Месяц без богов

Марина Бочарова

Сборник мистических и фэнтезийных историй. Некоторые из них случились в наши дни, как в новогоднем приключении «О Чёрном котенке Веспе». Или в истории о зловещем оборотне, который мог превращаться в предмет. Другие в былинном прошлом, подобно истории о ведьме Вьюнке и её ученице Ждане. Книга понравится всем тем, кто знает, что таинственное рядом.

Заклятые друзья Фламеля

Под высоким потолком крошился свет в хрустальных люстрах, падающий на футуристические витражи в окнах. Под ними тапер в белоснежном костюме играл яростно, быстро перебирая клавиши. Часто к нему подходили люди в вечерних платьях, пиджачных парах и джинсах, клали на фортепиано купюры, заказывая мелодии для танцев. Закрытая вечеринка в музее современного искусства шла третий час. Его организатор, модный ныне художник, праздновал открытие своей выставки, сидя за одним из столов и получая поздравления.

Где-то посреди зала, за столом у стены, сидел человек. Радуясь тому, что его соседи отправились танцевать, он неторопливо ел канапе и наблюдал за праздником. Брынза, грецкий орех и клубника — странное сочетание, но оно невероятно нравилось этому мужчине. Его боковое зрение выхватило мальчика, который, стараясь быть незаметным, стаскивал с соседнего стола такие же вкусности. Да, да, его мать-актриса, с причудой о здоровой пище, как раз отвернулась…

«У Борджиа роскошней! Мда, дурацкое сравнение. На Монмартре хороши сабантуи… Что ж, буду считать, что здесь недурно, — размышлял мужчина, налив себе апельсинового сока, — рассуждаю как ржавый паровоз, где рельсы лучше! Ладно, ещё немного и поеду домой».

Это человека звали Роберто. Про него все точно знали, что родился он в этой северной стране, хоть и носил имя своей южной родины. Известный автор исторических романов, не менее известный богатый холостяк, без акцента говорил на итальянском, его старом варианте, а так же ещё на семи языках. Он снялся в эпизодах у нескольких режиссёров, одевался со вкусом, не обращая внимания на пышные витрины магазинов, отличался домоседством и выбирался на всякие светские приёмы редко, по какой-то недоступной публике логике. Но публика его любила, публика его разгадывала и собирала как кубик Рубика, публика его обожала. Однако ни один человек, ни один чёрт не знал, как и чем на самом деле живет Роберто.

Его слух был на удивление других остр, из-за чего, часто невольно, он знал «секреты» очень многих приятелей и знакомых. Вот и сейчас, справа, донёсся разговор нескольких мужчин.

— Как вам выставка? — это был композитор, сочинявший треки к фильмам.

— По-моему, ерунда ещё та, — ответил пышнотелый продюсер.

— Да, согласен с вами, — протрубил третий, не знакомый писателю.

Тут к троице подошёл известный журналист крупного журнала о культуре.

— Как вам, господа, понравились картины? — поинтересовался он.

— Весьма интересные, — раздался трубный голос.

— Да, хороши, — сказал кто-то из мужчин.

Журналист сделал шаг в сторону, но, увидев Роберто, радостно улыбнулся и поспешил к нему, поздоровался за руку и сел рядом.

— Привет, почему не танцуешь? — чуть смеясь, спросил он, — ладно, ладно, если пойдёшь, тебя разорвут страждущие. Как тебе выставка?

— Тут хорошо кормят, — Роберто как раз доедал последний канапе с общей тарелки, — угощайся.

— Да уже наелся, — ответил тот, но налил себе бокал вина из бутылки, стоявшей под рукой.

— Хм, укажи, что я присутствовал, и хватит. Знаю я твоего редактора, спросит ведь строго, — он рассмеялся.

— Благодарствую, — сказал журналист, подмигнул, и, быстро отправив в рот небольшой бутерброд, попрощался и перешёл к другим столам с другими именитыми гостями.

И в этот же момент вернулись соседи Роберто по столу: профессор математики и его дочь. Учёный уселся на стуле, положив на скатерть худосочные кисти рук, почти полностью скрытых рукавом белой рубашки, на примятых манжетах которой отсутствовала одна запонка. Девушка, в лёгком блестящем коротком платье на полном теле, шутя сделала Роберто замечание, что он не танцевал, предложила бутерброд… Одним словом, ей не терпелось начать разговор. Зная, что он написал несколько романов об Италии, девушка начала:

— А вы слышали, что поэт эпохи Возрождения Джузеппе Иллучини был близким другом Караваджо?

— Разве? А я об этом не слышал, — спокойно ответил писатель, одновременно поднеся ко рту бокал сока, загораживая рот.

— Они были близкими друзьями. Об этом написал итальянский исследователь в одном крупном журнале. Мне его только вчера привезли из Рима. Хотите, я вам дам почитать?

— Спасибо, но мне как раз тот журнал должны привезти, — я помню доклад вашего друга об этом поэте, — он повернулся к профессору, — вы много говорили с ним на конференции. Вы очень точно сказали, что у этого поэта друзей почти не водилось.

Старый профессор просиял, приподнял глаза к люстре, но быстро вернул взгляд на переносицу собеседника и ответил:

— В его дневниках редко упоминались приятели. Хотя Иллучини обладал бесшабашным характером, это бесспорно.

«Дневник!» — воскликнул про себя Роберто. Если бы это слово вдруг вырвалось у него, то тон голоса выдал бы упрёк за забывчивость.

Тут зазвонил в кармане пиджака телефон, он взял трубку и довольно сказал «Алло!». Дочь профессора продолжила улыбаться, но глаза немного приуныли.

— Я — отлично! Да, в скором времени. А ты где? Пока!

— Что ж, мне пора, до свидания, — распрощался писатель с гостями и быстро зашагал в раздевалку. Перед глазами встало лицо профессорской дочки, он резко шмыгнул носом, подумав: «И почему у профессоров ум великий, а вкус на женщин дурной? Караваджо, друг, как же!». Он быстро накинул на себя драповое пальто и вышел на улицу, даже не заметив, как открыл дверь.

Дороги центра столицы лежали путаным клубком, но стены старых домов переулка перегораживали путь шуму, храня тишину. Роберто поднял голову и стоял так секунд двадцать, пока первые холодные снежинки не упали ему на лицо. На мягком полотне тьмы, прилипшей к лепнинам зданий вокруг, стяжками тянулся свет от круглых фонарей на стенах. Мощёная дорога отливала золотом. Зашаркали чьи-то шаги в глубине переулка. Роберто встрепенулся из-за всплывшего воспоминания, и стал смотреть уже на рои крупинок в жёлтом свете фонарей. Он любил зиму, снег, порой думая, что переехал сюда чуть ли не ради него, после стольких лет жизни там, где в феврале ветер гоняет сухие листья или тормошит пальмы. Вздохнув, он отправился к своей машине.

София, главный редактор и владелец книжного издательства, сидела в гостях у своей подруги. Они не виделись уже давно, полгода, и потому предавалась долгим разговорам. Чайник вскипал уже пять раз. Для тоненькой женщины это был знак судьбы, ведь пять раз сегодня ей не давали поднести ко рту чашку чая или не торопясь дожевать обед. Многие её приятели и шапочные знакомые тащили к ней свои книги в надежде прослыть писателями. Редактор порой думала, что большинству из них стоило поставить памятники за отсутствие желания что-либо написать.

Ей часто слали приглашения на вечеринки. Ей часто говорили комплименты о прекрасном лице и грации. Ей часто звонили журналисты. Оттого она называла свою жизнь не «частной», а «частой». Но сейчас вся эта суета осталась там, за окнами, проспектами, пробками. Её подруга, Евгения, единственная знала, кто звонит на не рабочий телефон, и кто живет с ней в одной квартире.

София невольно глянула на наручные часы, маленькая стрелка на которых указывала на римскую «девять». Она не заметила, как село солнце.

— Что ж, мне уже пора, — сказала она, но не стала собираться, а достала «личный» телефон. На этот жест Евгения загадочно улыбнулась.

— Как ты там? Домой не собираешься? Я всё там же, — она улыбнулась, — возьму такси. До встречи!

— Это он? — нарочито вкрадчиво спросила подруга.

София кивнула.

— А тогда зачем такси? Заехал бы за тобой!

— Знаешь, ему ехать далеко. Мне куда приятней будет видеть его чуть менее уставшим. В конце концов, не только банкет у него сегодня был.

Тут на кухню вошла мать Евгении, дама в шёлковом халате, с седыми короткими волосами и краской для них в руке. Героиня журнального рассказа собственной персоной!

— Поверьте мне, мужчины не всегда говорят правду. До банкета он мог заниматься чем-то важным, но не работой. Я жизнь прожила, я точно знаю. Так что, не верьте так уж опрометчиво!

На это София только улыбнулась. Она вызвала такси, надела в коридоре длинное чёрное пальто и узкие сапожки, вышла в широкий двор посреди длинных рядов домов. Первые снежинки легли на её мягкие волосы и разрумянившиеся щёки. Женщина подняла вверх большие и мудрые глаза, стала, как ребёнок, ловить языком белые крупицы, думая, что в будущем она будет менять только северные страны. За столько лет жизни здесь она полюбила снег, но только сейчас чуть-чуть начала к нему привыкать. Кто-то вышел на балкон, хрустнув половичком, а в памяти Софии хрустнули, зашуршали листья плюща её уже далёкого призрачного дома у тёплого моря…

Подъехало блестящее такси чёрного цвета, по изгибам которого бежали белые огоньки фонарей. София назвала адрес, водитель сверился с картой, нажал на педаль. Мотор заурчал тихо и довольно, и они двинулись в путь. Ей нравилось с уютом устроиться в мягком салоне и смотреть на холодную улицу за окном. Сама она была настоящим виртуозом верховой езды, оставляя управление механическими конями мужчинам. Ведь не всякий колёсный транспорт проедет по горным тропам и песку, где проскачет лошадь…

Вернувшись домой, она скинула с узких девичьих плеч строгий пиджак, и, переодевшись в шёлковый халат, отправилась на кухню. Круглые часы с серебряными стрелками, «точнее Биг Бена», как говорила Евгения, предсказывали скорый стук в дверь. Как умелая гадалка, они не ошиблись — ровно через десять минут в квартире появился Роберто. Высокий, с тающим снегом на волосах и ореолом холода вокруг, одной сильной рукой он скинул расстегнутый плащ, а второй обнял тоненькую женщину. Они перебросились парой слов, взяли только что приготовленные бутерброды и чайник с чаем, и оказались в гостиной.

В углу гостиной стоял кофейный столик, чёрно-белый, с шахматной доской, прорисованной на полированной круглой крышке. «Вечером мы пьём чай вместе» — такова была их нерушимая традиция.

— Как твой вечер прошёл? — спросила София, наливая себе в красную кружечку крепкий чёрный напиток.

— На подобных посиделках обычно весело, да и хорошо кормят, — Роберто раскинулся в глубоком кресле.

— Именно поэтому ты так налёг на них, — женщина пальчиком указала на бутерброды.

— Пока доехал — проголодался. А как твой вечер?

— Обычные женские посиделки. Хотя мама подруги сказала мне, что в жизни ещё многое предстоит узнать. Она-то жизнь прожила, а я нет, — шутливым тоном говорила София, — и никогда не верить мужчинам!

— Истину, истину сказала старушка, — Роберто дожёвывал очередное любимое кушанье, — ты представляешь, а мне сегодня заявили, что Джузеппе Иллучини дружил с Караваджо.

— И кто сказал? Аспирант? — её небольшие губы весело растянулись.

— А, одна дочка учёного. Она это вычитала в итальянском журнале. Наверное, какой-нибудь молодой историк захотел славы.

— Да неужели великий и ужасный поэт не знал художника, а? — София с нарочитой угрозой заправского следователя двинулась вперёд всем телом, смотря прямо в глаза.

— Знали они друг друга, знали, только не дружили. Судьба часто сводила наши вечера в одних и тех же пивнушках. Эх, как мы дрались, — Роберто прикрыл глаза, правда, тут же открыл и продолжил рассказывать весёлые воспоминания — раз, правда, я решил донести Караваджо до его комнатушки. То ли был канун Пасхи, то ли ещё какой-то праздник. Хоть одно доброе дело надо же сделать! Так я его доволок до самой двери. В этот момент вернулся жилец из соседней комнаты. Он помог местной экономке соскрести Караваджо в комнату. Видно, он знал меня и записал в каком-нибудь дневнике, что мы друзья. Порой начинаю думать, что зря подписал свои стихи.

— Да, да, повторенная сто раз ложь становится правдой. И так который век подряд, — засмеялась София.

…Когда летописи отсчитывали пятнадцатый век, а в великих умах вертелись идеи Ренессанса, в Рим переехала богатая семья. Единственным сыном и наследником был Джузеппе Иллучини, тот самый, знаменитый в будущем поэт. Жизнь его не была скучна, перед ним было открыто много дорог, но кто же знал, что они сольются и продлятся в бесконечность на этой смертной земле!

В то же самое время незаметно жил аптекарь и алхимик Фламель. Не автор книги известной «Алхимии», а его тёзка, прославленный только среди жителей города как искусный составитель лекарств и мазей. Но на самом деле его интересовали не человеческие хвори, а тайны более тонкие, отчего в его подвале не прекращались алхимические опыты. Однажды, получив непонятную багровую жидкость во время поиска философского камня, алхимик поставил чан с ней на пол перед входной дверью в раздумьях, вылить ли её на мостовую или применить куда-нибудь. И пока он возился у стола и размышлял, через открытую дверь вошла бродячая лохматая собака. Её, голодную, притянул вкусный запах, и она, не обращая внимания на человека, стала лакать содержимое чана. Фламель в первую секунду оторопел, не ожидая увидеть здесь уличного пса, но не стал топать и гнать животное, а принялся наблюдать, раздумывая, сдохнет он или превратится во что-нибудь. Сколько всего было намешано в том вареве!

Напившись, собака села, и, доверчиво глядя на человека, стала поскуливать, переминая грязные лапы. Аптекарь оставил её у себя, наблюдая, но делал записи лишь в своей памяти, сильно боясь чьего-то доноса в инквизицию. В тот момент, может раз за всю жизнь, в уголок его сознания закралось откровение: он случайно получил нечто неожиданное для своего разума, и ему остаётся только ждать и наблюдать. Правда, над той багровой жидкостью он продолжал ставить эксперименты, черпая её понемногу, но никаких ощутимых результатов опыты не давали. И раз, на свой страх и риск, он продал маленький флакончик покупателю, которым оказался поэт Джузеппе Иллучини.

Прошло семь лет. Чума, прокатившаяся волнами смерти и огня, да и другие болезни не тронули ни старого пса, ни поэта.

Они не изменялись, застывшие во времени. Тогда алхимик осознал, что изобрёл напиток бессмертия. Он продал его точно так же, как Джузеппе, ещё нескольким людям, желая убедиться в своей правоте, избавиться от сомнений. С ними было всё то же, что с псом и поэтом. Тогда он выпил его сам, самый большой флакончик, жадно, коря себя за то, что не сделал этого раньше. Этого напитка вечной жизни осталась ещё одна склянка, случайно найденная Фламелем позже и перепрятанная в рабочий стол.

В тот вечер, когда алхимик жадно глотал свой бессмертный напиток, Джузеппе Иллучини смотрел на себя в зеркало, разглядывая внимательно лоб, нос, губы, глаза. Смутные образы и догадки вставали между ним и отражением, не давая ответа, пока не мелькнул уже позабытый аптекарь. Поэт припомнил ту, размером с ладонь, пузатую склянку багровой жидкости с незнакомым вкусом…

За окном лежала ноябрьская ночь, моросил скупой, но холодный дождь. Джузеппе, нервно схватив плащ, выскочил на улицу мимо своих удивлённых слуг, и, не замечая дождя, закоулками прокрался к дому аптекаря. Света в доме не было, и поэт, подтянувшись на цыпочках, заглянул в грязное оконце. Дряхлый пёс, случайно увиденный им семь лет назад, переминался с лапы на лапу посреди комнаты, поскуливал, выжидая хозяина, смотрел на дверь. Джузеппе понадобилась минута, чтобы понять, чем его опоил алхимик. Его рука легко скользнула в карман накидки и достала из потайного кармана нож, всегда лежащий там. Мелкими каплями упали секунды на мощёную камнями дорогу, как стали неспешно нарастать шаркающие шаги. Вот аптекарь с одышкой поднялся на крыльцо, вот открыл дверь…

Собака было бросилась к нему, но тут же упала на пол от удара ногой. Фламель взвизгнул от боли заломанных рук и повалился на пол. Сверху навалился разбойник, подставил холодный нож к горлу, и заговорил низко и яростно.

— Я знаю, что ты бессмертный. И я тоже, — аптекарь узнал голос поэта, — думал, я не догадаюсь о том лекарстве?! Ты мне отдашь все оставшиеся склянки. Иначе я отрежу тебе голову. Если ты после этого вдруг не умрёшь, то твоя вечная башка будет стоять у меня в подвале!

Алхимик промямлил, что сделает так, Джузеппе постепенно разжал свои руки и медленно встал, опасаясь, что тот вдруг решит орать от страха или звать на помощь. Но Фламель, кивнув, чтобы поэт шёл за ним, повернулся к двери в подвал. Ключом, который он хранил на груди, алхимик открыл скрипящую дверь и стал спускаться вниз, чуть прихрамывая и шаркая ногами. Джузеппе последовал за ним. В просторном подвале пылился беспорядок из толстостенных кубов и реторт, книг и мешочков с ингредиентами для опытов. Фламель не копался в столе, а сразу открыл нужный ящик, достал чёрную коробочку, вынул из неё маленький флакончик, и отдал поэту. Джузеппе повертел его, открыл и понюхал, одним глазом посматривая на алхимика. Тот, сложив руки крестом на груди, показывал этим, что всё, больше у него ничего нет.

— Почему ты так зол на меня? — спросил он, — я подарил тебе вечную жизнь!

— А ты спросил меня об этом? Нет…

— Да знаешь ли ты, что такое вечность?! — вдруг выкрикнул алхимик.

— Уже начал узнавать, — низким голосом отвечал Джузеппе Иллучини, — а ты нет.

Он спрятал драгоценную склянку в плащ, поднялся обратно в комнату по шаткой лестнице, открыл дверь, бросив взгляд на пса, забившегося в угол комнаты, и вышел из дома прочь. Ночь уже перешла свой зенит. Луна и сальные фонари лили свой жёлто-серебристый свет на каменные улицы и дома. Моросил мелкий дождь.

Джузеппе побежал по задворкам, минуя свой дом, навстречу чёрному побережью. Наконец, он очутился под балконом своей невесты. Да, через день он должен был вести её к алтарю, и никто из его друзей не верил, что сорвиголова — поэт вдруг женится. Его невесте, — своей единственной дочери отец позволил выбрать мужа по сердцу, а потому она до сих пор жила с ним. Не торопился и Джузеппе. Он и она считались уже стариками для женитьбы, когда встретились…

Дикий виноград вился длинными лозами по всей женской половине дома. Джузеппе легко взобрался по нему на балкон, как матрос по канатам на мачту. Пожалуй, этим вдохновился бы Шекспир. Но следующая сцена легла бы в начало романа. Невеста поверила в рассказ об аптекаре и алхимии, выпив странную багровую жидкость из рук жениха. И не умерла, как могли б представить себе любители драм, а только почувствовала, как волна, вибрируя и покалывая, прошла по её позвоночнику. И всё. Других физических ощущений не было.

Время Возрождения породило бессчётные кварталы ведьм, где колдуны и знахарки всех мастей предлагали снадобья от всего того, что волновало всех людей во все эпохи. Но зелье бессмертия! Да, как-то раз о таком объявили, и народ кинулся сметать его с полок. После этого сожгли гору трупов, отравившихся ртутью, из которого и состояло волшебное лекарство. Вот удивился бы наблюдатель действиям девушки… Ведь это мог быть и экстравагантный способ избавиться от вдруг надоевшей возлюбленной. Но день свадьбы не омрачила поступь смерти. «Здоровья молодым!», «Долгих лет жизни!» — кричали гости, поднимая кубки с игристым вином. «Теперь вы вместе, отныне и во веки веков» — произнёс священник. Отныне и во веки веков…

Спустя многие годы они искали следы жизни тех людей, которых напоил снадобьем алхимик. Кто-то уже через сто лет покончил с собой, кто-то стал изменником родины и умер на гуманнейшем изобретении — гильотине. Несколько человек участвовали в войнах Наполеона, Русско-Японской или сражении последнего дня Византии, получив посмертно памятники и таблички с датами за закрывание собой генералов, солдат, простых местных жителей от стрел, пуль и бомб. Роберто и София, время от времени менявшие место жительства, видели всё это, но никогда не помышляли кидаться на пики, а защищали друг друга как могли. Но остался и сам Фламель со своим дряхлым псом. Последний раз они случайно встретились на размокшей весенней дороге в Альпах весной сорок пятого. Там старик купил ферму, оборудовал в подвале лабораторию и по-прежнему искал философский камень. Он и супруги общались, когда случайно сталкивались, но друг друга не любили. Фламель их — за то, что эти двое умудрялись таскать за собой своё золото ещё со времен Рима, а после положить его в банки по всему миру. Они Фламеля — за сам факт вмешательства в их жизнь…

Конец ознакомительного фрагмента.