Когда ты станешь моей. Книга 1

Мария Высоцкая, 2019

Вы верите в дружбу между мужчиной и женщиной? Они верили, верили до тех пор, пока жизнь не закрутила их в свой коварный водоворот событий. Когда не ясно, кто друг, а кто враг, когда страсть затуманивает разум, а ненависть диктует коварные планы. Судьбы бьются, словно тонкий хрусталь, а сердца трещат по швам, именно в такие моменты решения становятся жёсткими, порой необдуманными, и предательство кажется закономерным. Дилогия. 90-е годы, криминал. Содержит нецензурную брань.

Пролог

Конец 80-х.

Доронин.

Подаюсь вперед, понимая, что уже поздно. В этом вся Баженова! Маринка летит вниз с этой проклятой горы, закручиваясь волчком. Перемахнув через поломанные ветки, не то бегу, не то скатываюсь за ней следом на подошвах кроссовок.

Пара секунд, и мы оба валяемся на песочной дороге. Прижимаю ее к своей груди, приоткрывая один глаз, слышу ее тихое завывание, конечно, это только начало. Разжимаю захват и сажусь рядом с ней.

— Живая?

Маринка всхлипывает и, обливаясь слезами, усаживается на пятую точку, смотря на свои грязные ладони и разбитые колени. Руки и ноги украшают красные следы от травы и хлестких веток, встреченных на ее пути, пока она катилась вниз.

— Не знаю, — сводит брови, растирая щеки, не переставая смотреть, как кровь мелкими струйками сочится из ранок, исполосовав голени.

— Ты зачем туда полезла?

Мне смешно и жалко ее одновременно, снимаю футболку, прикладывая ее к разодранным коленям.

— А зачем мы сюда пришли? За земляникой.

— Конечно, именно в этой яме ее было тьма, — откидываюсь назад, падая на песок, царапающий спину, сдерживая смех.

— Мне больно, Доронин, а ты издеваешься, — еще один всхлип.

— Давай подую.

— Подуй, — задирает подбородок, начиная икать от слез.

Отталкиваюсь от земли, аккуратно перекидывая ее ноги через свои. Она ойкает, состряпав недовольную мордашку.

— Больно.

— Терпи, подую — и заживет.

— Конечно, — вздыхает.

Маринка упирается лбом в мое плечо.

— Как домой пойдем? — убираю футболку, дуя на ранки.

— Ты меня отнесешь.

— Тут километров шесть.

— А я не такая и тяжелая.

— Аргумент. Сходили за земляникой, блин.

Маринка начинает громко смеяться, вздрагивая от прикосновения моих пальцев под своим коленом.

— Поаккуратнее.

— Ага.

Сейчас было бы неплохо подняться наверх и принести воды, чтобы промыть ее царапины. Что у нее в голове вообще? Ходит, под ноги ни черта не смотрит. Закатываю глаза, замечая ее хитрую улыбку.

Если бы не наша дружба, я бы нашел миллион других способов, чтобы ее успокоить, жаль, это не про нас, да и в армию скоро, этот геморрой с девчонками мне сейчас совсем ни к чему. Хотя моя Баженова красотка, одни только ноги чего стоят, мысленно даю себе оплеуху и резко убираю от нее руки. Все, пора домой, а вечером с Лукьяном по девкам, иначе я точно ее случайно где-нибудь… все, стоп. Домой идем.

Встаю, аккуратно поднимая ее с земли. Платье задирается под моими ладонями, а Маринка, ойкнув, обнимает мою шею, убирая с лица прядь каштановых волос. У нее длинные густые волосы, они ярко блестят на солнце, переливаются так, что к ним хочется прикоснуться.

У нас с Баженовой с самого начала сложились какие-то странные и непонятные для окружающих отношения. Мы не встречались, никогда не были парой и ни разу не целовались. Нас связывала крепкая взаимная дружба.

Баженовы переехали в наш город, когда Маринке было лет семь, поселились в соседнем подъезде, моя мать заставляла меня помогать Марише в школе, ведь она новенькая и маленькая. Поэтому можно сказать, я знаю эту наглую соплю с детства. Тогда она меня раздражала, до ужаса. Все гонять в футбол, а Доронин, как последний идиот, ведет эту мелочь домой после продленки. Мне тогда было девять.

Со временем она перестала меня бесить, и мы подружились. Вот — дружим до сих пор. Точнее, паразитируем друг на друге.

— Пешком не дойдешь? — обливаю остатками воды голову.

— Я вообще-то пострадавшая.

— Ладно, понял, понял.

Выбравшись из карьера, усаживаю ее на траву, быстро ополоснув ранки водой.

— Доронин, когда ты там в армию собрался?

— Через неделю. Я откуда знаю, повестки еще не было.

— Обязательно напиши мне письмо, чтобы я знала адрес.

— Обязательно, — язвительно.

— Блин, ну вот что я буду без тебя делать?

— В институт свой бегать.

— Вот, тебя даже не будет, чтобы поддержать меня, это же первый курс.

— Зато я наконец спою тебя, когда ты будешь выпускаться.

— Ой, ненормальных своих спаивай.

— Анфиску, например?

— Не трогай Мартынову, она и так на тебе помешалась! — голос становится тверже.

— Да нужна мне твоя Анфиска, пробы ставить негде.

— Доронин, блин, ничего, что она моя подруга?

— Да не, нормально.

— Все, пошли уже. Есть хочется.

— По лбу не хочется?

— Так смешно-о-о-о.

Не среагировав, иду вперед, не забыв прихватить Баженову с собой. Мы топаем часа два, потому что кто-то просто не может молчать и сидеть смирно. Она постоянно вертится, поправляет платье, волосы, а я делаю все, чтобы только не смотреть в вырез ее платья на груди. Мне хватает и этих прикосновений, да и вообще, кажется, я перегрелся, потому что моя Баженова — друг, а не баба. Хотя в последнее время я готов с собой об этом поспорить.

Во дворе затаскиваю ее в подъезд. Ванда Витольдовна открывает дверь и, охнув, пропускает нас в квартиру.

— Саша, здравствуй.

— Здравствуйте.

— Марина, — вздох, — ну что с тобой опять приключилось?

— Все хорошо мама, — улыбка, — меня в комнату, — уже мне.

— Саш, так проходи, не разувайся, — ее мама идет следом.

Сажаю Баженову на кровать, растирая затекшую шею. Она так в меня вцепилась, до сих пор ощущение, что машину картошки разгрузил.

— Марина, у тебя кровь, — женщина подается к дочери, рассматривая ссадины на коленях.

— Я чуть-чуть упала с горы.

— Что? Марина!

— Ну мам, все нормально.

— Сейчас перекись и зеленку принесу.

— Может, без зеленки?

— Нет.

— Блин, придется ходить в джинсах.

— Какая трагедия, никто не будет пялиться на твои ноги.

— А ты и рад.

— Я?

— Ну не я же. Ты меня сегодня всю излапал.

— Я тебя домой притащил, а мог бы бросить.

— Ладно-ладно. Вечером гулять пойдем?

— Нет, я с Лукьяном.

— Я возьму Анфиску и с вами, правда, потом у меня дело, но немножко могу…

— Мы не на ту прогулку, — убираю руки в карманы, облокачиваясь на подоконник.

— Точно, ты с Маратиком только по девкам путаешься.

— Очень интересное занятие.

— Погоди, сейчас тебя заберут и два года будут бромом поить.

— А ты и рада.

— Конечно рада. Я просто не могу смотреть, как мой Доронин со всякими швабрами зажимается. Вот хоть бы одна нормальная была.

— На своих уродцев посмотри.

— Знаешь что, — хочет встать, но, передумав, швыряет в меня игрушечного медведя.

Ловлю игрушку, вытянув руку.

— Так, вот зеленка, — Маринкина мать возвращается в комнату, — и перекись. Ты сама или мне?

— Я сама, мамуль.

— Отойдите от нее подальше лучше. Иначе оглохнете, как она визжать будет. А это всего лишь зеленка.

Маринка цокает языком и капает на ранки перекись.

— Блин, еще рука болит, синяк будет.

— Марина, ты у меня тридцать три несчастья.

— Ага. Мам, а покушать есть что-нибудь?

— Щи будете? И я там пирогов с морковкой напекла.

— И то, и то, — забираю у Баженовой зеленку, чтобы открыть, иначе через минуту она вся будет состоять из раствора бриллиантовой зелени, — на, — протягиваю обратно.

— Спасибо. Я только чай и пирожок.

— Саш, а ты?

— Я буду все.

— Ладно, через пару минут приходите в кухню. Ты ходить-то сама можешь? Раненая моя?

— Думаю, да. Да и вообще, тут вон Доронин есть, донесет.

— Марина, прекрати издеваться над Сашей. Я бы на твоем месте, — поворачивается ко мне, — в кино с ней сегодня не пошла.

— В кино? — свожу брови, не понимая, о чем речь.

— В кино, в кино, — вклинивается Маринка, — забыл, что ли? Мы с тобой сегодня на вечерний сеанс собирались.

— Забыл, — улыбаюсь ее матери.

Как только теть Ванда уходит, смотрю на Баженову, ожидая объяснений.

— Мы с Сережечкой договорились в кино, но ты же знаешь, отец меня вечером с незнакомым ему парнем не отпустит. Вот я и приукрасила. Чуть-чуть. Мы же друзья.

— С тем Сережей, которому в прошлый раз наши местные пендалей надавали?

— Не смешно вообще-то. Он, между прочим, хороший, в институте моем учится.

— Учителишка.

— Фу, Доронин, как грубо. Донесешь?

— Сама дойдешь.

Выхожу из комнаты, понимая, что начинаю злиться. Сережа, бл*дь, какой-то. Достала уже со своими хахалями. Саша, прикрой, папа не отпустит! Бесит.

На кухне мою руки и сажусь за стол. Маринка приковыливает следом, а в дверь раздается звонок.

— Я открою, ешьте.

Ванда Витольдовна идет в прихожую, откуда я слышу знакомый голос. Вскоре запыхавшаяся Людка появляется в дверном проеме с кислой миной на лице.

— Чего? — откладываю ложку.

— Тебе повестка пришла. Мама там плачет, — выдает сестра, сползая по стеночке на корточки.

Маринка роняет на пол пирог, который сжимала в руке, и застывает, сидя с открытым ртом.