Друг сына

Мария Зайцева (2024)

У меня работа, взрослый сын и развод за плечами. И этот мужчина мне не подходит. Он — моложе, он — совершенно отмороженный и опасный тип, с которым нельзя иметь ничего общего. И, наконец, он — лучший друг моего сына… Нам нельзя быть вместе. Но он об этом и слышать не хочет…

Глава 4

— Мамкин, как отдохнули-то? — Димасик заводит машину, выруливает со стоянки аэропорта, — не особо загорели…

Я не отвечаю, смотрю строго в окно, только в окно, игнорируя не столько вопрос сына, сколько пассажира с переднего сиденья.

Пассажир этот, спокойно и до бешенства невозмутимо глядящий перед собой, даже не пытается повернуться и вообще ведет себя так, словно ему наплевать на меня!

И на то, что я тут от злости едва не лопаюсь!

Невозможно! Он просто невозможен! Мало того, что приперся сюда, упал Димасику на хвост, так еще и ведет себя, как будто не происходит ничего особенного!

Как будто не происходило этого ничего особенного буквально четыре дня назад!

Хотя, для него, возможно, и в самом деле ничего особенного и не происходит… И не произошло. Это меня колбасит до такой степени, что дышать больно, а ему по барабану!

Между тем, Димасик, так и не сумев до меня достучаться, принимается терроризировать более слабое звено.

— Мам Вер, как там турки? Заценили тебя?

— Вот мало тебя пороли в детстве, засранец, — смеется Верка, — таткие вопросы взрослым тетям задавать… — Тут она косится на меня и неожиданно добавляет, — но, отвечая на твой вопрос… Кавалеров хватило. Твоя мама осталась довольна.

Я давлюсь воздухом от неожиданности, злобно кошусь на Верку, внезапно сделавшуюся слишком разговорчивой, и буквально физически ощущаю, как напрягаются и каменеют широкие плечи Матвея.

Он не поворачивается и вообще никак не показывает, что слова Димасика его заинтересовали, но ощущение тягостного, жесткого давления… ошеломляет.

Причем, замечаю это, кажется, только я, и, возможно, Верка — провокаторша бессовестная. Потому что Димасик смеется и подначивает:

— Ого! Мам Вер, шутишь? — и, так как и Верка, и я молчим, серьезнеет и добавляет после паузы, неожиданно жестко, — или нет?

Ловлю в зеркале заднего вида на себе пристальный изучающий взгляд сына:

— Мам?

Черт… Вот тут как раз молчать нельзя. Димасик, как и многие мужики, способен мгновенно настроить такие конструкции в башке, что потом замучаешься их разрушать.

— Да слушай ее больше, — пытаюсь успокоить я своего карманного мавра, — она болтает…

— Без повода? — продолжает допрос сын, и пальцы на руле, длинные, крепкие такие, со сбитыми костяшками (опять дрался, засранец!), каменеют еще больше, сжимаются, — или с поводом?

Я молчу, просто не сориентировавшись, что именно отвечать, и Димасик шипит раздраженно:

— Так я и знал! Нефиг по всяким курортам…

— Ты, по-моему, границы сейчас теряешь, — вспоминаю я, наконец, о том, кто у нас тут мама, а кто слишком разговорчивый и нахальный деть.

— Ничего не теряю! — рявкает Димасик, не впечатлившись моим раздраженным тоном, — больше одна никуда не поедешь!

— Так я и не одна… — пытаюсь вразумить я ребенка, но он никак не желает вразумляться:

— И не с мамой Верой! — перебивает меня, — на ее титьки вы в два раза больше всяких мудаков и наловите!

— Вот всю жизнь от тебя, засранца, комплимента ждала, — смеется Вера, нисколько, судя по ехидному взгляду, не впечатлившаяся экспрессией крестника, — и дождалась…Знала бы, когда жопу тебе, мелкому шкоднику, подтирала, что ты таким тоном со мной разговаривать будешь, бросила бы и памперс не меняла! Спал бы в какашках!

Димасик, как всегда при упоминании памперсов и какашек, буровеет щеками, шеей и ушами и принимается злиться уже на полную катушку. Не хочется ему, здоровенному двухметровому лбу, даже думать о том, что когда-то был мелким и беспомощным.

И всецело зависел не только от меня, своей мамы, что вполне естественно, но и от мамы Веры. А, учитывая, что я-то не особо всякие пикантные подробности из его детства вспоминать люблю на публике, в отличие от Веры, так и вовсе удар по самолюбию серьезный.

Правда, Димасик удары держать умеет очень даже неплохо, потому что не позволяет Вере съехать с темы на благодатную почву какашек, а снова смотрит на меня в зеркало, и взгляд его серых, так похожих на отцовские, глаз, суров и холоден.

— Мам? Приставали?

— Да кому я нужна, Димась… — вздыхаю я, — прекрати. Вера стебется и все…

— Ага, ага, — тут же податливо кивает Верка, но я не успеваю порадоваться ее внезапно нашедшемуся разуму и инстинкту самосохраниения, потому что она продолжает, как ни в чем не бывало, — ее там розами обсыпали, кофе поили, на кофейной гуще гадали, за руку держали…

В этот момент раздает хруст, Димасик отвлекается от расчленения своей распутной мамаши взглядом и обращает внимание на приятеля:

— Ты чего это? Телефон сломал, что ли?

— Ага, — хрипло и безжизненно как-то отвечает Матвей, и у меня от его тона мурашки по коже бегут, — хрупкий оказался… Бракованный, наверно.

Я пользуюсь моментом, чтоб сделать затейнице Верке страшные глаза и злобно пихнуть ее в живот кулаком.

Она фыркает насмешливо, давая понять, что ни взгляд мой, ни тем более тычок никакого эффекта не возымели, снова открывает рот, я начинаю покрываться холодным потом, предчувствуя грядущую задницу…

И в этот момент нас тормозит гаишник!

Ох, я впервые настолько сильно радуюсь их вездесущей активности!

Сына просят выйти из машины, следом выпрыгивает с переднего сиденья Матвей, хлопая дверью с такой силой, что все трясется.

Я смотрю, как он отходит в сторону, прикуривая, и поворачиваюсь к Верке, уже состроившей невиннейшую физиономию.

— Заткнись, слышишь! Ты чего устроила тут?

— Ой, а чего такого? — ненатурально удивляется Верка, но я прерываю ее плохую игру.

— Рот закрой… А то сдам Димасику, кто его любимые кроссы лаком для ногтей облил…

— Вот ты стерва… — с восхищением качает головой Верка, — он же меня четвертует… Он до сих по ним плачет!

— Вот именно, — угрожаю я, — закопает. А я буду помогать. Лопату подам.

Верка вздыхает, мается, закатывает глаза… и кивает коротко, давая понять, что больше она так подло шутить не будет.

Димасик, которому потрепали нервы в машине гаи, идет обратно, синхронно с ним выбрасывает сигарету на обочину и движется в нашу сторону Матвей.

Я с тоской смотрю в его холодное лицо и вздыхаю:

— Ну вот нафига, Вер?

— А чтоб расшевелить вас немного, — выдает неожиданно она, и добавляет, когда я поворачиваюсь к ней с немым изумлением во взгляде, — вам надо уже на новый уровень выходить, Мир, понимаешь?

— Нет! — рявкаю я, — не понимаю!

— Ну вот и поймешь…

Я очень хочу спросить у Верки, что именно она имеет в виду, но не успеваю: в машину одновременно садятся Димасик и Матвей.

Сын взбудоражен разговором с представителем дорожной власти, зол, и оставшееся время высказывается исключительно на эту тему, слава всем богам, забыв обо мне и моих мифических курортных приключениях.

Матвей односложно поддерживает его монолог согласным угуканьем, мнет в кулаке пачку сигарет.

Верка, явно довольная собой, охотно поддакивает крестнику.

Я молчу, предчувствуя самое неправильное развитие событий.

И это развитие не медлит.

— Мамкин, меня срочно на работу вызвали, — говорит у подъезда уже Димасик, пролистывая сообщения в телефоне, — давай шустренько.

— Так высаживай своего друга, пусть он Мирке поможет вещи докинуть до квартиры, — опять открывает рот Верка, и, не успеваю я негодующе отказаться, как добавляет, — а ты меня бегом довези и вали на свою работу.

— Э-э-э… — пытаюсь вклиниться я, но тут подает голос Матвей, до этого упорно притворявшийся немым:

— Без проблем.

Выходит из машины, открывает багажник, забирает мою сумку, затем распахивает дверцу с моей стороны и подает руку, чтоб помочь выйти.

И все это — в пару секунд, клянусь!

Я только рот раскрыть успеваю, да промычать что-то невнятное.

— Ага, супер! — спокойно кивает Димасик, — Мот, ты потом тоже подгоняй, Леван, вроде, на вечер сегодня собрание хочет сделать.

Матвей кивает и продолжает протягивать руку, глядя на меня сверху вниз настойчиво и строго.

— Мамкин, если ты думаешь, что я забыл про курортных мужиков, то зря ты так думаешь, — огорошивает меня Димас, — потом поговорим!

Я смотрю на него, потом на ухмыляющуюся Верку, после — на протянутую руку Матвея.

Вздыхаю и принимаю ситуацию такой, как она есть.

То есть, неопределенно сложной и определенно неправильной.