Для тех, кому не нужно славы. Серия «Трианон-мозаика»

Марина Посохова

Снова читателю предстоит разобраться, чем связаны между собой серийные отравления конца XVIII века, исчезновение стихотворения на старопровансальском языке и трагические события недавнего времени.Одно из значений слова «trianon» – трижды тайный, трижды неизвестный. События рассыпаны на мелкие осколки, и зачастую герои, даже находясь в центре действия, не могут охватить всю картину происходящего. Тайна открывается лишь читателю.

© Марина Посохова, 2018

© Маргарита Посохова, 2018

ISBN 978-5-4496-0403-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Для тех, кому не нужно славы

Июнь 201… года, департамент Жер, Франция

Аня замерла у застекленных дверей вестибюля, прижимая к груди стопку нот. Холл гостиницы заливало странным светом, одновременно желтоватым и свинцово-серым. Наползала темная, тяжелая туча, но солнце еще проглядывало в разрывах между передовыми серыми клочками. Здание городской мэрии, куда Ане предстояло пройти, стояло близко, через небольшую площадь, вымощенную отполированным временем камнем. Сбоку площади возвышалось какое-то ненужное строение — полуразрушенная стена грубой кладки, для чего-то прикрытая сверху узким навесом. Аня беспомощно оглянулась, но увидела только, как молодой человек, сидящий за стойкой небольшого гостиничного бара, и сам бармен, не отрываясь, смотрят на нее. Кажется, молодой человек что-то сказал и даже взмахнул руками, но слова его перекрыл звук открываемой двери — Аня, наконец, решилась выйти на улицу. Дождь еще не начался, а до ступеней мэрии, в которой одновременно располагался и концертный зал, было рукой подать.

Она пожалела об этом уже через несколько секунд. Сначала Аня услышала сухой, свистящий звук, а потом почувствовала, как по ее телу ударили сотни мелких ледяных шариков, особенно колючих, потому что дождь еще не начался. Она бросилась к старой каменной стене, это показалось ей ближе, чем вход в гостиницу. Но навес над остатками строения был такой узкий, что поток небесного льда продолжал стегать Аню с головы до ног. Она повернулась лицом к стене, царапаясь локтями о камень. Место, где она спряталась, оказалось не лучшим — каменная кладка выпирала здесь горбом, и под символической защитой навеса оказались разве что ноты. Аня стремительно переместилась немного в сторону, где камни образовывали небольшую впадину, и развернулась спиной к стене.

В это же мгновение она увидела, как от гостиницы к ней несется, прикрывая голову какой-то ветровкой, тот молодой человек, что сидел у барной стойки. Градины сыпались сплошным потоком, уже не мелкие, как горох, а гораздо крупнее. Парень в несколько прыжков одолел расстояние до навеса и растянул над головой Ани светло-серую легкую куртку. Он что-то говорил, наклоняясь почти вплотную к ее лицу, улыбаясь и одновременно морщась от боли, когда особенно крупная градина попадала по его плечам и спине. Аня растерянно улыбнулась — в таком грохоте она ничего не могла понять, даже если бы и знала французский язык. Но по-французски она могла сказать разве что несколько слов, которые сейчас были совсем ни к чему. Они простояли так, тесно прижавшись друг к другу, пару минут, и Ане уже показалось, что шум стихает и ледышки становятся мельче. Но откуда-то налетел такой шквал, что ветровку вырвало из рук парня и швырнуло на землю в нескольких метрах от них. Смятую куртку в считанные секунды завалило ледяным крошевом. И наконец хлынул дождь.

Теперь град загремел еще сильнее, словно подстегиваемый струями воды. По гладким камням понесся поток ледяной воды, сначала посередине площади, потом разбегаясь к краям. Молодой человек снова что-то прокричал Ане на ухо, вырвал у нее из рук стопку нот, мгновенным движением закинул их куда-то, и подбросил девушку наверх, едва не ударив головой о стропила навеса. Он крепко подхватил ее за бедра, так что ее ноги не доставали до земли на добрых полметра. Аня, охнув, вцепилась ему в мокрые плечи, и, поглядев расширенными глазами на залитую дождем площадь, поняла, зачем он это сделал. Вода пополам со льдом неслась, доставая почти до колен неожиданному спасителю. Она билась и закручивалась в водовороты возле каждого препятствия. На какое-то мгновение Ане показалось, что они вместе с парнем покачнулись и едва не поплыли туда, куда неслась вода, но потом догадалась, что у нее закружилась голова. Она зажмурилась, затем открыла глаза и сначала увидела, а потом уже почувствовала, что молодой человек уткнулся лицом прямо ей в грудь. Через несколько секунд он посмотрел на нее и рассмеялся, что-то крича. Мокрые, довольно длинные темные волосы прилипли к его щекам, и он помотал головой так, что полетели брызги.

Град обрушился с новой силой, нещадно, с бешеной скоростью молотя парня по всему телу. Он замолчал, стиснув зубы от боли и напряжения. Аня обхватила руками его голову, крепко прижав к своей груди, чтобы хоть как-то защитить его, и тоже почувствовала жгучую боль от ударов градин. Ощущение было такое, как будто по рукам изо всей силы хлестали плетью. Она не могла понять, сколько времени это длилось, но наверняка недолго, пару минут, потому что дольше выдержать это было бы невозможно. Проглянуло солнце, осветив бесстрастным светом стену уходящего града, потоки бурлящей воды и груды мелкого льда там, где его не смыло. Еще немного, и Аня смогла разжать горящие от ударов и холода руки, и попыталась стать на ноги. Но молодой человек не отпускал ее. Что-то говоря, он, подхватив одной рукой под спину, а другой под колени, торопливо понес ее через площадь, шагая по воде. Аня едва успела подхватить ноты и кивнуть, поняв, что он спрашивает, нести ли ее к мэрии.

Черные тучи стремительно уходили, возвращая небу пронзительный голубой цвет, на них как на темном экране проступала высокая, крутая арка радуги. Дождь шел уже мелкий, редкий, весело переливаясь под солнцем. Молодой человек поставил Аню на мокрые блестящие каменные ступени, здороваясь с охранником или каким-то другим служителем. Сухощавый старик в форме, похожей на военную, заранее открыл тяжелые резные двери, качая головой, говоря быстро и кивая на уходящую черную тучу. Аня переступила через порог, следуя приглашающему жесту охранника, и спохватившись, обернулась к своему спасителю.

— Мерси! — смутившись, выговорила она одно из немногих слов, которые смогла вспомнить.

Парень снова засмеялся, обхватил себя за плечи руками, показывая, что он вымок до нитки, и побежал обратно через площадь в сторону гостиницы. Аня проводила его глазами и пошла вслед за сотрудником мэрии, который повел ее в другое крыло здания. Пока они шли высокими сводчатыми коридорами, выложенными звонко стучащей под каблуками старинной плиткой, Аня приходила в себя. Впору было спросить — а что это было? Но похоже, что отделалась она легко, даже почти не промокла. Разве что руки до самых плеч еще горели, как обожженные.

Концертный зал оказался неожиданно просторным для такого маленького городка. Кресла для зрителей располагались низко и уходили в полную темноту при неярком свете, оставленным для освещения сцены. Аня кивком поблагодарила сотрудника и подошла к роялю. Она положила стопку нот рядом с пюпитром и откинула крышку. Старый, благородный «Стейнвей» отозвался звучно и певуче, и Аня немного успокоилась: программа для выступления была довольно сырой, многие произведения поменяли в самый последний момент, уже перед поездкой. Начинать концерт детского хорового ансамбля «Снегири» планировалось с попурри из известных песен, и аккомпанемент к этому самому попурри был довольно заковыристым. Аня потерла ладонь о ладонь, чтобы немного согреть руки, и постаралась прогнать из головы все ненужные мысли. Когда она уже заканчивала отрабатывать неудобные места в фортепианном сопровождении, до нее донесся шум, который нельзя ни с чем спутать. Это горланили, гомонили, смеялись, повизгивали «артисты хорового коллектива», как указывалось в документах для получения визы. Артисты имели от роду от семи до одиннадцати лет, и никакая сила, включая четверых взрослых сопровождающих, не могла их заставить пройтись в полном молчании в таком интересном месте. Детвора продвигалась к сцене по залу, оглядываясь, цепляясь о ручки старинных кресел, обитых синим бархатом, и не переставала делиться впечатлениями.

— Ой, вы себе не представляете, Анна Дмитриевна, какой мы град видели!

— А у нас прямо в окно так стучало, что даже стекло треснуло! Правда-правда, и вот такие градины на ковер посыпались! — единственный мальчик из всего хора, Вадик Стрешнев, показал руками размер теннисного мяча.

— Ну, если и не такой, то все равно кошмарный град был — вмешалась его мама. Она, как и мама самой младшей девочки, Лизы, поехала во Францию, чтобы не волноваться за детей и заодно посмотреть знаменитые места.

Руководитель хора, Елена Степановна, металась по сцене, пытаясь выяснить, есть ли здесь специальные хоровые станки для детей. Заодно она успевала отвечать на вопросы, разыскала станки пониже, распорядилась установить их ближе к краю сцены, переговаривалась с переводчицей. Оказавшись рядом с роялем, она спросила:

— Ты как, Анечка? Вижу, успела все-таки до дождя пробежать — рассеянно заметила она, листая хоровые партитуры. Окна гостиничных номеров выходили на другую сторону, не на площадь, а на городской сад, стало быть, Аниного приключения никто из прибывших россиян не видел. — Ты не представляешь, что на улице творилось! Что-то апокалиптическое! Сколько на свете живу, ничего подобного видеть не приходилось…

Сколько живет на свете сама Елена Степановна, знали только официальные документы. Аня помнила ее всегда одинаковой — стройная, быстрая дама без возраста, энергичная, как в рекламе батареек, с волосами, выкрашенными всегда в один и тот же красновато-каштановый цвет.

— Ох, боюсь, зря мы так программу кардинально поменяли… Чего испугались, что публика иноязычная? Музыка перевода не требует — бормотала она, обращаясь скорее к самой себе, нежели к Ане. — Как рояль? Без дефектов? Вот и хорошо. После распевки сразу давай попурри. Стали! Глазки на меня!

Елена Степановна, прямая, как натянутая струна, царственно-повелительным дирижерским жестом вытянула руки:

— И-и-и… Ма-мо-ми-мо-му… Ровнее, ровнее… Не кричим, поем… Еще раз…

Репетиция пошла привычным ходом. Хористы у Елены Степановны были приучены выступать часто и в любой обстановке. Приходилось петь и на ступенях собора, и на лесных полянах, и на всех городских праздниках, перед всеми гостями. Пели в мороз, и в жару, и под дождем, не говоря уж о залах районных дворцов культуры, с их вечными сквозняками и отсырелыми от недостатка отопления фортепиано. Елена Степановна придерживалась мнения, что искусство только тогда ценно, когда у него есть аудитория. Единственно, в чем она была непреклонна, чтобы дети до и после выступления находились в комфортных условиях. Не дай Бог устроителям концерта выделить маленьким хористам неудобное или холодное помещение, а пуще того — не развезти каждого из них по домам после выступления. Местные власти Елену Степановну хорошо знали, как знали, что никакие дыры в бюджете не послужат им оправданием — в случае чего. Поэтому во все времена коллектив у такого руководителя слыл образцовым, дети шли охотно, а родители не волновались за своих отпрысков.

Месяц назад хоровой ансамбль выступал по случаю открытия памятника ко Дню Победы. Присутствовало все городское начальство, приехали, как водится, представители от губернатора и еще какие-то господа с охраной. Должно быть, исполнители были в ударе, потому что слушатели испытали самые разнообразные чувства — от умиления до восторга. Кое-кто из ветеранов даже прослезился, вызывая маленьких певцов на бис.

В результате сразу после праздников Елену Степановну вызвали к мэру их городка Никольска и огорошили: она со своим коллективом едет во Францию, в департамент Жер. Никольск и городок Оз стали побратимами во времена перестройки, и местное начальство охотно ездило туда обмениваться опытом. Правда, никольские жители злословили по этому поводу, что ездят не за опытом, а за арманьяком, которым славились те места. Но город-побратим как раз в июне собирался праздновать какой-то местный юбилей, вот и нашелся повод отправить туда детский коллектив, чтобы поздравить французов.

Все решилось очень быстро. Как оказалось, средства для поездки выделил один из важных гостей, тот, у кого было больше всего охраны. Должно быть, у него имелись важные причины проявить такую щедрость — поговаривали, что он собирается восстановить в окрестностях Никольска комбинат, который прежде кормил всю округу и о котором местные стали уже забывать. Как бы то ни было, вопрос с поездкой решился стремительно, документы оформлены в считанные дни, заказаны билеты на самолет и забронированы гостиничные номера. Мало того, дети в сопровождении взрослых еще провели целый день в Париже, для них были оплачены экскурсии и даже старинные карусели, а потом и кафе с восхитительными десертами. Теперь предстояло подтвердить, что деньги потрачены не зря. Политкорректная Елена Степановна, разумеется, так не сказала вслух, но, судя по ее необычной нервозности, была на взводе. Однако репетицию она затягивать не стала — накануне дети провели большую часть дня в дороге, добираясь из Парижа в Гасконь, и все теперь нуждались в отдыхе.

— Всем спасибо! — как обычно, сказала она, в последний раз округло взмахнув рукой, сжимая ее при этом в сухой кулачок. — Отдыхать, пораньше — она грозно посмотрела на самых бойких девчонок — ложиться спать, лично всех проверю… А после завтрака снова сюда, на последнюю репетицию. Помню. Помню! — повернулась она к переводчице Моник. — В двенадцать часов у нас еще обзорная экскурсия по городу. Потом обед, небольшой отдых и готовиться к концерту. Не забудьте заранее развесить сценические костюмы на вешалки, чтобы отвиселись. Зайду проверю. Пелеринки получите перед самым концертом.

Сценическими костюмами громко называлась простецкая белая блузка с темно-синей юбкой, предусмотрительно сшитые из немнущейся синтетической ткани. Только небольшие пелеринки в синий горох были изготовлены из хорошего шелка, но их полагалось надевать уже на сцене. Детвора оживилась, соскакивая со станков, кое-кто, застоявшись, успел спрыгнуть в зал прямо со сцены, пока бдительная Елена Степановна не пресекла их порыв. Кое-как направив детский ручеек в проход между кресел по направлению к выходу, она повернулась к Ане:

— Ты еще порепетируешь? Мне кажется, темпа во вступлении не хватает. Или сократить бы его, что ли… Затянутое оно, тебе не кажется? Прикинь, что можно сделать. Да, ты телефон оставила в номере на зарядке. Он у тебя разрывался, наверное, Витя названивал.

Отдав распоряжение, она с ловкостью, обнаруживающей многолетнюю привычку, сбежала по крутым ступеням со сцены и умчалась догонять своих подопечных.

Аня кивнула ей вслед и вынула из кармашка нотной папки карандаш. Вычеркнув из нот некоторые фрагменты, она несколько раз проиграла то, что получилось в остатке. Можно было уходить, но Аня медлила. Она скрестила руки и провела ими по предплечьям и плечам, почувствовав, как болят следы от ударов градин. Должно быть, непременно проступят синяки, и надо найти замену приготовленной для выступления белой блузке без рукавов.

Стукнуло сиденье в глубине зала, там, куда не доставал свет со сцены. Аня испуганно привстала с фортепианной скамьи, и увидела, что по проходу между креслами неторопливо идет к ней давешний молодой человек. Он переоделся, сменив джинсы и надев толстый пуловер крупной вязки. Он подошел к краю сцены, одним движением вспрыгнул на нее и подошел к роялю. Парень улыбался и как всегда что-то говорил, на этот раз успокаивающим тоном.

На месте входной двери в зал показалась полоса света — это охранник просунул голову и что-то спросил. Молодой человек ответил ему довольно громко и дружелюбно, на что охранник согласно кивнул головой и закрыл дверь. Парень поманил Аню за собой, указывая куда-то за кулисы. Взяв ее за руку, он сказал:

— Je m’appelle Olivier.

Не понять было невозможно, но Аня невольно растерялась, переспросив:

— Как? Оливье?

Он на мгновение остановился, недоуменно глядя на Аню. Она поспешила назваться:

— Аня. Меня зовут Аня.

Он кивнул, широко улыбнулся, и повел ее через какой-то закуток, включив по дороге тусклую лампочку в пыльном плафоне. Миновав еще несколько невзрачных помещений, он подвел Аню к крутой лесенке, ведущей наверх. Оливье пошел по ней первым, крепко держа руку Ани в своей горячей руке. Лесенка привела на широкий выступ в толстой каменной стене, огражденный металлическими перилами, нечто вроде балкона. Оливье широким жестом обвел открывшуюся панораму городка и его окрестностей.

Уже смеркалось, на улочках загорались цепочки желтоватых фонарей. Среди небольших, плотно поставленных друг к другу жилых домов, по большей части двух-трехэтажных, возвышались собор с колокольней, четко видных в прозрачном небе с загорающимися звездами. Чуть дальше, скорее всего, уже не в черте города, кое-где различались отдельно стоящие группы строений, окруженные полями и виноградниками. А по краю неба то ли клубились облака, то ли виднелись горы. Оливье что-то говорил, вероятнее всего, рассказывал об окрестных местах. Аня послушно смотрела туда, куда указывала его рука, и в который раз по приезде давала себе зарок как следует заняться французским. Вечер стал довольно прохладным, тянуло свежим ветром, особенно заметным на высоте. Оливье, должно быть, тоже почувствовал это, потому что он быстро стянул через голову свой пуловер и набросил его на плечи Ани, скрестив впереди свободные рукава. Аня поблагодарила кивком, но стояла в нерешительности — предстояло как-то дать понять, что ей пора идти. Молодой человек наклонился через перила и показал куда-то в сторону. Аня, вытянув шею, всмотрелась в полутьму.

Слева от них виднелась уже знакомая круглая площадь с остатками стены, крыша гостиницы, а за ними то, что еще несколько часов назад было городским парком. Теперь деревья стояли голые как в середине зимы, аккуратные дорожки и скамейки завалены грудами обломанных ветвей и сбитых листьев, небольшие легкие строения — павильоны, киоски — тоже были изломаны и искорежены. Казалось, какая-то злая сила одним движением смела все на своем пути и снова исчезла в никуда.

Снизу послышался уже знакомый голос охранника. Оливье отозвался, разведя руками, показывая, что пора уходить. Они спустились по лесенке вниз, все так же держась за руки. Охранник ожидал их на сцене со связкой крупных ключей на толстом кованом кольце. Он пошел через зрительный зал впереди, о чем-то переговариваясь с Оливье, как старый знакомый. Только на выходе из здания Аня спохватилась, что на ней до сих пор пуловер Оливье. Она торопливо сдернула его с плеч и протянула молодому человеку. Тот с легким поклоном принял пуловер и показал на вход в какой-то подвальчик, из которого доносилась негромкая музыка.

Аня решительно помотала головой, и Оливье, не настаивая, пошел рядом с ней через маленькую площадь к гостинице. Они уже стояли у самых дверей, под ярко светящейся вывеской, когда он о чем-то спросил, показывая не то Ане на грудь, не то на ее шею. Она не сразу поняла, но потом достала из выреза блузки медальон. Вещица выглядела довольно неприметно: тусклая, потертая, то ли немного погнутая, то ли изначально кривоватая. Из-за этого обычно Аня прятала его под одеждой, скрывая от посторонних глаз. Но Оливье смотрел на медальон внимательно, пристально, даже протянул руку, чтобы дотронуться до него, но не решился этого сделать. Аня торопливо кивнула, прощаясь, и вошла в вестибюль. Поднимаясь по лестнице, она обернулась — молодой человек продолжал стоять на улице, глядя ей вслед.