Вишневая дверь

Мария Кейль, 2019

Однажды, в самый обычный день ты шутки ради напишешь стебное сочинение. По воле случая обратишь внимание на случайно сказанное мамой слово. Защитишь новенькую от издевок. Попытаешься помириться с другом. Однажды ты попытаешься жить, как обычно, но не выйдет. Однажды ты увидишь мир иначе. Но когда это произойдет – что ты будешь делать? Содержит нецензурную брань.

00 Чем все закончилось

Прости, не могу говорить спокойно. Сложно пересказать свое поражение, но я попробую.

Я был ведущим кей-инженером, монтировал и устанавливал кьярты. Любимая работа, жена и маленькая дочь. Доставшийся в наследство сувенирный магазин. Со стороны — идеальная жизнь. Я не раз задумывался: зачем ввязался в противостояние? Ради чего? Мысленно, шаг за шагом прокручивал всю свою жизнь. Что изменил, если бы мог?

На размышления у меня было четверть века в сибирской колонии. По молодости такой срок звучал как «навсегда». Я даже не думал выйти живым, но день настал. Потертая сумка с одним комплектом белья, документы… Из товарищей — старый техник по прозвищу Дельфин.

Все. Я свободен?

Я не верил этому даже стоя снаружи железных ворот.

— Что замер, Академик? — Клим перекрестил руки на груди и уставился на меня. Молодой охранник попал сюда недавно и не понимал, почему мне запрещено делать поблажки, а среди заключенных я в почете. Не бойся, юноша. Я слишком устал, чтобы тебя ломать.

— Вон, остановка в километре. Через час автобус будет. Так что двигай отсюда, двигай.

Он с облегчением захлопнул дверь. За моей спиной остался заасфальтированный двор с вышками по периметру; покрытый металлом кьярт с одуряющим излучением; люди, давно забывшие цель и смысл жизни. Тюремные правила и законы остались позади.

Вперед вела убитая дорога. С двух сторон возвышались угрюмые ели. Между ними голыми обглоданными костями стояли березы. Только редкие огненные всполохи лиственниц напоминали о том, что сейчас начало октября. Холодный ветер пронизывал до костей. Я шагал по земле без границ и приказов впервые за много лет.

Под старой бетонной полусферой остановки я сел и задумался.

Когда в тридцать с небольшим я шел на сделку с властью, то не рассчитывал дожить. Думал, меня пристрелят или прикончат в тюрьме. Но мне позволили отсидеть.

Наверное, можно было вернуться в родной город за пять тысяч километров. Можно ли?

***

Я был готов к восстанию, все продумал…мне казалось, я учел риск. Как перезапустить кьярт я не рассказывал никому. Магазин заранее переписал на друга. Жена — просто учитель в школе. Только трое были посвящены в смысл происходящего, остальные знали только то, что надо было сделать.

Не успели. Поздно ночью ко мне в магазин пришел вежливый офицер:

«Знаете, нам шептнули, что… Расскажите мне подробней. Иначе мы найдем за что посадить даже вашу жену и дочь».

И я рассказал. И сел. С обещанием, что никто не пострадает, кроме меня. Наивно верил, что так и будет.

Странно, но так и произошло.

***

Старый автобус притормозил у остановки. Я зашел, но по-прежнему пребывал в своих мыслях. Я уверен, про меня забыли. Кому нужен старый революционер, когда трижды менялась власть? Таких нынче жарят на завтрак.

Я не заметил как задремал под неровное движение автобуса. Когда я открыл глаза, мы ехали сквозь стену сибирских лиственниц. Узкая дорога напоминала горную реку среди высоких, подпирающих небо деревьев. На остановке, впуская в салон воздух ниже нуля, на улицу вышли люди. Шоссе расширялось, обрастая поселками, мостами и развязками. Автобус ехал в город.

А нужно ли мне туда?

Я вышел на следующей остановке. «Сягаевка» значилось на указателе. Ну Сягаевка так Сягаевка, какая мне разница? Около неказистого серого пятистенка женщина гребла в палисаде.

— Нет ли работы, хозяюшка?

Она посмотрела на меня долгим изучающим взглядом. На мои мозолистые руки, квадратную фигуру, побитое временем лицо, неказистую старую одежду.

— Оттуда что ли? — буркнула она, — Поди и жить-то негде?

Я кивнул.

— Ну, непутевые! — вскинула она руки. — Не люди — аспиды! Всех мужиков — туда! Проклятые!

Она провела меня в избушку, где работы и впрямь был непочатый край. По ходу, охая и причитая, рассказала свою историю. И я понял ее доброе отношение к тем, кто «оттуда»: местные мужики несколько лет назад выступили против вороватого главы. Их разогнали, одному сломали ногу, двоих посадили. «Ладно бы просто воровал», — запричитала женщина, — «так сел, наркоман эдакий, под “каплей” за руль и сбил парня на служебной машине. Самые смелые собрались снова. Глава сказал, что угрожали убить, но не верю! Кто ж убивает-то в наше время! Просто хотели к совести достучаться! Ну и посадили всех через одного — за соучастие».

— А кьярт? — спросил я, хлебая ароматный борщ, — Почему главу и всех мужиков не проверили?

— Так нет его, милый. Уже годков как шесть сломался. Чинить некому, а в город везти бюджету не хватает.

«Поздновато он сломался», — подумалось мне.

Этим «ладно бы просто воровал» она меня сразила. Я не чувствовал свое поражение так остро, даже на допросе под траурную музыку.

— А ты-то сам чего умеешь? Кем работал? — спросила женщина. Я замешкался.

— В магазине продавцом. Обратно никто не возьмет.

Четверть века назад люди еще были готовы бороться. Сейчас… Интересно, сейчас еще хоть кто-то понимает, что происходит?

— Оставайся, коли идти некуда, — просто сказала хозяйка.

— Спасибо.

Я подумал и согласился. Почему нет? Этим людям я могу помочь руками. Это не сложно. Так и остался. Поправил избушку, починил печь, завел пчел, скотину, собак. Стал ходить на охоту, помогал соседям. Руками, без электроники и новостей.

— Тебе бы главой быть, но кто ж поставит сидельца на должность? — Охала хозяюшка.

Должность мне никто и не дал, но помогать не мешали. Я делал все, чтоб деревня не загнулась. Валентина, моя хозяюшка, говорила что я даже помолодел. Нет, просто у меня появилась цель — хоть что-то после себя оставить. Только кьярт чинить не стал.

Я не отдавал себе отчета, но теплилась надежда, что кто-то поймет. Кто-то заметит. Но нет. За пять лет — тишина Уже кое-кто из сидевших вернулся, и мы справили новое здание деревенскому клубу. На открытие из города приехали учащиеся музыкальной школы с концертом.

***

Август, вечер.

В кои-то веки районная администрация подсуетилась, и привезла лучший класс известной школы. Пока дети, шумя и громко обсуждая какую-то заразу, выносили инструменты, ко мне подошел водитель автобуса и протянул простой бумажный конверт без надписей. С тревогой в сердце я открыл его — и отошел в сторону.

Текст начинался со знакомой фамилии. Когда я только вышел из заключения — я бы согласился на предложение не раздумывая. За четверть века я придумал не один план. Только сейчас мне было все равно. Людям безразлично, так почему должно волновать меня? Я скомкал бумагу и засунул в карман.

—Андрей Николаевич, пора! — время мне открывать концерт.

…девочка, что играла Шопена казалась до боли знакомой. Длинные волосы рассыпались по плечам, напомнив искры осенних костров.

— Арионова Дана! — объявил учитель, и она поклонилась.

Я подошел к ней после концерта. Дана, значит. Арионова? То есть тот рыжий оболтус Петька очаровал мою дочь? В Сибири-то девочка как оказалась? Я не должен был встретить ее. Никогда. Я должен быть в стороне, но…

— Ты так красиво играла, — сказал я ей (а что еще можно было сказать незнакомой девочке?) — кто научил тебя играть на пианино?

— Мама, — ответила она и нахмурилась, как от боли.

— А как маму зовут? — спросил я и тут же прикусил язык.

— Вам зачем?

— Имя интересное, вдруг в честь кого-то назвали.

— А, — она замялась, — Мама… умерла, — грустно сказала она. И замолчала. — А назвали в честь дедушки.

Закололо в сердце. Анечка, моя Анечка… Я замолчал. Девочка подняла на меня светлые глаза:

— Можно вас спросить, — она неловко замялась, а потом набралась смелости и продолжила, — я хочу собаку. Нам еще до концерта Валентина Петровна показывала щенков, они такие красивые!

— Хорошо, внучка, — невольно улыбнулся я, — пойдем посмотрим.

— Не зовите меня так! — вскинулась она, — я уже взрослая, мне двенадцать лет!

— А как мне тебя звать?

Она задумалась.

— Вы такой старый… зовите внучкой. По имени я все равно не люблю.

Я помог выбрать ей щенка лайки. Смешно и грустно, потому что собаки эти не для квартир. Но не смог отказать. Она взяла серого кобелька, и мило улыбаясь, принялась меня благодарить.

— Спасибо вам большое, правда! Я бы… может, вам еще что-то сыграть?

— Адажио Альбинони сможешь? — наверное, стоило вспомнить Моцарта или что у них там в школе учат. Более уместное и простое. Но я хотел услышать как она играет эту вещь. Девочка нахмурилась и поджала губы, вспоминая.

— Извините, правда его не знаю! Но я выучу, честно! Приезжайте к нам на отчетный концерт в конце года!

— Постараюсь, внучка. Постараюсь.

***

След школьного автобуса на грунтовке медленно засыпали первые иглы лиственниц. Еще не яркие, больше желто-зеленые, нежели огненные. Моросил дождь. Я смотрел в холодное свинцовое небо и оно уже не казалось мне таким тяжелым. Хотя… в жизни не подумал бы, что мою малышку соблазнит этот очкарик Арионов. И девочка ничего не сказала о.. боже, как странно даже мысленно произносить — о бабушке. Значит, Марты, моей Вишенки тоже больше нет?

Я привык думать, что это я «умер» для них. Но не они для меня.

— Андрей Николаевич, все уже заждались, — строго сказала Валентина сзади, а потом, уже обычным тоном, — пойдем, Андрюш, мы уже накрыли стол в клубе, давай праздновать.

Я заставил себя улыбнуться и взял хозяюшку под руку. Восстанавливать деревню — неплохое занятие для революционера-неудачника на пенсии.

В моем кармане лежало скомканное письмо от сына моего друга, который незнамо как меня нашел. Я не ждал этого, но он спрашивал совета. Он хотел что-то изменить. Возможно, мог. Но надо ли?

Перед глазами рассыпались в пепел дрова в новомодном камине. Передо мной снова стоял выбор: бороться или просто жить.

Знать бы еще, какой правильный, потому что мне снова было что терять и за кого бояться.

И за кого бороться.