Когда ты станешь моей. Книга 2

Мария Высоцкая (2020)

Они любили и любят до сих пор, но случившееся разделило их жизни на «до» и «после», сделав чужими. Каждый теперь сам за себя, один, лицом к лицу со своей болью. Впереди их ждет целая жизнь, и только им решать, какой она будет. Кто станет победителем? Гордость, страхи или же любовь? Содержит нецензурную брань.

Глава 7

— Регина, кофе сделай, — прохожу мимо секретарши в Лукьяновский кабинет.

Захлопнув дверь, сажусь в кресло, закидываю ноги на стол и достаю из пачки «Мальборо» сигарету. Прикуриваю, морщась от пронзительного и действующего на нервы шума распахнувшейся двери, ручка которой звонко ударилась о стену.

С интересом наблюдаю за вбежавшим Маратиком, который мечется в пространстве.

— Чего хочешь? — стряхиваю пепел.

— Это правда?

Смотрю в его бегающие глазки, подмечая, с какой силой пальцы впиваются в ручки кресла, на которое он наконец-то садится.

— Что именно?

— Тогда, это ты меня упрятал? Я полгода на нарах просидел из-за тебя?

Опустив ноги на паркет, делаю глубокую затяжку, выдыхая дым в сторону оппонента.

— Правда.

Лукьянов вскакивает, намереваясь упереться ладонями в поверхность стола.

— Сидеть, — реагирую на его выпад, — спокойно. Это была вынужденная мера.

— Интересно, — кивок, — я тебя услышал. А теперь послушай ты, — все же упирается пальцами в глянцевую поверхность моего стола, слегка над той склоняясь, — я забираю свою долю и ухожу.

— Долю где?

— В нашем деле, — с напором.

— Не понимаю, о какой доле ты говоришь.

— Что?

— Хочешь уходить, вали, я не держу. Как бонус можешь оставить себе казино и ресторан, но на завод — захлопни пасть.

— Там есть моя доля.

— На словах, только и всего. Но мы оба знаем, что твое слово ничто по сравнению с моим.

— Сука!

— Пораскинь мозгами, кто ты? Безбашенный отморозок, подставившийся бесчисленное количество раз. Решив сдать меня, ты сдашь с потрохами и себя. Пока мы в одной упряжке, ты можешь делать абсолютно все, что тебе заблагорассудится. Все что угодно.

— А если я пристрелю тебя здесь и сейчас, а, Доронин?

Марат вытаскивает из-за пояса пистолет, направляя в мою голову. Страшно ли мне? Наверное, уже нет… сцепляю руки в замок, слегка отталкиваясь носком ботинка от пола, и кресло слегка откатывается назад.

–…а если пристрелишь, то какое-то время будешь пытаться прибрать себе завод, правда, безуспешно. Забухаешь, пристрелишь кого-нибудь не раз, но в конечном итоге подставишься. Я даю год, да, примерно год ты пробегаешь самостоятельно, после чего тебя либо посадят, либо пристрелят, хотя нет, убить у них не выйдет. Но тебе придется прятаться, бабло кончится, весь бизнес, который сейчас держится на мне, растащат по кускам. И если ты попадешься, никто больше не вытащит тебя на волю, и ты это знаешь. Кстати, Люда в больнице, — намеренно смотрю ему в глаза.

Марат играет желваками, злится, он все понимает и даже уже принял решение. Пальцы, до этого с силой сжимающие рукоятку, ослабли, черты лица смягчились, а информация про Люду выбила его из колеи окончательно. Он рассеянно провел пятерней по волосам, а взгляд коснулся моей телефонной трубки на столе. Марат потер запястье, задирая до этого опущенную голову.

— Она опять…?

— Пока ты тр*хаешь других баб, она все плотнее садится на дурь.

— Она знает?

— Хреновый из тебя конспиратор.

— Она не понимает, — проводит тыльной стороной ладони по лбу, опуская ствол.

Конечно, она не понимает, зато все это понимаю я. У Лукьяна новая садистская забава, он никогда не отличался гуманностью, ему по щелчку сносило башку от запаха и вида крови, с каждым годом ситуация лишь усугублялась. Он настоящий маньяк, умеющий тщательно это скрывать. Его комиссовали из армейки после нехилой черепно-мозговой, видимо, там последнее и отбили.

Как давно я это знаю? Очень давно. Почему держу рядом с собой? Потому что так спокойно могу контролировать его действия по тем направлениям, которые мне нужны. Плюс он с азартом и охотой делает за меня всю грязную работу. Его группа — настоящая находка, когда хочешь быстро и чисто расправиться с неугодными, к тому же все эти отморозки вызывают у людей страх одним своим видом.

Правда, во всей этой схеме есть лишь один не учтенный мной минус — сестра. Она всегда питала слабость к идиотам и убийцам, Маратик не стал исключением. Убить он ее не убьет и боли не причинит, иначе бы не бегал налево для удовлетворения всех своих садомазохистских потребностей.

— И я не думаю, что захочет понять. Убери ствол и успокойся.

Поднимаюсь и, обойдя стол, достаю из глобуса бутылку коньяка, разливая жидкость по объемным стаканам.

— Выпей и внимательно послушай. Пока ты со мной, то всегда можешь рассчитывать на помощь, при этом делая все что вздумается. У тебя полная свобода, и ты это знаешь. Я посадил тебя тогда ради твоей же безопасности. Ты, — отгибаю указательный палец, до этого касавшийся стекла, и направляю в сторону Лукьяна, — спал с моей сестрой, когда эта дура была бабой Аккорда. Он бы закопал вас живьем.

— Ты знал?

— Я всегда и все знаю. Работа у меня такая — все знать, — допиваю содержимое, возвращая бокал на стол с тихим стуком.

— Если я действительно выйду из игры…

— То можешь забрать «Сапфир» и казино в «Глобусе», это все.

— А если я тебя все же пристрелю?

Марат проводит языком по нижней губе, обнажая зубы. Его каркающий смех разлетается по кабинету.

— То не получишь и этого. Поверь, найдется немало тех, кто решит прибрать все это к рукам. И не забывай, что со мной ты на равных, с кем-либо другим будешь мальчиком на побегушках, псом, который будет кусать по команде «фас».

***

Домой возвращаюсь за полночь, смотрю на огромные швейцарские часы в гостиной, наблюдая за тем, как движется стрелка. Снимаю запонки, галстук, беру из бара бутылку пятнадцатилетнего виски и присаживаюсь на широкий угловой диван, обтянутый кожей жирафа.

Несколько раз переключаю каналы надоедливо шумящего телевизора и делаю первый глоток, растворяясь во вкусе и запахе виски.

На втором этаже происходят какие-то передвижения, морщусь, прекрасно зная, кому они принадлежат. Я полный идиот, которого умело окрутила жадная до бабок девка. Мартынова всегда появлялась в нужный момент и виртуозно терпела мои заскоки. Ныла, но все равно возвращалась. Она из раза в раз становилась свидетельницей ситуаций, не предназначенных для ее ушей и глаз, поэтому у меня было всего два выхода: пристрелить или же держать на коротком поводке. И я, почему-то, всегда выбирал второе.

Смешно, но как итог, сам на нем и оказался, на этом поводке.

Новость о ее беременности стала отрезвляющей от всего происходящего вокруг. Проблемы, которые мне принесла новая «работа», теперь казались пылью, стоит дунуть — и они развеются. С Анф же все было сложнее.

Первой и самой здравой мыслью было отправить ее на аборт, но даже здесь эта сучка в очередной раз сыграла на жалость, не мне, нет. Она прямиком поперлась к моей матери, валяясь там на пузе и стоя на коленях, умоляя ее на меня повлиять. Мама, конечно, не заставила себя долго ждать, надавила на самое больное, Маринку, нашего с ней ребенка и то, что я никогда не смогу себе простить еще одну потерю.

Где-то она была права, я действительно об этом задумывался, анализировал и больше чем часто приходил к данному выводу.

Наверху вновь послышался шум, после которого Анфиса спустилась в гостиную.

— Я так тебя ждала, — довольно улыбнулась, присаживаясь рядом.

Ее длинные наманикюренные пальцы потянулись к моему плечу, едва касаясь ткани пиджака.

— Как прошел день? — облизала губы.

— Нормально.

Все ее прикосновения вызывали тошноту. Исключением было лишь состояние полнейшего опьянения. Я ни разу не притрагивался к ней в трезвом уме. Ни разу…

— Я тут подумала, может быть, уже начнем делать детскую? Была в одном магазине и…

— Все сделают без тебя. Не думай, что задержишься в этом доме, после того как родишь. Поняла меня?

— Это мой ребенок.

— Прежде всего он мой. А ты просто инкубатор, без права выбора и голоса. Поняла меня? — придвигаюсь ближе, поддевая пальцем ворот ее футболки. — Не слышу.

— Поняла, — кивок, — а ты не думаешь, что я могу его убить? — тонкая бровь поползла вверх, а на губах загорелась триумфальная улыбка. — Или просто сделать его калекой? Представь, какая это будет трагедия, а кто виноват Саш, а? Ты, наш папочка.

— Ты отдаешь себе отчет в том, — касаюсь ладонью ее горла, — что говоришь? — сдавливаю тонкую шею, слыша ее тихий хрип. — Я так не думаю. Если ребенок родится больным, я тебя убью, если он умрет — убью, если ты еще хоть раз заикнешься о подобном — убью, ну и на финал, если решишь сбежать, найду и посажу на цепь. И я сейчас не в переносном смысле, — разжимаю захват, и Анф сразу хватается руками за свое горло.

— Больной ублюдок.

— Очень надеюсь, что ты меня услышала, — оставив бокал на столике, поднимаюсь с дивана, — ты же сама в это влезла. Зачем ходила к моей матери? Чего добивалась?

— Чем она лучше, Доронин? Она тебя бросила, предала, она убила вашего ребенка, но ты продолжаешь ненавидеть всех вокруг, кроме нее, — захлебываясь слезами.

— Ваше главное отличие в том, что она никогда даже мысли не допустит о том, чем ты мне здесь угрожала.

— Она тебя предала!

— Я ее тоже. Разговор окончен, заткнись и вали наверх.

Мартынова вскакивает с дивана и бегом несется на второй этаж. Смотрю ей вслед и, выключив телевизор, выхожу на улицу, не хочу оставаться в этом доме.

— Глеб, — говорю в рацию, — пусть водитель подгонит машину, я уезжаю.

Из особняка возвращаюсь в свою городскую квартиру, спать ложусь в костюме на диване, не выключая свет. Меня мгновенно вырубает, а просыпаюсь я лишь утром, от громкого голоса Глеба.

— Александр Николаевич, пора ехать. Регина сказала, что вы вчера назначили совещание и уже опаздываете на двадцать минут.

Разлепляю глаза.

— Пусть она их разгонит.

— Не думаю…

— Александр Николаевич, — вопль из динамика мобильного, стоящего на громкой связи, — это важное совещание, вы же помните, что…

— Выключи ее, скажи, что еду.