Вишневая дверь

Мария Кейль, 2019

Однажды, в самый обычный день ты шутки ради напишешь стебное сочинение. По воле случая обратишь внимание на случайно сказанное мамой слово. Защитишь новенькую от издевок. Попытаешься помириться с другом. Однажды ты попытаешься жить, как обычно, но не выйдет. Однажды ты увидишь мир иначе. Но когда это произойдет – что ты будешь делать? Содержит нецензурную брань.

03 Пугать голубей

Вадим нервно дергал молнию на сумке. Первое занятие после каникул пугало: Дмитрий Петрович проводил его в концертном зале, собирал всех своих учеников с одного класса, и по очереди вызывал к инструменту. И говорил что-то вроде: «Покажите, чего вы добились за лето». Звучало это как: «Давайте, облажайтесь перед всеми».

Когда они, только поступив в музыкалку, пришли на первое занятие у Дмитрия Петровича Верещагина, он точно так же провел их в зал, сел за фортепиано и сыграл сам. А потом повернулся к оторопевшим детям и сказал: «Попробуйте повторить». Кажется, играл он какой-то из этюдов Шопена. Увидев, что ученики испугались, он мягче добавил: «вы можете сыграть другое. Например, что вы играли на экзамене?»

И просто наблюдал, как они нервничали и по очереди тупили, садясь за инструмент. Он ничего резкого не говорил, лишь внимательно смотрел, как они паниковали.

Он считался лучшим учителем, его студенты сдавали на «отлично», участвовали в конкурсах. На занятиях он бесконечно спокойно объяснял, повторял, показывал… Но в самом начале года он отводил душу — по-другому не скажешь — на своих учениках. Будто наслаждался напуганными детишками или авансом раздавал весь негатив, который мог бы раздать на занятиях. Будто говорил: вот он я, добренький, но я могу и драконом быть, не доводите до огня! Отчетный концерт пугал меньше сентябрьского прослушивания у Верещагина, потому что в отчетном концерте был смысл, а это занятие было просто ежегодным террором.

Вадим огляделся: нервничали все. Стас ткнул его в бок и прошептал:

— Знал бы, что будет такая фигня, никогда бы не спорил с Симкой.

Симка, его сестра училась в музыкальной школе на класс старше, но на аккордеоне. Как-то она взяла безалаберного брата «на слабо», сказав, что он слишком легкомысленный, чтоб научиться играть на музыкальном инструменте. Звучало это так: «В музыкалку таких тупых, как ты, не берут». Стас в долгу не остался: «Кто, тупой, я? Да это ты — дура с баяном!» В итоге, Симка, устав от спора — а орали они в школе, и Вадим прекрасно это помнил, — бросила, желая поставить точку: «Да тебе просто слабо!»

Стас, как настоящий пацан, пошел и поступил. Правда, на фортепиано, сказав, что не выдержит играть на одном инструменте с сестрой. И выцыганил у родителей новое электронное пианино. Мама Вадима, услышав это, привезла от бабушки антиквариат, старый деревянный инструмент, и тоже отправила сына в музыкалку, буквально пинками. «Мы что, хуже всех, что ли?» В итоге он, Стас и Ванька поступили позже всех и сейчас были самыми старшими учениками четвертого класса фортепиано.

Они напряженно ждали, как же учитель будет их вызывать: по списку или нет?

Дмитрий Петрович отложил журнал в сторону и подошёл к фортепиано.

Все дружно втянули воздух: вызывать будут вразнобой. Как повезет. Или не повезет. Ученики бормотали про себя «Только не я!» как молитву и перебирали в руках всякую мелочь на манер четок. Верещагин оценил состояние класса, и только было собрался назвать первую фамилию, как скрипнула дверь, разрушив драматичное ожидание провала.

— Извините.

В класс зашла невысокая девушка с длинными распущенными волосами. Вадим с удивлением уставился на нее: на незнакомке была форма его школы, но прежде он ее не видел. Ее пронзительные светлые глаза холодно смотрели сквозь класс. Ребята отвечали ей тем же: пока она шла, каждый смог рассмотреть ее лицо с правильными чертами, но усыпанное мелкими серыми точками. Болезнь? Аллергия?

Она протянула Дмитрию Петровичу бумажку, и еще раз извинилась, что опоздала. В лице учителя что-то изменилось.

— Так ты новенькая, да? Арионова Даня?

Класс хмыкнул. Девушка нахмурилась.

— Меня зовут ДанА.

— Хорошо, Дана, можешь положить вещи на любое свободное место. Меня зовут Дмитрий Петрович. Сегодня у нас прослушивание для начала занятий, чтобы понять, кто как продвинулся (или не продвинулся) за лето. Это не на оценку, я просто смотрю на прогресс.

Девушка положила сумку на одно из мест первого ряда, и остальные ученики удивленно переглянулись: никто там не садился, предпочитая середину и галерку. Первый ряд был подернут флером неприкосновенности: на экзаменах его занимали учителя. Все остальное время учителя тоже там сидели, но только в сознании детей. Стулья всегда оставались пустыми. Но она небрежно бросила свои вещи, не замечая призраков преподавательского состава. Сидела прямо, не оборачиваясь, и Вадим не мог толком ее разглядеть. Что с ней не так? Она больна? Тут же стрельнула нотка жалости: только зашла в класс, а тут музыкальный террор.

— Что ж, — учитель присел и скрестил пальцы. — Сегодня начнем с вас, что бы мы могли понять ваш уровень, Арионова.

Ребята дружно выдохнули: вызвали не их. Стас толкнул Вадима в бок и прошептал: «Жаль чумную, не повезло девочке»

Она не сразу встала, как будто уже успела глубоко задуматься. Сняла форменный пиджак и зачем-то закатала рукава. Немного растерянно подошла к пианино и спросила:

— А что мне сыграть?

Наверное, она подумала, что есть условия, как на конкурсах.

— Да что хочешь, это не на оценку, я смотрю уровень игры после лета, — якобы ободряюще улыбнулся учитель. От его «доброй» интонации у Вадима по спине мурашки побежали. В его сторону часто звучали эти сочувствующие нотки.

— Я не так хорошо играю на пианино, как… ну да ладно, — Она покачала головой и села за инструмент. Взяла пару нот, пробуя звук, потом прикрыла глаза и начала играть. Вадим еще не слышал этой вещи. Грустная и красивая, сложная и яркая. Он никогда не думал, что можно так играть на истерично-пугающем сентябрьском прослушивании. Ребята, шептавшиеся из-за пятен на ее лице, умолкли, и смотрели, как она, прикрыв глаза, быстро нажимает на черно-белые клавиши. Пианино пело. Казалось, инструмент радуется, что хоть кто-то не испугался играть. Девушка закончила, встала, и перешептывание пошло с новой силой.

Дмитрий Петрович выглядел удивленным.

— Ноктюрн Шопена. Весьма серьезно и символично, если вспомнить откуда вы приехали. Приятно будет с вами поработать. Следующий: Морковин.

Вадим мигом напрягся. Удивление и восторг перед бесстрашным исполнением чумной испарились. На деревянных ногах он подошел к пианино. Почему-то, кроме заученной в прошлом году «Грустной песенки», он ничего не помнил. Он учил летом разное, но в сознании метались обрывки нот, будто ключом по голове ударили. Разводным ключом, не скрипичным.

Он сел за инструмент, руки дрожали, звук выходил рваным. Черт! Сколько времени просидел, разучивая несчастную пьесу, что мог играть ее хоть посреди ночи. Но сейчас собраться не получалось. Темп и ритм ушли далеко от кабинета. Вадим с трудом доиграл и замер. Стыдно так опозориться, тем более после девчонки. Верещагин покачал головой:

— Знаете, Морковин, у вас получилась действительно грустная песенка. Гречанинов бы расплакался. Хорошо, что вы не пробовали сыграть Шопена.

Девушка потемнела лицом и наклонила голову, чтобы скрыть чувства.

— Извините, — тихо сказала она. — Я, наверно ошиблась дверью. Мне директор сказал, что здесь должен быть четвертый класс. Но я, наверное, перепутала с первым, да?

Тишина висела долго.

Верещагин вернулся к столу, перелистал бумажки, улыбнулся

— Знаете, Дана (он опять сказал окончание нарочито мягко, и она нахмурилась), к сожалению, вы не ошиблись. Хотя… завтра у меня будет занятие для первого класса. Думаю, вас туда позвать — для показательного выступления. И Морковина возьмем, глядишь, он раскроет детям секрет, — учитель подмигнул.

— Какой? — зачарованно спросила Дана, больше по инерции, нежели действительно желая знать.

— Как ему удается играть хуже с каждым занятием. — Верещагин сказал это серьезно, даже чуть трагично, как будто это и правда был большой секрет. Новенькая не выдержал и улыбнулась.

Стас фыркнул в кулак. Верещагин медленно встал и направился к ним:

— Знаете, Ветров…

Его прервал стук в дверь. Импозантный пожилой мужчина заглянул в зал.

— Дмитрий Петрович, Арионова у вас на занятии? Можно ее? На счет второго инструмента.

Верещагин посмотрел на новенькую, потом на директора и кивнул, разрешая уйти. Она мигом собрала вещи, пробормотала еще раз «Извините» и убежала.

Верещагин повернулся к Вадиму:

— Все-таки, Морковин, я был неправ, но не стал говорить при девушке. Вам не надо приходить завтра, — Вадим ошеломленно смотрел на учителя, а тот продолжил. — Лучше зайдите в среду, ко мне придут ребята из подготовительного. Я думаю, вам с ними будет комфортнее.

Верещагин подошел совсем близко и последние слова договаривал шепотом. Вадим хотел провалиться сквозь землю, но этому мешал пол, фундамент и физика, которую он тоже не любил. Пауза затягивалась, и нервничали уже все. Наконец Дмитрий Петрович покачал головой:

— Или постараетесь в этом году?

***

Прозвенел звонок на перемену, но около школы было на удивление тихо: во вторую смену училось мало классов.

Дана купила любимый вафельный рожок, и присела на лавочку, ожидая автобус. В этом городке они ходили редко. Но сравнивать Иркутск и этот маленький райцентр было глупо. Тут даже кьярта всего два — общественный и судебный.

Остановка автобусов была прямо напротив школы, и Дана рассматривала причудливый фасад с интересом и затаенным страхом. Ольга когда-то училась здесь же и прожужжала уши про замечательную, великолепную, совершенную, прекрасную школу, которую она по привычке называла «лицеем», хотя ее переименовали много лет назад.

«Но, — подумала Дана, — сюда странное звание «лицей» подходит больше, чем какой-то номер, пусть даже первый»

Серо-белое здание состояло из двух частей: старое, левое крыло было двухэтажным, с окнами в два человеческих роста, лепниной, высокой крышей с башенками на краях. Когда в школу начали ходить не только благородные сословия, к старому зданию пристроили правое крыло с претензией на тот же стиль в архитектуре, но в три этажа. Через перекресток располагалось еще один корпус школы — там были разные мастерские, музыкальный кабинет, кабинет изобразительных искусств и комнаты разных школьных кружков.

«Красивая школа».

Как сильно отличалось эти старые здания от привычных типовых коробок, где Дана сдавала экзамены до этого! Первый раз за долгое время она подумала, что может, не так уж и плохо будет — в школу ходить. Один только «дворцовый» вид школы поднимал ей настроение.

Впрочем, в этом городке почти все дома в центре были старыми и невысокими: гимназия, за ней дальше по улице светлое здание полиции и дальше, через небольшое перекресток здание музыкальной школы, из-за которой, собственно ей и приходилось ждать автобуса намного позже, чем те рейсы, на которых обычно уезжали школьники после занятий.

Можно было пойти домой пешком. Только Дана сомневалась, что правильно запомнила дорогу: тетя отвезла ее на машине и показала где остановка автобусов. Кроме того, рядом с ней лежала тяжеленная сумка с учебниками, которые ей выдали в библиотеке. Солидная школа не одобряла электронные версии. Только бумага, только хардкор! Забавно, но в Иркутске было только пара таких школ, которые держали марку элитарности и консерватизма. Ну и в Академии, говорят, по бумаге учились. Так-то везде экраны стояли.

Она посмотрела на часы, кусая губы: до автобуса еще минут пять… Девушка хотела как можно скорее закинуть сумку с книгами в квартиру и пройтись по району в поисках Еньки. Не мог же он просто потеряться? Ее мысли скользнули в замкнутый круг воспоминаний, из которого не было выхода.

…она уговаривала отца, не хотела жить в этом захолустье. Она хотела остаться в Сибири, в городе, к которому привыкла, в городе, где был ее любимый учитель музыки, в городе, где дома стоял настоящий рояль, и не только рояль… Она уже большая! Мог бы и одну ее оставить! Тем более это всего-то на полгода, максимум на год.

Дана и так почти все время справлялась сама, пока отец пропадал на работе:убиралась и готовила, следила за тем, чтобы вовремя платить коммунальные платежи по интернету. В обычную школу она не ходила: во втором классе мама перевела ее на семейное обучение, и ей требовалось только сдавать экзамены раз в четверть. Она отлично справлялась.

Но папа был против. Где же это видано, одной оставаться в большом городе?

Она была готова даже напрячься и снова сдать класс экстерном, а на то время, пока отец будет работать, пригласить работника из органов опеки, чтоб приходил и проверял, все ли хорошо в квартире. Но отец был непреклонен: они едут вместе и точка. Поживет у тети недалеко от областного центра. А где экзамены сдавать — разницы нет. Музыкальная школа там есть, так что она может продолжать учиться. Он даже разрешил взять с собой Еньку, щенка лайки, подаренного ей после последнего отчетного концерта. И купил электронное пианино — чтоб у нее всегда был инструмент.

Уже здесь выяснилось, что тетя Оля не прочь пустить племянницу к себе, но лишь с тем условием, что та будет ходить в школу «как нормальные дети». Ее не смущало, что Дана сдала два класса экстерном. Не заботило, что племянница младше будущих одноклассников почти на два года. Одна из причин обучения дома — ее внешность — Ольгу волновала еще меньше. Оказалось, в порыве доброты, тетя уже договорилась с подругой-учительницей принять Дану в класс. Пристроила «бедную сиротку»! Отец расчувствовался и не смог отказать, тем более, он тоже считал, что в восьмом классе дети умные и никто дразнить не будет.

Получив согласие и благодарности, тетя купалась в лучах славы и любви к себе, пока не увидела Еню. Это было вчера утром, когда отец привез ее со всеми вещами и музыкальными инструментами. Пока заносили вещи, щенок пропал. Дана до темноты ждала и звала его во дворе, а потом ревела в подушку. Наверно, случайно, когда открывалась дверь он выскользнул и заблудился в незнакомом городе. Она мысленно раз за разом прокручивала в голове вечер, пытаясь понять, когда же Енька убежал.

… когда учитель попросил ее сыграть, сразу пришел на ум ноктюрн Шопена. Грустная и красивая вещь. Она играла ее на концерте, после которого подарили Еньку. Она вспоминала музыку, а музыка напоминала о доме и друге.

Ей было немного неудобно перед классом и перед неудачливым исполнителем Гречанинова. Парень — «грустная песенка» занервничал, стушевался и наверняка в обычной обстановке мог бы неплохо сыграть. Ей не следовало отвечать учителю, но повелась и вышло ой как неудобно. Верещагин напомнил ей Рината, который был крутым пианистом и братом Аллы, хозяйки музыкальной студии. Он любил иногда заходить к «детишкам» и проявлять свое, очень похожее чувство юмора. «Веселый будет год» — подумала она.

Автобус вот-вот должен был подъехать.

Стайка голубей бросила ковыряние в окрестностях мусорки. Птицы одна за другой шлепали в сторону. Из-за столба выглянул высокий светловолосый парень и прижал палец к губам. В другой руке он держал кусок раскрошенного батона, а сам напоминал заправского заговорщика. Дана кивнула ему, и он, удовлетворенный, снова спрятался. С другой стороны остановки подошли трое ребят. Среди них был и «грустная песенка». Дане хотелось извиниться, но парни не заметили девочку и начали обсуждать одноклассника.

Неудачливый исполнитель упорно тыкал вызов на экране.

— Не отвечает. Что значит его сообщение «Я вас уже давно жду!», а?

Один из приятелей хмыкнул:

— Зная Андрюху, скорее всего, он сидит на крыше, смотрит на нас сверху вниз и ржет, что мы не можем его найти.

Все трое одновременно обернулись.

— Не, он же не дурак — залезть на крышу остановки прямо напротив школы, — пробормотал третий.

— Да? Страгин — может. Он и на крышу школы может залезть, помните?

Парни дружно посмотрели прямо и вверх, на крышу школы. Но там было пусто.

— Автобус идет. Едем или ждем?

Дана поднялась со скамейки. Парни тоже решили ехать. Автобус был полупустым, и, сквозь стекло дверей и окон, было видно, что выходить никто не собирается. Двери медленно открылись. А парень с батоном резко спугнул голубей. Истерическое мельтешение серых крыльев вспороло воздух. Птички нервно метались между автобусом и остановкой. «Забавно», — улыбнулась Дана, наблюдая за опешившими ребятами, которые забыли обо всем. Автобус постоял полминуты, закрыл двери, и поехал дальше.

Когда птицы успокоились, стал виден виновник суматохи.

Первым пришел в себя Стас:

— Страгин, придурок, — он толкнул приятеля в плечо, — из-за тебя теперь пешком тащиться. Нафига?

— Скучно было, — хмыкнул тот в ответ и поправил ремень сумки, — пройдешься ножками, не обломишься. Сейчас, подожди. — И тут же повернулся к Дане:

— Давай с нами? Ты ведь из-за меня тоже на автобус опоздала.

Дана забыла про автобус, как и все, удивленная шуткой. Но тут же нахмурилась, вспомнив потерявшегося Еньку и тяжелую сумку с книгами. Домой ей надо было попасть побыстрее. Парень продолжил:

— Тебя как зовут? Я Андрей, мы с этими оболтусами в 8 «Б» учимся.

— Эй, за себя говори, — возмутился Стас, — сам ты оболтус!

— Я тоже в 8 «Б», — Дана вспомнила класс, в котором она должна учиться. И принялась рассматривать одноклассников. Страгин — высокий, с короткими вьющимся волосами и правильными чертами лица. Он излучал азарт и драйв. Вадим «Грустная песенка» был ниже, темноволос и ему не хватало очков для образа замученного ботаника. Ста, тоже высокий, отличался безумной прической. Четвертый парень запомнился ей с музыкалки: ему не хватало надписи на лбу «я люблю пианино». Среднего роста, флегматичный, с «музыкальными» руками, аккуратно причесанный — хоть сейчас на концерт его, только смокинга не хватало.

Пацаны уставились на нее в ответ. Дана знала, что парни видели: невысокая, худенькая девчонка с пятнами на лице. Первым опомнился Страгин:

— Да ну, ты мелкая для восьмого.

«Зато ты каланча», — подумала она и решила отвязаться от парней. Ну, хоть веснушки не вспомнили. Страгина молчание не смутило.

— А, фиг с ним. Ты где живешь?

— Около «Веги», — так назывался торговый центр рядом с рынком. Это было три или четыре остановки от школы. Дана грустно уселась обратно. Если б не эти голуби, она уже оставила бы книги и ушла искать Еньку.

— Далековато, — присвистнул Страгин, — давай я сумку твою возьму.

И, под абсолютно осоловевшие взгляды друзей, закинул тяжелую сумку с книгами на плечо и двинул вперед.

— Нет, а что такого? — уставился он на компанию, — до следующего автобуса еще минут двадцать.

Все выдохнули и двинулись за ним.

Они миновали школу и шли по прямой улице. Как-то получилось, что Стас и другой парень, который представился Ваней, шагали впереди, а Морковин, Страгин и она — позади. Морковин посматривал на нее так, будто готов был придушить. Стас и Ваня разговаривали больше друг с другом, обсуждая виртуальную игру и комбо.

Дана чувствовала себя среди парней отвратительно мелкой. Страгин вообще до неудобства высокий. Чтоб говорить с ним, надо было задирать голову. «Все они старше на год или два», — напомнила себе девочка. Обычно ее не заботила разница в возрасте; в музыкальной студии у Аллы Николаевны было много разных учеников. И Дана не стеснялась иногда спрашивать Димыча или Алену, а они учились в универе и музыкой занимались так, для себя. Даже иногда нахально отвечала Ринату, когда тот решал потренировать ее. Но сейчас, среди почти ровесников она оробела.

— Слушай, — Стас не выдержал и обернулся, — а что у тебя с лицом?

«Мог бы ты этого не спрашивать?» — обреченно подумала Дана. Все испортил. Сразу же захотелось спрятаться в темный угол, чтоб не нашли. Она вздохнула и ответила:

— Веснушки.

— Это заразно? — не унимался он. Четверо парней придержали шаг и всмотрелись в ее лицо. Дане хотелось провалиться сквозь землю. Опять. Мама рассказывала, что раньше много людей было с веснушками, а сейчас почему-то это редкость, как и разной яркости глаза. Объяснять все это не хотелось (потому что все равно никто не верил), и она уже была готова сказать дежурную гадость, что заразно — отсутствие мозгов, но не успела.

— Неа, — опередил ее Страгин, — не заразные. Я что-то помню, это типа аллергии на Солнце, да? Только у тебя их много! — Он тоже подозрительно на нее посмотрел.

— Да, типа аллергии на Солнце. Или типа аллергии на идиотов, — резко добавила Дана.

Страгин поднял руки, мол сдаюсь-сдаюсь.

— Андрюха, ты б аккуратнее… Она суровая, — хмыкнул Стас, — знаешь, как Вадима в музыкалке опустили?

Дана и Морковин одновременно потемнели лицом.

— Заткнись, — шикнул на него Морковин.

— Подготовительный класс! — пропели два его друга и заржали. Непонимающему Страгину тут же поведали комичную, с их точки зрения, историю на «истеричном прослушивании» и тот тоже отпустил пару беззлобных шуток, пока Вадим не толкнул его в плечо.

Дана теперь понимала неприязненный взгляд Морковина: оказывается, преподаватель еще и после прошелся по исполнению несчастного парня.

Они подошли к перекрестку и остановились: Стасу и Ване надо было сворачивать. Дальше они двинулись втроем. Тут Страгин взялся за нее всерьез. Выглядел разговор сущим допросом (или словесной перестрелкой), а Морковин — случайным мирным жителем. Так что он умолк и не прерывал, не в силах повлиять на гиперактивного друга. И чем дальше, тем больше Дана думала: «Как они вообще дружат?»

Началось все невинно: они прошли немного молча (всего-то шага два), и Страгин спросил, откуда она приехала. «Иркутск» — коротко сказала она.

— Круто! — заявил он, — на Байкале была?

Дана кивнула. Следующий вопрос поставил ее в тупик:

— А каким рейсом лучше лететь? — Девочка не успела ответить, как он продолжил, — нет, это не важно. Лучше скажи, как дешевле доехать? Может, у тебя есть какие-то знакомые, у кого можно переночевать? Там же летом много туристов? Ты сюда на поезде ехала или на самолете?

И чем больше вопросов он задавал, тем мрачнее становился Морковин и тем короче отвечала Дана. Задав еще тысячу вопросов, вспомнив даже Камчатку, где она никак не могла быть, он вздохнул, ни к кому не обращаясь:

— Блин, почему у меня еще нет взрослого ID?

— У тебя еще нет паспорта? — удивилась Дана. Это был ее первый вопрос. Андрей был самым высоким из компании и выглядел старше всех. Метр семьдесят, наверное, а то и выше.

— Нет, мне еще тринадцать! Только детская карта, — возмутился он, — это вот Вадим у нас Личность — у него первого сентября ДР и он уже полноправный гражданин. Мне до октября ждать, но как положено, раньше мая не выдадут.

— Ты у нас самый полноправный, — Морковин впервые вступил в разговор.

Его голос звучал странно, и Дана не поняла, завидует ли он или осуждает друга? Андрей отмахнулся:

— Забей, это дурацкие принципы.

Слова звучали отголоском постоянного спора, какие бывают между закадычными друзьями.

— Слушай, — спросил Страгин, поправляя ремень сумки, — что там? Кирпичи?

— Нет, — покачала головой Дана, — я сегодня учебники получила. Все сразу. В вашей школе почему-то очень много бумажных книг выдают. Но ты мог это спросить до того, как схватил сумку. И вообще, если тебе тяжело, то я сама донесу!

— Эй, — он снова поднял руку в смешном жесте «сдаюсь-сдаюсь», — осади, хватит голубей пугать. Это все директора блажь. Мы даже в тетрадочках пишем, это что-то там развивает! Ты в библиотеке-то была?

Тут они подошли к перекрестку перед «Вегой». Дана остановилась. Она устала, и ей хотелось пройтись одной. Страгин был слишком шумный. Не злой, не вредный, и, может, даже интересный. Но ей хотелось тишины.

— Я тут сама дойду.

— Давай проводим? — Он переводил взгляд с нее (а она даже до плеча ему не доставала) на тяжелую сумку. Но она услышала, как Морковин пробормотал «нафига». Страгин этого не услышал.

— И вообще, ты такая грустная, как будто котенка потеряла.

Перед глазами сразу встал Енька. Она сдержалась, чтоб не зареветь, и так спокойно, как могла выпалила:

— Какого котенка? Отдай вещи! — она дернула ремень с его плеча, и не удержала, уронила сумку на асфальт. Ткань не выдержала удара, молния разошлась и пара книг вывалились вместе с пеналом, из которого посыпались ручки и карандаши. Дана кинулась их собирать. Страгин наклонился и поднял учебник физики, отряхнул книгу и протянул ей:

— Может, все-таки проводить? А то ведь не донесешь

Девочка кое-как запихнула учебники в сумку и мотнула головой, скрывая слезы. Как же ее достал этот город!

— Иди к черту! — не выдержала она и быстро, как могла, пошла прочь. Она хотела бы побежать, но приходилась придерживать тяжелую сумку, и это было обиднее всего. По щекам текли слезы, и казалось, что пацаны смеются за спиной.

Страгин действительно наблюдал за ней.

— И правда, суровая, — тихо сказал он, ни к кому не обращаясь. Ее хамство причины не имело, по крайней мере, он не знал. И все же… Эта девчонка напоминала ему смешную маленькую собачку, которую так и хотелось дразнить. «Надо было еще спросить, — запоздало подумал он, — принимают ли на Байкале наличку»

— Пойдем? — Оборвал его мысли Вадим. Его раздражал задумчивый взгляд друга.

Никто из них не увидел, как спустя четверть часа Дана вернулась на тоже место, но уже в джинсах, кедах и футболке, и отправилась в сторону рынка — спрашивать, не заметил ли кто ее «котенка».

Никто из них не знал, как этот день изменит их жизни.