Часовщик. Сборник рассказов

Марк Полещук

«Часовщик» – первый сборник рассказов писателя Марка Полещука. Автор размышляет на темы любви, времени и предопределённости судьбы. Можно ли, зная будущее, избежать своей участи? Защититься от происков чудовищных созданий? Совладать с самим временем? Приключения и происшествия, случаи и случайности густой кровью наполняют эти истории, в каждой из которых человеческое встречается с неведомым.

ДИЛЕТАНТ

Филипп просыпается в больнице.

Тошнота подкатывает к горлу. Выплёскивается наружу. Филипп успевает свеситься с края койки. Содержимое желудка растекается дурно пахнущей лужей на полу.

Кто-то зовёт медсестру. Филипп не узнаёт голос, да ему и не хочется. Стоит открыть глаза — мир начинает двоиться, в горле клокочет новая волна. Кислый запах рвоты смешивается с дезинфицирующим раствором. Тряпка елозит по полу с едва слышным скрипом.

— Очухался? — спрашивает медсестра. — Очухался, и ладно. Нагадил, конечно, но главное — очухался. Сейчас доктор придёт.

Филипп лежит с закрытыми глазами и пытается понять, что происходит. Почему он в больнице? Как он здесь оказался? Тошнит и двоится в глазах. Сотрясение?

«Откуда? Где я вчера был?».

Филипп пытается вспомнить, представляет память тропинкой и делает шаг назад. Белое поле, насколько хватает глаз. Крошечная точка на горизонте.

Вот он сидит на паре в университете. Накрапывает дождь, и оконное стекло покрыто сеткой крошечных капель. Преподаватель рассказывает о поэзии Серебряного века. Филипп сидит рядом с Адой. Они держатся за руки под партой. Её ладонь такая горячая, что впору заподозрить грипп или лихорадку. Она сосредоточенно слушает лектора и пишет тугим, мелким почерком конспект. Филипп бросил свой на середине предложения. Перепишет когда-нибудь ближе к сессии. Сейчас он любуется Адой.

Её лицо будто в тумане. Отдельные черты вспоминаются легко: волосы длинные, светлые, слегка темнее у корней — не успела подкрасить. Скулы высокие и острые настолько, что порезаться можно. Глаза карие, зеленеющие, когда она думает о нём или о тех местах, где хочет побывать. Всё это воздухом соединено вместе. Нос? Губы? Подбородок и шея? Какая она целиком?!

— Очнулись наконец-то? — голос возникает с той же стороны, с которой говорила медсестра. — А мы уже волноваться начали.

— Сколь… — горло сухое, слова не даются, — сколько я тут?

Шорох бумаги, металлический скрежет.

— Двое суток. И всё без сознания. Неплохо, учитывая операцию.

— Операцию?

— Как себя чувствуете?

— Тошнит, — Филипп сглатывает. — В глазах двоится.

— Да, более-менее ожидаемо. Сейчас вам принесут средство от тошноты, и, как только оно подействует, мы поговорим.

— Подождите, — Филипп слепо вскидывает руку, хватается за что-то мягкое и тонкое.

— Я не ухожу. Если хотите, могу рассказать всё сейчас.

— Да, пожалуйста.

— Хорошо, одну секунду.

Большие ладони мягко, но настойчиво освобождают полу белого халата от цепких пальцев больного. Шаги в сторону двери. Скрип. Тихий голос отдаёт распоряжения. Опять скрип и шаги.

— Вы не против, я присяду.

— Конечно.

Скрежет ножек по кафелю. Приглушённое кряхтение. Филиппу очень хочется открыть глаза и взглянуть на доктора, но он боится приступа. Одно дело — блевать в одиночестве, совсем другое — под чьим-то взглядом. Пусть даже и врача.

— Для начала, зовут меня Игорь Лаврентьевич Сумах. Я ваш лечащий врач.

— Филипп Львович, — горло всё ещё саднит. — Трианов.

— Приятно познакомиться. Что последнее вы помните?

— Университет. Лекция по Серебряному веку, дождь…

— Так, полная потеря памяти о сутках до травмы. Что-нибудь из лекции помните?

— Нет. Я её не слушал почти.

— Хорошо. Хорошо…

— Вы говорили… операция?

— Филипп Львович, вы поступили к нам в отделение трое суток назад без пятнадцати десять вечера с травмами головы, рук, рёбер и ног. Как рассказала девушка, Лисовецкая Ада Михайловна, на вас напали несколько молодых людей. Вы самоотверженно задержали подонков, дав девушке сбежать. Она вызвала полицию и скорую. Не знаю, задержали их или нет, а вот вас доставили к нам. МРТ показал сильное повреждение гиппокампа и скопление крови в основании черепа. Операция прошла успешно. Среди возможных побочных эффектов — нарушение памяти. Главное, что удалось стабилизировать и восстановить протоки, насытить мозг кислородом, так что у вас сохранится как кратковременная, так и долговременная память.

Большую часть слов Филипп не понимает. Звуки складываются в слова, но с ними ничего не ассоциируется, знание не всплывает из глубин мозга. Это пугает. Он тут же сообщает о своих страхах Игорю Лаврентьевичу.

— Последствия травмы. Временное нарушение обмена сигналами между гиппокампом и височной долей мозга может привести к искажению или потере какой-либо информации. Большая её часть восстановится сама. Остальное придётся «узнать» заново.

Парень кивает, всё ещё не открывая глаз. Кто-то стучится в палату, доктор приглашает войти. Медсестра с лекарствами. Кругляшки — от тошноты, выпуклые овалы — от головокружения.

— Капсула — новый препарат. Все исследования пройдены, но сегодня его предлагают только передовые клиники вроде нашей. Вам повезло: лекарство идеально подходит как раз к вашему случаю.

— Что оно делает?

— Активирует ряд нейромедиаторов, которые отвечают за регенеративные способности организма в целом и мозга в частности. Для вас это означает ускоренное восстановление: один месяц против трёх. Если в течение недели не возникнет осложнений, выпишем вас домой.

— А мои родители? Ада?

— Приезжают каждый день. Сегодня они почти два часа провели у вашей постели. Я отправил их домой, но сейчас им уже сообщили, что вы пришли в себя. Так что ждите завтра гостей! Ну как, полегчало?

Филипп открывает глаза. Копии предметов блекнут. Комок в горле рассасывается. Парень смотрит на доктора. Высокий крепкий мужчина с тяжёлым лицом бандита. Левую бровь пересекает небольшой шрам. Под серыми, неожиданно добрыми глазами залегли глубокие тени.

— А вы как?

— Вы об этом? — Игорь Лаврентьевич описывает указательным пальцем овал перед лицом. — Это работа. Отдыхайте. Проведаю вас утром. Медсестра возьмёт кровь и мочу на анализы. Уверен, всё будет хорошо.

Доктор протягивает руку, и Филипп слабо пожимает её. Когда за дверью стихают шаги, парень переворачивается на левый бок. Всё тело — большая непослушная кукла.

«Трое суток».

За строгими белыми занавесками разлился вечерний сумрак. Жёлтый свет фонарей не тревожит пациентов, глухой шум остаётся за окном. Только хмурое питерское небо и украдкой выглядывающая из-за облаков луна нет-нет да посматривают через крошечную щель в шторах.

Филиппа клонит в сон. Соскользнув в темноту, он даёт повреждённому мозгу отдохнуть.

>>>

Выздоровление действительно идёт быстро, как Игорь Лаврентьевич и обещал. Утром следующего дня Филиппу уже намного лучше, от вчерашних тошноты и двоения в глазах не остаётся и следа. Воспоминание об университете дорисовывает само себя: возвращается из небытия и окончание лекции, и образ Ады. Слова и их значения вновь опутаны паутиной смысла.

Около двух часов дня приходят родители. Мама тихо плачет от радости. Отец держится, но по улыбке и глазам видно облегчение и пережитая тревога. Разговор выходит однобоким. Филипп слушает, редко-редко кивает и отвечает на вопросы. Он не помнит ни драки, ни лиц напавших. «Мам, ничего страшного, всё же нормально».

В палату входит Ада.

Оказалось, что переживания сблизили её и родителей Филиппа. Он, почему-то боялся их знакомить. Не то чтобы мать с отцом выдвигали особые требования, а всё же кто знает, какой они видят спутницу своего сына? Сердце Филиппа теплеет от того, с каким вниманием отец относится к Аде, как мама легко приобнимает её и подводит к кровати.

— Как ты здесь? — спрашивает Ада. В её глазах стоят слёзы.

— Всё хорошо, — отвечает Филипп, берёт её за руку. Ладонь девушки настолько горячая, что впору заподозрить грипп или лихорадку.

— Болеешь, что ли?

— Немного.

— Оставайся здесь. Врач хороший.

Смеются, хотя шутка плохая. Напряжение уходит, и всё становится светлым и лёгким. Входит Игорь Лаврентьевич, сердечно приветствует семейство. Предлагает родителям отойти, чтобы что-то обсудить. Филипп машет им рукой, мол, всё в порядке, идите. Хочется побыть с Адой наедине.

— Ты… ты очень смелый, — говорит она. — Я испугалась. Думала, они тебя…

— Хэй, да ты не видела, как я их отделал, — говорит Филипп и тянет девушку к себе. От неё пахнет зелёным чаем и миндалём. Она поддаётся и мягко приземляется на постель.

— С тобой точно всё хорошо? — спрашивает Ада.

— Пока нет, — отвечает Филипп. — Но скоро будет.

Девушка смотрит ему в глаза: всего несколько минут, а кажется, что проносятся десятилетия. Вот она старая, с морщинами, но главное остаётся при ней, то, что делает её красивой, — уверенность в себе, игривость, наблюдательность и цепкий ум. Это видно в глубине зрачков. Но причёска меняется, выцветают глаза.

Филипп не отшатывается только потому, что резкие движения ему пока не даются.

— Флиппер?!

Иногда она зовёт его так в честь дельфина из мультфильма. С чего всё началось, Филипп не помнит. Стоит слову прозвучать — морок рассеивается. Он снова смотрит в молодое лицо Ады.

— Лопака! — отзывается Филипп. Приоткрывается дверь, но никто не входит. Через пару секунд дверь закрывается.

— Тебя будто кто-то напугал.

— Просто закололо. Вот здесь. — Филипп показывает на случайно выбранное место повыше живота. — Но уже прошло.

— Я скажу врачу.

— Да зачем? Чтобы меня тут целый год продержали? Всё нормально, просто организм приходит в себя. Столько валялся без дела!

В дверь стучат.

Ада вскакивает с кровати и встаёт рядом.

— Входите!

Возвращаются родители и Игорь Лаврентьевич. Отец с матерью выглядят чуть встревоженными, но довольными.

— В пятницу, думаю, можно будет вас выписывать, Филипп Львович. Анализы очень хорошие, можно сказать, феноменальные. Завтра ещё раз сделаем МРТ.

Игорь Лаврентьевич подмигивает. Новость чудесная, и все радуются. Филипп уже представляет, как вернётся домой к графическому планшету и альбомам. Пальцы пока слушаются плохо, но сила в них уже вернулась, так что дело за малым. Он скучал по родителям и Аде, но, увидев их, заскучал по большой своей страсти — рисованию.

В среду Филипп уже осторожно расхаживает по палате, а в четверг неторопливо, но сам доходит до туалета, кабинета врача и обратно. Аппетит у него отменный, и единственное, что гложет парня, — скука. Читать ему запрещают, альбомы и карандаши тащить в больницу на пару дней нет никакого смысла, слушать музыку надоело. Целыми днями он находится в палате, смотрит в окно и считает вяло текущие секунды.

Контрольные анализы радуют докторов. К десяти утра пятницы приезжают родители. Филипп и мама остаются в палате, отец подписывает документы на выписку. Парень уже переоделся, готов идти в питерскую слякоть, ветродуй и холод, стоять в пробке, слушать какофонию звуков большого города, смотреть на толпы интересных и не очень людей. Заглядывает Игорь Лаврентьевич, говорит пару формальных слов, но они приятно ложатся на антураж выписки, потому не кажутся фальшивыми. В коридоре переминается с ноги на ногу отец, сжимая в руках пакет с лекарствами.

— Жду вас в понедельник, — прощается доктор и стремительным шагом уносится вглубь больницы. Филипп с родителями спускаются молча, и молчать так же приятно, как и касаться друг друга, ощущать живое тепло рядом. Юноше очень нравится ходить, просто переставлять ноги. Такая банальная вещь, а без неё мир совсем не тот.

Машина; ухабистые дороги; пробки; забитый автомобилями двор, в котором отец мастерски пристраивается в свободный закуток; запахи жареного лука, мяса и сигарет в парадном; громыхающий лифт, звон ключей в замочной скважине.

— Ада приедет после университета, — почему-то шепчет мама на ухо Филиппу. Тот удивлён, корчит в ответ рожу. Неловко разувается — мелкую моторику восстанавливать ещё несколько месяцев — и тут же направляется в свою комнату. Ему кажется, что он пропадал где-то несколько лет, хотя ничего не изменилось. Кровать в углу, книжные полки во всю стену, письменный стол у окна. Графический планшет перед староватым, но ещё не отжившим своё компьютером блестит новизной. Филипп купил его как раз накануне происшествия, даже не успел опробовать.

— Полежишь, или пойдём кушать?

— Давайте Аду дождёмся. Я пока тут. Спасибо, мам.

Она кивает и выходит. Филипп подходит к столу, садится в кресло. Пальцы дрожат. Глазами он находит карандаш, но не торопится его брать. Что-то внутри бунтует. Нет… боится. Филипп размышляет, гипнотизируя карандаш.

«Не попробуешь, не узнаешь».

Пальцы движутся далеко не так ловко, как он привык, но тело карандаша замирает в ладони. Филипп берёт один из альбомов, открывает на чистой странице.

«Пусть будет груша».

Образ пузатого фрукта возникает сам собой: неоднородная кожица — от бледно-жёлтого к зеленоватому — покрыта бледными крапинками. Лежит на боку.

Первая неуверенная линия. Слишком криво.

«Может, начать сначала?»

Прямая линия. Вполне ровная. Ещё одна под ней. Ещё. Филипп увеличивает скорость, упражнение получается, и на его губах играет улыбка. Без передышки он возвращается к груше. Рисует быстро, не думая. Фрукт получается на совсем реалистичным, но Филипп не претендует на лавры реалиста. Некоторые друзья говорят, что у него «свой стиль». Смотря на грушу, парень понимает, что может рисовать. Навык не исчез. Умение и страсть с ним.

«Слава богу».

В прихожей голосит домофон. Ада. Филипп бросает карандаш в подставку, закрывает альбом и для верности сверху кладёт скетчбук. Он не хочет показывать эту страницу. Надо будет её потом вырвать.

— Фил, дверь, — это отец, проходя в сторону кухни.

— Иду!

>>>

Видения настигают его спустя пару дней после возвращения из больницы.

Филипп восстанавливает распорядок дня: ранний подъём, завтрак, рисование, обед, прогулка или продолжение рисования, ужин. Вот и этим утром, отключив будильник и добравшись до ванной, он не глядя хватает щётку из серого стаканчика; Филипп не здесь. Он погружен в себя: рассуждает о начатом давно, но так и не законченном рисунке.

Высокая, нечеловечески вытянутая фигура с тонкими руками и ногами, одетая в белый балахон. Лицо скрыто в тени капюшона. Главная загвоздка — фон. Он никак не желает рождаться, а идеи, которые приходят Филиппу в голову, кажутся притянутыми за уши.

«Может, густой лес? Банально. Холмы… серые, мёртвые, — думает он. — Или развалины дамбы с пересохшим озером».

Мысленно накладывая один фон за другим, юноша отметает варианты. Нужно что-то простое. Но с подтекстом.

С кухни доносится грохот.

Филипп поднимает глаза и фокусируется на отражении в зеркале.

Он. Сильно постаревший. Череп гол и покрыт неровными пигментными пятнами: будто ребёнок хотел нарисовать континенты, но бросил рисунок, не закончив. Веки наползли на глаза, а брови разрослись и пучками торчат вперёд. Нос стал шире, ноздри — настоящие пещеры. Уголки губ вытянулись вниз. Седая-седая борода, большая и лохматая. Лакуны зрачков пылают огнём. На руках бледные следы плохо отмытой краски. И морщины. Целые легионы морщин. Словно когда-то в этом старике человека было больше, но его потихоньку высосали, а кокон обвис.

Видение всё длится. Филипп не может отвести взгляд. Входит мама, легонько отталкивает его в сторону.

— Не лей зря воду, — говорит она. Парень моргает, и наваждение пропадает. Молодой Филипп в отражении завороженно смотрит сам на себя. Его мама трясёт бело-оранжевый баллончик. Через пару секунд струя белой пены покрывает начавшую краснеть кожу.

— Что у тебя с рукой?

— Да я что-то задумалась! Кипяток сливать начала, а руку не убрала.

Филипп удивляется: он слышал грохот, но не крик боли. Мысли догоняют воспоминания. Его мама никогда не кричит. Однажды, лет в шестнадцать, он спросил у неё, почему она никогда не реагирует на боль. Ответ был спокойным и холодным — так научили.

— Может, принести чего?

— Я же просила «ИРЖ» принести. Не слышал?

Тревога в глазах. Каждый раз, стоит Филиппу дольше прежнего задуматься над ответом или позабыть слово, она тут же появляется в маминых глазах, да и в отцовских тоже. Только Ада будто бы этого не замечает и терпеливо ждёт, когда прокрутятся повреждённые шестерёнки в голове Филиппа.

— Нет. Прости, я тоже задумался. Не знаю, как закончить рисунок.

— Ой, нашёл проблему! Лучше подумай, как экзамены сдавать будешь.

— Мам…

— Ну ладно. Пойдём завтракать.

Филипп остаётся один. Взгляд скользит к зеркалу, но оно исправно показывает молодого худощавого парня восемнадцати лет.

«Это был я?» — думает он. Отражение повторяет тревогу в глазах и пульсацию вены на виске.

«Странно».

>>>

После завтрака видения становятся навязчивыми.

«Пройдусь, забегу в магазин, потом посижу над рисунком. Может, придумаю что-нибудь», — думает Филипп по пути в свою комнату. Открыв шкаф, он замирает.

Вся одежда, висящая на плечиках и аккуратно сложенная в стопки на полках, преобразилась. Исчезли любимые футболки и рубашки, штаны и брюки. На месте остался только свитер крупной вязки, но выглядит он сильно поношенным. Рядом с ним почему-то стопка чёрных и бежевых бадлонов. Филипп не носит такое. На плечиках две рубашки светло-серого и кремового оттенков, спортивный пиджак, клетчатый костюм, сшитый на заказ, тёплая жилетка и огромная кофта из флиса с воротником под горло. Висят на вешалке для штанов широкие, классические голубые джинсы, брюки свободного покроя шоколадного цвета и ещё одни чёрные джинсы.

Не веря своим глазам, Филипп тянется к стопке бадлонов. Пальцы натыкаются на знакомую ткань и шероховатый принт. Медленно вытащив из шкафа бадлон, он разворачивает его и видит в руках свою футболку с оскалившимся Микки Маусом.

«Бред».

Содержимое шкафа, мигнув, словно непрогрузившееся видео, приходит в норму.

Филипп прислушивается к своим ощущениям, но всё в порядке: в ушах нет звона или гула, голова не болит. Мысли текут свободно. Он легко вспоминает имена близких друзей и первые десять композиций в плеере.

«Почему… Что происходит?»

Филипп быстро одевается, бросает телефон и наушники в карман. Стоит ему выйти в коридор, как квартира преображается. По левую руку всё остаётся неизменным, но по правую исчезают обои, вместо них на стену волнами нанесена штукатурка. Будто застывшая водная гладь в пасмурный день. Кусок потолка побелел, в нём появилась ниша, из которой льётся приятный тёплый свет.

Стараясь не обращать внимания на глюк, Филипп выходит в прихожую. Иллюзия медленно растворяется. Сев на пуфик, юноша потирает виски. Видения приходят и уходят. Зеркало в прихожей отражает сначала крепкого старика в серо-коричневом балахоне, затем его — напуганного и взъерошенного Филиппа.

— Телефон взял? — спрашивает мама, выходя из комнаты.

— Конечно.

— Давай тогда недолго. И, если что, сразу звони. Игорь Лаврентьевич сказал, что тебе нужно гулять, но я всё равно переживаю.

Филипп поспешно отворачивается, делая вид, что достаёт кроссовки. Обувь тоже меняется: какие-то мягкие мокасины, тяжёлые высокие ботинки из потёртой кожи. Мгновение — и всё возвращается в норму.

— Старую куртку пришлось выбросить. Надень отцовскую.

Руки сами нашаривают стёганый рукав. Внутрь шкафа Филипп даже не смотрит. Буркнув что-то вроде «пока, мам», он почти выпрыгивает в парадную.

>>>

Лифт дрожит, хаотично мимикрируя из привычной старой кабины в сверкающее хромом устройство. Шорох и лязг сменяются тихим шёпотом вентиляции. Филипп сжимает кулаки, надеясь, что боль от впившихся в ладонь ногтей приведёт его в чувство. С восьмого этажа лифт спускается целую вечность. Наконец, он останавливается. Филипп порывается выйти, но дорогу ему преграждает девочка лет двенадцати в розовой куртке и шапке с помпоном. Пятый этаж.

— Здравствуйте, — говорит она.

— Здравствуйте, — эхом отзывается юноша.

Они на пятом этаже. Поездка продолжается.

Девочка меняется вместе с лифтом. В какой-то момент Филипп наблюдает кадавра, состоящего наполовину из девочки, наполовину из уставшей, но привлекательной женщины лет сорока. Юноша прикладывает все силы, чтобы не закричать.

На первом этаже морок распадается. К выходу из парадной бежит девчонка в розовой куртке.

Филипп медленно переставляет ноги, приваливается к стене. На глаза попадается тайник — никем не используемый почтовый ящик. Если надавить в нужном месте, его можно открыть без ключа. Там Филипп хранит пачку сигарет и зажигалку. Вдруг перед глазами появляется картина: он смотрит на свои старческие руки, точнее, на платок в своих старческих руках. Свежие пятна крови расползаются алыми ниточками, впитываясь в ткань.

— Да что со мной! — кричит юноша в пустоту подъезда. Слова эхом поднимаются вверх, этажа до четвёртого. Он напуган. Галлюцинации после серьёзной травмы мозга — возможный приговор на всю жизнь.

«Нужно подышать».

Осенний Питер романтичен только в хорошую погоду. Низкое серое небо выедает все цвета, даже яркие рекламные баннеры и светящиеся вывески кажутся блёклыми. Настроение стремительно портится. Филиппу хочется закурить, но для этого нужно вернуться обратно в парадную. И платок… платок с кровью. Его кровью, он точно это знает. Юноша падает на влажную после дождя скамейку. Чёрт с ним, с джинсами.

«Что я вообще вижу?» — спрашивает он себя.

Будущее. Ответ настолько же простой, насколько сокрушительный.

Филипп считал будущее некой абстракцией, набором вероятностей, которые могут произойти, а могут и нет. Думать о нём как о свершившемся факте он считал глупым.

Но в видениях он видит себя. Себя старого.

Насколько эти видения вообще реальны? Соотносятся ли они с реальностью, где живёт он? Может быть, он видит какую-то параллельную вселенную. «Каждый наш выбор порождает новый мир», — кажется, так говорили в том сериале?

Руки сами собой зарываются в карманы. Паспорт, телефон, наушники. Филипп выкладывает их себе на колени и рассматривает. Видение накатывает само собой и изменяет предметы перед глазами: паспорт в прозрачной обложке исчезает, наушники заменяются каким-то крошечным белым чехлом, а телефон становится просто тонким куском…

«Что это?».

Да откуда Филиппу знать?

Трясущимися пальцами юноша поднимает трубку. На ощупь она ничем не отличается от смартфона, с которым он ходит уже третий год, но содержимое трубки невероятно. Филипп путешествует по меню и приложениям, пытаясь отыскать то, что его интересует. Наконец, в «Бумажнике» он находит то, что искал. Паспорт. Или его аналог.

Непонятные значки покрывают электронный лист, на котором указаны имя, дата рождения, группа крови и генетический статус. Но куда важнее иное. Дата выдачи документа. Точнее — последнего обновления.

«Такого просто не может быть».

Сентябрь две тысячи семидесятого года. Пятьдесят лет. Какого чёрта?! Это не может быть правдой. Ведь не может? Филипп закрывает документ и открывает календарь. От усилия болят виски, но он продолжает гипнотизировать дату. И она меняется. Со второго октября семидесятого на шестнадцатое апреля пятьдесят седьмого.

Видения показывают будущее. Его будущее. Травма наделила его «временным» зрением.

«Как? Почему?» — думает Филипп. Похоже, операция прошла не так успешно, либо современные врачи даже не знают о том, что наш мозг может заглядывать в будущее. Вспомнился фильм «Прибытие».

«Неужели я теперь воспринимаю всё время своей жизни разом? — думает Филипп. — Или это всего лишь глюки? Я сошёл с ума? Надо как-то проверить».

Результаты спортивных матчей — классический способ из «Назад в будущее». Пальцы сами собой открывают браузер, лезут в поисковик.

«Гугл. Ничего не поменялось».

Почему-то страница с результатами не хочет грузится. Когда же из цифрового небытия возникают названия команд и цифры, Филипп понимает, что смотрит в экран своего смартфона. «Временное» зрение отключилось. Он пыжится, напрягается до красноты, но ничего не выходит. И вдруг картинка меняется рывком, Филипп отшатывается и чуть не падает со скамейки.

«Восьмое октября две тысячи семнадцатого года. Зенит — Спартак: один — ноль».

Остаётся дождаться вечера. Приняв решение, Филипп немного успокаивается. Фантомы «временного» зрения теперь не так сильно его пугают.

«И если вечером окажется, что это просто глюки, пойду к врачу».

>>>

— видел, как наши вздули москвичей!!!!!111!!!!

— Что?

— наши натянули красных 1 — 0 на последних 5 минутах охереть!!11!!

— Да? Классно. Поздравляю.

— ты как чо

— Нормально. Вот, прихожу в себя.

— давай выздоравливай скорее. в унике без тебя тухло

— На следующей неделе уже приду, думаю.

— клас!!!111

>>>

Он видит будущее.

Бездна вариантов заставляет Филиппа скрыться в комнате и взять тайм-аут. Нужно передохнуть и осознать, что делать дальше.

Первым делом его одолевают мысли сыграть на ставках. Или в покер. А лучше прошерстить будущее и найти моменты взлётов и падений, и вложить деньги…

«Стоп».

Дело не в деньгах. Он видел своё будущее: богач или нет, а выглядит он нормально, живёт в квартире, — значит, как-то может себя прокормить и одеть. Нужно смотреть шире. Можно помочь людям. Предотвращать катастрофы, преступления, предупреждать о стихийных бедствиях. Конечно, это нужно делать осторожно, чтобы на него не вышли спецслужбы и не засунули в какую-нибудь тайную лабораторию, чтобы не использовали его в политических или даже в военных целях. К тому же он не сможет предупреждать всё. Только самые крупные события…

«Стоп».

Разве не будет будущее меняться, если он изменит что-то в прошлом? Предположим, что-то произойдёт в две тысячи двадцать первом: захват заложников, извержение вулкана, авария на танкере, перевозящем нефть. Разве исключение этого события не окажет влияние на целый ряд событий в будущем? Всё, что Филипп знал о временном континууме, он почерпнул из книг, фильмов и видеоигр. Что, если в реальности дела обстоят точно так же? Тогда любое предупреждение и исправление будет перекраивать картину мира и может привести его к концу света!

«Но я ведь буду видеть дальше? — думает он. — Значит, смогу всё исправить, в случае чего. Наверное…»

Никакого героизма и масштабного перекраивания истории.

Но можно помочь хотя бы себе?

Филипп думает, чего он хочет на самом деле. Учёба в университете — компромисс ради спокойствия родителей. Его увлекает живопись. Он хочет быть художником. Свободным и странным. Страстно рисующим сутки напролёт, участвующим в самых разных проектах: выставках, перформансах, кино, видеоиграх. «Временное» зрение будто отвечает на эту мысль и проигрывает жизнь, которую Филипп себе и придумать не мог. Его картины заполняют залы в Испании, Швеции, Великобритании, Франции, Польше, Чехии, Китае, Южной Корее, Японии, США, Бразилии и многих других странах. Друзья и знакомые рады привечать его по всему миру даже после того скандала. Он проходит долгое и дорогое лечение от зависимостей, но в конце концов возвращается к творчеству. Кто-то говорит, что он «успокоился», но другие отмечают, что «ярость и блеск» заменила «истинная глубина». Филиппу по-прежнему нравится заниматься творчеством, но теперь его так же занимает семья, разрушенная им же самим. Он вымаливает прощение у детей, и теперь они готовы терпеть его по праздникам и разрешают общаться с внуками. Он счастлив и печален примерно поровну. Но больше всё же счастлив.

«Стоп».

Филипп садится за стол и открывает незаконченный рисунок.

«Временное зрение» добавляет аккуратную штриховку на фоне. Ничего особенного. Это даже нельзя назвать фоном.

«Что за чушь».

Но чем дольше Филипп вглядывается в результат, тем больше ему не по себе. Рисунок вызывает ужас. Его тяжело артикулировать, скорее всего, даже невозможно, но мурашки пробегают по рукам и спине, остаются холодком на затылке. Фигура и серый фон сливаются, и из-за этого чёрный провал на месте лица, воронка, скрытая в глубине капюшона, овладевает вниманием зрителя.

Филипп заканчивает рисунок за двадцать минут. Ужас скалится зубастой улыбкой. Филипп захлопывает скетчбук.

«Правда. Всё правда».

Оставшееся время до ужина юноша составляет карту ближайших происшествий.

>>>

Крупное ДТП на Ушаковской набережной парализовало проезд к центру, из-за чего уровень пробок многократно вырос. В это же время неизвестные ворвались в букмекерскую контору и ограбили её. Ведётся следствие. При желании Филипп может узнать, чем оно завершится.

Авария на электростанции под Минском. Самолёт совершает вынужденную посадку в аэропорту Парижа. Президент США заявляет, что «Россия — опасный, но необходимый партнёр для страны, если она хочет продолжать развиваться». Очередные испытания ядерного оружия в Северной Корее совпадают с избранием нового президента в Южной. Казус на престижной собачьей выставке «Крафт»: один из породистых питомцев умудрился сбежать и облаял представителя королевской семьи.

Строчка за строчкой Филипп вычёркивает события из карты ближайших дней. К середине листа он уже ни капли не сомневается в правдивости «временного» взгляда, а к концу — готов доверить ему свою жизнь. Вопрос, откуда у парня «эта штука», остаётся открытым, но Филипп не знает, кому его задать. Разве что Игорю Лаврентьевичу, но приём только в понедельник.

Филипп подумывает о том, чтобы составить громадный план своей жизни, но перспектива его пугает. Вдруг он узнает о чём-то страшном, о гибели родителей в ДТП или чудовищном разрыве с Адой? О муках и боли, которые ему или близким придётся пережить? Ведь вчера он видел только очень приблизительную картину своего будущего.

«…Мне так и не удалось осуществить свои мечты. Не все, но многие. Ощущение такое, будто я пытался идти по давным-давно закрытой дороге, усыпанной шипами, битым стеклом и обломками чужих костей…»

Будто эхо ещё не произнесённых слов окатывает юношу ледяной волной. Он чувствует в этой мысли отзвук «временного» взгляда, но она исчезает слишком быстро. Филипп не успевает зацепить её и разобрать.

Внутри него поселяется тревога.

Надеясь отыскать этот участок своей жизни, юноша берёт чистый лист и начинает быстро писать всё то, что ему удаётся узнать о себе старом. Сильно помогает телефон.

К семидесяти годам он жив и находится в твёрдом уме. Болезнь разрушает его лёгкие. Живёт он, судя по всему, в этой же квартире, один. Судьба его отношений трагична.

«…Такова жизнь. Дар, полученный мной случайно, ничем так и не помог. Я не успел обратиться к важному, не смог уберечь своих родных от потрясений и катаклизмов. По сей день мне кажется, что это была шутка Бога или какого-то другого могущественного существа, которое развлекается, наблюдая за метаниями людей, обременённых…».

Рука Филиппа дрожит, и точка срывается вытянутой кривой через всю страницу. Несколько секунд он водит глазами по строчкам и откладывает ручку.

«Почему не помог? Я прямо сейчас могу…».

Филипп смотрит на дверь в свою комнату «временным» взглядом. Через пару секунд зайдёт отец. Если закрыть дверь — этого не произойдёт. Юноша вскакивает со стула, но неловко приземляется на стопу и падает. В приоткрытую дверь стучится отец.

— Сынок, чем занят?

— Да так… А что?

— Тихо у тебя. Обычно музыка играет.

Филипп быстро улыбается, встаёт и садится в кресло. Несколько секунд отец встревоженно смотрит на него, кивает сам себе и уходит. Даже спиной юноша чувствует, как волнуются за него родители.

«Не получилось», — встревоженно думает Филипп.

Следующую попытку он предпринимает за ужином. Просит маму приготовить на завтрак кашу, хотя отчётливо видит сырники. Затем проводит половину ночи, пытаясь найти «временным» взглядом момент, когда его лёгкие поразит болезнь. И засыпает в бесплотных попытках.

— Сынок, у тебя врач, помнишь? — спрашивает мама, мягко толкая Филиппа в плечо. Он просыпается и тут же подскакивает на кровати. Мама вскрикивает.

— Чем пахнет? — резко спрашивает юноша.

— Что?

— Чем пахнет, мам?

— Ой… Ты же кашу просил? А я забыла совсем.

>>>

— Интересно…

Игорь Лаврентьевич соглашается выслушать пациента. Филипп сбивчиво, но с каждой секундой всё более страстно рассказывает о видениях, «временном» взгляде и бесплодных попытках обнаружить момент, когда его лёгким подпишут смертный приговор. Юноша достаёт исписанный лист и передаёт врачу.

— Это вы сами записали?

— Да, вчера.

— Занятно.

Доктор встаёт, подходит к окну. Разговор застывает, как холодный ноябрьский воздух в пять утра. Протерев пальцами глаза, Игорь Лаврентьевич возвращается к столу.

— Когда, говорите, у вас это началось?

— В день выписки, дома. Потом стало сильнее. Сейчас я более-менее научился этим управлять.

— Можете воспользоваться «временным» зрением прямо сейчас?

— Да.

Врач погружается в раздумья. Филипп, сгорбившись, сидит на кушетке, смотрит на Игоря Лаврентьевича.

— То есть вы утверждаете, что вот это — это вся ваша жизнь. От, условно, сегодняшнего дня до самого конца?

— Нет, не вся. И не до конца. Кажется, до шестидесяти восьми.

— Почему именно шестьдесят восемь?

— Не знаю. Я смотрел на календарь в телефоне и выяснил, что могу заглядывать на пятьдесят лет вперёд максимум.

— Уверены, что предсказания… точны?

Филипп пересказывает доктору свои опыты.

— Очень любопытно, Филипп. Есть идеи, откуда у вас появилась эта способность?

— Наверное, из-за травмы. Что-то с мозгом. Я думал об этом: получается, мы все можем заглядывать в будущее, если получилось у меня, да? Не знаю. Поэтому и решил вам рассказать.

— Правильно. И в каком-то смысле проблема действительно в травме.

— Да?

— Да. Ещё точнее — в лекарстве. Экспериментальном средстве, которое помогло вам так быстро встать на ноги.

Филипп молчит. Ступор длится пару мгновений, но юноше кажется, что он просидел на кушетке несколько вечностей подряд.

— Но если вы знали, то почему не предупредили о побочных эффектах?!

— Простите, Филипп. Шанс, что лекарство окажет такое влияние, просто ничтожно мал. К тому же мы проводим эксперимент, а значит, я не могу в него вмешиваться.

— Это…

— Нечестно. Плохо. Но это средство может стать спасением для сотен тысяч людей. С его помощью можно лечить не только осложнения при черепно-мозговых травмах, но и нейродегенеративные заболевания. Эффект «временного», как вы его назвали, зрения, проявляется у одного человека на шестьдесят тысяч.

— Откуда вы знаете?

— Статистика. Лекарство — местарофат — придумали ещё в Союзе. Изобрели в конце восьмидесятых, но после клинических исследований его засекретили КГБ. Хотели использовать в целях разведки как раз из-за этого эффекта. Довольно скоро выяснилось, что «временной» взгляд проявляется крайне редко. Но Союз как раз начал разваливаться, в девяностых большая часть документации утекла за рубеж, а то, что осталось, держат под строгим контролем. Местарофат всплыл случайно. Подняли архивы, подали запросы. ФСБ пошли на попятную. Препарат заново изготовили, провели исследования на современном оборудовании. Потенциал огромный, я уже говорил. Сейчас проходит третья волна тестирования.

— Погодите… Если он был у КГБ, получается, они знали…

— Думаю, в ФСБ его тоже используют, и люди знают. Но вы уже, наверное, поняли, что толку в этом знании немного…

— Будущее нельзя изменить?

— В точку.

— Почему?

Игорь Лаврентьевич возвращается за стол.

— Не знаю, Филипп. Не думаю, что кто-то вообще знает. Физики и философы с удовольствием порассуждают на эту тему, но станет ли вам от этого легче?

Собеседники молчат. Филипп не хочет отвечать на вопрос. Он смотрит на свои записи, и они кажутся ему смешными. «Жизнь на листочках». Досада, гнев и страх смешиваются в горький коктейль. Он так много узнал, но ничего не сможет избежать. И забыть тоже не сможет. Получается, остаётся покорно ждать своего будущего? Некоторое время Игорь Лаврентьевич наблюдает за пациентом, потом встаёт и подходит к чайнику.

— Может, чаю?

— Нет, спасибо.

— Вы, я смотрю, расстроились?

— Я думал… хотел… Ну, в общем, как-то воспользоваться таким шансом.

— Если не секрет, каким образом?

— Не знаю. Спасти кого-нибудь. Предотвратить катастрофу. Защитить близких и родных. Не делать глупых ошибок.

— Так кто же вам мешает?

Филипп непонимающе смотрит на доктора.

— Люди каждый день спасают кого-нибудь: пожарные, врачи, адвокаты, просто отважные люди, оказывающиеся в нужном месте в нужное время. И катастрофы предотвращают. Защищать близких и родных можно, и не зная будущее. А что до ошибок… То какая же это жизнь — без глупых ошибок?

Юноша отмахивается, но слова доктора западают в голову. Он ведь прав. Так, может быть, Филипп грустит по чему-нибудь другому?

— Так что насчёт чая? — повторяет вопрос доктор.

— А я вас не сильно отвлеку?

— Минут десять найдется. Смотрите, какой на улице ветрище, — кивок в сторону окна. — Без горячего в такую погоду нельзя.

>>>

«Временной» взгляд исчезает, когда Филипп заканчивает курс местарофата.

Пару дней видения ещё настигают его. Затем пропадают вовсе. Некоторое время юноша скучает по необычной способности, но вскоре и это проходит.

Жизнь берётся за него, как строгий учитель — за нерадивого ученика. Впрочем, так она обращается с каждым, и нужно немало времени, — подчас целая жизнь — чтобы понять, что это от большой любви, а не от злобы.

Университет Филипп не бросает. Заканчивает без красного диплома, но всего с одной тройкой и двумя четвёрками, чем втайне гордится. На последнем курсе он участвует в международной конференции, на которой демонстрирует свои рисунки. Посреди лета, пока Филипп раздумывает, что ему делать дальше, на электронную почту падает письмо на испанском. Амадо Кампос, один из гостей конференции, оказался заинтригован молодым русским художником. Он приглашает Филиппа и Аду к себе, обещает пристроить картины в галерею своего отца, предлагает поработать над иллюстрациями к роману молодого и подающего надежды испанского писателя.

«… ничего феноменального, но так ты сразу станешь международным художником, а это как-то да поможет!»

Юноша с радостью принимает приглашение.

Воспоминания о будущей жизни на удивление быстро выветриваются. Разве что дежавю настигают Филиппа чаще, чем других, но он даже рад этому ощущению. Несмотря на то, что у Филиппа нет возможности прожить не свою жизнь, дежавю служат лишним подтверждением, что он всё делает правильно. Юноша так никому и не рассказал про видения, если не считать Игоря Лаврентьевича. По крайней мере, напрямую. Многие зрители и критики замечают в его работах странные образы, которые обретают смысл только через несколько месяцев, а то и лет после показа картин. Никому и в голову не приходит, что эти рисунки вдохновлены будущим, а не будущее — талантливыми картинами.

Лишь однажды увиденное в эпоху «временного» зрения прикасается к сознанию и сердцу Филиппа.

Это происходит тринадцатого октября две тысячи семидесятого года. Филипп неторопливо прогуливается по парку Семпионе, в нагрудном кармане мнётся билет до Санкт-Петербурга, и он с радостью и грустью размышляет о том, что купит внукам на Рождество. Ещё целых три недели в запасе, а он уже мается. Никогда не умел выбирать подарки.

Неожиданно на старика накатывает ощущение пустоты. Будто бы занесённая нога опустится сейчас не на гравий дорожки, но провалится в пустоту, а он рухнет туда за ней, унесённый естественными силами гравитации. Время пропускает пару мгновений. Филипп же, не в силах сделать шаг, подаётся всем телом назад и чуть было не падает. Пара молодых ребят, беззаботно о чём-то болтающих на скамейке неподалёку, вскакивают и бросаются к пошатнувшемуся старику. Благо, что всё обходится небольшим замешательством.

— Grazie, — говорит Филипп, чувствуя, что сжимает в кисти грубую ткань куртки незнакомца. Несколько минут уходит на то, чтобы убедить молодых людей, что с ним всё хорошо и скорая не нужна. Простившись с ними, Филипп идёт дальше.

Наваждение было таким сильным, но ослепительно коротким. Филипп не понимает, что ему делать дальше. Старик идёт, внимательно осматриваясь по сторонам. Гравий, как и должно, хрустит под подошвами.

«Всё идёт своим чередом», — думает Филипп, доставая платок. На белоснежной ткани застыли бурыми пятнами капельки крови — единственные последствия стычки с безумным фанатиком, залепившим старому художнику оплеуху на его новой выставке. Что ж, разве настоящее искусство не должно быть провокативным?

Переживая наваждение, Филипп не заметил, как закусил покрывшуюся корочкой болячку. Чувствуя на языке привкус меди, художник запрокидывает голову и смотрит вверх. Небо медленно наливается чернотой, готовясь к очередной ночи.

Ещё одной в бесконечном ряду, теряющемся в тумане будущего.