Да здравствует Жизнь!

Марита Мовина-Майорова

Роман «Да здравствует Жизнь!» – первая книга трилогии «Мост над Вечностью».Трилогия включает в себя ещё два романа – «Голова Медузы Горгона» и «Ведьмина роща» (готовятся к изданию).Первая книга написана в духе социалистического реализма. Жизнь героев, события, описываемые в романе (70-е годы ХХ века), показаны без прикрас, без идеологического флера и патриотических лозунгов.Как сложатся судьбы девушки Милы, курсанта Николая, тетки Стаси? Найдётся ли пропавший Любимый? Читайте в романе.

ЧАСТЬ II. Николай

Глава первая

Мама.

«Ё-маё! Вот чёрт! Не успею. Должен успеть!»

С этими словами Николай прямо-таки «влетел» на перрон Витебского вокзала.

«Где! Где же она?»

–…до станции Детское Село посадка заканчивается…

Николай метнул взглядом по электричкам, стоящим у края платформы «головой» к вокзалу, и в ту же секунду увидел ту, что ему и была нужна — последние пассажиры заскакивали в её нутро.

Одной рукой придерживая на бегу фуражку, а второй отчаянно размахивая в немом призыве «подождите!» кинулся к электричке. А двери уже поползли, закрываясь.

Мужик, стоявший в тамбуре и видевший призывы курсанта, схватил ползущие двери, и натужно упираясь всем телом, приостановил их движение.

— Давай!

Николай схватился за створки, не позволяя им схлопнуться, и, напирая, боком протиснулся в тамбур.

— Ну, браток, ты даёшь! Думал, останешься ты ночевать на платформе. Силён бегать!

Николай только кивал в ответ, переводя дыхание.

Он и сам уже было подумал — ночевать ему на вокзале до первой электрички, но характер не позволил — всё до конца привык доводить. Ночевать-не ночевать, но вернуться в училище пришлось бы, и увольнительная была бы испорчена, — а так хотелось переночевать дома, в своей комнате, на своём любимом узеньком диване.

Мужик начал возиться, доставая папиросы.

— Кури, браток, — протянул Николаю пачку.

— Спасибо, не курю я, — всё ещё тяжело дыша, выдохнул Николай.

— Вот это ты даёшь! Курсант, офицер уже, считай, а «не курю-ю». Счас и девки-то через одну смолят. А ты «не курю-ю-ю».

Мужик потер в заскорузлых рабочих пальцах папиросу, сунул в рот и демонстративно, выражая своё мужское презрение, отвернулся от Николая, закуривая. Было похоже — пожалел он, что помог этому курсантишке-чистоплюю в электричку заскочить.

Николай улыбнулся про себя — привык он уже к такому критическому отношению к себе представителей рода мужского, — и дёрнув дверь вагона, вошёл внутрь.

«Если бы он узнал, что и „не употребляю я“, тогда вовсе бы распрезирался. Ладно, главное в электричке я. Дома буду спать. На своём любимом диванчике. Мама чаем сладким с ватрушками ванильными напоит. А с утра можно сразу и к Ленке наведаться. Воскресенье, в парк пойдём».

В вагоне, кроме него, скрючившись на деревянных сидениях, уже дремали несколько пассажиров. Николай выбрал свободную скамейку в середине вагона и сел к окну. Там, за окном, уже была ночь — без звёзд, без луны — небо ещё с вечера затянуло тучами. На темном фоне ночи за окном — в его стекле — отражался вагон со скамейками и силуэтом Николая.

…Он с облегчением откинулся на спинку сиденья и сразу представил, как уже через двадцать минут будет идти по ночному Пушкину к своему дому, а завтра… завтра… — не додумав, что же будет завтра, Николай задремал…

— Слышь, курсант! Не проспишь свою остановку-то?

Николай с трудом разлепил глаза и увидел склонившееся к нему круглое, озабоченное лицо пожилой женщины.

— Тебе до куда? Шушары проехали.

Николай выпрямился, глянул в чёрное ночное окно.

— Спасибо, мне в Пушкине выходить.

— А… Ну смотри, снова не засни.

И женщина села на скамейку напротив, сложила руки на холщовой сумке, поставив ту себе на колени, и устало прикрыла глаза.

Николай вышел в тамбур.

Мужика-спасителя там уже не было. Только остатки папиросного дыма размыто витали в воздухе.

***

«Ваниль! Ватрушки! Мамуля».

Николай, не открывая глаз, потянул носом воздух.

«Мои любимые!»

Он, всё ещё нехотя, открыл один глаз, потом другой.

Интересно, сколько сейчас времени?

Солнечные лучики гуляли по комнате, преломляясь в висевшем на стене зеркале и весело отражаясь на стенах комнаты и потолке.

Николай сел и спустил ноги на пол. Прислушался. Из-за двери доносились неясные голоса мамы и отца. Мама что-то быстро говорила, а отец гудел приглушённым басом в ответ.

Николай знал, чем недоволен отец.

…Он был совсем неплохим сыном и курсантом, и маме редко приходилось за него отдуваться перед отцом. Но на четвёртом курсе училища кое-что произошло, и маме стало тяжелее выгораживать его. И дело было совсем не в том, что он стал плохим сыном, или перестал хорошо учиться. Нет. Он просто… Он влюбился. По-настоящему влюбился… Нет-нет, он давно был в неё влюблён! Ему даже казалось, что это чувство и есть любовь! Однако то, что он начал испытывать в этот год, было чем-то совсем иным… Редкие встречи с Ленкой и недолгие прогулки с ней по парку вдруг перестали устраивать его, ему все больше, все чаще и все дольше хотелось видеть её, даже не так — он начал непрестанно думать о ней и хотеть видеть её… — и он начал бегать в самоволки. Скрывать это долго было невозможно — отец, конечно, узнал обо всем — как-никак заместитель начальника училища. Начались постоянные разборки его поведения дома, но мама горой встала за сына и оправдывала его, напоминая мужу о его собственных проделках ради встреч с ней в их молодости: курсантом он точно так же бегал в самоволки на свидания к ней. Отец на это только мотал головой, краснел и ненадолго умолкал, поджимая губы — возразить ему было на это нечего. Но в результате, каждый очередной такой раз он все же грозил, что это первый и последний раз, когда он закрывает глаза на проделки сына. Этим всё пока и заканчивалось.

Основное, конечно, что спасало Николая от гнева отца и принятия им в отношении сына надлежащих воспитательных мер, была отличная его учёба. Он шёл на «красный» диплом. А мама мечтала о том, чтобы сына после выпуска оставили проходить службу в училище.

Сын был единственный, долгожданный и выстраданный ею в тяжелых родах. В нём сосредотачивалась теперь вся её жизнь. Никогда она не работала ни одного дня: сначала гарнизоны и забота о муже, потом рождение долгожданного сына — вся её жизнь была в них одних, а сын… — сын был её светом в окошке.…Когда мужу предложили преподавательскую должность в Ленинграде, да ещё дали квартиру, она наивно решила, что — вот оно, счастье, — и что теперь всё самое тяжёлое в её жизни закончилось.

Однако, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает. И никогда нельзя ничего предугадать…

…Николай потянулся во всю длину своего стройного, крепкого тела, до хруста в самых мелких косточках и хрящиках, и улыбнулся от удовольствия, предвкушая встречу с Ленкой и целый — целый! — день с ней. Пойдут сначала в парк, потом в «Колобок» угощаться обедом. Потом в «Руслан» — мороженое шариками с сиропом (много сиропа!) — и в зал — киношку как бы смотреть, а на самом деле, забурившись на последний ряд, целоваться до конца фильма. Название и содержание фильма при этом не имело значения…

Аккуратно застелив диван, он вышел наконец в коридор, соединявший его комнату с кухней. Справа была дверь в комнату родителей, а чуть дальше — гостиная. Голоса слышались оттуда. Конечно, у мамы сегодня праздник — сын дома, значит, стол накрывается в гостиной и по всем правилам семейного обеда. Ух, ты! — значит, уже давно за полдень.

«Вот это я дал стране угля!» — безмятежное состояние ума и тела мгновенно улетучилось: он весь подобрался, готовый действовать. Ватрушки, мама, отец — все ушло на второй план и стало неважным.

«Совсем мало времени осталось до вечера!»

И он, на ходу быстро соображая, как же сейчас скажет маме о том, что уже уходит, почувствовал себя виноватым. Потому тихонько приоткрыл дверь и осторожно заглянул в гостиную.

Отец сидел во главе стола, и держа перед глазами в одной руке газету, второй подносил ко рту чашку. Перед ним на фарфоровой тарелочке лежала ватрушка, а в маленькой розеточке рядом — мамино варенье из крыжовника, его любимое.

Мама сидела напротив отца, сложив руки на белоснежной скатерти, специально накрытой на стол по случаю увольнительной сына и доставшейся ей по наследству от свекрови (потомственной жены потомственных военных — генеральши), и нежно смотрела на отца — видимо, в очередной раз отстояла сына. Услышав, как сзади открывается дверь, она радостно встрепенулась и улыбнувшись, повернула голову.

— Коленька, мальчик мой! А мы тебя дожидаемся. Отец хотел разбудить, да я его упросила дать тебе поспать. Твоих любимых, ванильных ватрушечек, вот, напекла…

Она не успела договорить, потому что Николай, схватив ватрушку, уже обнимал маму за плечи и чмокал в щеки.

— Мамуля, самая ты моя любимая! Самая ты моя лучшая!

— Вот потому ты мать и заставляешь волноваться, — оторвался от газеты отец.

— Димуля, ну я же просила тебя…

— Хорошо, хорошо. Только учти, Маня, что маменькиного сынка взращиваешь. А ему мужская жизнь предстоит. И как он без тебя будет жить-поживать?

Мама укоризненно посмотрела на отца, и тот замолчал, по обыкновению недовольно запыхтев, и снова взялся за газету.

— Садись, сынок, сейчас салатика тебе положу, как ты любишь — морковного. Вареников с картошкой с утра налепила — сейчас горяченьких принесу…

Мама замолчала, увидев выражение лица Николая.

— Что..? Не поешь разве ничего? А я…

Отец снова отложил газету.

— Вот. Вот видишь? Убегает. А ты всё — сыночек, сыночек… эх! — и снова закрылся газетой.

Николай почувствовал себя полным подлецом… Но что ещё он мог сказать — отец всё за него сказал.

— Мам, мамулечка, ну, прости ты меня. Я вечером пораньше приду и посидим мы с тобой, поговорим. А сейчас… ты же знаешь, ты же все понимаешь…

–…Ладно, сынок, — лишь вздохнула мама. — Зубы хоть не забудь почистить, умойся.…А вечером ждём тебя к ужину.

— Как же, как же! Жди-пожди, придёт он к ужину! — это снова отец. А мама только грустно улыбнулась и махнула Николаю рукой — беги уже. И Николай собрался выскочить из гостиной, но мама окликнула его.

— Возьми, вот. Приготовила для тебя и Лены… твои же любимые, пока тёпленькие.

— Мамуля, лучшая ты у меня на всём целом белом свете!

Взял кулёк с ватрушками, ещё раз чмокнул маму в щёку, выскочил в коридор, положил кулёк на полочку под зеркалом, кинулся в ванну, тщательно поскрёб щеткой во рту, плеснул в лицо водой, пронёсся к себе в комнату, натянул брюки, схватил рубашку и уже на бегу, заправляя её в брюки, вспомнил про мамины ванильные ватрушки. Вернулся к зеркалу, и, протопав обратно на выход по небольшому коридору, сорвал с вешалки куртку и хлопнув входной дверью, «выкатился» на лестничную площадку. Четыре этажа пролетел на «автопилоте» и наконец оказался на улице — в нос ударил пряный осенний аромат — воздух, настоянный на опавших листьях, согретых солнцем. Оно ярко светило, высвечивая собой чистую синеву неба и играя рыжей листвой деревьев… и в воздухе почти не было осенней стылости.

«Так, пять минут, и я у Ленки. Бего-ом, марш, курсант Хрусталёв!»

Конец ознакомительного фрагмента.