Здесь перезимует горе

Мария Бессонова (2023)

Евгения сбегает. Спонтанно. С тортом на 35-тилетие своего мужа, за которым она пошла, и на машине брата, в котором этот торт лежал.Пребывая в состоянии отрицания, она бродит по городам, спит в машине и тратит последние деньги на еду, загоняя себя в депрессию. Совершает глупости, ищет то, чего уже нет, пробует жить дальше. Врет всем и себе, отказываясь принимать правду.Одно случайное знакомство ведёт к следующему. Кто-то поддерживает эмоционально, кто-то даёт работу, кто-то помогает выразить боль. Она рисует, играет с детьми, переписывает эротические романы, находит друзей, а иногда снова падает в темноту.Но эта книга не про грусть. Эта книга про побег от горя. Про несправедливость, человечность и сожаления. И про потребность снова радоваться.Эта история ведёт не вперёд, а вглубь. В яму, вырытую потерей. Показывает нестандартный, путаный, местами сумбурный путь, к принятию. Здесь есть место ошибкам, боли, смеху, место слезам, любви и чувству вины. Здесь место, где перезимует горе.

Часть 1 Первая осень

Глава 1 Побег

Сбежать — вообще моя обычная реакция. Игнорировать проблему, спрятаться, уйти, перестать выходить на связь. Раствориться. Это про меня. И пусть от себя не убежишь, но я попробую.

***

Страх. Парализующий ужас от происходящего и при этом полное опустошение. Одиночество. Тоска и трепет. Тревога настолько сильная, что вызывает то ли возбуждение, то ли медвежью болезнь. Это то, что вы почувствуете, если неожиданно сбежите. Вырвитесь из привычной жизни. Без денег. На чужой машине. Без вещей и цели. По крайней мере это то, что сейчас чувствую я. Хотя, возможно, это вовсе не из-за побега. Кто знает, может, я отчаянно пытаюсь вернуться в свою настоящую жизнь, выскользнуть из того подобия, в которое я попала. Отвратительное Зазеркалье.

Я не знаю. Я просто бегу. Без оглядки мчусь из Москвы. Этого поганого города, в котором разрушился мой мир. Меня тошнит от надвигающийся неизвестности. Я в панике. Меня знобит. Я смеюсь и плачу. Я просто хочу подальше. Туда, где я больше не я. А может, наоборот, где я — это я.

Меня пугает мысль, что сейчас раздастся звонок, и придется вернуться. Что кто-то заметит, мое отсутствие, и поедет за мной. Что позвонят в полицию, и за мной вышлют наряд. И мне страшно, что никто этого не сделает.

Но вот первый звонок. Муж. Конечно, он заметил, что я не вернулась. И не вернусь.

Пока звонит телефон, я от нервозности начинаю кусать губы и гоню, как можно быстрее, как можно дальше, размазывая слезами тушь по всему лицу.

Чтобы заглушить поток звонков включаю радио. По всем станциям крутят рекламу:"Успейте купить, только сегодня 11.11 скидки до 90%". Но мне уже ничего не надо.

Спустя два часа безостановочной езды, я больше не могу терпеть и останавливаюсь на обочине. Удивительно, но даже то, что я уже несколько месяцев плачу целыми днями, до сих пор не вызывало во мне обезвоживание. Бегу в темные кустики. Холодно, скользко, но я думаю только о том, чтобы не описать себе пальто. И какой идиот придумал их такими длинными?

Сев обратно в машину, чувствую, что немного успокоилась. Возможно, мне просто надо было пописать…

Начинает идти снег. Первый в этом году. Я выключаю радио и на секунду замираю, пытаясь насладиться настроением, которое создают снежинки на фоне фонарей и мокрой дороги. Это всегда кажется чем-то волшебным, гаррипоттерским. Но сейчас меня это ужасает. Дорога, ночь, лес, проезжающие мимо чужие машины. Сплошное одиночество.

Решаю осмотреться, чтобы бы понять какие вообще вещи у меня есть. Начинаю со своей сумки. Вытряхиваю всё на пассажирское сиденье и сортирую.

Первыми попадаются ключи от дома. Уже не нужны, но оставлю, на них брелок-открывашка, точно пригодится. Потом беру телефон. Долго смотрю на него и никак не могу решить, нужно ли выкидывать симку, когда убегаешь от самой себя? В качестве компромисса вытаскиваю ее и запихиваю куда-то в бардачок. Туда же отправляется обручальное кольцо, которое я не снимала уже четырнадцать лет.

Затем попадается попка от зарядки, проводок я забыла в своей машине…

Пластилин “архитектурный”, которому уже триста лет. Огромный кусок размером с кирпич, купленный мной еще на втором курсе. Неужели я так давно тут не разбиралась? Какие-то мятые бумажки, старые кроки, фантики, выцветшие рекламные листовки, чеки, запасные пуговицы и ткани от всевозможных вещей, бирки. Оставляю.

Проездной на метро, ну точно не пригодится. Откладываю его в сторону.

Даже есть запасная пара трусов и носков. Расческа. Всякие прокладки придвигаю поближе, точно пригодятся. Таблетки тоже. Зубная щетка, кажется, тут еще со времен пластилина. Ее откладываю.

Рулетка, линейки, карандаши с ручками, без них никуда. Оставляю.

Дальше подбираюсь к каким-то старым детским игрушкам и штукам, выданным на кассе в магазине. Оставляю.

Куча пакетов. И откуда они берутся? Рядом несколько старых батареек и побелевшая шоколадка.

Запихиваю всё нужное обратно в сумку и смотрю на щетку с проездным, которые отсеились. И, недолго думая, пихаю их обратно в сумку. Не утянут.

Паспорт, который я переживала, что выложила пару дней назад, нахожу в застегнутом кармане. Там же и кошелек. Внутри: одна, две, три… почти пять тысяч наличными и права.

Приступаю к осмотру машины. Так как она не моя, я не знаю, что тут есть.

Снова открываю бардачок и сразу нахожу документы на машину. Отлично. Надеюсь, с открытой доверенностью… В глубине детские очки с темными стеклышками и набор медицинских масок. Осталось всего две.

На заднем сиденье валяется коробка с тортом, за которым я пошла, когда вдруг сбежала, красный плед и новый ноутбук, который тоже в коробке. Осматриваю всё вокруг, но зарядки к нему не нахожу. Кто вообще берет ноутбук без зарядки? Они же дольше часа не живут…

В левой задней двери валяется какая-то тряпка и детская соска. А в правой куча влажных салфеток.

Выхожу осмотреть багажник, и на меня сразу нападают холод, ветер и шум. Только открывается дверь багажника, как я вижу лопату. “Опа”. За ней резиновые сапоги размера не меньше пятидесятого. Внутри одного огромные шерстяные носки. Отдельно какие-то ящики с инструментами, красный треугольник, аптечка и даже огнетушитель.

Почему-то всё это напоминает мне компьютерную игру, где каждый найденный предмет потом будет нужен для какой-то цели.

Возвращаюсь в салон. Снова тепло.

Достаю телефон и решаю проверить баланс карт, но без симки интернет не работает, поэтому приходится снова порыться в бардачке и вернуть на время симку на место.

На одной карте почти 16 тысяч, на другой 5. И еще на сберкнижке 1370 рублей. Итого 26 тысяч 120 рублей и еще монетки, среди которых вижу и десятки и пятерки и копейки, которые уже никто не выпускает и не принимает… О, даже есть 1 цент и украинские 15 копiнок.

В детективных сериалах верх глупости пользоваться банковскими карточками, находясь в бегах, поэтому на первой же заправке я снимаю все деньги и решаю дальше пользоваться только наличными. Потратив тысячу на бензин, я осознаю насколько мало у меня денег. Поэтому мой вам совет: планируйте побег заранее, составьте список необходимых вещей и возьмите с собой побольше налички.

В машине я смотрю на карту и выбираю себе ближайший город, как временную цель поездки. Вместе с навигатором мы стартуем.

***

Дождь, тьма, 130 км/ч. Колея. Какой-то урод светит дальним, чтоб я уступила ему дорогу. Он подпирает своим гробом и слепит мне глаза. Я не сдаюсь. Тогда этот козел начинает резко меня обгонять. Показываю ему средний палец, потому что уверена, он сейчас смотрит на меня с возмущенным видом. Встраиваясь, от его колес вода на какие-то мгновения полностью лишает обзора, остаются только красные размытые пятна стопарей. И вдруг они резко приближаются. На автомате начинаю тормозить. Из-за колеи машину немного заносит, и она плохо тормозит. Но огни все-таки становится чуть дальше. А потом он снова оттормаживается. Я снова с трудом успеваю нажать на левую педаль. Сердце бешено колотится.

“Ну уж нет. Я не буду жертвой у мужичка с комплексами”.

Жму на газ и обхожу его справа. 135…140…145… Машину начинает трясти, как будто она сейчас взлетит. Этот придурок остается позади. Адреналин бьет. Страха нет. Дождь не мешает. Машины расступаются сами. 150. Жму еще сильнее. 155, 160…

"Через полтора километра съезд. Поверните направо" — говорит Алиса с голосом Скарлетт Йоханссон, возвращая меня не землю.

Скорость падает. 140, 130, 110, 90, 70…

“Поверните направо”.

Я будто бы просто в путешествии, а Скарлетт Йоханссон мой попутчик.

До Твери мы доезжаем всего часа через три, как выехали из Москвы. Так странно, что она настолько близко. Однако теперь я в двухстах километрах от дома. Я не знаю, что делать, не знаю, что делаю. Просто паркуюсь у какого-то магазина и сижу в машине.

Ночь. Кажется, я сошла с ума. Переползаю на заднее сиденье, заворачиваюсь в плед и плачу. Дура. Ну что я делаю?

Просыпаюсь я рано, еще темно. Видимо от холода. Лобовое стекло засыпало снегом. Первая мысль, что меня похитили, но сразу вспоминаю, что я сама себя похитила. Хочется есть и в туалет. Я выбираюсь из ледяной машины и бреду в гипермаркет, у которого ночевала.

“Я ночевала в машине!”

Добрая кассирша отводит меня в туалет для персонала. Выгляжу я действительно жалко. Глаза снова заплыли от слез. А тушь повсюду оставила темные пятна. Из зеркала на меня смотрит то же лицо, что и последние тридцать три года, но другое. Несчастное. Совсем несчастное. Умываюсь непонятно каким мылом из дозатора, расчесываю слипшиеся светлые волосы и иду за едой.

Булочка, горячий чай на завтрак. На кассе понимаю, что надо бы купить что-то на день и возвращаюсь. Я не привыкла покупать еду на одного, не привыкла экономить деньги. Не то чтобы я их транжирила и всё такое. Просто я никогда не оказывалась без денег. И сейчас я тоже выбирала продукты, особо не обращая внимания на цену. Именно поэтому милая женщина на кассе получает от меня полторы тысячи рублей за какую-то ерунду, вроде орехов, глазированных сырков, батончиков-мюсли и тому подобному.

Пока пробиваются товары, я погружаюсь в реальность. Вокруг чувствуется такая атмосфера, что ее хочется описать. Тишина, холод, одна работающая касса, один покупатель — я. Звуки, отдающиеся эхом. Пустая парковка, по которой вот-вот покатится перекатиполе. Одиночество и тоска. Заброшенность. Сухие деревья. Серое небо. Мрачная осень. Ну и самое апокалиптичное — медицинские маски, которые стали частью нас. Картинка из снов. Фильмы про зомби. Всё вокруг такое же одинокое, как я.

За несколько часов под русский рок с радио съедаю всё еще вкусный торт с цифрой “35” на верхушке. Потом решаю прогуляться и придумать, что делать.

“Может вернуться домой? Нет… Я не знаю”.

Я просто иду. Ступаю по замерзшим хрустящим листьям присыпанных снегом. Мимо домов, людей, церквей. Честно говоря, кажется, я первый раз в жизни гуляю одна. Это так неловко. Хочется взять мешок картошки и делать вид, что ты идешь по делам. Что ты, как все. Самая обычная серая масса.

Добредаю до набережной. Волга-Матушка. Столько воды. Течет, течет и течет. Желание броситься в нее, стать частью этой мощной силы природы.

Первый снег растаял, остались только лужи. Ветрище. Выходя вчера из дома, я не думала, что окажусь черти где. Но вот я тут, в легком осеннем пальто, без шапки, но хотя бы с огромным шарфом. Очень рада, что не надела платье, а поехала вчера на праздник в свитере и джинсах.

В прошлый раз я была в Твери в солнечный день, счастливая и настоящая. Тогда город был прекрасен. Сейчас город — отражение меня. Угрюмая тень самого себя.

Хожу целый день без остановки. По тем местам, где когда-то бывала. Церкви, усадьбы, парки… Поедаю орехи и шоколадки. Ухожу так далеко, что в итоге телефон пишет мне, что до машины идти почти 3 часа. Но что поделать. Иду.

Стемнело, разрядился телефон, а я все иду. В одиннадцать вечера я, наконец, вижу магазин. Покупаю еще еды, провод зарядки, новую симку и страшную зеленую в оранжевую полоску теплую шапку. И еще раз, уже без разрешения, как шпион, проскальзываю в туалет для персонала.

Так начинается мой непонятный путь.

Машина, дорога, новый город. Сначала Торжок, потом Вышний Волочек. Всё то же. Сплю в машине. Гуляю по городу, в котором когда-то была, ем булки и ищу. Ищу ту себя. Пробую вернуться в настоящую жизнь. Ничего не выходит, еду куда-то дальше.

Сама не понимаю кто я, где я, что делаю. Просто существую. С каждым днем всё больше верю, что скрываюсь.

В понедельник утром оказываюсь в Великом Новгороде. Грязная, потная и вонючая. Честно говоря, меня это не сильно волнует, но от спанья в машине уже болит спина. Нахожу самый дешевый хостел за 750 рублей ночь и заселяюсь на 5 ночей в отдельную комнату.

Пока девушка переписывает данные моего паспорта, я начинаю разглядывать интерьеры и замечаю кусок открытой кирпичной кладки. Видимо при реставрации решили оставить зондажом интересный участок стены. Вижу известковый раствор, значит это точно памятник архитектуры. Снаружи я как-то даже не посмотрела на здание, но и отсюда по арочным окнам можно предположить XIX век.

— Простите, а какого года это здание? — неожиданно спрашиваю я. Я так давно не разговаривала, что горло немного першит.

— Старое, — говорит девушка, даже не поднимая головы от компьютера.

— Кажется, конец XVIII начало XIX века…

Памятник архитектуры! Секундный трепет напоминает мне, что прошлая я где-то еще здесь.

— Понятия не имею, — она продолжает что-то тыкать в компьютере и, наконец, отдает паспорт мне обратно.

“Интересно, есть ли в России какая-то база, в которой появится информация, что я заселилась в этот хостел?”

— Спасибо.

— Ах, да, из вашего номера вторую кровать перенесли в номер к паре с ребенком. Но так как вы одна, то это не проблема, да?

Девушка-администратор общается со мной высокомерно и с неприязнью, скрывая это за дебильной улыбкой, но я киваю ей, хоть и моментально оказываюсь в запретной зоне мозга.

Дальше она говорит, чтобы я сама осмотрелась, так как она сейчас занята, но если что, то обращаться к ней с вопросами. Потом следует снова дебильная улыбка, и она протягивает мне терминал для оплаты.

— Наличными, — говорю я и оплачиваю.

Понимаю, деньги заканчиваются с катастрофической скоростью и нужно что-то с этим делать, но, как только я нахожу номер, просто заваливаюсь на кровать, а дальше с самого утра, до самого вечера играю на телефоне в Остина и Карла, а, когда заканчиваются жизни, листаю километры дурацких видео в лентах социальных сетей.

В итоге так и засыпаю в одежде, грязная, голодная, не пошевелившись.

Просыпаюсь снова от холода, лицом к отвратительно фиолетовым занавескам и мерзким зеленым стенам. Даже не сразу понимаю, где я. Добредаю до ванны и, наконец, моюсь чьим-то лавандовым гелем для душа и шампунем бабушки Агафьи. Странно, но меня совсем не волнует то, что я могу подхватить грибок и что приходится вытираться футболкой. Как же все-таки быстро человек подстраивается под новую реальность, забавно.

Я немного прихожу в себя и собираюсь пойти купить еды. Хочется прогулять целый день по городу, чтобы снова не оказаться в плену этой ужасной комнаты.

В голове полный бардак. куча уголков, в которые нельзя заглядывать, целые улицы с заколоченными окнами и выключенными фонарями, повсюду мины-ловушки, ямы, и где-то в середине черная дыра, к которой так и тянет, но из которой не выбраться больше никогда. Поэтому я стараюсь ни о чем не думать. Сосредоточиться на поверхностном мышлении. Что поесть, что посмотреть, куда пойти. Выстраиваю свою действительность, отрицающую настоящее.

Хостел, чего и следовало ожидать, оказывается в центре города. Выйдя из здания, я сразу оказываюсь на набережной у стен гостиного двора. Белая красота на фоне мрачной осени. Перехожу по мосту через Волхов и оказываюсь в кремле. Стена, звонница, храм. Смутно помню, как на лекциях показывали чертежи планов, что-то рассказывали про уникальность планировки, но в чем эта уникальность? Уже и не важно…

Людей вокруг много, но никому нет до меня дела так же, как и мне до них. Захожу в собор посмотреть росписи. На входе мне вручают, пропахший чьими-то духами платок, но я заворачиваю голову в шарф.

Домонгольский. Пятинефный. По привычке представляю, как бы я это вычерчивала. Оцениваю утраты. Множество фресок повреждены или вообще уже отсутствуют. Наверняка и тут в какой-то момент решили провести отопление, и всё отвалилось, а, может, сказалось советское время. Жаль. Но чувствуется качественная реставрация.

Выхожу из Софийского собора и иду к памятнику “Тысячелетие России”. Я надеялась, что произойдет, как в кино. Резкая вспышка, и вот уже вместо реальности показ воспоминания. Но нет. С трудом припоминаю, как мы были тут после второго курса. Светило солнце, и мы все пытались вспомнить ту лекцию, где рассказывали, про каждую фигуру и ее значение. Я первая нашла конспект и начала читать вслух. К нам подходили люди, решив, что это экскурсия. И в итоге мы по-очереди рассказывали про этот памятник всё новым и новым туристам. Последним был наш староста Денис. Я помню, как светились его рыжие волосы, и как мы хохотали, когда он говорил что-то вроде “по левую сторону вы можете заметить…” и “этот внушительных размеров памятник образец величия нашей страны”, как истинный экскурсовод.

Странно, что та я была. Смеялась, выступала перед незнакомцами, бегала от памятника к памятнику и бесконечно записывала что-то новое. Тогда мне казалось всё это таким важным. А спустя всего каких-то 13 лет это не имеет никакого значения. На самом деле, еще год назад, да даже еще 3 месяца назад, имело. Я была я. А сейчас нет. Бреду дальше и дальше. Воспоминания никуда не ушли, но померкли.

Обедаю остывшей хачапурей на лавочке у здания театра Драмы, любуясь на реку. Потом куда-то иду. На улице ужасно холодно и меня трясет. Даже медицинская маска теперь не бесит, а греет. Через пару часов таких скитаний не выдерживаю и захожу в ближайший музей. 100 рублей за билет и в подарок тепло и бесплатный туалет. Вообще, еще студенткой, я для себя решила не ходить в платные туалеты в больших городах. В маленьких, где особо нет денег, да. А в больших эти вредные бабки с кусочком туалетной бумаги не получат моих денег. Лучше Макдак или кусты. Это принцип. Когда пропадут Макдаки, тогда будут проблемы.

Раз пять обхожу всю экспозицию и становлюсь первым посетителем, который прочитал всё, что только можно прочитать в музее, когда, наконец, отогреваюсь. Фарфор — это, конечно, прекрасно, но даже смотрительница музея что-то заподозрила, и подходит ко мне. Хотя, может, это потому, что кроме меня тут только мужик с бешеными глазами.

— Здравствуйте, заинтересовались? — спрашивает она, и я замечаю имя Роза, на бейджике. Ну и почему эти бабульки вечно такие навязчивые?

— Да, у вас тут очень интересно, — вру я.

— Спасибо. Я 35 лет занималась фарфором, так что могу рассказать о чем-нибудь, если хотите.

Я колеблюсь, потому что мне неинтересно слушать про фарфор, но уж очень не хочется обратно на улицу.

— Давайте, я не против. Честно говоря, я не взяла аудиогид и особо ничего не узнала.

“Да я сама вежливость…”

— Да, здесь можно только про клейма прочесть что-то полезное.

Ну вот, ей сейчас удастся втянуть меня в разговор.

— Ну, клейма, это и правда очень полезная штука. Вот там, — я показываю на стену за экспонатами — место, которое я приметила еще на втором круге, — видите, на кирпиче клеймо? Не понятно, как этот кирпич сюда попал, но по двойной рамке можно сказать, что это 1812-1870-е годы. А остальные кирпичи современные.

— Ого, да у вас глаз алмаз, — улыбается она мне. — Пойдемте в начало.

Мы медленно обходим зал еще раз, и Роза рассказывает мне про технологии изготовления фарфора, про нанесение рисунка, обжиг и даже про свою кошку, у которой какая-то необычная шерсть с рисунком подмышками, и мужа, который вчера разбил ее любимое фарфоровое блюдце. Мне постепенно начинает нравится эта маленькая, пухлая женщина со странными обожженными химией волосами.

— Хотите расписать чашку? Обычно это входит в экскурсию, — предлагает она.

Я киваю, и Роза ведет меня в помещение, которое считается печью. Там мы за столом около часа расписываем маленькие, фарфоровые чашки и при этом, что для меня удивительно, постоянно болтаем. Говорим о ее муже, детях и о суперкоте, который для нее, как третий ребенок (четвертый если считать мужа), о Новгороде и ужасной погоде. На час у меня получается отойти от черной дыры на светлый проспект. Наверное, благодаря этому, у меня получается нарисовать нечто, что мне очень нравится. Теперь на моей чашке красуется довольный котяра, перед которым разбитая посуда, чуть подальше недовольная фигура женщины, указывающая на осколки, и с самого края, согнувшись, как вопросительный знак, стоит мужчина с поникшим цветочком в руке. Роза хохочет, когда видит рисунок, и я впервые улыбаюсь.

— Это Вам! — говорю я, пока она рассматривает чашку со всех сторон.

— Тогда обмен.

Она протягивает мне свою чашку, расписанную тончайшим цветочным узором. Я искренне восхищена мастерством, и у меня даже не получается сказать что-то вслух, кроме банального:

— Вау! Спасибо…

Пока рисунок запекается, я пью чай, а Роза проводит экскурсию для каких-то странных старушек.

Вытащив из печи наши чашки, она проводит с ними какие-то манипуляции и потом вручает мне мою.

— Ой, где-то тут коробка была. Вот держи!

Мы долго прощаемся, даже обнимаемся и зачем-то обмениваемся телефонами. Я записываю ее как “Роза-чашка-Новгород” и даю ей свой ненастоящий номер.

Когда я вновь оказываюсь на улице, погода как будто улучшилась, а, возможно, из-за того, что стемнело, просто больше не видно грязи. Ищу хостел по карте и замечаю, что часть города, где кремль имеет радиальную структуру, а на другой стороне реки прямоугольную. Очень похоже на исторический Берлин. Из-за мыслей о Германии сразу хочется съесть какую-нибудь сосиску, и я ищу магазин по пути к хостелу, до которого, как говорит Скарлетт, мне еще полчаса. От магазина и еды мысли быстро скачут к деньгам, и начинается легкая паника. Пока иду, пытаюсь придумать, как заработать. Почему-то первыми в голове всплывают проституция и торговля наркотиками. Потом дворники и уборщицы… Откуда можно взять денег? Я знаю четыре способа: заработать, занять, украсть, продать что-то. Занять мне не у кого. Красть не стану. Продать? Нечего. Есть ноутбук, но потом-то деньги опять кончатся. А вообще ноутбук — это вещь.

Меняю точку “Б” на магазин электроники и на время снова обретаю цель. По пути в голову приходят еще два способа — найти и унаследовать. И на протяжении следующих тридцати минут пристально высматриваю брошенные кошельки и ценные бумажки, посланные мне Вселенной, но, к сожалению, Вселенная, видимо, забыла про меня или не знает, что пора посылать мне подарки.

Как оказалось, ноутбуков очень много, а если выражаться искренне, то дохрена. И какие-то гении придумали делать к ним разные зарядки. Я долго зависаю, высматривая что-нибудь универсальное, когда ко мне, наконец, подходит консультант.

— Здравствуйте, Вам помочь? Ищете что-то конкретное?

Я бросаю взгляд на бейдж. Он Ильдар. Ильдар из “Эльдорадо”. Звучит, как… Да не важно.

— Да, зарядку к ноутбуку… — медленно говорю я и пытаюсь вспомнить, что там Паша бубнил про свой ноутбук.

— Все зарядки у нас там, пройдемте. Какой модели ноутбук?

— Кажется, Asus. Но это все, что я помню.

— У большинства ноутбуков Asus вот такие круглые разъемы, но на некоторых уже появились Type-C. Вот такие. Вы не помните, какая у Вас была?

Судорожно вспоминаю, как выглядел ноутбук на заднем сидении, но было темно, и я не разглядывала. Черт. Может взять обе? Или ту, которая дешевле?

— А Вы давно его покупали? Может, сможете узнать его среди тех, которые представлены в зале?

— Покупали его всего недели две назад, — говорю я вслух.

“Но я видела только его крышку и всего 30 секунд…” — продолжаю у себя в голове.

— Может быть Вам кто-нибудь может прислать фото коробки?

Фото! Паша присылал фото всем, когда купил. Открываю галерею и первый раз радуюсь, что WhatsUp, без спросу, сохраняет всё, что только может. На фотографии открытый ноутбук стоит на коробке. Видно только слово Asus.

“Обычный, черный с кнопочками” — всё, что я могу про него сказать.

Я жалобно выдыхаю.

— Можно посмотреть?

— К сожалению, только это фото. А по нему ничего не понятно, — я протягиваю ему телефон.

— Это, — вот эта линейка, — он показывает на ряд с черными одинаковыми ноутбуками. — Вам подойдет вот эта, с круглым разъемом.

— Правда? Спасибо, Вам большое!

— Если всё-таки не подойдет, гарантия две недели. Если еще что-то понадобится, обращайтесь.

На кассе я прощаюсь еще с двумя тысячами, а потом и еще с двумя в продуктовом.

Всю дорогу до хостела я не забываю поглядывать под ноги в поисках клада и параллельно составляю в голове план действий:

1. Пересчитать деньги;

2. Перебрать все вещи;

3. Разобраться с ноутбуком и программами;

4. Найти подработку;

5. Решить, что делать дальше.

Через час я уже выполняю первые два пункта плана. На кровати валяется вся имеющаяся у меня одежда: майка, пальто, свитер, джинсы, шапка, шарф. Трусы, лифчик и носки на мне. Ботинки у двери. Резиновые сапоги и теплые носки в машине. Плед там же. Сумка с тем же содержимом, что и раньше, на стуле. Предметы личной гигиены, включая новую щетку, теперь в отдельном пакетике висят на спинке. Ноутбук с зарядкой. Телефон с зарядкой. Паспорт, права, документы на машину в сумке. Чашка тоже. А в руках кошелек с 8770 рублями.

Это всё, что есть и представляет ценность.

Ну и еда: мюсли, глазированные сырки (5шт), детские пюрешки (2шт), хлеб, яблоки (5шт), молоко, две шоколадки, булочки (5шт), яйца, картошка (1кг), котлеты (3шт), печеньки, сушки, вода, бананы. Еле дотащила.

До самой ночи я с мучениями скачиваю пиратские программы, которые мне обычно нужны для работы. Фотошоп и другие программы Adobe, а также всё для черчения и 3д моделирования. Взламывая лицензии, чувствую себя тупым хакером, перетаскивая из папки в папку какие-то ключи.

В час ночи мне приходит в голову мысль, пойти постирать вещи. А, так как сменной одежды у меня нет, приходится идти в одних трусах и пальто. Отчего мысли о проституции и порнофильмах снова и снова лезут мне в голову, заставляя хихикать.

Потом сил хватает только развесить вещи, убрать продукты в холодильник и завалиться спать.

А дальше всю ночь мне снится спокойствие прошлой жизни. Дом. И в итоге я просыпаюсь уничтоженной. Оказавшись на краю той дыры в душе.

У меня не получается заставить себя встать, чтобы умыться и позавтракать. Не удается и пообедать. Получается только смотреть на пустое место, где должна быть вторая кровать и плакать. Вечером я шаг за шагом дохожу до туалета и умываюсь. Какой-то мужчина практически шарахается от меня, когда я на кухне перекусываю бананом. А потом снова засыпаю. На следующий день всё повторяется. Меня тошнит от голода. Трясет, как при ознобе. Но сил что-то делать нет. Я стараюсь думать о жизни, но смерть побеждает. Я вою и захлебываюсь несправедливостью. Мне хочется встать и идти, но тело не шевелится. Всё снова потеряло смысл.

На третий день я добираюсь до телефона, где уже скопились уведомления от моего любимого и ненавистного дворецкого Остина.

“Ваши жизни восстановлены!” — пишет он.

А дальше все взрывается. Бум-бам-бабах. Коктейли и пончики улетают куда-то вниз. Радужки прилетают не туда, куда надо. Бум-бам. Печеньки уничтожаются. Лед, цепи, веревки. Превосходно, восхитительно, прекрасно. Звёзды-звёзды-звёзды. Монеты. Жизни кончаются. Сад и дом строятся. Призы. Бесконечные жизни. Бум-бам-бабах. Огромные бомбы, маленькие бомбы, самолеты. Бам. Всё новые и новые уровни. Всё больше комнат, заваленных хламом. Три в ряд, четыре, пять. Бомба. Заново, заново, заново. Звёзды-звёзды-звёзды. Мед, цветы, пчелы. Монеты. Синий, фиолетовый, красный, желтый, зеленый. Остин.

Ни одной мысли в голове не остается. Благодаря чему получается встать и перекусить. Потом умыться. И даже дойти до кухни, чтобы варить всю картошку.

В десять вечера, первый раз за последнее время, я полноценно ем, пью чай с шоколадкой и возвращаюсь в состояние отрицания. А в одиннадцать вечера я уже уезжаю из города, прихватив с собой чей-то шампунь, синее мыло и полотенце хостела. Как самый настоящий вор.

***

Снова падает снег. Фары подсвечивают снежинки, так что дорогу почти не видно. Я мчусь из этого старого осеннего города на летней резине. Дурацкая лампочка просит залить бензин. Съезжаю на обочину и интересуюсь у Скарлетт, где ближайшая заправка. И тут оказывается, что на выезде из города, я повернула не туда и сейчас еду вдоль озера, а не по трассе, как собиралась. А все заправки остались на трассе.

Ну, будем надеятся, что бензина хватит, потому что разворачиваться мне неохото. Я еду дальше. Очень странно, что не видно воду. Судя по карте, она прямо около меня. Проезжаю еще метров триста и замечаю знак “Ерундово”. Ну и почему в России поселки всегда так странно называются? И почему нигде нет фонарей? После автобусной остановки я чувствую воду. Не вижу озеро, но знаю, что оно тут. И вот, спустя еще пару мгновений я, наконец, вижу. Может даже показаться, что это море. Сворачиваю, выключаю фары и выхожу.

Трудно описать эту атмосферу. Что-то пугающее, заманивающее, огромное и какое-то родное. На улице жутко холодно, особенно после тепла машины. Я беру плед, для тепла засовываю ноги прямо в ботинках в сапоги и иду к воде. Пляж огромный. Немного укрыт снегом, отчего контрастно выделяется на фоне черной воды. Спокойная мощь. Я сажусь на песок и долго-долго сижу. Просто сливаюсь с природой.

Странно, я чувствую, что могу найти здесь себя, хотя именно здесь я никогда не бывала. Как будто я где-то там, под водой. Как будто здесь, в темноте, я там, у края ямы, даже в самой яме. И оказывается, что внизу собрано всё, о чем я не могу думать. И это не плохие вещи, а самые радостные воспоминания, от которых разрывается душа. Здесь на дне я могу всё это перебрать, могу побыть настоящей. Но со дна одной не выбраться, поэтому остаюсь сидеть на краю.

Через час или два встаю и бреду к машине. Ощущение, что я осталась одна в мире. Ни машин, ни людей. Залезаю в салон, стягиваю сапоги, нахожу в бардачке листочек с ручкой и начинаю свой список, который будет еще долгое время лежать во внутреннем кармане, в обнимку с другой самой ценной для меня бумагой.

Роза с чашкой

Озеро Ильмень

***

Спустя 15 километров лампочка начинает на меня орать. А до заправки еще минут пять. Этот звук ужасно раздражает, и я начинаю тыкать на все кнопки, которые по моему мнению, могут его заткнуть. Случайно поворачиваю выключатель фар и оказываюсь в полной темноте на скорости 100 км/ч. До мозга доходит ужас ситуации только спустя долгую секунду, отчего на это мгновение возникает прекрасное чувство невесомости в пространстве. Но, как только мозг включается, зачем-то приказывает резко давить на тормоз и машину заносит. Я плыву, как в замедленной съемке. Я спокойна. Включаю фары и сливаюсь с машиной. Выкручиваю руль влево, потом вправо, снова влево. Очень похоже на управление игрушечной машинкой, которая была у меня в детстве. Паша, мой брат, тогда пытался научить меня, но я не понимала, почему поворот работает с запозданием. И вот спустя почти 30 лет у меня получается. Ты можешь мной гордиться брат! Кручу влево, кручу вправо, и вот уже еду прямо. Точнее скольжу. И в этот момент, как обычно “вовремя”, в голове всплывает: “первое правило — не тормозить резко на льду”. Колеса начинают цепляться за асфальт, и я продолжаю движение. Вижу заправку и сворачиваю. Расплатившись, мысленно подсчитываю оставшиеся деньги и иду в туалет. И тут-то меня накрывает адреналин. Я трясусь, руки не слушаются, ноги так сильно дрожат, что приходится сесть на грязный пол. Чувствую, как вся кровь отливает от лица. Потом встаю и умываюсь ледяной водой до тех пор, пока не становится чуть легче. Дышу. Вдох-выдох. Раз, два, три. Вдох-выдох. Выхожу и ловлю на себе недовольный взгляд женщины с ребенком, но мне всё равно. Я испугалась. И мне это понравилось.

Сажусь в машину и еду дальше. Мотор или что-то еще странно гудит, и я решаю больше не заправляться на непонятных заправках.

В моей голове постоянно всплывает то чувство невесомости, которое возникло, когда потухли фары. Когда несешься в полной темноте. Через полчаса я выкручиваю шутки с Камеди радио на минимум, убеждаюсь, что рядом нет никаких населенных пунктов, дорога прямая, и что я совершенно одна. Раз, два, три. Сознательно выключаю фары. Это нереально. Главное не тормозить. Чувство свободы, полета. Включаю фары. Снова осматриваюсь и снова выключаю. Жму сильнее на газ. Отчего-то хочется улыбаться и кричать, как в глупых подростковых фильмах. Десять долгих секунд полета. Включаю и еду дальше. По радио играет Металлика, и я делаю звук на полную. На другой станции Вивальди. Потом Роллинг Стоунс с песней Пейнт ит Блэк. Я ору, не попадая в слова и ноты.

“I wanna see it painted, painted, painted, painted black”

Когда она заканчивается, я выключаю радио и выключаю свет. Я на каком-то душевном подъеме, который дарит музыка. Секунда, две, три, четыре… И тут резкий свет слева, силуэт на дороге и… БАМ. Удар, страх, тормоз. Машина, к счастью, без заноса, трясясь на гравии тормозит на обочине.

Глава 2 Очередной ночной кошмар

Как часто мы задумываемся о плохом?

Когда наша пожилая мама долго не берет трубку, в голове сразу куча мыслей. Плохих мыслей. Когда наша сестра, гуляя с собакой вечером, никак возвращается в обычное время, в голове только маньяки и насильники. Когда родные едут на дачу, но спустя уже три часа у них всё еще “аппарат абонента выключен”, перед глазами перевернутая машина и разбитые стекла.

В такие моменты сразу думаешь о плохом.

Мы так устроены, что думаем о плохом, как только нарушается обычный ритм вещей. Но не всерьез. Мы думаем, что вот мы об этом подумаем, но на самом деле такого не случится.

Ведь плохое всегда случается с кем-то другим. Не с нами.

***

Сердце стучит, как сумасшедшее. Мозгом мне совсем не хочется выходить, но ноги сами несут тело на дорогу. От шока и адреналина меня снова всю трясет.

Второй автомобиль, который выезжал с второстепенной дороги, уехал, и я осталась совершенно одна. Я не успела понять, что было на дороге, или кто. О господи, а вдруг это человек? Силуэт был маленький. Что если ребенок?

Я готова потерять сознание, но меня только тошнит. Кое-как я достаю из кармана телефон и включаю фонарик. Это получается не сразу, а теперь свет так яростно прыгает, что только мешает. В голове у меня бьется только одна мысль: пусть это будет не человек, господи, пусть это будет всего лишь собака, только бы это была собака, ну, пожалуйста. Мне страшно осветить, страшно увидеть, что именно я сбила. И первый раз мужества хватает только на мгновение, за которое я убеждаюсь, что на дороге что-то точно лежит. Меня трясет еще сильнее и вдруг становится холодно. У меня начинается истерика, и я незаметно отступаю назад к машине. Я закрываю лицо руками и пытаюсь успокоиться.

— Все хорошо-все хорошо-все хорошо, — повторяю это себе, когда слышу тихий стон.

Я неуверенно бегу, стараясь морально подготовиться к тому, что сейчас увижу. Тело бедного животного лежит в луже крови на разделительной полосе. Собака не издает никаких звуков и, кажется, не дышит. Я матерюсь и рыдаю. Что делать?

“В багажнике есть лопата”, — всплывает в голове непрошенная мысль.

Звук приближающейся встречной машины заставляет меня наклониться и подтащить тело к себе. Проезжая, водитель не останавливается, но зато оглушительно громко сигналит. Однако я даже не вздрагиваю. Снова свечу на тело. На этот раз уже не так страшно смотреть. Но тут я замечаю какое-то движение и матерюсь так, как никогда до этого даже в мыслях не делала. Маленький, кровавый комочек копошился у ее задних лап. Он облеплен чем-то непонятным. Сквозь ужас я тыкаю в щенка, а потом чуть более уверенно снимаю с его морды какую-то склизкую оболочку. Он начинает скулить, и я бегу с ним в машину и кладу на заднее сиденье. Хватаю плед и за мамой. Каждую секунду боюсь, что поедет машина, но никого нет. Только я, страх и запах крови. Я заворачиваю собаку в ткань и, видимо, на адреналине, поднимаю ее. Кое-как доношу до машины. Кладу ее рядом со щенком, который сразу ползет к маме. Мне становится по-настоящему дурно. Тут слишком яркий свет. Все, что я вижу, это красный цвет, заливающий белую шерсть. Я ужасный человек. Быстро липкими от крови руками я ищу на телефоне хоть какой-то населенный пункт рядом. Может, еще удастся спасти других щенят…

Местоположение определяется где-то на границе Псковской и Новгородской области. Радом нет городов. Ближайшая ветеринарка в Пскове, до которого несколько часов. Рядом только какие-то Красные Струги более-менее крупный поселок. Вбиваю маршрут до них, и Скарлетт показывает путь через какой-то непонятный объезд. Два часа…

— Но вот же дорога! Давай через нее покажи маршрут! — кричу я навигатору.

Короче, ладно, без маршрута справлюсь.

Еду. Кровь на руках застывает, и руль перестает скользить, но начинает липнуть. Малыш сзади верещит. В голове у меня крутится матершиная мантра. Минут за десять доезжаю до какой-то дороги с фонарями. Еще через пять, проехав деревню с очередным странным названием “Лудони”, я сворачиваю в темноту. Какая-то петляющая грунтовка. Сажусь, склонившись к стеклу, и пытаюсь хоть что-то разглядеть. Вокруг один только лес. Хочу помыть переднее стекло, но от стресса путаю рычаги и случайно включаю дальний свет.

— Дура!

Становится лучше видно, но зато еще страшнее. Картинка, как в ужастиках. Яркий свет, черные деревья, пустота. Жму на газ, и машину начинает бешено трясти на кочках.

— Мамочка, как я хочу домой.

Смотрю на навигатор, я проезжаю какое-то свиное болото. Развилка. Налево.

Вот черт. Тут железная дорога! Поэтому и вело в объезд? Листаю карту. Вот! Переезд. Революционная улица, затем Виноградова, затем Победы… Названий не видно, еду на интуиции в центр городка. Останавливаюсь и нахожу на карте поликлинику. Улица Победы и с нее направо. Обычный домик. Не поликлиника! По карте тут. Но тут ничего нет! В отчаянии еду дальше. Есть еще больница, но кто меня туда пустит с мертвой собакой?

Впереди замечаю каких-то людей и еду к ним. Поравнявшись, опускаю стекло и окликаю их. Они присвистывают и говорят:

— Ого какая тачка. Хочешь прокатить?

Пятеро молодых ребят с бутылками пива. И чего им не спится в два часа ночи?

Я спрашиваю нет ли у них здесь ветеринарной клиники или чего-то похожего.

— Не, тут нету. Это тебе до города надо.

— А тут точно нет?

— Точнее не придумаешь. А что случилось-то?

Я секунду медлю, а затем опускаю заднее стекло. Они по очереди заглядывают.

— Твою-то мать!

Самая приличная их реакция.

— Она жива?

— Ты чо, дебил?

— Закопайте ее нафиг.

— Это что, щенок?

Поток риторических вопросов заканчивается, и я объясняю им ситуацию.

— Думаете, еще живы?

— Надеюсь.

— Ох ладно, дамочка. Ща достанем.

— Юр, ты того?

— Я в этом не участвую

— Ой, давай вали домой.

Саня открывает дверь и передает мне щенка.

— Подержите, пожалуйста.

Я выхожу к нему. Остальные ребята отходят подальше.

Юра допивает пиво и откидывает бутылку куда-то в кусты. Закатывает рукава и говорит, будто собрался в космос:

— Поехали.

Аккуратно и уверенно этот молодой парень быдловатого вида при свете машинных лампочек достает кровавые комки из тела мертвой собаки. Я лишь в полнейшем ужасе с распахнутыми глазами наблюдаю за этой сюрреалистической картиной, стоя у противоположной двери. Другой тощий парень принимает щенков. Кого-то, где-то за пределами света и внимания, тошнит.

— Ну что там Даник? Хоть один живой есть?

— Ну парочка дергаются. Я без понятия.

— Надо их к твоей бабке.

— Ну, нет.

— Дамочка, садитесь.

Я послушно сажусь за руль. Самый разговорчивый, Юрец, запихивает тощего паренька на переднее сиденье, а сам забирается назад. Остальные топчутся и не хотят залезать.

— Чо, хотите в багажник? — спрашивает Юра.

— Юрец, мы лучше пешочком.

— А я лучше домой.

Юра хлопает дверью и говорит:

— Поехали. Даник, покажи дорогу.

— Бабушка меня прибьет! — ноет Даниил.

— Не ссы.

Мальчик себя пересиливает и произносит:

— Ну, тут близко, сначала будет церковь, а потом два раза направо.

Доезжаем мы минуты за три.

— Вот этот синий. Подождите тут, я пойду разбужу бабушку.

Но, как оказывается, бабушка не спит. Стоит Даниле выйти из машины, как дверь дома открывается и показывается низкий, грозный силуэт. Парень идет в дом, и начинаются переговоры.

— Ща она его ушатает, — тактично произносит Юрчик.

Еще пара минут и они вдвоем идут к машине. Я выхожу навстречу.

— Здравствуйте, извините за беспокойство… — начинаю я, но женщина перебивает меня и сразу просит показать животных.

— Здрасьте, приехали, — по ее лицу я понимаю, что всё плохо, но посмотрев на меня своими жесткими глазами, она приказывает, — несите в дом.

Юра берет собаку и несет вслед за бабкой.

— Данёк, не тупи, щенков возьми.

Мне остается только пойти за ними.

Дома тепло и очень уютно. Мы разуваемся и проходим на кухню. Женщина очень быстро освобождает круглый стол, подстилает какую-то тряпку и движением показывает класть собак на стол. Всё это напоминает русский сериал со второго канала, и я начинаю нервно подхихикивать.

— Когда это случилось?

— Э… — собираюсь с мыслями я. — Минут 40 назад.

Она хмурится и начинает ощупывать живот. Потом осматривает комочки.

— Щенки-то как, сами вышли?

— Только первый, остальных я достал.

— Господи, помилуй. Данечка, принеси ведро воды. А ты, — она тычет в Юру, — еще раз вытащишь его ночью, прибью!

— Нин Алексевна, так он сам.

— Я тебе дам!

Она начинает бродить по кухне, доставая какие-то вещи, а я всё время оказываюсь у нее на пути.

— Доченька, тебе бы умыться.

Я ловлю свое отражение в зеркале и понимаю, что она права. Аккуратно пробираюсь к умывальнику и стараюсь, как можно тщательней, смыть кровь с рук. Дребезжащий, железный звук деревенского рукомойника превращает меня в маленькую, провинившуюся девочку, которая изо всех сил старается сдержать слезы. Но на этот раз я совершила не мелкий проступок, за который положено несколько часов стоять в углу, а нечто ужасно непоправимое.

— Зовут-то тебя как?

— Женя.

— Евгения, красивое имя. А я Нина Алексеевна. Пойди-ка в ту комнату, посиди. Только куртку свою сыми, — она указывает на моё окончально испорченное светло-бежевое пальто. — А вы мальчики останьтесь, поможете.

Я рада, что она меня выгнала.

Соседняя комната, это на самом деле продолжение кухни. Отделена она только шкафами и занавеской. Тут сразу и общая комната, и отдельные комнатки, где помещаются только кровати. Они отделены перегородками, не доходящими до потолка, и занавесками, чтобы сохранялось тепло от печи. Точно так же у моего деда в деревне. Это так успокаивает.

Я снимаю пальто и присаживаюсь на кресло в углу. Какой же длинный день… Пытаюсь проиграть его целиком в своей голове, но в итоге просто засыпаю. Сплю я как-то напряженно. Таким сном, который только еще сильнее утомляет. Я стараюсь выкинуть все мысли из головы, не думать всерьез, глубоко. Но, когда часы бьют пять утра, не выдерживаю и иду на кухню. Здесь очень резкий запах спирта и крови. В коробке на полу, рядом со входом копошатся и пищат четверо маленьких светленьких щенят. А рядом лежит их мама, аккуратно завернутая в окровавленную тряпку, и два крохотных ужасающе неподвижных свертка.

Нина Алексеевна стоит у раковины и что-то моет. Стол чистый и снова уставлен посудой. На полу кое-где видна кровь и осенняя грязь. Мне не очень понятно, что она делала с бедной собакой, но и спрашивать я не хочу.

— Могу я помочь?

Женщина вздрагивает и молча протягивает мне тряпку. Я начинаю мыть, окрашенный в охру, деревянный пол, а мысли мои уносятся к лопате в багажнике и правилам компьютерной игры. Горло перехватывает, и я чувствую, что вот-вот разрыдаюсь. Тру доски очень тщательно и трижды мою тряпку в ведре с холодной водой.

— Да уже чисто. Подымайся. Тряпку туда. Мальчиков я спать отправила… Бери стул и пошли на терраску, чай попьем. Ну, что за неделя…

Я выполняю все ее приказания, мою руки и с табуреткой иду на террасу. Вообще-то, это веранда, так как она застеклена, но это не важно.

Больше часа мы неторопливо разговариваем и пьем чай. Она рассказывает про то, как три дня назад ей пришлось спасать их собаку. Она теряла сознание от боли и никак не могла родить.

— За 40 лет работы с животными всего раз собака не могла родить. А тут две за неделю, — она молчит какое-то время и потом продолжает, — Видела, светленькую? Последней ее достала, а живая. Два кабеля не выжили, а их-то вы раньше достали. Этот мне умелец… Все-таки девчонки живучей.

Она немного рассказывает о себе, в грубовато резкой манере. Кратко делится со мной своими переживаниями из-за проблем с алкоголем у своей единственной дочери, а я в ответ выдаю ей вымышленную историю своей жизни. В этот раз я живу в Пскове, еду в командировку на пару недель. Не замужем, без детей. Архитектор. Машину дали на работе, для поездки в Великий Новгород. Стыдно отвечать на искренность обманом, особенно тому, кто помог, но на другое я сейчас не способна. Несмотря на то, что я лгу у нас получается очень душевный разговор. Женщина сама предлагает оставить щенков у них. Все-таки в доме есть кормящая собака, и потом, она сможет пристроить их через ветклинику, в которой работала. Я соглашаюсь, и, как можно увереннее, протягиваю ей пять тысяч на щенков и за помощь. Я никогда не умела давать деньги людям не смущаясь, вот моя мама другое дело. Но, к моему удивлению, Нина Алексеевна принимает деньги спокойно, благодарит, так что сцена выглядит максимально естественно.

На кухне я сначала иду к четверке пищащих комочков. Пока глажу их отмечаю какие они крошечные. Одинаковые, с малюсенькими ушками, розовыми носами и крысиным хвостиком. Самый светлый щенок пристраивается сосать мой палец. Как они без мамы?

Всё, на что я способна для их мамы и их братьев: извиниться и попрощаться. Наверное, это ужасно с моей стороны, но я не могу копать им могилу.

От Нины Алексеевны я выхожу в 9 утра, как раз начинается рассвет. Я еще раз благодарю ее и прошу от меня попрощаться с ребятами, которые спят наверху. Напоследок она вручает мне ярко-розовую теплую пуховку.

— Бери. Дочь всё равно не возьмет.

И я беру.

Захожу в церковь и прошу какую-то женщину поставить четыре свечки за упокой души. Одна человеку и три собакам. Можно ли так делать? Не знаю. Я никогда не была верующей.

Юрец, Даник, Нина Алексеевна и собаки

Глава 3 Легкое помешательство

Правда ли, что"мы" — это тело, разум и душа?

Куда денется душа, когда ее оболочка испортится? Что случиться с разумом, если у душа повредится? Что будет с телом, в тот момент, когда разум его покинет?

Правда, что прежние"мы"исчезнем.

***

Дорога до Пскова занимает всего час и 500 рублей. На первом же сайте нахожу дешевую квартиру с советским ремонтом и отдаю за нее последние пять тысяч. Потом в ближайшем банке снимаю оставшиеся 1370 рублей со сберкнижки. Почему-то меня больше не волнует отсутствие денег.

Пока перетаскиваю из машины вещи в квартиру, осознаю, что сегодня уже двадцатое ноября. И сегодня я отняла еще целых три жизни. Похоже, для меня это число проклятое.

Три дня я продерживаюсь на еде из Новгорода и сериалах с ТВ3. Почти 72 часа без сна. Чувствую, как снова затягивает в черную, густую пустоту. Мне хочется чувствовать боль, и периодически я начинаю царапать себя, появляется дикое желание порезать себя, прыгнуть с балкона, попасть в аварию. Хочется умереть.

В полубессознательном состоянии я бреду в ближайший магазин и покупаю какой-то готовой еды и несколько бутылок алкоголя. Никогда раньше столько не пила.“Дома” я, как прилежная девочка, съедаю сначала нормальную, якобы, еду, и только потом добираюсь до алкоголя. Надо напиться так, чтобы отрубиться. Пью из кружки с цветочками, в трусах, майке и страшной шапке с помпоном, которую забыла снять. Наверное, забавная картина.

В этой квартире ужасно одиноко. Пусто. Страшно. Поэтому у меня круглые сутки играет телевизор. А пить под новости вообще не прикольно.

Следующие дни, как в тумане. Сериалы, алкоголь, Карл, Остин, соцсети. И самое главное — бессонница. У меня получается уснуть максимум на час в день, а потом снова бесконечные видео, и шарики. Кажется, я скоро установлю какой-нибудь мировой рекорд, либо по количеству часов без сна либо по пройденным уровням. Когда по новостям говорят, что уже двадцать восьмое, я грязная, вонючая, в окровавленном пальто, дохожу до аптеки и прошу снотворное. Ужасно хочется, наконец, поспать. На него уходят все последние деньги. Даже не хватает 36 рублей, но аптекарша мне их прощает. Возможно, думает, что под пальто у меня спрятан топор…

Через два дня закончится срок аренды квартиры, и я официально стану бомжом. Можно уснуть на три дня, и тогда я это просплю. Инструкция к таблеткам просто длиннющая. Читать ее мне неохота, поэтому я беру три таблетки, по одной на день сна, и запиваю их коньяком, хихикая над тем, как сильно бы ругалась моя мама, если бы это увидела. Через пять минут я вдруг решаю, что надо было принять их по количеству дней, которые я не спала. Пытаюсь посчитать на пальцах сколько я уже тут живу, но в итоге просто принимаю все оставшиеся в блистере и ложусь на кровать. Кое-как выползаю из пальто и штанов и жду сон, но его нет. Становится холодно, и я надеваю шапку. Мама всегда говорила, что 40% тепла уходит через голову, а остальные 60, сейчас, кажется, уходят через задницу. Когда через полчаса заснуть не получается, я снова тянусь к таблеткам и принимаю еще пять. Коньяк ужасен. От него кружится голова. А теперь еще и тошнит. Наверное, надо было сначала поесть. Может это от голода? Иду в ванную, меня шатает, голова болит, кружится и мне очень плохо. Я смотрю на себя в зеркало целую вечность, пока, наконец, не приходит в голову ясная мысль: “что я наделала?”. И тут меня выворачивает. Начинается паника. Телефон далеко и наверняка разрядился. Я собираюсь с силами и выхожу из квартиры. Мне плевать, что я в трусах, в шапке, босиком. Я не хочу умирать. Не всерьез. Сил хватает добраться до соседней по коридору двери, и я стучу. Никто не открывает. Тогда голова начинает кружиться сильнее, и я приседаю на пол. Стучусь. Дверь открывается, но я уже не могу открывать глаза, они стали такими тяжелыми. Я просто прошу, но не уверена, что вслух.

— Помогите.

***

Я дура. Мне промыли желудок, поэтому чувствую я себя еще хуже. Дико хочется есть, но врачи пока не дают. Выписывать не станут, пока мне не напишет заключение психолог или психиатр, хрен его знает, в чем разница. А я-то думала такое только в американских фильмах бывает. Что ему говорить? Не представляю. А вдруг в дурдом положат? Ну, зато там будет еда, и, может, я смогу забыться… А если отправят домой? Ну, нет. Может сбежать? Сначала поем, а потом можно попробовать. Да и к тому же у меня нет штанов, ботинок и куртки. Да чего уж там, даже трусов нет… Если поймают в таком виде на улице, точно положат в дурку.

Незаметно для себя я засыпаю. Периодически слышу, как приходят врачи и бесцеремонно трогают меня, как будто я просто тело. Но мне так все равно, что я сплю дальше.

Когда меня будят, уже снова темно. Меня расспрашивают про самочувствие, возраст, паспортные данные и так далее. Приходится говорить правду, но номер паспорта не помню. Они сообщают мне, что через час придет психиатр. Интересно, какая процедура в России после “попытки самоубийства”? Наверняка запихнуть в психушку на месяцок.

Целый час только и думаю о том, как бы вывернуться из этой ситуации, и прихожу к выводу, что надо действовать по старому проверенному методу и прикинуться дурочкой.

Когда заходит врач, мне трудно скрыть улыбку от радости, что это мужчина. Они все по определению считают женщин дурами.

— Добрый вечер, Евгения. Я Константин Владимирович Ауров. Давайте с Вами обсудим произошедшее сегодня ночью.

— Здравствуйте.

— Так что же случилось?

Я начинаю заверять его, что всё это случайность. Но он не верит.

— Пачка снотворного и алкоголь, по-вашему, случайность?

Тогда я преподношу ему историю с собакой. Говорю, что хотела напиться, не могла уснуть, потому что видела бедную собаку и щенят. Не знала, что такой эффект у таблеток. И так далее и тому подобное.

— Хотите убедить меня, что вы не знали, что смесь алкоголя со снотворным — это попытка суицида?

— Поверьте, это не была попытка самоубийства. Я вовсе не хочу умирать. Как только я почувствовала, что мне плохо, я пошла в соседнюю квартиру и попросила вызвать мне скорую. Сама попросила. Разве самоубийцы так делают?

Не стоило такое ему говорить. Это как в кино, когда говорят “я не сумасшедшая”.

— И не такое делают.

Он задает еще много-много вопросов. А я стараюсь придумать, как бы сбежать отсюда…

Когда вопросы заканчиваются, он говорит, что зайдет утром и прощается, а я в ответ задаю ему вопрос:

— Извините, а у Вас случайно нет контактов моих соседей? Я бы хотела позвонить им и отблагодарить.

Он переписывает мне номер из карты и уходит. Я точно провалила тест на адекватность.

Через час обход заканчивается, и я, обмотавшись простыней, решаюсь пройтись по коридорам поискать телефон. В палате через две от меня лежит молодой парень, который без лишних вопросов дает мне телефон.

Гудки…Гудки-и…

— Ну же, — не выдерживаю я и произношу вслух.

— Алло, — наконец, отвечает мне женский голос.

— Алло-алло. Здравствуйте, меня зовут Евгения, это я к вам вчера вломилась… — нервно бубню я.

— О, здравствуйте. И как вы? — она не очень-то заинтересована.

— Я… э… хорошо. Извините, что так вышло, и спасибо, Вам.

— Ага.

— Извините, а вы не могли мне еще немного помочь? — отчаянно прошу я. — Просто все мои вещи остались в квартире, а больше никого из знакомых в городе нет…

Долгое молчание в трубке.

— Ладно, я понимаю, извините, еще раз спасибо, до свидания.

— Нет-нет, стойте. Я могу. Что нужно? — торопливо говорит она.

— Если дверь квартиры не захлопнулась, то нужно взять…

Она меня перебивает:

— Она захлопнулась, точнее я ее захлопнула…

— Черт. У меня даже штаны там, — нервно смеюсь.

— Одежда нужна? Ну, я могу свою принести, а Вы потом отдадите, недалеко живем же.

— Ага. Ну… если можно, то какие-нибудь штаны, и хотя бы тапочки.

— Хорошо, Вас завтра выписывают?

— Да, сказали где-то в 11. Вы сможете?

— Да, думаю, да.

— Спасибо!

Я почти прыгаю.

— Да не за что.

— А как Вас зовут?

— Ира.

— А я, Женя… ну, тогда до завтра?

— Ага, до встречи.

— Спасибо большое! До завтра.

Выдыхаю. Надеюсь, она придет…

Утром меня будит медсестра и ставит капельницу. Говорит с железом. Вообще она много говорит, как будто бы хочет заболтать тишину и не дать окружающим времени думать. Я спрашиваю у нее про свою одежду, но она не знает, что с ней. Зачем им моя одежда? Как мне уйти отсюда без трусов?

Когда медсестра уходит, приходит врач, который заходил вчера. Сразу за ним приносят завтрак, и я съедаю его весь. Чтобы так испортить еду, это надо постараться, но я так проголодалась, что готова съесть всё что угодно, даже брокколи. Еда соседки по палате остается нетронутой. Пока думаю над тем не съесть ли ее, возвращается медсестра и убирает капельницу.

— Вот, держите, — она протягивает мне что-то вроде ночнушки. — Вообще-то это не положено, но я не понимаю, почему бы и у нас в стране не выдавать всем пациентам рубашки, как это делают во всех других странах. Я как-то неделю пролежала в коридоре голая! Холодно, стыдно. А врачам, видите ли, так удобнее. Но и мы не кусок мяса…

Она болтает и болтает. Пытается разбудить соседку по палате, но быстро бросает это дело. Вернувшись ко мне, говорит, что скоро зайдет психиатр.

— А вам уже написали рекомендации? Обычно они пишут посещение психолога, прием каких-нибудь лекарств и тому подобное. Вообще, думаю, можно и без таблеток успокоиться, попить травки. Я вот люблю ходить на йогу. Я уже много людей заманила к себе в группу. Работаю бесплатным промоутером, — смеется. — Вам не нравится йога? Вообще, здесь есть психолог, к которому всех направляют. Наверняка у них с ним договор. Но я считаю, он не очень хороший. Мы с ним уже раз десять виделись, а он так и не запомнил меня. Вот я его сразу запомнила. Даже с его женой знакома. А, вообще, здесь недалеко есть женщина, она собирает группы, что-то вроде анонимных алкоголиков. Правда, я так ни разу не дошла до нее, но слышала, что всем там нравится. Хотя не знаю, как можно про такое говорить “нравится”, — она делает руками кавычки. — Думаю всем “нравится”, потому что это бесплатно. Но я думаю, что лучший выход из депрессии это спорт. Когда есть чем заняться, нет времени на депрессии. Так что приходите на занятия. Буду ждать.

И всё в таком духе. Когда она уходит, я все-таки забираю у соседки холодную мерзкую кашу и кусок хлеба. Надеваю рубашку и чувствую себя получше.

Через полчаса спускаюсь в холл, в этом больничном халате, с простыней в руках и в тапочках вечно спящей соседки, навстречу другой соседке.

Сажусь так, чтобы было хорошо видно вход и следующие десять минут пытаюсь угадать в каждой входящей женщине свою спасительницу. Сидеть не уткнувшись в телефон довольно неловко. Даже сильнее, чем гулять одной без картошки. Кажется, все на меня смотрят. Или я просто параноик.

Наконец, заходит молодая женщина. Лет 30, может, даже моложе. Высокая, в огромной пуховой жилетке, с темными кудрявыми волосами и чересчур короткой челкой. Не знаю почему, но по ней сразу видно, что это та, кто мне нужен. Она останавливается посередине холла и начинает, прищурившись, вглядываться в окружающих. Потом неловко, из-за огромного мешка в руке, достает телефон и максимально близко поднеся его к лицу начинает там что-то тыкать. Я решаю подойти к ней, а то сейчас позвонит на номер того парня.

— Э… Здравствуйте. Вы Ирина? — спрашиваю я.

Она сощуривается на меня и улыбается.

— Да, а Вы Женя, — утвердительно произносит она.

— Да. Спасибо Вам, что пришли.

Я никак не могу заткнуться и еще раз сто говорю “спасибо” и “извини”, пока она протягивает мне вещи.

Я сразу тут, в холле, начинаю натягивать спортивные штаны, украшенные огромными пионами, прямо на голое тело.

— Может, стоит пройти в палату? — спокойно интересуется Ира.

— Да нет, я быстро, — так же спокойно отвечаю я.

Сую ноги в привезенные кроссовки, которые немного жмут. А тапочки оставляю под лавочкой.

— Вот, я еще куртку захватила. Накиньте.

Она протягивает мне черный пуховик, и я надеваю его прямо поверх халата-ночнушки.

— А их разве не надо сдавать?

— Пойдемте, — улыбаясь, говорю я, не ответив на вопрос.

Быстро проходим к выходу и выходим из больницы. Я как будто из тюрьмы сбегаю.

— Вы, забыли тапочки…

Я снова ничего не отвечаю и стараюсь как можно дальше отойти от больницы. Кажется, что сейчас нас кто-нибудь окликнет, и на этом всё закончится. Я часто оборачиваюсь, чем похоже нервирую соседку, потому что она тоже начинает оборачиваться.

— Моя машина стоит там, — она указывает на ближайший двор, и мы идем туда.

Забравшись в машину, я немного успокаиваюсь.

— Они Вас не выписали, да? — спрашивает Ира, роясь в дверце машины.

— Это так очевидно?

Она кивает.

— Ну… Просто мне некогда там лежать.

— Понятно. Извините, — она лезет в бардачок, — ну, где же эти чертовы очки.

Очки лежат на приборной панели…

— Держите, — я протягиваю их ей.

— Ха, в прошлый раз они оказались у меня на голове, я их, наверное, часа два искала.

Пока мы едем, я замечаю детское кресло сзади и узнаю, что у Иры есть трехлетняя дочь.

— Наверное, я вчера ее напугала, — извиняющимся голосом, говорю я.

— Да нет. Она у отца. Должна была ее сегодня забрать, но решила пусть еще день побудет у него.

Либо у нее отличный бывший муж, либо она не хотела, чтобы я пересекалась с ее ребенком…

Водит эта женщина просто кошмарно. Если опустить то, что она вообще не замечает светофоры и лежачие полицейские, еще можно, то не заметить ее замедленную реакцию на торможение передних машин просто невозможно. Я еле удерживаюсь, чтобы не говорить ей каждые 30 секунд “осторожнее” и просто ору внутри себя.

— Ну, и почему Вы сбежали? Думаю, они бы Вас сами выписали сегодня.

— Я там не понравилась психиатру, — со смешком говорю я, как будто это шутка.

— Психиатр? Мне сказали, Вам просто промоют желудок и с утра отпустят.

— Ну, в общем-то так и было, но они решили, что я хотела, ну, типо, покончить с собой, и поэтому вызвали психиатра. Бред полный.

— О… А Вы хотели? — она бросает на меня любопытный, увеличенных очками, взгляд.

— Нет. Не думаю. Я просто сглупила.

— А Вы им это сказали?

— Да, но судя по поведению этого врача, они собирались класть меня в стационар. Но я же не сумасшедшая, — произнеся это, я начинаю смеяться. Я сказала фразу всех психов.

— Честно говоря…

— Да, так говорят только психи.

— Да.

Мы смеемся. Надеюсь, я ее не напугала.

Я рассказываю ей очередную лживую историю про себя. Вру, что я из Новгорода, а тут была по работе, но в итоге пришлось остаться на пару дней, так как потеряла деньги. Дома никого. Детей пока нет. Есть собака, белый лабрадор, которого я зову Тролль от его полного имени Профитроля. Я архитектор-реставратор.

— А я искусствовед, — вставляет она. — Хотела уметь разбираться в искусстве и создавать что-то великое, а в итоге вожу экскурсии по городу…

— Это не мешает тебе, — начинаю я — ой можно на “ты”?

— Да, давай — улыбается она.

— Это не мешает тебе, разбираться и создавать. Псков — это огромное произведение искусства.

— Это точно.

Когда мы подъезжаем к дому, я узнаю, что дом находится на улице Розы Люксембург, что сразу наводит на мысль он Розе из Новгорода.

Ира приглашает меня посидеть у нее, и я соглашаюсь.

— Только у меня жуткий бардак, потому что моя дочь пока умеет только раскидывать вещи.

— Ну, а я голышом сбежала из больницы, так что…

Она смеется, а я случайно добавляю:

— Да и я люблю бардак, росла в большой семье, я третья из четырех детей.

— О, классно. а я одна росла. Всегда хотела брата или сестру. Вы как, общаетесь?

И тут, чтобы поддержать выдуманную легенду быстро выкручиваюсь:

— Ну, периодически. Они все разъехались по разным странам, у них у всех уже свои семьи.

— Понятно.

Она по-быстрому закидывает с видимых мест вещи в менее видимые, расчищает стол, и мы садимся.

— Кстати, держи, твоя шапка.

Моя родная зеленая в оранжевую полоску шапка снова со мной.

— А я думала у меня сперли ее эти врачи.

— Я ее отвоевала. Будешь чай или вина?

Улыбаюсь.

— Сейчас еще часа дня нет…

— Ну, значит, чай, — усмехается она. — Зануда.

Пока мы чаевничаем, болтаем, как старые друзья. Она снова спрашивает про то, что случилось два дня назад, на этот раз уже более настойчиво. Я говорю ей, что на меня всё разом навалилось. Развод с мужем, сбитая беременная собака, проблемы с работой, а потом еще и кража всех денег.

— Я не собиралась умирать, просто было минутное помешательство.

— А еще говоришь, не псих.

Мы плавно переходим на вино с борщом и обсуждение сериалов, архитектуры, убийств и сплетен про актеров. Мне так давно не хватало простой человеческой дружбы. Последний раз я сидела с подружками вот так просто, наверное, еще в институте.

Еще через час мы уже под обучающее видео вскрываем дверной замок моей квартиры. Когда она открывается, мы верещим, как подростки.

Две соседние квартиры так разительно отличаются друг от друга, что мы даже замираем. У Иры семейное, живое пространство, светлое гнездышко. А тут холодная темная клетка.

— Так, ну, куртку и ботинки свои я забираю, а штаны оставь, всё равно собиралась их сдавать.

— Круто, спасибо. И спасибо тебе за сегодня.

На этом мы с ней прощаемся. Пожалуй, это лучший день за последние три месяца.

***

Оставшись наедине в тишине, я почувствовала вину за веселье. Имею ли я право смеяться?

Снова наваливается реальность. Денег нет. Еды осталось совсем мало.

Чтобы хоть как-то себя занять, начинаю убираться. Выкидываю пустые бутылки, упаковки от еды. Проветриваю комнату от запахов бомжа. Застирываю в советском тазике своё любимое дорогое пальто. Снова истерически смеюсь. Я отстирываю кровь (!) с пальто, краденным мылом! Синий от крови становится фиолетовым. Потом стираю свитер, больничный то ли халат, то ли ночнушку, на деле накидку, носки, шапку, и на этом заканчивается моя одежда. Я осталась без футболки и лифчика, хорошо хоть всегда беру с собой запасные трусы…

Покончив с уборкой, забираюсь в ванную и пытаюсь вернуть себе вид адекватного человека. Отмыть сальные волосы получается только с третьего раза, а чтобы помыть тело мылом, которым отстирывала кровь, для душевного спокойствия приходится сначала мыть мыло. Им же чищу зубы. Это странно, но так даже вкуснее, чем вечно мятной зубной пастой. Вытираюсь краденышем. На антресоли в коридоре нахожу фен, который сгорает раньше, чем мои волосы.

Есть не хочется, поэтому я просто заваливаюсь на пружинную кровать и готовлюсь к ночи мучительных мыслей, но сразу же засыпаю.

***

На утро я чувствую себя удивительно хорошо. Пока из остатков еды готовлю завтрак, наконец, заряжаю телефон. Когда он включается, приходит сразу куча уведомлений о пропущенных звонках. Но я их просто удаляю. Потому что у Жени из Новгорода нет мужа, а братья давно живут за границей.

Часов в десять приходит Ира с кофе.

— О, у тебя такие светлые волосы! Обожаю блондинистое каре.

И правда, как только я вчера отмыла голову, волосы стали гораздо светлее, даже мои отросшие русые корни.

Мы завтракаем, как сестры. Хотя с сестрой обычно мы только дрались…

— Короче, я очень хочу тебе помочь, но, честно говоря, у меня в этом декрете и у самой проблемы с деньгами, — вдруг начинает Ира.

— Да нет, я не прошу, — теряюсь я от неожиданности.

— Я знаю. Но у тебя же все деньги украли. В общем, у меня ближайшие дни будет завал на работе, и приходится отказываться от групп или передавать другим экскурсоводам. Но! — восклицает она, не давая мне вставить слово. — Ты же, вроде как, архитектор. Не хочешь провести пару экскурсий по городу?

— С ума сошла? Я в Пскове всего неделю и ничего не знаю…

— Ну, у тебя есть целый день подготовиться. Да это не сложно. Я дам тебе свои тексты, — она на секунду замолкает и потом спрашивает, — или тебе родственники деньги пришлют?

Я задумываюсь. Мне нужны деньги. И родственники мне их не пришлют. В общем-то, это всё перевешивает. А также факт, что я делала дипломную работу по храмам Пскова, и, на самом деле, бывала тут несколько раз.

— Ну, давай. Будет весело! — уговаривает Ира. — Если что, я помогу.

Еще минуту думаю и соглашаюсь.

— Ладно. Но с тебя тексты!

Она танцует сидя на стуле, и я улыбаюсь.

Так странно всё складывается. Отчего мне уже который раз попадаются такие хорошие люди?

Выходя от меня, она, улыбаясь, говорит:

— Кстати, с первым днем зимы!