Восемь сказок про Михаила Барышникова

Марис Фрицевич Друва, 2021

Реальный и в мире мало известный фnакт – после гастролей в Риге в октябре 1997 года Михайл Барышников отвёз в Нью- Йорк пес породы "боксёр" по имени Тоби. Этот документальный факт послужил основой для сказок. Пес Тоби в Нью- Йорке создаёт собачью балетную труппу и ставит "Мастер и Маргарита " Булгакова. В тоже время огромная часть Нью- Йорка поднимается над землёй и образуется Кривая Плоскость. Не так далеко 11 сентябрь 2001 года. Кот-священник Базиль в своих проповедях предупреждает мир о большой трагедии. К коту – священнику из Латвии на помощь прилетают грач, по имени Саврасов и криса, по имени Старая Криса. Удастся ли им спасти Нью-Йорк? Прислушаться к предупреждением ли Михайл Барышников и пес Тоби? Но на Наклонной Плоскости стараются попасть люди и живое существо из всего мира. Среди них и старый собачек по прозвищу "Рачок ". Именно ему будет особая роль в трагических событиях.

1 сказка

Разбитая ваза

В сентябре 1961 года в рижской хореографической школе, в которой вместе с детьми учились дети собак и кошек, гостила инженер Рижской фарфоровой фабрики — Нина Фёдоровна. Она, как выяснилось, была знатоком мирового балета и ценителем этого вида искусства. В завершении встречи Нине Фёдоровне был показан небольшой концерт в школьном зале, в котором участвовали и дети, и щенки, и котята. В благодарность о возможности познакомиться с будущими мастерами балета, гостья подарила школе фарфоровую вазу.

Апплодисменты, слова уважения, прощания. Как бы там ни было, но ваза осталась одна на краю сцены, пока школьная управа провожала Нину Фёдоровну.

Один мальчик, стоявший в центре зала, смотрел на вазу. Потом он медленно стал подходить ближе, взял вазу и передвинул её. Теперь ваза находилась в самом центре сцены.

— Миша! — кто-то позвал из зала. — Миша, не трогай вазу!

Мальчик оглянулся, но ничего не ответил. Отойдя от края сцены, он смотрел на вазу издалека. Смотрел долго и потом отправился к девочке, которая сидела в конце зала на скамейке и читала книгу.

— Любочка, сыграй, пожалуйста!

Названная Любочкой девочка удивлённо оторвала глаза от книги.

— Сейчас?

— А почему нет?

— И что мне играть?

— Грустную. Ну ту, когда дождь шёл, помнишь?

— Грустную? Когда они тут все бегают и прыгают?

— Они затихнут, вот увидишь.

Девочка опустила голову, посмотрела в книгу, закрыла её и положила на скамейку.

— Ладно, Миша, я буду играть грустную, ту, когда дождь шёл. И надеюсь, что в зале все стихнут.

Любочка пошла к фортепиано, а Миша забежал на сцену, выключил всё освещение, оставив только один узкий луч прожектора. И этот луч освещал только и единственно фарфоровую вазу.

Фарфоровая ваза и грустная музыка. Только дождь в этот раз не льёт. Мальчишки, щенки, девчонки и котята от удивления открыли рты. Только сейчас стало заметно, насколько изящна, красива и изысканна эта ваза. Как балерина, как благочестивая девушка. Нина Фёдоровна точно угадала подарок, она действительно человек из балетного мира.

Кто теперь мог бы выйти на сцену и танцевать рядом с вазой?

Когда показалось, что вот-вот кто-то будет танцевать и даже начнётся дождь, — прозвенел звонок.

Любочка прекратила игру, нашла Мишу глазами, пожала плечами, как будто говоря: ну что я могу сделать, извини, Миша!

А на следующей перемене во всей школе объявили тревогу. Все были созваны в зал. Фарфоровая ваза разбилась! Её уронили со сцены.

В начале предыдущего урока, завуч шла за ней, хотела поставить на почётное место, но увидела — что ваза разбита.

В зал заходили школьники и чей-то голос уже кричал:

— Миша трогал вазу! Миша Барышников!

— Зачем ты трогал вазу? — строго спросила завуч.

— Она очень красива и изящна, я хотел её увидеть в центре сцены.

— Ты брал вазу в руки?

— Да. Поставил немного дальше, чтобы выглядело так, как нужно.

— И ваза выпала у тебя из рук? — завучу казалось, что вопрос уже решён.

— Нет, ваза осталась на сцене, там, где я её оставил.

Один щенок, породы боксёр, ученик Рижской Хореографической школы так тихо проскользнул из конца зала, что неожиданно оказался за спиной завуча.

— Это я разбил вазу. — Эти слова из уст щенка боксёра прозвучали достаточно громко и уверенно.

Он повесил мордочку, лапки скрестил на груди. В одной лапе у него были уличные штаны — и посреди зала он стоял в спортивных штанах и в незашнурованных туфлях.

Пауза затянулась и боксёр понял, что сказанное надо повторить.

— Я разбил вазу. Случайно.

–Как тебя зовут? — строго спросила завуч.

— Тоби. Тоби Шнок. Из Пардаугавы.

— Все могут быть свободны! Мы будем говорить с Тоби Шноком.

После этого неожиданного собрания в школьном зале у Миши был ещё урок русского языка, но когда он вместе со другими учениками пошёл домой и школьные двери закрылись, кто-то позвал его.

— Это Барышников?

Миша повернулся. В метрах трёх от школьных дверей, оперевшись о стену, стоял Тоби Шнок. Конечно, уже одетый прилично, держа в правой лапе портфель.

Миша подошёл к Тоби.

— Это Барышников? Миша? — спросил Тоби. Уже и след простыл от опущенной мордочки и съёженного вида — как ещё недавно перед завучем. Бодрая мордочка и блестящие дружелюбные глаза.

— Я Миша. А ты Тоби?

— Да, Тоби! Вот тебе лапа, будем друзьями! — Тоби уже успел взять сумку в левую лапу, а правую энергично протянул Мише.

— Пойдём ко мне. Выпьем чаю, мама должна была оставить обед, — Тоби приглашал и той же правой лапой похлопал Мишу по плечу. И оба пошли.

— У тебя из-за меня получились неприятности.

— В смысле? — Миша удивился.

— Тебя считали виноватым.

— Ничего, Тоби, всё в порядке! А как у тебя это так получилось?

— Случайно, конечно, я уже говорил. Завтра маме надо идти в школу. Но ты же видел, Миша, у вазы только один кусочек отколот, может быть, какой-нибудь мастер склеит.

— А твоя мама, Тоби..

— Мама у меня хорошая, она поймёт. Я же ещё только щенок в подростковом возрасте, хочется похулиганить. И ты же знаешь, Миша, нам надо учиться немилосердно тяжело и трудно.

–Да, и длинные долгие годы, — тихо добавил Миша.

Тоби по-детски, по-боксёрски скорчил мордочку, сморщил лоб ещё сильнее и яркими, доверчивыми глазами глядя на Мишу сказал:

— Главное, что эта ваза, красивая ваза, свела нас вместе и теперь мы будем хорошими друзьями.

И действительно, они очень подружились. Миша часто чувствовал дружеское плечо и поддержку Тоби. Скоро они уже знали всё о жизни друг друга. Тоби был очень — очень чувствительный, он часто приглашал Мишу к себе, и родители Тоби принимали Мишу как своего.

Так эта дружба длилась аж до 1964 года, когда Михаил Барышников начал учиться в Вагановской школе в Ленинграде.

В 1964 году вечером 28 августа на рижском вокзале друзья, учителя и знакомые провожали Мишу Барышникова на учёбу в Ленинград. На короткое время Миша и Тоби отошли в сторону. Миша положил руку на плечо Тоби.

— Спасибо тебе за дружбу, за поддержку спасибо!

Тоби скорчил мордочку, нахмурил лоб до морщин и смотрел на друга яркими доверчивыми глазами.

— И тебе, Миша, спасибо за то же самое!

— Ты знаешь, Тоби, что я думал и чего желал, когда мы сегодня вошли в кабинет директора и я дотронулся до нашей фарфоровой вазы?

Тоби пришлось ждать, пока Миша ответит на заданный больше себе, чем Тоби, вопрос.

— Я хотел, чтобы мой танец был таким же чистым, неповторимым и оригинальным. Я это понял уже тогда, когда в центре школьной сцены стояла освещённая ваза и Любочка играла грустную мелодию.

Тоби отошёл на пару шагов от Миши. Как будто они только что познакомились — так Тоби смотрел на 16-летнего юношу. Потом он опять подошёл к нему и двумя лапами обнял друга.

— Ты — Михаил Барышников! Ты мой гениальный, красивый друг. У тебя в жизни всё будет. И много боли тоже.

Когда поезд тронулся, Михаил Барышников вскочил в открытые двери вагона и провожающие махали на прощанье.

— Мы будем ждать «Жизель»! — Тоби кричал на весь перрон.

— Мы будем ждать Альберта! — добавил кто-то.

После окончания Рижской Хореографической школы Тоби уехал работать в Ярославль. В Риге не было постоянной собачьей труппы, а в Ярославле как раз такую труппу открыли и Тоби пригласили туда. Начальство Ярославской труппы познакомилось с Тоби ещё в Риге, когда он учился в 11 классе, и предрекали ему блестящее будущее.

Михаил Барышников и Тобби Шнок регулярно переписывались, но чаще созванивались. Тоби обычно звонил Барышникову в Кировский театр. В те разы они всегда говорили по-латышски, чтобы можно было поговорить по душам и рассказать о боли. А если кто-то слышал разговор, а как тут не услышишь, если в Кировском театре телефон находился рядом с репетиционным залом,то сказанное никто не понимал.

Встречаться у них получалось редко. До отъезда Барышникова из СССР в 1974 году — они встречались только 5-6 раз. И одна из этих встреч была 17 мая 1971, когда Барышников танцевал Альберта в «Жизель».

2 сказка

Последний день в Ленинграде

5 марта 1974 года. «Да, это уже весна», — подумал Барышников, выходя с улицы Герцена на Невский проспект. Он шёл не торопясь, ведь те, кто его ждал, тоже никуда не спешили — он был уверен в этом. Какая разница, придёт он раньше или позже? Всё равно встреча состоится. Начало марта Барышников называл «Рижскими днями» в Ленинграде. Это был целый цикл мероприятий, но об этом позже.

И именно в этот день у него из ума не выходят две строчки Есенина:

«И ничто души не потревожит,

И ничто её не бросит в дрожь…»

Спокойный день и спокойный поток. Сотни, тысячи животных и людей, один из них — Михаил Барышников, смотрящий на часы:

«Десять пятьдесят», — произнёс он вслух и продолжил: «Это означает только то, что через 30 часов и 10 минут я должен быть в гостинице «The Roger Smith», в Нью-Йорке, в 1207-м номере. И что? Времени у меня достаточно».

«Рижским дням» Барышников решил отвести 2 часа, так как обещал своему большому белому пуделю быть на обед вовремя.

С пуделем Фомой они только что простились на несколько часов.

Дойдя до площади Восстания, Барышников повернул направо — и вот гостиница «Московская», давнейший центр «Рижских дней». Поднявшись на второй этаж, Барышников прошёл по длинному коридору к ресторану.

Он открыл дверь ресторана — и вдруг, в один миг,что-то произошло в его душе. Что за волнение, что за страх? Бремя тяжёлого расставания?Ещё минуту назад, на Невском, и мысли об этом не было. Про себя он сказал: «Миша, не думай о славе, не думай о будущем, проживи эти 30 часов, из которых только часть пройдет здесь, в Ленинграде, остальное — путь вперёд».

И теперь как будто кто-то задавал ему вопрос: «Разве в прежней жизни не было ничего хорошего? Разве все, благодаря чему ты будешь пожинать лавры славы на чужбине, не начиналось здесь — в Риге и Ленинграде?» И вообще, внезапный страх за своё будущее — почему? И отчего именно сейчас, когда об этом было уже думано-передумано годами? И зачем себя мучить сомнениями именно теперь, в ресторане обычной гостиницы? А он, Михаил Барышников, ведь не желает подвергать себя сомнениям, он должен быть уверен в себе.

Расставание? Друзья, знакомые, коллеги, пудель Фома, который ждёт его на обед?

«Да, это так, я должен с этим справиться, — сказал себе Михаил. — Человек не властен над будущим». Именно этот миг, отречения от многого, чтобы посвятить себя «Рижским дням», так его поразил.

Хотя еще не было обеденного времени, в ресторане играл ансамбль. Громко шумела веселящаяся здесь толпа грачей. Если традиция «Рижских дней» существует каких-нибудь 7 лет, то корни слетов грачей в Ленинград надо искать в далеком 1871 году, в котором 26 февраля Алексей Саврасов закончил свой шедевр «Грачи прилетели». С той поры каждый год, 26 февраля грачи прилетали в деревню Медведевка Тульской области, где их прадеды когда-то позировали художнику. Эти птицы пили вечерами в местном трактире, который изображен на картине рядом с церковью. После громко кричали всю ночь, чтобы утром уже сидеть на деревьях и летать вокруг них обессиленными. И так с 1871-го года до наших дней: 26 февраля в деревне Медведевка начиналась неделя сюрпризов, к которой местные уже привыкли: прислушивались утром — и вот: грачи прилетели! Уже который год после сумасшествия на родине известной картины вся стая грачей прилетала в Ленинград и продолжала ликовать в ресторане гостиницы «Московская», где сейчас находится Барышников.

Неподалеку от грачей одиноко за столиком сидел и пил пиво внушительного вида мрачный кот, похожий на кота Бегемота из «Мастера и Маргариты». Из близких людей Барышникова в ресторане были только двое: его бывший одноклассник по Рижскому хореографическому училищу Марцис Драугс и Рома Шперлинг.

Ну и парнишка был этот Марцис Драугс! Казалось, что он в свои двенадцать-тринадцать лет перегорит от избытка энергии, от ярких вспышек идей и деятельности. Можно было только удивляться, почему он учится именно в хореографическом училище. Ведь с таким же успехом он мог быть воспитанником футбольной, художественной, музыкальной школы или школы юного техника, так как изобретал и строил модели самолётов, играл на кларнете, рисовал портреты и шаржи своих одноклассников, пейзажи. Под крылом Рижской футбольной школы он ездил на соревнования, где был правым крайним нападающим. Само собой разумеется, что стремительное продвижение вверх и в искусстве хореографии для него не представляло никаких трудностей.

Но именно футбол поставил точку в возможно яркой карьере Марциса как танцовщика балета. Травмы, полученные во время футбольных игр, становились всё серьёзнее. И это были не просто ссадины, ведь он играл азартно, как лидер.

Немаловажную роль сыграли и эротические стихи Марциса. Да-да, он был еще и ярким поэтом! В то время, когда существующему строю эротическая поэзия даже во сне не снилась, он творил один за другим возбуждающие, волнующие эпосы, даже эротические баллады и поэмы. Эти сочинения ученики переписывали и распространяли по школе, их тайно читали во время уроков, на перемене в туалетах, вечерами в парках. Всё больше этим новаторским направлением в поэзии заинтересовывались не только мальчишки, но и девчонки. Вскоре шедевры Марциса попали в руки учителей и родителей. А этим всё сказано.

Юный поэт так и не окончил хореографического училища, но с Мишей они остались друзьями. После окончания рижской средней школы Марцис учился на филологическом факультете Латвийского университета. Миша, собака породы боксер по имени Тоби и Марцис были неразлучной троицей того, рижского периода.

И именно Марцис Драугс основал в Ленинграде «Рижские дни» — яркие праздники в честь Международного женского дня 8 марта, финансовой поддержкой которых была продажа привезённых торговцами из Риги ярких символов весны — тюльпанов. На этих праздниках встречались активные люди разных национальностей. Они обменивались опытом, обсуждали реальные и нереальные планы, но чаще всего — именно невозможные, нереализуемые мечты: видения, которые могли бы конкурировать на мировом рынке идей. Эти идеи — как парусники: то плыли, качались, то тонули, а то вдруг опять стремительно поднимались на гребень волны. Эти «белые парусники» плавали в вине, в пиве, в шампанском, в водке, в дорогом коньяке и даже в виски и джине. Гостиницы, рестораны, женщины.В то время на судьбы многих накладывался отпечаток на всю жизнь — и как знак качества, и как знак списания. Но тогда же появилось и новое, революционное поколение, которому будет суждено менять флаги и цвета.

Невзошедшая звезда — тоже звезда. Кто сосчитает и оценит эти звёзды — особенных гостей «Рижских дней»? Их было так много, так много, включая всю необъятную Россию! Чей рассказ интересней: счастливой — или трагической, так и не взошедшей звезды? Есть много историй о кончине ярко взошедших звёзд или об их трагическом пути к гибели.

А на каком этапе этого пути находится Рома Шперлинг?

Рома на 10 лет старше Барышникова. Самородок. Отец его еврей, мать — цыганка. Предки — русские аристократы, а бабушка — долгие годы близкая, романтическая женщина Ивана Бунина.

В Москву семья Шперлингов переехала из Рязанской области сразу после войны, летом 1945-го года. Отец Ромы, армейский офицер, получил на войне множество ранений и столь же много наград. Теперь он уже генерал. В столице Рома Шперлинг получил лучшее образование, какое только возможно было в то время: факультет журналистики МГУ, факультет режиссуры в ГИКе, мастерская Михаила Ромма. Его сокурсниками были Василий Шукшин и Андрей Тарковский.

Рома Шперлинг встретил Барышникова в начале июня 1969-го года в Ленинграде, в Кировском театре. Они познакомились, и Шперлинг без каких-либо вступлений произнёс:

— Ты будешь играть Есенина в моём фильме. Ты мне нужен. Мы сотворим такое о русской душе! Такого ещё не было. Ты, Барышников, должен поверить в то, что я, Шперлинг, полуеврей-полуцыган, могу говорить о русской душе так, как никто другой. Айседору Дункан будет играть Джоан Рейли.

Услышав это имя, Барышников крайне удивился. Конечно, не тому, что ему предложили кинороль, и даже не роли Есенина. А тому, что здесь, в Кировском театре, кто-то осмелился произнести имя американской прима-балерины Джоан Рейли. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь посчастливится встретить Рейли, а тем более работать с этой мечтой в мира балета и скандалисткой в жизни. Ее имя здесь, в России, произносили шёпотом. Даже американское правительство выступало против этой женщины, в связи с её постановкой «Война против русских!», в которой она танцевала главную роль, так как не желало обострять отношения с СССР.

«Он сошёл с ума!» — подумал Барышников, но всё-таки продолжал слушать Шперлинга. Даже можно сказать, слушал очень внимательно, потому что по дороге в ближайшее кафе и там, на месте, Шперлинг выдал такую информацию о Рейли — целую лекцию! Это был двухчасовой спектакль. Рома пел, танцевал, ярко жестикулировал и, конечно, рассказывал, рассказывал… Информация низвергалась как море, где слова и термины из мира балета смешивались с грубейшей матерщиной. Когда Шперлинг наливал вино в стаканы, он чудесно замолкал на некоторое время, а затем продолжал бесконечный рассказ о гениальности Рейли, о её работоспособности, о родителях, друзьях, педагогах, любовниках, о взаимоотношениях с животными и растениями… По ходу рассказа он поднимался, выходил в центр кафе и демонстрировал походку Рейли. Соблазнительную походку, как он говорил. А еще Шперлинг сказал, что она не ходит как типичная балерина, а движется как соблазнительница, устоять перед обаянием которой мужчины не в силах. Посетители кафе начали обращать внимание на Шперлинга, вслушиваться в его слова. Ведь звучало имя Рейли! «Он реально спятил! — снова подумал Барышников. — Его сейчас увезут из-за этой болтовни о Рейли!» Барышников уже понял, что опоздал на первую, вторую и опоздает даже на третью встречу, но всё-таки продолжал слушать Шперлинга.

— Миша, мы гениальный курс! — воскликнул в перерыве своей бурной лекции Шперлинг. — Тарковский продолжает думать об Андрее Рублёве, я — о Есенине, и мы оба своего добьемся!

Рома ещё рассказывал о длинном-длинном шарфе, случайно задушившем Айседору Дункан, и о том, как после смерти балерины Есенин покончил жизнь самоубийством…. Прощаясь, Шперлинг ни о чём не спросил Барышникова, даже о его согласии на роль Есенина. Всё казалось само собой разумеющимся. Шперлинг был уверен в себе, ведь только последний безумец мог бы отказаться от роли Есенина и сотрудничества с самой Джоан Рейли, если это ему предлагал не кто иной, как Рома Шперлинг. Барышников смотрел, как по Невскому проспекту в сторону Зимнего дворца направляется высокий, сутулый человек, уставший, будто совершил непосильный труд. Михаилу почему-то стало нестерпимо жаль его. Потому ли, что он угадал совокупность гениальности и безумия в одном человеке, имя которого Рома Шперлинг? Тогда Барышников ещё не знал, как его удивит встреча с Джоан Рейли в октябре 1975-го года в Торонто, когда её первым вопросом сразу после знакомства будет: «Не у вас ли в России живёт такой Рома Шперлинг?»

Шперлинг многого добился в создании фильма «Есенин». «Мосфильм» дал добро на участие в съемках Михаила Барышникова. Наверное, и конечный результат был бы успешно достигнут, если бы не подошли к тому моменту, когда необходимо было назвать актрису на роль Айседоры Дункан. Больше тянуть было нельзя. А упоминание и даже мысль о Джоан Рейли, о том, что она может приехать на сьёмки, вызывали шок и болезненные симптомы у всех высших чинов советского правительства, и не только.

«Пока только двое участников», — подумал Барышников, стоя в открытых дверях ресторана 5 марта 1974-го года. И вдруг его охватило странное чувство беспокойства и волнения. С чего бы? Барышников посмотрел на часы, с утра он делал это уже многократно. «Через 29 часов и 45 минут я должен быть в Нью-Йорке. Это тоже будет гостиница, только называться она будет «Roger Smith» А сегодня вечером, в семь, около Кировского театра мы с труппой сядем в автобус и поедем в аэропорт», — снова подумал он.

Конец ознакомительного фрагмента.