя, а Киева, и не Героя, а орден Боевого Красного Знамени. И еще одна маленькая деталь, девочка — это всего лишь легенда.

Уходит

Стенографистка: (в зал) Легенда?! А вот про Насера такие легенды почему-то не рассказывают.

Абба Эвен

Улица перед входом в Кирию. По прежнему стоит Женщина. Появляется Абба Эвен.

Женщина: Извините, господин, вы ведь идете туда? Скажите, вы не знаете случайно, когда наши мальчики начнут возвращаться?

Абба: Видите ли, госпожа, война все еще идет и хотя положение на фронтах…

Женщина: Да я совсем не про положение на фронтах, я о моем Эли беспокоюсь. Уже четыре дня прошло, а он не звонит. Я там оставила соседку на телефоне, а сама — сюда.

Абба: Я понимаю, но послушайте…

Женщина: Надо же кого-то ждать, правда? А кого мне еще ждать? Я ведь всю жизнь жду. Старшего сына я назвала Сашей, Сашенькой, как моего брата, но все равно все его звали Алексом. И я училась его ждать, у меня уже начало получаться. Вот только этого Сашеньку у меня забрали. Потом сказали, что это был теракт. А на самом деле его просто-напросто убили.

Абба обнимает Женщину

Абба: Я пойду. Не сердитесь, но меня ждут.

Женщина: Ну конечно же, я понимаю. Я ведь тоже жду.

Абба уходит.

Голда и Абба в коридоре Кирии.

Голда: Послушай Обри, что это ты последнее время все больше помалкиваешь?

Появляется Стенографистка и прислушивается.

Абба: Война, дорогая моя, война! Сейчас разговаривают пушки, а дипломаты молчат.

Голда: Это музы молчат, а не дипломаты. Именно сейчас дипломаты должны сказать свое слово.

Абба: Для этого у тебя есть Диниц, твоя послушная марионетка. Или не твоя, а Киссинджера?

Голда: Да ну тебя! (Стенографистке) Может ты с ним поговоришь? А я пожалуй пойду.

Абба: Ну как, будем говорить или помолчим на брудершафт?

Стенографистка: Пожалуй, вы намолчались за последние дни. Интересно, почему?

Абба: А кому нужны мои слова?

Стенографистка: Вас не слушают!? Вашим мнением пренебрегают!?

Абба: Ну, как сказать…

Стенографистка: Не надо мямлить — это вам не к лицу. Ведь, на самом деле причина совсем не в этом. Верно?

Абба: Продолжайте, пожалуйста. В чем же, по вашему причина моего молчания?

Стенографистка: А вы не обвините меня в энциклопедическом невежестве?

Абба: Приятно, конечно, когда тебя цитируют, но все же, в чем причина?

Стенографистка: Мне кажется, что Аббе Эвену, который был представителем Израиля в ООН было бы что сказать. И послу Израиля в Соединенных Штатах с такой-же фамилией нашлось бы. что заявить. И он прекрасно знает, что его голос будет услышан, несмотря на закулисные интриги и фактическую отставку. Если же он молчит, значит неуверен в себе.

Абба: Полностью уверен в себе только полный идиот.

Стенографистка: Вот этот афоризм я еще не слышала. Я к тому, что вы же убежденный голубь…

Абба: Голубь мира (хихикает). Только изрядно пощипанный.

Стенографистка: В этом то и дело. Тут дело не в отставке и замене на Диница, тут нечто большее, верно?

Абба: Не знаю, не знаю.

Стенографистка: Знаете, или, по крайней мере, догадываетесь. Вы убедились, только еще не готовы признаться себе самому, что мирный подход не работает с нашими соседями. Когда мы идем на уступки, то только теряем, ведь они-то не готовы ни на малейший компромисс. А если мы ведем переговоры с позиции силы, то не добиваемся ничего. И вы опустили руки. Вы не знаете, что вам делать с этим своим голубиным подходом. А по-другому вы не умеете. Пока не умеете.

Абба: И не думаю, что когда-либо смогу.

Стенографистка: Ну почему? Должен же быть какой-нибудь выход!

Абба: Давайте лучше я спрошу вас — почему люди такие оптимисты? Они думают, что все так или иначе решится полюбовно, что переговоры решат все.

Стенографистка: А вы в это не верите?

Абба: Уже нет… Но никому этого не скажу и вам не советую. Скажи я. что мира не будет никогда, и меня, итак изрядно ощипанного голубя, заклюют и птички справа и птички слева. Видите ли, одни думают, что можно добиться результата, если все отдать, а другие предлагают сначала все забрать, а уж потом отдавать. По сути, они мало отличаются друг от друга.

Стенографистка: Мира не будет?!

Абба: Нет, не будет! Наверное будут периоды перемирия ценой очень больших уступок. Быть может даже удастся наладить отношения с одним-двумя, из наших соседей. Но реального мира не будет.

Стенографистка: Но почему?

Абба: Да потому, что недостаточно хотеть мира, хотя и этого я не вижу. Но, что еще важнее, надо уметь жить мирно. А это не так просто: ведь надо научиться строить, кормить, лечить. Нам самим это дается с большим трудом. А нашим соседям или по крайней мере тем из них, кто не сидит на нефти, с их коррупцией и не слишком созидательной ментальностью, это будет ох, как непросто. Можно, конечно, паразитировать на иностранной помощи, но такую помощь дают пострадавшим от военных действий или от стихийных бедствий, но…

Стенографистка: Но не пострадавшим от самих себя.

Абба: Вы меня поняли. Вот поэтому я и молчу. Думаю, что никто больше не услышит моих афоризмов.

Стенографистка: И вы сдались!? Именно сейчас сдались?! Посмотрите вокруг. Наши армии были разбиты, наши линии обороны прорваны, наше контрнаступление захлебнулось! Но страна не сдалась! А вы капитулировали… Трус! Трус!

Стенографистка плачет. Абба, подходит и обнимает ее, или просто кладет руку ей на плечо.

Абба: Ну не надо так. Зачем вы плачете? Я не хотел так резко. Ну, пожалуйста, не надо.

Стенографистка: (вытирая слезы) Опять мямлите.

Абба: Вы же понимаете, мне, по сути, нечего сказать.

Стенографистка: Нечего? Вам? Автору прекрасных книг, лучшему в мире оратору… Вам нечего сказать?

Абба: Но что?

Стенографистка: Да то самое, что вы сказали мне… Что мира не будет, что надо научиться жить без мира. Долбите это как самый тупой кибуцник, доказывайте это как самый красноречивый дипломат, орите на площадях, со страниц газет, на пикниках, в барах за кружкой пива. Только, пожалуйста, не сдавайтесь, прошу вас. А может быть, когда-нибудь, совсем нескоро, осознав, что те две дороги не ведут к миру, люди найдут новую, пока неизвестную нам и мир все же наступит. Но для этого вы должны не молчать.

Абба: Как хорошо вы сейчас сказали. Вот только не уверен, что я подходящий кандидат. Я ведь не уверен…Я не знаю… Да я просто боюсь.

Стенографистка: Не бойтесь! И обязательно попробуйте. И может быть именно вы найдете этот третий путь к миру.

Абба: А мне не надо его искать. Я его и так знаю.

Стенографистка: Говорите же!

Абба: Боюсь разочаровать вас, ведь этот путь так долог, что может потребовать нескольких жизней. Надо всего-лишь воспитать новое поколение, которое будет ценить жизнь, и свою и чужую. Это должно быть поколение, для которого созидать важнее чем разрушать. Мы, евреи, в этом преуспели за две тысячи лет. Теперь очередь наших соседей.

Стенографистка: Что для этого надо?

Абба: Время и деньги.

Стенографистка: Деньги?

Абба: Да, те самые деньги, которые они тратят на оружие и военную пропаганду, можно направить на совсем другое.

Стенографистка: Но они на это никогда не пойдут.

Абба: Их-то как раз можно заставить, нет, не силой, есть и другие способы.

Стенографистка: Постойте, если не они, то кто-же противится…?

Абба: Мы!

Стенографистка: Мы?

Абба: Да, мы, те из нас, кто не готов ждать десятки, сотни лет. Те, кому нужен мир сейчас, сегодня. Многие из них будут до самого конца отрицать очевидное и тупо переть к призрачной цели. Этих не убедишь ничем, ни фактами, ни доказательствами. Воистину, если факты противоречат нашим убеждениям — тем хуже для фактов! И количество трупов по дороге к цели их не остановит — неважно кто и неважно сколько. Мир! Мир! Мир любой ценой! Среди них есть и более вменяемые, но и этим застилает разум призрачная перспектива немедленного мира. Эти-то в конце концов поймут, ну, увы, нескоро, очень нескоро. Ох, как бы не было поздно.

Стенографистка: Мне страшно. Я сейчас опять заплачу.

Абба: Не надо. Это будет несправедливо по отношению ко мне. Мне ведь тоже хочется заплакать, а я не умею.

Стенографистка: Это нетрудно. Вы научитесь.

Голда Меир

Улица перед входом в Кирию. По прежнему стоит Женщина. Появляется Голда Меир.

Женщина: Простите меня пожалуйста, я плохо вижу, но вы ведь идете туда, правда? Наверное вы все знаете?

Голда: Пожалуй я немного в курсе — мы их тесним на обоих фронтах. Наступление развивается успешно.

Женщина: Спасибо, конечно, но я не об этом. Мне бы знать, когда мой Эли сможет позвонить. Ведь с самого того дня, как началось, ни звонка, ни весточки — ничего. Как вы думаете, он вернется?

Голда: Вернется, обязательно вернется.

Женщина: Вы знаете, наши дети поступают так великодушно, не оставляя нам выбора. Только представьте себе, что нам пришлось бы решать, отправлять их на войну или нет. Я бы не пережила такой ужас. А мой Эли просто взял свой вещмешок, сказал"до свиданья, мама"и ушел. Ну а я осталась ждать. Ведь мы умеем ждать, верно?

Голда: Верно. Мы научились ждать

Женщина: Ну, идите, идите, не надо вам тратить время на глупую старуху.

Голда целует ее и уходит.

Женщина: А я здесь подожду.

Голда уходит

Действие продолжается в Кирие. Входят Голда и Стенографистка

Голда: Покурим? Говорят, я всегда прикуриваю одну от другой. Это наглая ложь и инсинуации, так бывает далеко не всегда. Но что с тобой происходит последнее время, дорогая? О тебе очень тепло отзываются наши министры. Ты говоришь им комплименты?

Стенографистка: Вовсе нет, я их ругаю.

Голда: Тоже нужное дело. Хотя и не всем нравится.

Стенографистка: Это смотря кто ругает. Я им не начальник, точнее, не начальница, не газетный репортер, не политический противник. От меня они согласны услышать такое, на что другим не позволят и намекнуть. К тому же, все это происходит без протокола.

Голда: Не хочешь поругать и меня тоже? И тоже без протокола.

Стенографистка: Вам это надо?

Голда: Ты же видела меня в первые часы войны. Не самое приятное зрелище, ты не представляешь как мне самой было противно от этой своей слабости, от липкого, мерзкого страха. Хорошо еще, что ты нас быстро построила в три ряда (Стенографистка смотрит недоуменно)… Ну, я имею в виду то как ты нас приструнила. Что же с нами тогда произошло? Это.. это… Не знаю… Как будто мир обрушился.

Стенографистка: Закончится война, уволюсь и пойду учиться на психотерапевта.

Голда: Больше ничего не скажешь?

Стенографистка: Вот вы сказали: "Мир обрушился"? Какой мир?

Голда: То-есть, что значит"какой"?

Стенографистка: Чей мир обрушился? Ваш внутренний мир?

Голда: (неуверенно) Наверное — он.

Стенографистка: А какой этот мир? Мир в котором министр обороны мудр и предусмотрителен? В котором начальник генштаба профессионален, а разведка докладывает точно? Оказывается, все не совсем так.

Голда: Совсем не так, я бы сказала.

Стенографистка: Как случилось так, что высший офицер докладывает не то что есть, а то что его боссу хотелось бы услышать? Как случилось, что министры не всегда заботятся о стране, но иногда, совсем иногда, о своем кресле. Как случилось, что подхалимы вытесняют профессионалов?

Голда: Прогнило что-то в Датском Королевстве.

Стенографистка: Прогнило и воняет. Но ведь так было всегда, верно? Политика — это то еще болото. Что же изменилось?

Голда: Просто дерьма стало больше, многовато его стало. Может больны не отдельные люди? Может быть больна система?

Стенографистка: Уважаемая госпожа Премьер! Да не разочаровались ли вы ненароком в социалистических идеалах?

Голда молчит.

Стенографистка: Так вот оно что! И что теперь?

Голда: Я же ничего не сказала.

Стенографистка: Ваше молчание достаточно красноречиво.

Голда: Не знаю, может быть, все зависит от народа? Одним подходит социализм, а другим — нет. И то, что работает в Швеции, оборачивается фарсом в Советском Союзе. Вот на Дальнем Востоке, посмотри, что капитализм, что социализм, а ковырни поглубже — увидишь один и тот-же феодальный уклад. И ведь живут и довольны. Может быть нам, евреям, тесно в прокрустовом ложе социализма. А теперь эта теснота обошлась стране в тысячи жизней.

Стенографистка: Вы чувствуете свою вину?

Голда: А ты как думаешь? Это жжет, это свербит, это невыносимая боль, которая разрывает тебя на части, как раковая опухоль.

Стенографистка: Не надо!

Голда: Надо! Надо все время об этом думать! Надо не спать и думать, думать, что ты сделала не так, не додумала, где ошиблась! Каким подлецом надо быть, чтобы не чувствовать эту боль. И Моше так чувствует и Дадо тоже. Но они мужчины и им легче.

Стенографистка: Не легче! Просто они лучше умеют скрывать свои чувства.

Голда: Может быть. Может быть.

Стенографистка: Что же произошло?

Голда: Не знаю. Может быть, власть развращает? Даже не развращает, а туманит разум. Ты уверена, что поступаешь так, как надо стране, народу…

Стенографистка: А поступаешь так, как надо тебе.

Голда: Молчи! Не смей!

Обе молчат

Голда: Хорошо Старику, тот нашел силы уйти вовремя. Но ведь я же хотела как лучше! Как лучше! Я отказалась от всего личного! Я забросила детей! Я забыла, что я мать, бабушка. Я отдала себя стране целиком, а теперь она больше не нуждается во мне. Теперь я всего лишь помеха, всего лишь старуха, пославшая детей не смерть!

Садится и сидит закрыв лицо руками.

Стенографистка: Не надо так терзать себя, не надо. Вы выстояли, справились!

Голда: Это они выстояли, наши дети!.

Стенографистка: Это мы все выстояли.

Голда: Только бы побыстрее все это закончилось. А потом…

Стенографистка: Вы уйдете?

Голда: Да… Я приму на себя все, что на меня навесят. Наверное справедливо навесят. И, поверь мне, я не буду сражаться за себя. Уйду. Уйду. Скорее бы закончилась война. Просто нету сил.

Врывается Абба.

Абба: Вы уже знаете? Слышали? Арик форсировал Суэц!

Бен-Гурион

Улица перед входом в Кирию. По прежнему стоит Женщина. Появляется Бен-Гурион.

Женщина: Простите, вы наверное, кто-то из наших лидеров? Я совсем стала плохо видеть.

Бен-Гурион: Нет, я не из них. Уже нет.

Женщина: Как жаль, а мне так хотелось знать, когда вернется мой Эли. Он у меня младший, а старшая была Шуля, но ее больше нет. Я ей говорю, доченька. не женское это дело ковырять соль лопатой на Заводах Мертвого Моря. А она только рассмеялась и говорит: а вот посмотрим мама. И вы знаете, у нее все стало получаться! Она даже стала бригадиром, или как это у них называется? И все было хорошо, пока на них не напали фидаины. Конечно, их потом догнали, а вот Шуленьку мою не вернули. И что мне с того, что сожгли их деревню. Верно?

Бен-Гурион: Наверное, вы правы.

Женщина: Вот и Рувен — это муж мой, тоже так говорил. А Рувен.. Я еще так радовалась, что его призвали на флот. Ведь наши моряки никогда раньше не участвовали в боях. Вы наверное знаете про этот наш корабль, он еще назывался"Эйлат"?.

Бен-Гурион: Знаю, конечно знаю. Очень прошу меня простить, но меня ждут там. Извините.

Бен-Гурион уходит.

Действие продолжается в Кирие. Стенографистка, Голда, Даян.

Стенографистка: Госпожа премьер, к нам посетитель.

Голда: Я же велела никого не пускать!

Стенографистка наклоняется к ней и говорит что-то на ухо.

Голда: Старик!? Зачем? Он же болен. (после паузы) Впустите его.

Даян: Зря, ничего нужного он уже не скажет.

Голда: Это нужно не нам, а ему. Впустите!

Стенографистка уходит. Входит Бен-Гурион.

Бен-Гурион: Здорово, предатели.

Голда: Давид, что с тобой?

Даян: Старик спятил!

Бен-Гурион: Еще нет, не надейся. Я пока еще в состоянии сопоставить пару очевидных фактов. И что-то мне не верится, что это нападение было для вас обоих неожиданностью!

Голда: Как это?

Даян: Ты о чем?

Бен-Гурион: А что это ты так испугался, Мойша?

Даян: Не называй меня так, я — Моше.

Бен-Гурион: Это когда ты сражался с вишистами, ты был Моше. И когда оборонял Дганию ты тоже был Моше. И еще много, много раз ты был Моше. Но сейчас ты — маленький, испуганный галутный еврей Мойша, несмотря на то, что родился в кибуце. И твоя повязка тебе сейчас не придает мужественности, Мойша Кутузов.

Голда: У Кутузова была повязка на другом глазу.

Даян: Кто такой Кутузов?

Голда: Ты болен, Старик.

Бен-Гурион: Это страна больна, а я просто умираю. Но сегодня я еще жив и сегодня я хочу посмотреть вам в глаза и спросить"почему?"

Даян: (после паузы) Да потому, что так было надо для страны!

Бен-Гурион: Вот сейчас ты стал похож на Моше, да и повязка тебе к лицу. Только мне был много ближе испуганный галутный Мойша. Он бы не подставил страну под удар, а ты подставил. И как, доволен?

Даян: Я был убежден, что мы справимся малой кровью.

Бен-Гурион: Ты ошибся. И эта кровь на тебе (Голде) и на тебе. Впрочем, вы это прекрасно понимаете и вы еще способны сами себя судить. Только построже, построже! Но все-же ответьте — почему?

Голда: Да потому, что начни мы первыми, нанеси мы упреждающий удар, на нас бы обрушился гнев держав. И Америка была бы в первых рядах. Киссинджер нас предупреждал напрямую.

Бен-Гурион: Когда это мы оглядывались на державы?

Голда: Да всегда, просто ты не хотел этого замечать.

Бен-Гурион: И ты полагаешь, что наше непротивление, наша подставленная щека принесет нам дивиденды?

Голда: Я в этом уверена!

Бен-Гурион: А я убежден в обратном. В 67-м мы напали первыми. Правда, Насер закрыл проливы, но кого волнует казус белли когда речь идет об евреях. И все кричали об агрессии, об ничем не спровоцированном нападении, как бы смешно это не звучало после речей Насера. А что в итоге? Нас стали уважать….

Даян: Нас стали бояться!

Бен-Гурион: На Ближнем Востоке это то же самое, мне ли тебе объяснять? Наши акции только поднялись, потому что все любят победителей.

Даян: Мы победим и в этой войне — слушай радио.

Бен-Гурион: О, да! В военном плане — мы победим. Но поверьте старому человеку, на нас еще навесят всех собак вопреки всякой логике. И сделают это потому, что мы прогнулись под Киссинджера, прогнулись под Москву, прогнулись под Садата. Особенно под Садата. Вот этот-то получит все дивиденды, ведь свое он уже урвал.

Даян: Что он урвал, что? Арик в 120-ти километрах от Каира!

Бен-Гурион: А Садату плевать!

Даян: Ты знаешь, что их потери в десять раз больше наших?

Бен-Гурион: А Садату плевать!

Даян: Мы взяли в плен тысячи египтян.

Бен-Гурион: А Садату плевать! Зато они взяли десяток наших и это их победа. А на своих они все плевать хотели! И знаете, что самое главное? Теперь они знают. что на нас можно давить и они знают как давить и они таки будут давить!

Голда: Скажи ему, Моше, что же ты молчишь!

Даян: Я промолчу, пусть Премьер скажет.

Стенографистка: Давайте лучше я скажу.

Голда: Ты? А что — говори. Ты последнее время изрекаешь истины. Правда опасное это дело.

Стенографистка: Я знаю.

Бен-Гурион: Ну-ка, послушаем глас народа.

Стенографистка: Этот глас вам может не понравиться.

Бен-Гурион: Неважно, мне последнее время многое не нравится. Наверное это старческое, или даже предсмертное. Ну давай, говори.

Стенографистка: И скажу, только потом не жалуйтесь. Вот вы тут обличали Премьера и Министра. А ведь они оба ваши ученики. Да, да, они не сделали ничего такого, что противоречит вашим собственным убеждениям.

Бен-Гурион: Моим? Разве я делал что-нибудь тайком от народа и от страны?

Стенографистка: А кто сказал: “Не важно, что хочет народ — важно, что нужно народу”? Ваши бывшие соратники оказались хорошими учениками.

Бен-Гурион: Постой, но иногда это бывает необходимо. Порой народ надо направить.

Стенографистка: Допускаю, что в этом был смысл раньше, когда наше общество бы незрелым. Но сейчас народ уже не тот, да и вы не те.

Бен-Гурион: Я-то точно не тот, что раньше. Предположим, однако, что ты права. Хорошо, тогда мы уйдем и освободим место тем, кто лучше нас, современней, демократичней, наконец.

Даян: Говори за себя, Старик. Меня еще рано списывать.

Бен-Гурион: А тебя и не спросят. Мне вот хватило смелости уйти раньше, чем вы меня об этом вежливо попросили.

Стенографистка: Интересно, подумали ли вы о том кто придет вместо вас? Ну-ка скажите, кого бы вы хотели видеть во главе государства?

Бен-Гурион: Думаю, с этим-то проблем не будет. Возможно, Шимон. Хотя…

Стенографистка: Вот именно! И это результат вашего авторитарного правления.

Голда: Врешь, у нас демократия!

Стенографистка: Обертка, не более! А у руля стоят сильные и харизматичные люди… истинные гиганты. Мы все перед ними… перед вами… преклоняемся. Вот только одна маленькая проблема. Гигантам свойственно остальных подминать под себя. Иногда они этого даже сами не замечают. В результате личности такого-же калибра просто не выживают, а остаются либо серости, либо приспособленцы и карьеристы.

Даян: Ну ты, дочка, загнула!

Стенографистка: Возможно, я немного преувеличила.

Даян: Хотя, с другой стороны… Впрочем, неважно.

Бен-Гурион: Не знаю, не знаю. Я никогда не рассматривал ситуацию с этой стороны. Что же это получается: отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина? (опускается на стул) Не понимаю. Ничего не понимаю. Наверно я слишком долго живу. Простите старика… Я просто устал, слишком устал. И

уже совсем ничего не соображаю. Скажите же мне, ради бога, что происходит?

Стенографистка: Похоже, заканчивается эпоха.

Бен-Гурион: И похоже, вместе со мной.

Эпилог

Голда, Бен-Гурион, Даян, Абба. Входит Стенографистка.

Стенографистка: Госпожа премьер.

Голда: Да?

Стенографистка: Вот. Список.

Голда: Список? Какой список? Ах, да! Давай его сюда. (Стенографистка передает список). Сколько?

Стенографистка: Еще триста пятьдесят четыре.

Голда: Спасибо, Можешь идти.

Стенографистка: Извините, можно узнать, что вы будете с ним делать.

Бен-Гурион: Она будет его читать! Вслух! От первого имени и до последнего.

Голда: Прочитай сам. Ну пожалуйста!

Бен-Гурион: Я плохо вижу.

Голда: Может Моше прочтет?

Даян: Ты премьер — тебе и читать

Абба: Читай — не тяни.

Голда: Ладно. (Стенографистке) Ты можешь идти.

Стенографистка: Можно я останусь?

Голда: Зачем тебе это?

Пауза

Даян: Ее брат сейчас на Синае.

Бен-Гурион: Или в этом списке. Извини, девочка. Ты его просмотрела?

Стенографистка: Я боюсь.

Бен-Гурион: Читай, Голда. Видишь — тебя ждут.

Голда: (смотрит в список) Тут все по алфавиту. Ну зачем же так?

Дальнейшего нам не слышно. Голос за сценой читает стихи. В это время: Бех-Гурион сидит, устало опустив голову, Даян стоит неподвижно, с какого-то момента отдавая честь, Абба сидит задумчиво, Стенографистка сидит закрыв лицо рукам. Периодически сквозь стихи слышен голос Голды..

Голда: (читает) Абрамзон Давид… Альфаси Менахем..

Песня: Ты помнишь как обрушилась война?

Когда ушли от нас отцы и деды

И те что не увидели победы

Оставили в наследство имена.

Голда: (читает) Мошкович Гади… Мизрахи Шмуэль

Песня: Они погибли на войне, а тут

Остались только имена и лица

Ты можешь умолять или молиться

Но все равно обратно не придут

Голда: (читает) Познански Ицхак… Портнов Амихай

Песня: Ни завтра ни сегодня не придут

Не подойдут тихонько к изголовью

И песню колыбельную с любовью

Тебе на сон грядущий не споют

Голда: (читает) Клебанов Борис… Резник Михаэль

Песня: Мы тоже этих песен не поем

Лишь имена в молитвах произносим

И больше никого уже не спросим

Что в имени тебе моем?

Голда: (читает) Шиманович Зальман… Шитрит Эзра

Улица перед входом в Кирию. По прежнему стоит Женщина. Женщина обращается к залу.

Женщина: Извините меня, пожалуйста, вы не видели моего Эли? Он ушел так неожиданно, что я не успела сложить ему теплый шарф. А ведь в этом году такие ранние холода! Ах, эти дети, они такие беззаботные. Ну ничего, на то и мама, чтобы позаботиться. Вот он, этот шарф, я взяла его на всякий случай. Если увидите моего Эли, передайте пожалуйста, что мама его ждет. Но только пусть, ради бога, не торопится. Я подожду.