Моя навеки, сквозь века

Марина Повалей (2024)

На что вы готовы, чтобы быть с любимым? Чтобы прожить с ним хотя бы один, пусть и последний день, в любом из миров? Возможно, умереть? Или отправиться в прошлое? А может, изменить историю, тем самым выбив у мироздания один, последний день…

Дело третье. Товарища министра внутренних дел камергера двора статского советника В. И. Гурко о превышении власти и упущения по службе.

17 января 1907 года, Санкт-Петербург.

Аквариум исходился в исступлении.

Громкая музыка по всей площади увеселительного сада звучала на все лады. Оркестры разных мастей: цыганские, румынские, французкие хоры — в каждом уголке сада музыка была своя, как и публика. Кабы сейчас небо над Санкт-Петербургом разверзлось, да погребло столицу под своими сводами, обитатели сего заведения и не заметили бы перемены в мире.

Пьяный, шальной угар, да желание, будто поскорее покончить свою жизнь в этом веселье, в похоти, словно разлитой в воздухе.

Вбегают туда-обратно официанты во фраках, двигаются сквозь марево табачного дыма, а из-за приоткрытой кабинетной двери — исступление пляски, стук каблуков.

Мыслей — нет, забот — нет. Вот здесь и сейчас — настоящая жизнь, сиюминутная.

Гиблое, страшное место, корёжившее судьбы, ломавшее людей.

Место, где сводятся знакомства, обговариваются дела, заключаются сделки.

Женщина, сидящая на коленях у Слепцова громко вздохнула и чуть задрожала. Он снова сжал её грудь, уже мягче. Та прильнула к нему, продлевая ласку.

Что ж…

Василий глянул на Улитина, по обе стороны от которого сидели сразу две цыганки, одна ещё даже пела. Купец щурит глаза — пьянее барина Аквариум ещё не видал. А бриллиант на мизинце поблёскивает, говоря: и богаче тоже, и щедрее.

Слепцов подлил Дине ещё.

— И душа, просто зашлась, в той твоей песне, несравненная моя, — он продолжил умасливание певички, не забывая проследить, как она вновь осушила свой бокал. Ручейками в её уши льётся то, что так гоже ей слыхать.

— Да что я, вот Варя Панина…

Громкий хлопок — бутылка “Клико” в руках Алексея, пробка в высь.

— За талант, коего не видал ещё Петербург! — крикнул купец-табачник, пьяно поливая шампанской пеной декольте девки, трущейся на его ногах, тут же слизывая пролитое. — Гуляй купечество! — швырнул бутылку и, сунув два пальца в рот переливисто засвистел.

Певички захохотали от восторга такому шику, кроме Духовской, та млела от литого в уши елея:

— Да какая Панина! Панина перед тобой, что коза на сцене! Черна, страшна, то ли дело ты, голубка моя несравненная, — в подтверждение горячности своих чувств, Слепцов припал к напудренной шее, выбивая из певички всхлип, то ли лестью, то ли лаской.

Слух отметил, что за тонкой перегородкой кабинета утихла музыка, зазвучал голос антрепренера — объявляет фокусы. Взглядом спросил стоящего у входа призрака — тот помотал головой, отрицая.

Одной рукой Василий пьяно, расхлябисто задрал девке платье, поглаживая ляжку, другой придвинул ей шоколадные конфеты.

— Талантливая! Вся столица должна тебе рукоплескать! Звезда! Да что столица! — Париж!

— Вяльцева нынче в Париже… ей французы кланяются… — Слепцов усадил её повыше, давая почувствовать падкой на лесть Дине, насколько она прекрасна и желанна.

Конец ознакомительного фрагмента.