Твоя Мари. Дневник, часть 2

Марианна Крамм, 2023

Все, что осталось, это воспоминания. Воспоминания в виде неровных строчек в дневниках, и кажется, что там только и существовала жизнь. То, что есть сейчас, кажется ненужным, а то, что давно потеряно, как будто составляет смысл этой жизни. И – любовь. Та любовь, о которой не говорили вслух. И теперь эти слова как будто звучат все громче и громче, напоминая о той, которой никогда уже не будет.

Автор не пропагандирует, не пытается сделать БДСМ популярным, не предлагает пробовать на себе.

Читать чужие дневники вещь, наверное, не очень красивая, ведь человек пишет их не для того, чтобы показать потом кому-то. Но когда эти дневники — единственное, что у тебя осталось от любимой женщины, думаю, это приобретает какое-то иное звучание и иной смысл. Если кто-то захочет осудить меня за это — пусть, вполне имеет право

Не думал, что когда-то произнесу подобное вслух, но меня переполняла благодарность Олегу за эти тетради, отданные мне. Я отлично понимал, чего стоило ему принять такое решение и в буквальном смысле оторвать от себя маленький кусочек воспоминаний. Опять разделить ее со мной, опять…

Но мне было важно заглянуть в эти тетради, важно понять — что же это было на самом деле? Что чувствовала ко мне закрытая, как раковина, Мари? Важно было раздвинуть эти створки и найти внутри что угодно — пусть жемчужину, пусть просто песок, но что-то такое, что даст мне понять — она была у меня. Была — хоть и бросила меня потом.

Вернувшись домой с кладбища, я сразу ушел в комнату, не обращая внимания на крутившуюся в прихожей Леру со шваброй. Она не спросила, где я был, не стала ломиться в закрытую дверь спальни — то ли вспомнила дату, то ли просто побоялась трогать меня, видя, что я не в настроении.

Я же быстро переоделся в домашнее, лег на кровать и, сунув одну тетрадь под подушку, медленно, словно боясь обжечься, открыл другую — ту, что выглядела более новой. Там наверняка было что-то обо мне — из последнего, потому Олег и отдал ее.

— Мастер, могу войти? — раздалось из-за двери.

— Нет. И вообще — уезжай, я не хочу тебя видеть… сегодня, — малодушно добавил я после небольшой заминки. Да, я принял решение — но приступить к его выполнению было все-таки страшновато, мне требовалась поддержка Олега, которую он пообещал.

Входная дверь хлопнула минут через пятнадцать, я с облегчением выдохнул, подошел к окну, чтобы убедиться, что Лера уехала на машине, и вернулся в кровать. Уже начало темнеть — зимние дни в наших широтах короткие, пришлось включить бра над изголовьем. Бледный неяркий свет упал на испещренный неровным почерком тетрадный лист, и я словно услышал в наушнике голос Мари — высокий, звенящий, почти срывающийся в истерику…

«Тяжело, когда система «умный дом» оказывается умнее ее владельца… Да и вообще — так себе идея устанавливать ее на даче, где не живешь постоянно. Но кто бы это объяснил Денису…

В итоге, в понедельник утром он уезжает на работу, а я остаюсь на даче одна, и тут начинается ад. Я не кривлю душой, я даже преуменьшаю. В системе что-то замкнуло, и музыка в установленных по всему дому мини-колонках не прерывается ни на минуту, не регулируется громкость, вообще ни-че-го не происходит, только «Энигма» по кругу… В истерике я звоню Денису, тот пытается что-то отключить через приложение, но не тут-то было. Отключить электричество невозможно — на улице март, холодина, а дом отапливается как раз электричеством. Замкнутый круг, короче.

Но самое ужасное началось после обеда, когда я, устав мерзнуть во дворе, вернулась в дом. Из колонок льется голос Олега — любительские записи на диктофон, которые, видимо, Денис перенес в приложение. И это совершенно невыносимо. Сделав себе огромную кружку горячего чая, я снова выхожу на улицу, мысленно отсылая хозяину дачи проклятия самых разных масштабов.

Он приезжает около пяти, я уже готова убивать и вполне могу наняться киллером, настолько меня переполняет злоба и ярость. К тому же я прилично замерзла, это тоже не добавляет хорошего настроения и любви к окружающим.

Денис вываливается из-за руля и сразу бежит в дом, стараясь даже не столкнуться со мной взглядом. Спустя несколько минут музыка — о, чудо! — прекращается, и мне на секунду кажется, что я оглохла.

— Всё, — выходя на крыльцо, объявляет Денис.

— Что ты сделал?

— Да вырвал к чертям транслятор. Надо будет посмотреть, что там случилось, раз не реагировал ни на что. Ну, не злись, Мари, я же не знал… — примирительно просит он, виновато опуская голову.

— Ужина нет, — объявляю я злорадно. — Я не в состоянии была готовить в этой музыкальной шкатулке. Как в кино, честное слово… Видел «Ошибку резидента»? Ну, вот…

— Ой, да фиг с ним, сейчас сообразим что-нибудь, — отмахивается Денис. — Слушай… а ведь он мне не позвонил.

— Кто? — не сразу понимаю я.

— Ну, не гони, а? Олег, говорю, не позвонил.

— А он знает, что я здесь.

— В смысле? — рука с сигаретой замирает, не донеся ее до рта.

— Ну, а где мне еще-то быть? Вот он и не звонит, потому что точно знает.

— Доиграешься ты, Машка… и меня втравишь опять.

— Ну, ты вчера не очень возражал, да? Мог бы отказать.

По его лицу я отлично читаю ответ — какое там «отказать», он ведь всё еще надеется, что случится чудо, и я к нему вернусь. Наверное, не очень честно, зная это, поступать с ним вот так, но… Бежать мне некуда, а убежать непременно было нужно. Да, Олег будет недоволен — это мягко выражаясь, но это потом, а мне сейчас необходимо побыть вообще без него».

Не знаю, что у них произошло, но, когда Мари позвонила и попросила разрешения пожить на даче, я даже не задумался. Ну, в первый момент не задумался, а вот потом…

Как-то живо встало перед глазами лицо Олега, его сжатые губы и сведенные к переносице брови. И — молчание, за которым обычно ничего хорошего не кроется. Но отказать Мари в просьбе я не мог.

— Мне просто нужно побыть одной и желательно вне стен собственной квартиры, — объяснила она, садясь в машину.

Я забросил в багажник дорожную сумку с ее вещами и сел за руль:

— В супермаркет сейчас заедем, доставка пока туда не приезжает, не сезон.

Мари пожала плечами.

— Надеюсь, ты тоже не будешь там отсвечивать.

— С ума сошла? Конечно, буду, — решительно заявил я. — В поселке сейчас никого нет, мало ли, кто там вообще шастает в это время. Не хватало еще…

— Н-да… не очень идейка, — пробормотала Мари, отворачиваясь к окну.

— Маш… — примирительно произнес я, — ну, я не могу тебя оставить здесь совсем одну, пойми. Ведь действительно что угодно может случиться. Я не хочу потом…

— Так, хватит! — перебила она, не поворачиваясь. — Я всё услышала. Но предупреждаю — если что, не обижайся.

— Не буду, — буркнул я, понимая, что она имеет в виду — в последнее время Мари общалась со мной, сжимая в кармане баллончик с перцовым газом. Ну, что ж — она имела на это право…

Мы заехали в супермаркет на выезде из города, набрали продуктов только на пару дней — всё равно я буду ездить на работу и, возвращаясь, могу купить то, что будет нужно. Мари, правда, смотрела на тележку равнодушно — не заяви я, что не оставлю ее одну, и она взяла бы пачку кофе, какой-нибудь паштет, хлебцы и пачку риса — это был бы тот максимум, который она готовила бы для себя.

К счастью, на прошлых выводных я приезжал на дачу и протапливал камины, не включая электрическое отопление, потому в доме было сухо, хоть и холодно.

— Ничего, сейчас всё запустим, всё затопим, быстро нагреется, — сбрасывая куртку на вешалку в прихожей, пообещал я.

Мари молча поднялась наверх, не дав мне занести сумку. Ну, что поделаешь — сильная независимая женщина… Я до сих пор не мог понять, как при таких данных Мари оказалась нижней, ей бы над мужиками сверху — вот это ей подошло бы по характеру. Почему ее это никогда не увлекало, она тоже как-то объяснила мне, насмешливо глядя в глаза:

— Какой смысл морально мучить того, кто от этого кайфует? Нет, куда интереснее ковырять мозг человеку, которого это бесит.

Конечно, в этом смысле Олег подходил ей идеально — он не давал реакции, и Мари, похоже, от этого испытывала особенное удовольствие, потому что я, например, не выдерживал ее упражнений. Но надо отдать ей должное — Мари никогда не перешагивала за черту, всегда четко видела, когда пора остановиться, возможно, потому Олег и позволял ей какие-то вещи.

Порой, вот как сейчас, Мари уставала от всех, в том числе и от Олега, потому и искала уединения. Однако в этот раз ей придется терпеть мое присутствие по вечерам — в поселке действительно еще никто не жил постоянно, а забрести сюда мог кто угодно, и я не хотел оказаться крайним, если вдруг что-то непредвиденное случится. Я и так уже влез туда, куда не очень хотел и, честно говоря, был не должен.

— Предупреждаю, — раздалось за спиной, и я от неожиданности вздрогнул — Мари спускалась по лестнице, уже переодетая в спортивный костюм, — предупреждаю, Олегу звонить не надо.

— Вы поругались?

— Нет. И даже если и так, то это не твое дело, Денис. Я попросила об одолжении — ты согласился, давай опустим подробности, хорошо?

— Как скажешь, — я пожал плечами и ушел в свою комнату переодеваться.

Когда вернулся, Мари уже возилась у холодильника, раскладывая по полкам продукты.

— Что ты на ужин хочешь? — спросила она будничным тоном, а у меня вдруг сжалось сердце — всю жизнь я хотел вот этого, чтобы Мари была со мной, чтобы вела себя вот так — по-домашнему, чтобы интересовалась моими делами и мной… Увы, всё это досталось Олегу — опять, в который раз.

— А ты?

Она дернула плечом:

— Я не хочу ничего, потому и спросила.

— Если устала, иди полежи, я сам.

— Денис, — терпеливо, как учительница в разговоре с первоклассником, произнесла Мари, — если бы я устала, то даже не спустилась бы. Поэтому спрашиваю еще раз — что ты хочешь на ужин?

Пришлось срочно «захотеть» блинов, иначе Мари занервничает, а это ничего хорошего никогда не приносит.

Через час мы сидели за столом, и передо мной высилась горка блинов, а рядом с тарелкой стояли вазочки со сметаной и вареньем — его тоже варила Мари летом. Кухню она в принципе не любила, но если готовила что-то, то всегда делала это очень хорошо, тут не отнимешь. Лерка, кстати, почему-то очень злилась, когда Мари вдруг бралась за готовку. Ну, девки вообще Мари не любили, и со временем Лерка тоже переняла у них манеру цеплять ее, однако всегда уползала, поджав хвост, после очередной порции словесных оплеух, которые Мари раздавала легко.

Если в такие моменты Лера пыталась просить защиты у меня, я злился — ну, не вывозишь ты словесно, сама об этом знаешь, так какого черта постоянно пытаешься? Мари, кстати, меня за это осуждала — считала, что я как Верхний должен быть на стороне своей нижней. Конечно — Олег в любой ситуации заступился бы за Мари, которая, правда, в этом не нуждалась и сама могла поставить на место кого угодно. Однако, видимо, была довольна, чувствуя его поддержку.

Я же не считал Леру своей женщиной — и даже своей нижней в полной мере, потому что не испытывал к ней почти никаких эмоций. Не понимаю, как мне вообще удавались экшены с ней. Правда, в последнее время я не катал один, не мог и не хотел, не получал никакой разрядки, оставшись с Лерой наедине.

… После ужина я вышел покурить на крыльцо. Уже давно стемнело, в поселке действительно не горело ни одно окно — во всяком случае, на нашей улице так точно. Двор освещался фонарями, они оставляли пятна на еще не начавшем таять снегу, и я, тупо уставившись на одно из таких, завис с сигаретой.

— Ты чего раздетый? — раздалось сзади, и мне на плечи легла куртка.

Я перехватил руку Мари, чуть сжал:

— Покури со мной.

Она высвободила пальцы, вернулась на веранду и вышла оттуда уже в пуховике, села на перила и вынула сигарету. Я щелкнул зажигалкой, осветив на секунду ее лицо.

— Как тут тихо, надо же, — затянувшись и выпустив дым, произнесла Мари. — Даже не скажешь, что город совсем недалеко.

— Ты не побоишься тут одна весь день?

Она пожала плечами:

— Какая разница, где быть одной?

— Маша… — я выбросил окурок в ведро, развернулся и уперся руками о перила, словно загораживая сидевшую на них Мари. — У тебя точно всё в порядке?

— А у меня бывало иначе?

— Маш… ну, я ведь серьезно.

— Тебе к чему эта информация? — прищурилась она. — Знаешь, я уже начинаю жалеть о том, что попросила о помощи, ты ведь теперь всё вокруг слюной зальешь…

Это прозвучало скорее смешно, чем обидно, я даже фыркнул:

— Зато конкуренты скользить будут.

— Ты неисправим. Убери руки, я замерзла, — она бросила окурок через мое плечо в ведро и посмотрела мне в глаза. — Ты слышишь?

— Слышу. Ты никогда не думала, почему у нас… вот так?

Мари закатила глаза:

— Сколько можно? Неужели ты не понимаешь, что вот это всё дерьмо не дает тебе нормально жить? И мне — заодно?

— Да ты-то при чем тут?

— Как всегда, ни при чем. Убери руки, я же попросила.

Я оттолкнулся от перил и сделал два шага назад, давая ей возможность спрыгнуть и пойти в дом. Сам же проверил ворота, запер гараж, включил сигнализацию на машине и вернулся, повернул ключ в замке.

Шаги Мари раздавались наверху — значит, больше уже не спустится. Странно, но сегодня я совершенно не испытывал соблазна подняться к ней хотя бы для того, чтобы просто поболтать. Я чувствовал, что Мари расстроена, испытывает какой-то внутренний дискомфорт, и усугублять это своим присутствием не хотел.

Улегся в своей комнате, долго ворочался на кровати, думая, что пора, похоже, заменить ее на что-то более удобное. Завтра мне на работу к девяти, ехать здесь минут двадцать при самом плохом раскладе, так что можно рано не вскакивать.

« — Знаешь, что, Машка…

За этой фразой обычно не следует ничего приятного, если честно. В последнее время у Дениса постоянно какие-то странные фантазии относительно меня, и не всегда я получаю удовольствие от их воплощения в жизнь.

— Наверняка ты мне сейчас скажешь, да?

— Наверняка скажу… — бормочет он, роясь в узком комоде под окном — мы в квартире его дядюшки, и сегодня она в полном нашем распоряжении, потому что Серега куда-то уехал.

Из нижнего ящика появляется большая папка листов для рисования и пачка черных угольных мелков. Ну, понятно…

— Иди-ка сюда… — Денис манит меня рукой. Я подхожу, и он, поднявшись, разворачивает меня лицом к окну. — Ну-ка… нет, не здесь… — бормочет он, обводя комнату рассеянным взглядом.

Я, кстати, люблю, когда он такой — увлеченный, полностью погруженный в то, чем занят. Он действительно очень хорошо рисует.

— Так… вот… — Денис выпускает мою руку, берет квадратный мягкий пуфик, стоящий в углу комнаты, вытаскивает на середину. — Раздевайся и ложись.

— Куда?

— Маш… ну, вот сюда, спиной на пуф.

— Я так долго не пролежу, — замечаю, сбрасывая на пол юбку и футболку.

— Долго не надо, — бормочет Денис, укладывая меня и выгибая так, как ему нужно. — Мне только композицию посмотреть, потом встанешь…

Это правда — ему нужно всего несколько минут для того, чтобы понять, как именно изогнуто тело, как расположены руки и ноги, как повернута голова — и остальное он дорисует по памяти. Это удивительно, но даже расположение родинок на моем теле Денис воспроизводит с фотографической точностью, не промахиваясь, кажется, ни на миллиметр. Я вообще постоянно удивляюсь, почему он не выбрал это специальностью — ведь по-настоящему талантлив, мог многого достичь. Однако Денис всегда со смехом отвечает, что у ребенка врачей нет выбора. Мне это не было понятно — в моей семье медиков не было, я первая.

— Маша, ногу правую чуть согни… нет, чуть меньше… да… — бормочет Денис с дивана, на котором сидит, пристроив папку на коленях, и быстро-быстро водит мелком по листу.

— Денис… у меня спина затекла…

— Т-с-с, молчи! — перебивает он, не отрывая взгляда от листа. — Еще минутку…

Через минуту он разрешает мне встать, сам же продолжает сидеть на диване и водить мелком по листу. Я не подхожу, не заглядываю в рисунок — Денис не любит, когда его работу видят на полпути, поэтому сажусь на подоконник и беру сигарету.

Мы как-то удивительно быстро обжились в этой комнате, как будто всегда тут и были. Изредка я остаюсь ночевать, и тогда Денис утром варит кофе, приносит мне в постель и, устроившись в ногах, смотрит, как я пью, держа чашку с блюдцем на ладони. Не знаю, почему, но ванильные отношения с ним меня совершенно не интересуют, хотя и в ванили Денис необыкновенно хорош — или мне просто не с кем сравнить? Он — мой первый и на данный момент единственный мужчина, а я никак не хочу быть с ним где-то, кроме Темы. Вот там меня устраивает все…»

Утром я проснулся рано — так всегда бывает, когда можно спать подольше, как назло. Из кухни пахло кофе — Мари на даче почему-то вставала затемно, хотя обычно любила поспать подольше. Я набросил спортивные брюки и футболку и вышел из комнаты.

Мари сидела у стола, поджав под себя ногу — обычная мизансцена, я часто заставал ее по утрам в такой позе.

— Доброе утро, — проговорил я, и она кивнула, но не ответила. — Кофе есть еще?

— Есть. Но ты мой не любишь.

Я рассмеялся и взял с плиты джезву, в которой еще оставалось около чашки напитка, вылил в раковину и взялся за кофемолку. Я с юности привык варить кофе сам, по своему вкусу, часто экспериментировал со специями — от типично кофейных корицы и кардамона до черного перца, чили и тмина. Мари всегда морщилась — она любила чистый вкус, но со мной ей приходилось терпеть изыски.

Пока я варил кофе, Мари, рассеянно смотревшая в окно на темный двор, докурила сигарету и встала.

— Не посидишь со мной? — спросил я.

— А надо?

— Да как хочешь… мне было бы приятно.

— А-а, — протянула Мари, но села обратно.

— Одному завтракать скучно, — объяснил я, и она усмехнулась:

— Ну, а врешь зачем? Я же осталась. А ты каждый день завтракаешь один — за тем редким исключением, когда у тебя остается кто-то.

— Ну, вот такие у меня скучные ежедневные завтраки, — рассмеялся я, открывая холодильник.

— Почему ты не заведешь себе, наконец, постоянную женщину, Денис? Если тебе так невыносимо одному?

— Ты не хуже моего знаешь ответ. И не хуже моего знаешь — с нашими-то привычками и потребностями нужен кто-то, с кем будет все. А это, как правило, сложно. И потом… ну, не мальчик я уже, чтобы заново притираться к кому-то.

— Но Север же как-то делит Тему и семью.

— Думаешь, всем от этого хорошо? — я принялся взбивать яйца для омлета. — Ирка бесится — ну, ты видела. Алиса наверняка догадывается, но ей просто удобно, что Славка вроде как в чем-то замаран и отмазывается то подарками, то деньгами, то поездками. Ты бы так согласилась? Хотя у кого я спрашиваю… — я махнул рукой, прекрасно понимая, что уж Мари точно не позволила бы вести себя с ней подобным образом. Никому, кстати — даже Олегу.

— А Славке какой профит от этого?

— Ну, как… Хочет Тему — к Ире, хочет ваниль — к Алисе. А когда обе надоедают…

–… то гуляет с кем ни попадя, — закончила Мари, скривившись. — Никогда этого не пойму.

— Сама ведь знаешь, дээсникам проще заводить вот такие мимолетные связи — что там в принципе опасного?

— Как посмотреть…

— Да хоть как, — я плюхнул на плиту сковородку. — В любой момент можно сказать «стоп». А садиста, если он в раж вошел, попробуй еще останови…

— С неадекватами везде проблемы.

— Маш… да брось ты.

— А что — не так? В дээсе неадекват тоже может дел натворить, — она прищурилась и посмотрела на меня в упор.

Я не стал обострять, свернул этот разговор, перевел на что-то другое. Да, и в дээсе можно натворить — я же умудрился…

— Маш… — но она перебила:

— Да ладно! Завтракай, опоздаешь. Я к себе пойду, хорошо? Голова заболела…

Разумеется, Олег не позволил ей провести слишком много времени наедине со мной, приехал во вторник вечером и вел себя так, как будто ничего не произошло. Но и Мари не стала возражать, когда Олег велел ей собираться, пошла наверх.

— Зря ты так, — заметил я, подбрасывая в камин дров.

— Что — не все приемчики по подкату успел опробовать? — абсолютно без улыбки поинтересовался Олег.

— Ой, брось, — сморщился я. — Она попросила помощи…

— Денис, хватит! Дело не в помощи.

— А ты в ком сейчас неуверен — в себе или в ней? — я поднялся, отряхивая руки от щепок.

— В тебе! — отрезал Олег, но я видел, что он уже остыл.

— Пусть так. Но я тебя прошу — останьтесь здесь, если ты можешь. Просто посмотри на нее — она устала, ей плохо. Да, я знаю, знаю — ей теперь плохо большую часть времени, — предвосхитив рвущиеся изо рта Олега слова, зачастил я. — Но здесь все-таки природа, воздух, она тут спит…

Олег опустился на табуретку и вынул сигареты, закурил, молча глядя в окно, за которым уже стемнело. Я видел, что он обдумывает мои слова — уж что-что, а оценить ситуацию объективно и принять правильное решение даже в ущерб своим убеждениям Олег мог.

— Хорошо, — вывернул он наконец, слегка хлопнув по столу ладонью. — Мы поживем здесь, сколько она захочет. Но ты… — он выразительно посмотрел на меня, и я поднял руки:

— Я могу даже не появляться, если скажешь.

— Я не об этом, ты нам не мешаешь. Но предупреждаю — не смей ее цеплять.

— Ну, я совсем, что ли, деревянный?

— Нет, ты непробиваемый. А я предупредил, — он поднялся, ткнул окурок в пепельницу и вышел на веранду: — Мари, погоди, не собирай вещи.

Его шаги раздались на лестнице, хлопнула дверь спальни на втором этаже, и там стало тихо, даже голосов не было слышно.

Я вышел на улицу, прихватив куртку.

«Вообще это очень интересное ощущение — знать, что нас связывает нечто иное, чем всех. Что-то, чему многие никогда не найдут ни объяснения, ни понимания. Да, возможно, в этом есть что-то ненормальное в общепринятом смысле, потому что — и тут я совершенно согласна — в жизни мужчина не должен поднимать руку на женщину. Ни при каких обстоятельствах не должен — иначе какой он мужчина? Но Тема — это про другое совсем. Это про удовольствие. Ну, так случается, что человеку нравится принимать боль от того, кого он любит — и наоборот. И если вы вдруг в этом совпали — то и прекрасно. Мы вот совпали…

Я не говорю о любви — не знаю, почему, но это кажется мне неважным в Теме. Гораздо важнее для меня то, что я могу довериться — полностью довериться человеку, стоящему у меня за спиной с плетью в руке. Я ему верю, я знаю, что он не причинит мне вреда — потому что таков уговор. И это чувство для меня куда сильнее.

Денис всегда был вербальным, ему необходимы были эти словесные рюши и бантики вроде «люблю-не могу» и все в этом роде. Смешно…

Я в принципе мало говорю, а уж о чувствах вообще предпочитаю молчать, и это Дениса, конечно, бесит. Ему хочется словесных выражений, хочется слышать, какой он замечательный, какой талантливый — такое впечатление, что его в детстве недостаточно хвалили, и он пытается добрать от меня. Но я ему не мамочка и — тем более — не собираюсь закрывать его гештальты.

Иногда я думаю, что в Тему его привела еще и какая-то внутренняя неуверенность — при его внешних данных и вполне неплохих мозгах он почему-то иной раз испытывал какое-то напряжение, словно ждал, что его отвергнут, оттолкнут, не оценят. Меня это забавляло.

Я же всегда была самоуверенной, цену себе знала, окружающие это чувствовали. И Денис — тоже. Мне кажется, он и повелся-то как раз на это, а шея моя и профиль шли как гарнир. И потом, я слишком долго держала его на расстоянии, его охватил азарт — как такое вообще может быть? Его, признанного красавчика и записного самца курса, держат на скамейке запасных… Это он так думал — сам как-то рассказывал, что долгое время подозревал, будто у меня есть кто-то, и я потому не соглашаюсь на какие-то отношения. Кстати, его здорово удивил тот факт, что я оказалась девственницей.

А у меня никого не было — с однокурсниками было неинтересно, со шпаной в не совсем благополучном дворе — тем более. У меня был свой мир, в котором на тот момент никому не было места.

К моему удивлению, именно Денис сумел найти ключ от двери, ведущей туда…»

Машка, Машка… Какая дверь, какой ключ… Я так ничего о тебе и не понял за столько лет. Ты ушла, оставив меня перед этой наглухо запертой дверью, о которую я столько раз разбивал в кровь лоб и кулаки. А ты…

Ты открылась только Олегу, и то не до конца, я в этом всегда был уверен. И никто, мне кажется, не мог сказать, что знал о Мари все, даже ее Лялька, с которой, как я подозревал, она была предельно откровенна.

С первого момента нашего знакомства мне показалось, что Мари не такая, как все, и это было правдой. Она была устроена совершенно иначе, нежели остальные девчонки, и это многих отпугивало — кто в молодом возрасте хочет мозговых сложностей, когда гормоны бушуют, а на уме только одно — как бы скорее в койку завалить. Но с Машкой так бы не прокатило, я это быстро понял. К тому же, я уже знал, что происходит между двумя людьми в постели, опыт имелся, благодаря, конечно, другу Олегу. Поэтому я мог позволить себе ухлестывать за девчонкой, которая меня в постель не приглашала и, кажется, не собиралась. Мне было интересно разгадать, что же кроется за высоким лбом под прямой челкой, какие мысли бродят в голове.

Мне действительно было с ней интересно — Мари много знала, интересовалась порой чисто мужскими вещами вроде огнестрельного и холодного оружия, разбиралась в военной технике — и в то же время могла часами читать наизусть стихи. Вот такие разные вещи спокойно соседствовали в ее голове, всякий раз удивляя меня.

Парни из группы частенько подкалывали, когда видели рядом с Мари — мол, что ты в ней нашел, она же вокруг никого не видит, слишком много о себе понимает. А мне в ней именно это и нравилось — что не разменивается, не обращает внимания, не строит глазки, не заигрывает ни с кем. Ей действительно было абсолютно все равно, что о ней думают остальные. «Я в строю не марширую» — это было ее любимое выражение в то время.

А меня раздражали то и дело возникавшие возле нее парни, какими они бы ни были — я-то уже считал Машку своей и никак не был согласен с кем-то ее делить. Я даже решился пересечь ту невидимую черту, что отделяла меня от нее и останавливала все попытки перейти к более решительным действиям.

Как-то в субботу, после окончания лекций, я перехватил Машку в холле морфологического корпуса:

— Ты вечером что делаешь?

— Собирались с девчонками в Комбашку на дискотеку.

«Комбашкой» называли дворец культуры комбайностроительного завода, там по выходным проводились дискотеки, и я знал, что Машка с подружками туда иногда захаживает, даже видел ее там пару раз.

— Да? Класс, мы тоже собирались, — это, конечно, было вранье, но зато его легко было трансформировать в правду, собрав свою компанию с района.

Машка пожала плечами, никак не оценив полученную информацию.

— Так что — может, вместе поедем? — не отставал я.

— Как хочешь.

— Тогда я за тобой заскочу часиков в девять, идет?

Мари еще не успела ответить, как от входной двери ее окликнул кто-то из одногруппниц:

— Маша, ты идешь или нет?

— Да, сейчас, — отозвалась Мари, поправляя на плече ремень сумки. — Хорошо, заезжай, — это относилось уже ко мне, и Мари, повернувшись на каблуке, пошла к выходу.

Я проводил взглядом ее высокую тонкую фигурку в модных джинсах-«пирамидах» и голубой стеганой куртке и мысленно потер руки. Мои родители сегодня дежурили, а сразу после работы завтра собирались на дачу, даже не заезжая домой, так что квартира была в моем полном распоряжении. Осталось придумать, как привезти к себе Мари.

Но тут меня ждало разочарование — Мари никуда не поехала. Так и сказала, насмешливо глядя мне в глаза во время медленного танца:

— Обломишься, Диня.

— А что так?

— А вот так. Не хочу — так понятно?

— Так — вполне понятно, — кивнул я, скрывая разочарование. — Но, может, объяснишь?

— А зачем объяснять то, что и так понятно? Не выйдет у нас ничего.

Она произнесла это так буднично, словно я у нее дорогу спросил, а не предложил провести вместе ночь.

— Маш… — я чуть сильнее прижал ее к себе. — Я ведь серьезно… я… я с тобой встречаться хочу, понимаешь?

— Понимаю, — кивнула она. — Но это ты хочешь. А я, может быть, не хочу.

И у меня ни на секунду в тот момент не возникло ощущения, что Мари ломается или набивает себе цену, нет — я почувствовал, что она действительно этого не хочет.

Не будь это Мари, я бы больше не подошел на пушечный выстрел — ну, на фиг увиваться за девкой, которая ясно сказала — отвали? Но… Да, черт ее побери, это была Мари, а потому я совершенно не собирался отступать. «Ты, может быть, не хочешь, а я вот хочу — так сильно хочу, что все сделаю, но ты со мной будешь», — подумал я, словно бросая ей вызов.

Я продолжал провожать ее домой, ходить в театр и в кино, иной раз просто гулять где-то в центре. И, похоже, Машка привыкла к моему присутствию и уже не воспринимала его как попытки ухаживания, хотя цветы я ей дарил и даже иной раз умудрялся перехватить редкий поцелуй.

В постели мы с ней оказались как-то случайно, после какой-то вечеринки. Самое удивительное, Мари была абсолютно трезва, и я вообще ни на что особо и не рассчитывал, когда понял, что открываю дверь собственной квартиры, а рядом со мной стоит она и, похоже, понимает, что сейчас произойдет. Но еще сильнее я удивился, когда понял, что стал для нее первым. Мне почему-то казалось, что у Машки был неудачный опыт, потому она так ведет себя со мной — не хочет повторения.

Меня вдруг затопило изнутри каким-то непонятным чувством — как будто я получил совершенно бесценную вещь, которую не заслуживал, хоть и очень хотел. Машка еще спала, а я, приподнявшись на локте, смотрел на нее и едва не плакал от новых ощущений. Мне очень хотелось, чтобы ей было хорошо со мной, чтобы она не думала больше ни о ком, чтобы осталась моей. Я готов был жениться хоть сию секунду, если только она захочет.

Мари открыла глаза, еще не очень соображая, что происходит. Я осторожно опустил голову ей на грудь, и ее рука легла мне на затылок:

— Доброе утро…

— Выспалась? — пробормотал я, целуя ее прохладную кожу.

— Да как с тобой выспишься…

— Маш… все в порядке?

— Конечно, — чуть удивленно ответила она.

— Но ты… ты не жалеешь?

— О чем? Что пришла сюда с тобой? Как думаешь, если бы не хотела — лежала бы здесь сейчас?

Вот уж чего я точно не думал, так этого. Заставить Мари делать то, чего она сама не хотела, я не мог ни тогда, ни позже, ни вообще всю жизнь, как оказалось.

«Бесконечный внутренний монолог. Бесконечный — до такой степени, что потом долго болит голова, в которой монотонно продолжает бубнить собственный голос. Я ищу выход и никак не могу найти его. А он должен быть, должен — выход всегда есть, пока ты жива. Может, не совсем такой, как мне нравится, но он непременно есть. И я его найду.

В квартире на всю катушку орет музыкальный центр, еще одна отчаянная попытка заглушить собственный голос. Старая импортная попса — ну, кто такое слушает в наше время… Самое отвратительное, что музыка вызывает еще и картинки — в придачу к голосу. Похоже, я схожу с ума…

У него не хватило духа даже сказать мне об этом открыто. О том, что он встречается с женщиной, и что она ждет ребенка. Какой ты после этого Верхний? Ты — трус. А я не хочу ничего общего иметь с трусливым мужиком, который, к тому же, еще и не хозяин своему причинному месту.

Я увидела их случайно — ехала из центра в автобусе, и вдруг на пороге женской консультации мой взгляд зацепил что-то знакомое в мужской фигуре. Приглядевшись, я словно к сиденью прирастаю — это Денис с какой-то беременной блондинкой, высокой, костистой, с коротким вздернутым носом и большими круглыми глазами. Мне в грудь словно воткнули что-то острое и раскаленное, казалось, что даже дышать я не могу… и выйти из автобуса не могу тоже, потому что ноги ватные совсем…

Собрав в кулак всю волю, я роюсь в сумке, нахожу ключ от Серегиной квартиры и выхожу через три остановки. Быстро собираю в какую-то сумку все свои вещи из шкафа, бросаю ключ на стол и выхожу, просто захлопнув дверь комнаты.

Почти бегом несусь к стоянке такси, сажусь в первую же машину, называю адрес и всю дорогу стараюсь не заплакать.

Удивительно — даже залить это алкоголем не хочу, нет сил, и в горле как будто ком стоит, невозможно глотать и дышать. Даже плакать не могу… Моя первая в жизни паническая атака…

К вечеру вроде отпускает немного, я набираю полную ванну воды, ложусь в нее, бухнув предварительно целую пачку соли с пеной и погружаясь теперь в аромат лимона и базилика. Плакать опять не могу, а ведь наверняка стало бы легче…

Очень внезапный конец отношений, надо признать… Но, с другой стороны, я чего ждала? После отказа выйти за него замуж? Что он всю жизнь будет бегать возле меня ручным пуделем? Ну, нет ведь — я отлично понимала, что рано или поздно так и произойдет, мы расстанемся. Хуже-то другое… И называется это «другое» Тема. Тема — и Голод, который неизбежно наступит. И вот что тогда делать, не представляю.

Верхние в нашей тусовке… эээ… даже думать не хочу. А как тогда жить дальше — с этим? Я знаю, что многие мазохисты от безвыходности начинают сэлфить — причинять себе боль самостоятельно. Но резать руки — это точно не мое. Ладно, доживу — узнаю, как говорится…

Музыка забивает немного мысли и голоса, даже картинки перестают мелькать перед глазами. Вода в ванне уже совершенно холодная, пена растворилась, надо выбираться — кожа сморщилась. Обматываюсь полотенцем, иду в комнату, вытаскиваю из шкафа туфли на шпильке, обуваюсь и, сбросив полотенце, цокаю в кухню, наливаю в фужер кефир и в таком виде долго танцую в темной комнате под «Blue System» — да, my bed is too big without you, baby, черт тебя дери…

Но я это переживу.

Некоторые вещи учат нас не бояться поменять все в один миг. Вот и я так сделала — написала заявление, уволилась из больницы, пару месяцев послонялась без дела, а потом решила, что пора осваивать доставшийся мне случайно участок земли рядом с авторынком. Пришлось учиться всему — строительству, бухгалтерии, обращению с желающими надуть меня мужиками-арендаторами, но я со всем справилась. У меня не было выбора — мне нужно было выжить во всех смыслах. И я это сделала, потратив на все целых пять лет».

Да, я был виноват. Виноват кругом — и перед Мари, и перед Никой. Мне вообще не надо было заводить этот роман — или надо было сперва поставить точку в отношениях с Мари, так было бы честнее. Но… я не мог ее потерять, страшно было, что она будет не со мной. Не представляю, о чем я вообще думал, как рассчитывал жить дальше. Я ведь знал Мари — она ни за что не стала бы терпеть унизительную роль любовницы.

Но ведь и женой моей стать она тоже отказалась — дважды отказалась перед появлением Ники и еще пару раз после того, как я окончательно с Никой порвал. Но дело было даже не в отказе… Я вообще не понимаю, как случилось, что я посмотрел на кого-то другого, да еще на абсолютно ванильную женщину, для которой Тема была чем-то грязным, извращенным — как, в общем-то, и для большинства. Мари всегда говорила — «а что ты хочешь, мы же девианты, люди с отклонениями, и нормальным это чуждо, противоестественно».

Ее, кстати, подобное положение дел не то чтобы не задевало, а… не знаю, скорее, не особенно беспокоило. Она не афишировала своих пристрастий приятельницам — но и не скрывала, если вдруг кто-то начинал о чем-то догадываться. Даже как-то рассказывала, как в сауне кто-то заметил пару следов и задал вопрос, а она честно сказала, откуда это. И ее приятельница отказалась спускаться в один бассейн с ней, словно это было что-то заразное. Мари легко расставалась с людьми — вот и с этой приятельницей рассталась совершенно спокойно, без сожалений, обронив только, что не обязана извиняться за то, как живет.

Я же… Мне, конечно, на первых порах не приходило в голову предложить Нике что-то «тематическое», а чуть позже, когда мы прожили пять лет, и я снова встретил Мари, мое предложение по разнообразию постельных утех встретило такой отпор и такой скандал, что я понял — нет, все, надо или врать, или уходить. Выбрал я, конечно, второе, потому что надеялся, что за прошедшие годы Мари, убедившись, как непросто найти в небольшом закрытом сообществе того, кому сможешь довериться в Теме, сделала какие-то выводы и теперь не будет так уж категорично отказываться от моего предложения. Разумеется, я опять просчитался.

Расставание с Никой затянулось почти на три года. Я любил сына, но жить с его матерью оказалось сложно. Я не так представлял себе семейную жизнь, если честно, и, возможно, оказался просто к этому не готов. Или дело было все-таки в Нике, в том, что она не прислушивалась к моим желаниям, не отвечала моим запросам. До сих пор не понимаю, на что я вообще тогда запал…

Даже внешне Ника очень отличалась от Мари — высокая, почти одного роста со мной, крашеная блондинка — спустя пару лет я с раздражением замечал, как отрастают корни ее волос, и этот контраст темно-каштанового и пергидрольно-белого вызывал у меня какое-то неприятное чувство. Мари, которая одно время тоже красилась в белый, никогда не позволяла себе запустить волосы до такого состояния.

У Ники были неправильные черты лица, короткий вздернутый нос и большие, чуть навыкате глаза непонятного цвета — то ли карие, то ли болотно-зеленые. Говорят, что именно неправильные лица привлекают внимание художников, но в моем случае это не сработало — я не нарисовал ни одного ее портрета, не сделал даже наброска. Лицо Ники не вызывало во мне вдохновения, не будило желания взять в руку карандаш. Да я вообще не понимаю, что на меня нашло, как я оказался с ней, как довел ситуацию до того, чем она закончилась…

Я обманывал Мари и очень боялся, что рано или поздно она все узнает. И не видел выхода, не видел возможности выпутаться, а наоборот — затягивал узел на своей шее сильнее и туже. Когда Ника объявила, что беременна, я сперва испугался, а потом в какой-то момент подумал — а почему нет, собственно? Я сразу говорил, что жениться не собираюсь, но теперь согласен был жить вместе, воспитывать ребенка. А Мари… ну, что — Мари? Подергается и смирится, куда ей деваться?

Если бы не этот дневник, я так никогда бы и не узнал, почему Мари тогда исчезла. Я приехал, как обычно, к Сереге — и нашел в комнате ключ и пустые полки шкафа, где раньше лежали вещи Мари, стояли ее туфли и какие-то еще необходимые мелочи. Я вертел ключ в руках и не мог поверить тому, что вижу — она ушла. Собрала вещи и ушла, бросила меня…

Попытка нормальной жизни оказалась неудачной и мучительной для обоих — и для меня, и для Ники. Изменять ей я начал практически сразу, даже не понимая, зачем делаю это. И в голове все время крутилась только одна мысль — Мари ушла, Мари больше не со мной. Она уволилась из больницы и пропала — телефоны не отвечали, застать ее дома я тоже не мог — или она просто не подходила к двери, не знаю. Я промучился так около полугода и снова начал посещать вечеринки, сошелся близко с Севером, с ним же и катал, используя его девок. И все это было не то, не то…

Не представляю даже, как сложилась бы моя дальнейшая жизнь, если бы не та поездка в автосервис. Но, видимо, так должно было случиться, чтобы я снова обрел Мари — у нас ничего не было закончено. И, как ни странно, все не закончилось даже после того, как ее не стало.

«Пять лет я прожила… даже не понимаю, как, не помню. Все время работала — чтобы не иметь свободного времени на лишние мысли, чтобы от усталости падать дома в постель и спать без сновидений. Это отчасти помогало не обращать внимания на Голод, который накрыл меня с головой примерно через полгода после разрыва с Денисом. Искать другого Верхнего я даже не пыталась — понимала, что все эти попытки заранее обречены на провал. Слишком узкий круг, слишком хорошо знаю всех, слишком много обо мне знают…

Работала, сутками пропадала в выстроенном комплексе из автосервиса, автомойки и пары помещений для магазинов, к которым потом прибавилось отдельное здание под шиномонтаж и довольно просторный ангар для покраски автомобилей. На территории внутри комплекса сдала кусок земли под пару палаток с фаст-фудом — там теперь можно было выпить кофе и перекусить нехитрыми быстрыми блюдами.

В общем, бизнес шел, а личная жизнь увяла совершенно. К счастью, мои родители никогда не были из тех, кто постоянно достает разговорами о «тикающих часиках» и о желании «слышать топот маленьких ножек». Все-таки умение не нарушать чужое личное пространство, пусть даже оно принадлежит твоему ребенку, вещь великая и достойная всяческого уважения…

Все, что может случиться, как уже неоднократно говорилось, случается со мной в апреле. Вот и Денис вернулся в апреле — неожиданно, совершенно случайно, внезапно. Его появление возле автосервиса со стаканом кофе в руке ошеломило меня настолько, что я потеряла дар речи(чем немедленно воспользовался забухавший сторож Витя, которого я секунду назад грозилась выкинуть за ворота вместе с вещами), а потом и остатки воли, потому что дала увезти себя с базы абсолютно спокойно, так, словно это было в порядке вещей, словно не прошло пяти лет…

Оказавшись в комнате Сереги, где знала каждый шов на обоях и трещину в потолке, я и тогда не подумала сопротивляться или выражать какие-то эмоции. Я смотрела на Дениса и видела, как непросто дались ему эти пять лет без меня — ничуть не легче, чем мне. Я не сомневалась, что за это время он успел перепробовать массу самых разных девиц — от ванильных до «тематических», но меня это почему-то совершенно не волновало. Я знала, что произойдет сейчас — да что там, я мечтала об этом, готова была сама просить его…

Но просить не пришлось. Судя по всему, за все время Мастер так и не нашел никого себе «под руку», это чувствовалось во всем — в том, как он прикасался ко мне, как раздевал, как судорожно вбирал воздух в легкие, стараясь восстановить сбившееся дыхание… как вместо экшена сперва случился быстрый, жесткий и какой-то сумбурный секс, словно Денис боялся, что я вырвусь и уйду… Оказалось, что я вовсе не забыла, какой он, не отвыкла, наоборот. Как будто вообще не было этих пяти лет, как будто мы все время оставались вместе. Я снова чувствовала себя спокойной, счастливой и там, где должна была быть.

Да и экшн вышел такой, как всегда — мы улетели, потеряв головы, отдавали друг другу все, что могли, даже я… И даже любимая Денисом «Энигма», стонавшая из колонок, не раздражала меня, а наоборот, придавала всему какой-то другой подтекст. «Mea culpa» — уж не знаю, что вкладывал в это название Денис, а я так точно ощущала свою вину за то, что ушла тогда, даже не дав ему ничего объяснить. Наверное, все-таки стоило…

— Машка… не уходи больше, — прошептал он, перевоплотившись из Мастера в обычного мужика, получившего то, чего хотел.

Я промолчала. Зачем портить словами то, что и без того прекрасно? Куда я уйду — от всего этого? Дело даже не в отсутствии альтернативы, дело в том, что никто не мог сравниться с ним».

Вернув Мари спустя пять лет, я снова почувствовал себя полным сил, как будто это состояние зависело от ее нахождения рядом со мной. Но, видимо, так и было — я даже на работу теперь ходил с совершенно другим настроением. А уж после поездки на Дальний Восток, где Олег показал мне первые приемы шибари, я вообще воспарил. Да и разрыв с Никой, окончательная точка в отношениях, тоже уравновесили меня и вернули в прежнее блаженное состояние — как в первые годы с Мари.

Портило все только ее упорное нежелание практиковать что-то из Д/с. А мне мало было уже ее выносливого тела — мне хотелось полной, абсолютной власти. Наверное, подсознательно я старался обезопасить себя от ее возможного ухода — не хотел снова переживать те ощущения, что преследовали меня пять долгих лет.

Но Мари никак не соглашалась. Да, она позволяла в экшене какие-то вольности вроде пощечин или ошейника, но на этом все и заканчивалось. Даже на вечеринках, куда я стал затаскивать ее, Мари совершенно не демонстрировала надлежащего сабовского поведения. Нет, она не дерзила мне — но и нижней не казалась.

На такой вечеринке я познакомил ее с Севером. Делать это я не боялся — Мари была не из тех, кто строит глазки любому мужику, да и вообще… Отбитый дээсник Север женщиной в Теме интересовался только в одном смысле — насколько она подходила ему «под руку», хотелось ли ему пороть и унижать ее или нет. Садист он был такой себе, эта часть у него всегда шла больше для разогрева, потому я, много рассказывавший ему о Мари, совершенно не волновался. Куда ему такая маза…

Север и впрямь не проявил особого интереса, но, как я заметил, очень разозлился, что эта реакция не вызвала никакого ответа у Мари. Та сделала вид, что вообще не слышит и не видит ничего вокруг, сидела за столиком с гримасой усталой обреченности — всегда так выглядела на вечеринках, ей не нравилась ни публика, ни зрелище чужих экшенов, катаемых прилюдно, ни постановочные номера. Она относилась к происходящему как к наказанию и отбывала его, только и всего. Дома я, конечно, компенсировал ей все моральные мучения физическими — чтобы все было честно.

— Мастер, можно, я выйду покурить на улицу, тут душно? — произнесла Мари, даже не посмотрев в мою сторону.

— Можно.

Мари встала и направилась к выходу из зала.

— Эх, а все же я бы за ней приударил… — понизив голос, произнес вдруг Север.

— Приубьешься! — громко ответила, не оборачиваясь, отошедшая еще не так далеко Мари, и Север хмыкнул:

— Наглая. Люблю таких.

— Завязывай, Север, — протянул я лениво. — Оно надо тебе — постоянно выслушивать колкости?

— У хорошего Верха нижняя всегда воспитанная.

— Это если нижняя. А эта — маза, ей вообще ничего неинтересно, кроме порки.

— Ну, так и давай откатаем как-нибудь.

— Нет, — отрезал я, разозлившись уже всерьез. Кроме того, фраза про «хорошего Верхнего» меня здорово задела.

Вообще, конечно, мне должно было быть все равно, кто и что думает о моих способностях, кроме моей нижней. Но я вдруг стал в Теме очень тщеславным, чего в жизни за мной абсолютно не водилось. Это, кстати, помогло мне сохранить дружбу с Олегом — с самого детства «сын маминой подруги», хоть и ненавязчиво, но демонстрировался мне родителями как эталон всего на свете, однако мне и в голову не приходило соревноваться или доказывать, что я лучше. И вдруг в Теме я захотел этого, захотел с первого дня, как только увидел, что может Олег. Я должен был делать все лучше, круче — не знаю, зачем. Но, видимо, в Теме, как и в жизни, кому-то дано, а кому-то всего лишь слегка отсыпано, потому выше головы не прыгнешь даже там.

Вернулась Мари, села и отвернулась от сцены, где шел очередной номер.

— Может, домой поедем? — негромко спросила она.

— Потерпишь, — я старался справиться с охватившим меня раздражением, поэтому ответ прозвучал грубо, Мари удивленно вздернула бровь, но промолчала.

— Накатим? — предложил Север как ни в чем не бывало и потянулся к бутылке.

Я кивнул, хотя чувствовал, как напряглась Мари — она рассчитывала на обещанный мною экшн, а если я начну сейчас выпивать, то все, ничего уже не произойдет. Я старался не брать в руки девайсов, когда был пьян, потому что тогда мне становилось сложнее себя контролировать. И, поймав ее недовольный взгляд, я разозлился еще сильнее — да в конце-то концов, ты нижняя или кто? С чего вдруг решила демонстрировать тут недовольство?

— Выражение лица смени! — прошипел я, наклоняясь к столу так, чтобы она услышала.

— Что?

Я хлопнул ладонью по столу:

— Повторить?

— Не надо.

Я видел, как она нервно прикусила нижнюю губу, но передо мной уже возникла рюмка водки, протянутая Севером, и я отвлекся, развернулся к нему. Минут через десять Мари наклонилась ко мне:

— Можно, я в туалет выйду?

— Можно.

Я не увидел подвоха в ее просьбе, да и запрещать такое было бы странно, хотя тот же Север мог заставить свою нижнюю терпеть до последнего. Но я всегда считал такие вещи неприемлемыми — это все-таки из области здоровья, как врач я это хорошо понимал.

И Мари этим воспользовалась. Она ушла, а я как-то потерял счет времени, увлекшись водкой и разговором с Севером, и когда понял, что как-то уж слишком долго Мари отсутствует, было уже поздно — она просто уехала из клуба. Север никак не прокомментировал этот неприятный для моего самолюбия инцидент, но этого не требовалось — я и так разозлился до пелены в глазах.

Вызвав такси, я поехал к ней, но, когда вышел из машины во дворе, обнаружил, что окна в ее квартире не горят, нет света даже в коридоре. Выходило, что дома Мари не было. Вот так фокус… И куда это она направилась, интересно? Я побрел к Сереге в надежде, что Мари там, но наша комната была заперта, а у дядьки полным ходом шла пьянка, к которой я неожиданно для себя присоединился.

Утром голова трещала так, словно ее сжимали в тисках. Я лежал на кровати за балдахином и не мог даже пошевелиться — от любого движения сразу в висках долбили сотни молотков, аж глаза болели. Вот же черт…

— Племяш… — на пороге возник все еще пьяный дядька. — Может, пивка?

— А есть? — простонал я, предвкушая, как сейчас банка холодного пива вернет мне хотя бы способность соображать.

— Нету… но я сбегаю.

— Что — денег дать? — понимая, что вожделенное пиво от меня еще далеко, пробормотал я.

— Ну… не помешает…

— Возьми сам в джинсах, я встать не могу.

— Здоров же ты водку хлебать, — засуетился Серега, пытаясь выудить из кармана валявшихся на полу джинсов несколько бумажек. — Не меньше литра всосал, нельзя же так…

— Нотации читать будешь? На себя посмотри! — огрызнулся я. — Бери бабки и вали…

— Я сейчас… быстренько…

Он довольно шустро вывалился за дверь и затопал по коридору. Ох ты ж черт… ну, какого я так напился-то, ведь знал, что будет плохо… Я вообще довольно плохо переношу алкоголь, а в таких дозах — особенно, счастье еще, что мне не на работу сегодня и даже завтра только к пяти вечера…

Дядька вернулся довольно быстро, и по блестевшим глазам я понял, что он не только пиво принес, значит, сейчас продолжит с теми, кто остался, да и черт с ними, лишь бы меня не трогали…

— Вот, держи, холодненькое, — Серега заботливо протянул мне две банки, и одну из них я сразу приложил ко лбу:

— Ох… твою же…

— Ты выпей, полегчает…

— Да заткнись ты уже… — простонал я. — И так башка трещит, ты еще… вали давай отсюда…

Серега не обиделся, убрался к своим дружкам, и те встретили его радостным воем. Ну, все… пошла вторая серия… а мне надо хоть к вечеру отсюда уйти.

Пиво принесло облегчение не сразу, я уснул и провел в таком состоянии почти до шести часов, уже начало темнеть. Сев на кровати, я взлохматил волосы и потянулся. Телефон валялся на полу, моргал красным глазком — видимо, пропущенные звонки. Я только сейчас вспомнил о Мари и ее вчерашней выходке и подумал, что, скорее всего, звонила она, но не тут-то было. Звонил отец — раз пять, а от Мари не было ни звонков, ни сообщений. Вот зараза…

Я снова пошел к ней — ну, не может же она шататься по приятельницам вечно, придет же когда-то. И Мари действительно была дома — горел свет в кухне, и за закрытыми шторами мелькал тонкий силуэт.

Прошмыгнув в подъезд вместе с какой-то теткой, я пешком поднялся на этаж, нажал кнопку звонка.

— Кто там? — раздалось из-за двери.

— Открывай! — потребовал я.

— Больше ничего?

— Я не уйду, пока не откроешь.

— Ну, соседи полицию вызовут, — спокойно отозвалась Мари. — Иди домой, Денис, разговора не будет сегодня.

— Ты там не одна, что ли?

— Даже если так, это не твое дело.

Я со всей дури бахнул кулаком в металлическую дверь:

— Открывай, Машка!

— Уходи. Я не хочу тебя сейчас видеть.

Я снова бахнул в дверь кулаком:

— Ты не имеешь права на «хочу» или «не хочу»!

— Да? — раздалось из-за двери насмешливое. — С чего бы? Мы свободные люди.

— Нет! Слышишь — нет, мы не свободные! И ты не свободная!

— Прекрати истерику, Денис, и уходи. Я действительно не хочу тебя видеть и не хочу, чтобы тебя забрали в полицию. Поговорим через пару дней.

Я услышал, как она уходит вглубь квартиры, как хлопает дверь комнаты. Вот же сучка… а я опять проиграл, опять сделаю так, как она хочет — потому что полиция мне действительно ни к чему. Я еще раз ударил кулаком в дверь, но уже скорее от бессилия, чем от злобы, и нажал кнопку вызова лифта.

Решив выдержать характер, я не звонил Мари два дня. Она позвонила сама, как будто ничего не случилось:

— Привет. Ну, ты как?

— Нормально, — буркнул я в трубку, стараясь сдержать радость — позвонила все-таки…

— Денис… ну, хватит уже, — примирительно попросила Мари. — Ты ведь и сам знаешь, что был неправ.

— Почему это я был неправ? Это ты, между прочим, ушла без разрешения. Как, по-твоему, я выглядел? Как дурак, как человек, который не в состоянии контролировать собственную нижнюю! — я чуть повысил голос, и Мари тут же отреагировала:

— Тон смени, пожалуйста. Да, я ушла без разрешения — только потому, что ты начал вести себя как неадекватный. Что ужасного я спросила? Попросила поехать домой? А ты вместо этого начал напиваться, хотя мы кое о чем договаривались перед вечеринкой, да?

— А должно быть всегда так, как ты хочешь?

— Нет. Должно быть так, как договорились. Иначе все теряет смысл.

Крыть было нечем — Мари говорила ровно то, о чем всегда мне талдычил Олег. Если ты, Верхний, дал какое-то слово, то должен его сдерживать, должен выполнять то, что обещал — особенно если вы не в Д/с. Садист и мазохист всегда равноправны, если не договорились о чем-то ином, а мы не договаривались. И Мари и так делала чуть больше, чем могла бы — во всяком случае, точно больше, чем позволял ее характер. А я снова нарушил данное ей обещание. Ну, и кто я после этого? Правильно…

— Маш… ну, перегнул, согласен, — признал я, хоть и не особенно хотел делать это. — Постараюсь как-то это контролировать.

— Ты так говоришь каждый раз.

— Машка, ну, все, хватит. Придешь сегодня? Я соскучился.

— Куда я денусь, — со вздохом отозвалась Мари.

«Со временем меня вдруг начали раздражать его белые рубашки с закатанными рукавами, надеваемые в экшн. Не знаю, почему, но всякий раз Денис напоминал мне менеджера среднего звена на отдыхе — вроде пришел расслабиться, но до конца не может выбраться из роли офисного клерка, разве что вот пару пуговиц расстегнул да рукава подкатал до локтей. Это раздражало и смешило одновременно.

Как, собственно, в первом совместном экшене рассмешили кожаные шорты и балаклава Олега. Ну, если балаклаву я еще могла себе как-то объяснить комплексами по поводу шрама во всю щеку (хотя Верхний с комплексами — тоже довольно весело), но шорты… Дешевое немецкое порно с «ja… ja» и «stärker… stärker…»… Это уже после сэнсэй начал работать так, как привык — в хакама, а тогда здорово, конечно, повеселил меня своим внешним видом.

Денис же никогда не изменял привычке надевать рубаху, он и на меня любил ее одеть, если вдруг ему приспичивало сделать пару фотографий. Но, тут надо отдать должное его мастерству и вкусу, эти фотографии нравились даже мне. Может, потому, что лица моего на них не было — только спина в белой мужской рубахе, то приспущенной с плеч, то одетой задом наперед и застегнутой на пару пуговиц снизу.

Однажды Денис признался мне, что разучился фотографировать лица — не может поймать нужное выражение, не может понять, как выставить свет.

— Ты отбила мне охоту снимать людей анфас, — смеялся он. — А уж твое лицо я никогда, наверное, не смогу снять так, чтобы оно вообще получилось на фотографии.

— Я просто не люблю фотографироваться. И не умею.

— Ну, не скажи, подруга… вот спина у тебя очень выразительная… и шея… — он скользил губами по моей коже, и она покрывалась мурашками. — И ноги… — рука пошла по бедру вверх, под тонкую шифоновую юбку, зацепила стринги, потянула их вниз, к коленям. — Раздвинь… да… еще… вот так…

Стринги натянулись, ограничивая мне возможность двигать ногами, Денис прогнул меня вперед, так, что я оказалась головой на подлокотнике кресла. Подол юбки лег на голову, рука Дениса прошлась по ягодицам сперва легко, еле прикасаясь, затем последовал шлепок — довольно увесистый на контрасте с предшествовавшим прикосновением. Я не очень люблю спанкинг, никогда не любила, всегда воспринимала эту практику скорее как наказание, чем как удовольствие, и Денис, конечно, об этом знает. Ну, потому и делает, разумеется…

— Вот так… — его рука снова проходится по горящим от ударов ягодицам. — На колени, лицом ко мне.

Я разворачиваюсь, опускаюсь на колени.

— Юбку задери… нет, сними совсем, — требует он, протягивая руку.

Я остаюсь в футболке и стрингах, юбка летит куда-то в угол.

— Руки за спину, — заворачиваю руки за спину, цепляюсь пальцами за локти.

Денис подходит вплотную, присаживается сзади, обхватывает меня и задирает футболку. Его руки сдвигают чашки лифчика, гладят кожу на груди. Чувствую, что уже готова, уже хочу его — да, собственно, я обычно хочу его сразу, Дэн и в ванили очень хорош, люби я эту самую ваниль…

Начинаю чуть двигаться вперед-назад, едва касаясь Дениса спиной и ягодицами. Он отстраняется:

— Стой спокойно, — его руки делаются все более настойчивыми и грубыми, пальцы то и дело зажимают кожу в самых чувствительных местах, но от этих коротких вспышек боли желание все усиливается. Денис одной рукой ныряет в стринги и тут же убирает ее, распаляя меня еще сильнее. — Ложись на спину, сними стринги, ноги согни и раздвинь.

Подчиняюсь, все так же заведя руки под спину. В руке Дениса появляется малый флоггер, я закрываю глаза… удары не сильные, но довольно чувствительные, внутренняя часть бедер начинает гореть.

— Попроси, — негромко произносит он, и я слышу в его голосе не команду, а скорее ту самую просьбу, которой он так жаждет добиться от меня.

— Пожалуйста, Мастер…

— Не так! — удар чуть сильнее, это больно.

— Пожалуйста, Мастер, возьмите меня…

— Встань и сними с меня рубаху.

О, черт… ну, вот почему непременно нужно испортить все этой дээсной ерундой? Да сними ты сам свою рубашку, раздери ее, в конце концов, и упади на меня сверху, перестань делать то, чего не хочешь, и просто трахни меня так, как ты умеешь — раз уж полноценного экшена не будет… Но — нет. Мастеру нужен спектакль, будь он неладен… Хорошо…

Встаю, подхожу к нему вплотную, Денис забрасывает флоггер мне на талию, тянет к себе, взявшись за концы и рукоять:

— Поцелуй меня.

Едва касаюсь губами его губ, но не тут-то было — он крепко прижимает меня к себе флоггером, впивается в рот изо всей силы, я чувствую, как лопнула губа изнутри. Но и он ощущает вкус крови, выпускает меня:

— Ну, прости… ты всегда упираешься, потому и так…

Молчу, расстегиваю пуговицы на рубашке — одну за другой, постепенно обнажая грудь. У Дениса хорошие мышцы, он следит за этим еще с незапамятных времен, до сих пор ходит в спортзал, качается и, кажется, страшно гордится результатом, потому что иногда я застаю его перед зеркалом в разных позах, что принимают на соревнованиях культуристы.

Закончив с пуговицами, снимаю рубашку и вешаю на стоящую неподалеку перекладину — ну, не дай бог помять любимый аксессуар Верхнего… Я, кстати, никогда не прикасаюсь к этим рубашкам в плане стрики, глажки или крахмаления — еще не хватало. Но Денис никогда на этом и не настаивал, он умеет это сам и делает безупречно. Фетишисты — они такие… дотошные.

— Дальше, — командует Денис, помахивая флоггером в воздухе.

Кладу руку на ремень джинсов, расстегиваю.

— Вытяни, пригодится.

Делаю, как сказал, протягиваю ремень:

— Возьмите, Мастер.

Он вешает ремень себе на шею, выразительно смотрит мне в глаза:

— Дальше.

Расстегиваю джинсы, начинаю стягивать их, на плечо тут же ложится рука, давит вниз. Вместе с джинсами соскальзываю на пол, на колени, поднимаю голову.

— Попроси, — Денис смотрит сверху вниз, прищурив глаза — знает, что я терпеть не могу этих спектаклей.

Ну, хочешь минет — так и скажи, зачем тебе мои просьбы? Но — нет, ему так острее, что ли…

— Можно, Мастер? — слова в буквальном смысле застревают у меня в горле, выходит хрипло, как с похмелья.

— Можно.

Сам процесс не вызывает у меня никаких сложностей, но вот эти прелюдии… Я слышу, как над моей головой постанывает Верхний, предвкушая удовольствие, как его дыхание начинает сбиваться, а рука впивается мне в волосы.

— Дааа… — он начинает быстро двигаться, сбивая меня с темпа, это бесит, мелькает мысль — вот сейчас просто челюсти сожму, и привет… Но я, конечно этого не сделаю.

Денис отталкивает меня, ложится на пол, на спину, манит рукой:

— Иди ко мне… — вскидывает себе на бедра, свободной рукой бьет по щеке: — Это за то, о чем ты подумала, — стонет он в промежутках между движениями.

— С ума сошел?! — шиплю я, пытаясь вырваться из его рук, но Денис крепко держит меня за бедра, так, что утром я обнаруживаю черные синяки.

— Молчи… молчи, сучка, я же все вижу… — он сбрасывает меня на пол, переворачивает, сам наваливается сзади и начинает двигаться с бешеной скоростью.

Я, к собственному удивлению, быстро подстраиваюсь под его ритм, хоть и была зла минуту назад. Но секс с Денисом всегда переключает мои мысли… кончаем одновременно, он распластывает меня на полу и долго лежит сверху, тяжело дыша в ухо. Потом начинает сползать вниз, целуя мою спину:

— Машка… я тебя убью когда-нибудь… — бормочет он между поцелуями. — Убью — чтобы никому не досталась… перевернись…

Я с трудом переворачиваюсь под ним, опирающимся на локти, и вот уже его лицо у меня на груди, его губы бродят по ней, заставляя кожу покрываться мурашками.

— Скажи, что любишь меня, — требует Денис, привстав на локте и заглядывая мне в лицо.

— О, господи… Диня…

— Тебе что — трудно?

— Да при чем тут… — но он перебивает:

— Тогда скажи!

Но меня всегда заклинивает в такие моменты — я не могу, физически не могу делать то, что сама не хочу и чего не чувствую. В этот момент, в эту секунду я не хочу говорить о чувствах — и не в Денисе дело… Я его люблю — но почему необходимо всякий раз выражать это словесно?

В итоге взбешенный неповиновением Верхний довольно ощутимо дерет меня плетью — до кровавых следов, которые потом сам обрабатывает перекисью. Ночевать я тоже остаюсь у него — но не потому, что он меня не отпустил, а потому, что вдруг хочу ночью прикасаться к нему, а утром, открыв глаза, обнаружить рядом не пустую подушку, а его лицо — такое красивое и спокойное, когда он спит…»

У меня до сих пор бегают мурашки по телу, когда я открываю эти тетради и вижу неровный, малоразборчивый почерк. Я читаю слова о себе и никак не могу поверить в то, что женщины, их написавшей, больше нет. Машка моя, Машка… Если бы я мог предвидеть, как все сложится, то не посмел бы обидеть тебя ничем — ни словом, ни действием. Никогда, клянусь. Но — мы ведь ценим только когда теряем…

Наша Тема становилась жестче в плане физическом — но Мари сама этого хотела, ей никогда не нравились нежности, легкие прикосновения и — особенно — мои попытки разбавить садистские практики поцелуями или поглаживаниями. Это выбивало ее из процесса, она теряла способность испытывать сабспейс и от этого бесилась. Я же, получая от нее слишком мало «обратки», порой специально ломал ей кайф — просто для равновесия, так сказать. Мне нравилось довести ее почти до конца — и остановиться, почувствовав, что Мари вот-вот нырнет в ощущения. Я знал, что Олег так поступает со всеми своими нижними — но в какой-то момент все-таки дает им возможность испытать то, ради чего, собственно, всегда и затевается экшн — сабспейс. Это что-то сродни оргазму, но обычно более глубоко эмоционально и длится намного дольше. Мари порой ходила чумная сутки, у нее был затуманенный взгляд, совершенно расфокусированный и какой-то блуждающий, у нее подрагивали руки, а движения становились заторможенными и неверными. Потом это проходило, конечно.

Так вот, иногда мне доставляло настоящее удовольствие лишить Мари этого кайфа — как она лишала меня моего. Я с годами уже не мог довольствоваться исключительно садистскими практиками, как Мари, мне нужен был дээс, с которым у нас никак не складывалось.

Я пытался обсудить это с Олегом, но тот, в то время уже полностью отошедший от словесных практик и всей этой возни с дисциплиной и наказанием, меня, конечно, не понимал. Ему доставляло удовольствие только извивающееся под кнутом или плетью тело, и он уже, видимо, не помнил, каково это — реализовывать свое желание иными способами.

— Тебе, вероятно, нужна просто другая нижняя, — говорил он мне, когда я звонил и рассказывал о возникшей проблеме. — Та, которой будет в кайф то, что у тебя в голове.

— Мне не нужна другая, как ты не понимаешь? Я хочу этого с Машкой.

— Хотеть ты можешь чего угодно. Но если она не готова или не может тебе этого дать — то это тупик, ты ведь понимаешь, надеюсь? Основной принцип… — но я перебил:

— Олег, я знаю, что ты скажешь. Добровольность и так далее. Но мне-то что делать?

— Определяться, — невозмутимо ответил мой друг. — Решить для себя, чего ты на самом деле хочешь. Но, если честно, Диня, ты меня беспокоишь в последнее время.

— С чего?

— Заблудился ты немного, как мне кажется.

— То есть, если я хочу идти каким-то своим путем, а не тем, которым идешь ты, это значит, что я заблудился? А может, это ты не туда свернул?

— Возможно, — абсолютно спокойно отозвался Олег. — Но пока я держу себя в руках, все в порядке. А вот ты…

— А что — я? Я в норме.

— Нет, Диня, не может быть в норме человек, который упек свою нижнюю в психушку.

Я разозлился — можно подумать, я целенаправленно доводил Машку до нервного срыва! Кто мог предположить, что самая обычная дээсная практика, которая, кстати, очень заходит многим нижним, вдруг настолько травмирует ее? Подумаешь — сняла стринги и минет сделала при постороннем человеке! Тоже мне — травмирующее воздействие! Север, к примеру, еще не такое вытворяет со своей Иркой, и ничего, все живы-здоровы. Правда, в тот момент я еще не догадывался, что Ирка — обычная шлюха, у которой вообще нет берегов в плане блуда и прогулок по чужим рукам, и Север просто использует это в своих целях, и вовсе не он воспитал это в своей нижней.

— Знаешь, братец, в психушку она сама угодила, я тут…

— Ты тут виноват со всех сторон! — повысил голос Олег. — Ты знал, что она не нижняя, когда замутил весь этот цирк! Ты не мог не понимать, что для нее такая практика не по силам! Ты с ней не первый год, у вас нет ничего, кроме СМ, так неужели ты думал, что она вот так, без подготовки, опустится вниз в дээс? Ну, результат закономерен, ты его видел. Не помню, чтобы тебе понравилось, иначе ты не звонил бы мне в истерике.

— Ой, да брось ты! Можно подумать, у тебя никогда не было проколов с нижними!

— Были. Но ни одна из моих нижних никогда не попадала в больницу — ни с физическими травмами, ни — тем более — с психическими. Да, я тоже не идеальный, но я знаю меру и чувствую порог.

Я разозлился окончательно:

— А я, выходит, не чувствую? Да моя проблема только в том, что опыта с разными нижними мало, вот и все! Это у тебя было и время, и гарем — а я делаю только то, чему ты научил! И, между прочим, добрую часть из этого я вообще практиковать не могу, потому что Машка просто сложная — во всех смыслах! С ней и ты бы не справился!

Олег помолчал пару минут, я даже слышал, как он постукивает чем-то по столешнице — зажигалкой, наверное.

— Посмотрим, — выдал он как-то неопределенно, и я пропустил это мимо ушей, а вспомнил об этой фразе только спустя какое-то время, когда понял, что теряю контроль над Мари и вот-вот потеряю и ее саму.

И выходило, что это Олег срежиссировал все, что случилось потом — он, вот этой своей неопределенной фразой, брошенной вскользь на мое запальчивое «ты бы не справился». Черт побери, я понял это только спустя годы, только читая Машкины дневники и пропуская ее слова через себя, а заодно вспоминая все, через что мы прошли. Олег, будь он неладен, подтолкнул меня к тому, чтобы я организовал эту их встречу, этот наш совместный экшн, который потом перерос в экшн уже без моего участия. Но виноват в ситуации все равно был только я — ну, что стоило не показывать Олегу ее фотографии и не произносить эту чертову фразу… Особенно — эту фразу!

Но тогда все случилось так, как случилось…

«Когда, в какой момент я начала задумываться над тем, что мы, скорее всего, расстанемся? Ведь не на ровном же месте я вдруг решила не возвращаться к нему после этой его позерской фразы «я тебя отдаю»? Конечно, нет…

Почву для этого Денис подготовил сам, мне бы и в голову не пришло подобное, если бы не его постоянные эксперименты в области психологических воздействий. Как он не видел — ну, нельзя так со мной, я совершенно не готова к таким практикам, мало того — никогда не буду к ним готова, не тот характер, не те потребности…

Оказаться в психиатрической лечебнице при всех этих вводных было делом нехитрым. После психологического экшена, устроенного Денисом в ресторане, я испытала такое нервное потрясение, что сутки не могла говорить. Нет, конечно, в голове я произносила длиннющие монологи — абсолютно здравые, аргументированные, с доказательствами, почему все произошло именно так, а не иначе, но в ответ на любое обращение ко мне начинала трясти головой и плакать. Поняв, что со мной явно что-то не так, я собрала вещи и сама поехала к приятельнице-психиатру. Но даже ей я не могла объяснить причину своего состояния. К счастью, это и не потребовалось, она мгновенно заперла меня в свое отделение, изящно именовавшееся «клиникой неврозов», а на деле оказавшееся обыкновенной психушкой, разве что более комфортной и цивилизованной, чем обычный психоневрологический диспансер.

Там я промолчала еще двое суток, сидя на зарешеченном окне одноместной палаты и рисуя на стекле пальцем какие-то цветочки и сердечки, а потом меня слегка отпустило. Уж не знаю, были ли причиной этому мои скрытые резервы — или Наташка подобрала правильные таблетки…

А потом навестить меня пришел Денис. И я, не сумев совладать с желанием напугать его так, чтобы он еще долго по ночам вскакивал и потел от ужаса, будучи уже в адекватном состоянии, изобразила ему то, какой была все дни до этого. В его глазах было столько сочувствия, что впору было отменить намеченный спектакль, но я, хорошо зная своего Верхнего, видела, что он просто испугался. И, скорее всего, не за меня, а за себя — что с ним будет, если я на самом деле схлопочу психиатрический диагноз, и как это все отразится на его дальнейшей жизни — и «тематической», и ванильной. И я довела задуманное до конца. Денис вылетел из комнаты для свиданий как ошпаренный, а я потом в палате долго хохотала, вспоминая выражение его лица.

Но в конце концов я все равно вернулась к нему. Вернулась, а как же… Мы настолько зависели друг от друга, что порвать эту связь казалось невозможным ни мне, ни ему».

Наверное, это один из самых неприятных эпизодов нашей с Мари «тематической» жизни. Пусть не самый — но один из. Но именно после ее выхода из больницы я начал немного себя притормаживать, осознав, к чему могут привести мои эксперименты в области, куда Мари никак не хотела и, как выяснилось, не могла. Чего-то она все-таки не могла, ну, надо же…

К счастью, мне хватало того, что она могла дать мне, и я брал все это при любом удобном случае. Мари никогда не отказывала мне в экшенах, тут грех обижаться на нее. Да, мне приходилось держать в узде свое Доминантское, начавшее пробиваться так резко, но Садист мой был удовлетворен полностью. Глядя на покрытое красными полосами тело Мари, я испытывал такое удовольствие, что порой не мог дышать. Я питался ее болью и кайфовал от этого, а уж когда видел выражение удовольствия на ее лице, то совершенно терял голову. Машка умела отдаваться, что уж…

Не знаю, почему всем казалось, что она только берет — да она и сама часто так говорила. Нет… она очень много отдавала мне и, насколько я знаю, потом отдавала еще больше Олегу. Но с ним у нее вообще все пошло иначе, чем со мной, это был какой-то иной уровень отношений и в Теме, и в ванили, и я никак не мог понять, почему я не сумел добиться от нее подобного.

Иногда своим упрямством она выводила меня настолько, что я не мог совладать с собой и начинал вытворять. Поставив ее на колени, я одной рукой держал ее за подбородок, а другой хлестал по щекам так, что потом болела ладонь. Мне надо было, чтобы она отвела глаза, заплакала — ну, хоть что-то… Но она смотрела снизу вверх совершенно спокойно, как будто не испытывала боли, не замечала моего взвинченного состояния — так, словно ничего вообще не происходило. В такие моменты мне хотелось стереть ее в порошок…

Она стала будить во мне этого зверя все чаще, уж не знаю, осознанно или нет.

— Как ты не понимаешь… — шипел я ей в лицо, изо всех сил завернув голову и вцепившись в ее волосы. — Как не понимаешь, что я могу убить тебя?!

— Не можешь, — спокойно отвечала Мари, и я тут же остывал, понимая — да, не могу. Она права.

Я отталкивал ее от себя, садился в кресло, закуривал дрожащими руками, стараясь даже не смотреть в ту сторону, где сейчас лежала на полу Мари. Она выжидала пару минут, поднималась, вытирала кровь с губ и подходила ко мне, садилась рядом с креслом и, положив голову мне на колено, негромко говорила:

— Не надо, Мастер… все ведь хорошо… ты самый лучший, почему ты в этом сомневаешься?

— Тебе не с чем сравнивать!

— А может, мне это и не нужно, а? Может, я и без сравнений знаю, что это так?

И меня подмывало в такие моменты рассказать ей об Олеге, о том, как и что умеет он, как я мучительно пытаюсь достигнуть того же в Теме и никак не могу, потому что всякий раз, приезжая к нему, обнаруживаю, что он снова умеет что-то такое, о чем я даже не слышал.

Это было очень странное и новое для меня ощущение. Все детство я провел рядом с Олегом, который во всем превосходил меня — но абсолютно не придавал этому значения. Меня не давило то, что родители иногда ставили его мне в пример — возможно, потому, что делалось это всегда не в плане сравнения, а как констатация факта — «Олежка умеет то-то и то-то», а не «вот Олежка такой, а ты нет». Мне не приходило в голову, что мама и папа ставят Олега выше меня — они этого и не делали, и у нас не было причин соревноваться или что-то друг другу доказывать. Мы просто дружили, хотя он и был старше.

Теперь же… Не знаю, что произошло, почему я вдруг начал ощущать, что в чем-то проигрываю другу, уступаю, не могу догнать. И почему этим соревновательным треком оказалась Тема, в которую я пришел как раз благодаря Олегу. Если бы не он, я, возможно, так никогда бы и не открыл в себе это. Немного успокаивало только то, что в шибари я слегка превзошел своего учителя — но только в плане эстетики, и то потому, что Олег не парился над тем, как именно выглядит обвязка со стороны, ему важно было другое. Я же, имея за плечами художественную школу и какой-никакой талант к рисованию, хотел, чтобы каждый узел, каждая петля, которую я сооружаю из джутовой веревки, были эстетичными и выглядели красиво. И у меня получалось — десятки фотографий с изображением Мари в разных обвязках это подтверждали. Ну, хоть в чем-то я смог быть лучше…

Мари, конечно, в то время ничего об этом не знала. И я для нее был номер один, Мастер, первый после бога… Какого черта я не оставил все так, как было? Она не сравнивала меня ни с кем, я был для нее лучшим. Идиот…

Спустя годы, когда она была уже не со мной, я как-то спросил ее об этом. Ну, о том, сравнивает ли она меня с Олегом.

— Нет, — спокойно ответила Мари. — С тобой было одно, с ним совсем другое. Какой смысл сравнивать? Разве только поведение… Есть вещи, которые ты никогда не мог, а Олег вот может. Но в плане практик я никогда тебя с ним не сравнивала.

И от этого ответа мне не стало легче, наоборот…

«Я не уводила его из семьи, кто бы что об этом ни думал. Я знаю, его отец, например, относился ко мне хорошо с первых дней нашего знакомства, был расстроен, что у нас не сложилось, как у всех «нормальных», то есть мы не поженились, не нарожали ему внуков. Но при этом он позже считал, что именно я стала причиной разрыва Дениса с Никой. Конечно, если назвать ему настоящую причину, он тем более не понял бы…

Я никогда не чувствовала себя виноватой в том, что у Дэна так сложилась его «семейная» жизнь. Я нарочно пишу в кавычках, потому что как еще назвать жизнь, в которой людей связывает только общий ребенок, да и то не так уж сильно? И насколько должна была не уважать себя женщина, изначально согласная на вариант, при котором мужчина заявляет, что ни при каких условиях не женится, только ребенку даст фамилию? Неужели она не понимала, что для Дениса такое поведение — карт-бланш на любые мерзости? Я абсолютно точно знаю — скажи она ему, что не согласна, потеряйся на неделю-другую, и все, он никуда бы не делся, оценил бы то, что может потерять, потому что ему всегда было важно, чтобы женщина доставалась ему как трофей, как добыча, а не падала к его ногам добровольно. Мне кажется, если бы те женщины, что так хотели быть с ним, понимали эту несложную особенность его натуры, то добивались бы куда больших успехов. Вот и Ника этого не понимала…

Мне пришлось косвенно наблюдать за их отношениями те годы, что они жили порознь и в состоянии обсуждения условий окончательного разрыва. Ника часто шантажировала Дэна сыном, и первое время он на это велся, а потом перестал — начал перепроверять информацию у пацана. Со временем это прекратилось — Ника поняла, что все бесполезно. С сыном Денис виделся часто, тут надо отдать ему должное — он делил свое свободное время между нами, и я никогда не ставила себя выше ребенка, не пыталась помешать их встречам, мне казалось, что это неправильно и абсолютно аморально. Денис должен проводить время с сыном — и точка, я не имею права этому мешать. И я не кривлю душой, когда говорю, что меня это совершенно никак не задевало.

Однако в глазах тех, кто знал нас, я все равно выглядела разлучницей, любовницей. Знакомые ждали, что мы поженимся, и когда этого не произошло, я снова оказалась виноватой. К счастью, чужое мнение волновало меня слишком мало, чтобы я вообще к нему прислушивалась.

— Как долго ты еще сможешь вот так вертеть мужиком? — спросила как-то Сашка, с которой мы давно перестали общаться близко — наверное, с последних курсов института, а тут просто случайно встретились в торговом центре и решили выпить кофе. — Он из-за тебя жену с сыном бросил, а ты замуж не хочешь за него…

— Чтобы вертеть мужиком, дорогая, мне совершенно не нужен штамп в паспорте. И даже будь он там, это ничего бы не изменило. Я не хочу замуж — ни за кого, понимаешь?

— Даже за Дениса?

— Особенно — за Дениса, — я улыбнулась, понимая, что Сашку сейчас просто разорвет от негодования.

В ее личной жизни творился бардак, она безуспешно пыталась вот уже много лет развести с официальной женой своего любовника, от которого родила двоих детей (и дочери, кстати, он не дал свою фамилию), но хитрый мужик устроился удобно — три дня в одной семье, четыре — в другой. И, думаю, не надо объяснять, какой семье доставалось меньше…

Так что по Сашкиным понятиям я вела себя как идиотка — такой мужик, как Денис, вился вокруг меня буквально со школы, а я морщила нос и не собиралась «закабаляться». Но я на самом деле не хотела за него замуж — как потом не хотела этого с Олегом. Меня все устраивало так, как есть».

Мари понимала меня и видела насквозь, и вот это желание в отношениях с женщиной быть именно охотником, а не просто собирателем трофеев, уловила моментально, будучи слишком даже молодой для таких знаний. Сама она всегда была для меня желанной целью, призом, за которым я готов был бегать — и бегал. Не знаю, почему никому другому не приходила в голову эта простая мысль — не быть жертвой, не падать в ноги, а сделать так, чтобы я всегда ощущал возможность потери. Мари вот понимала…

Когда появилась Лера, я начал вроде бы в шутку сперва, а потом и всерьез опускать ее вниз, до последнего надеясь, что уж она-то окажется сродни Мари. Все-таки ее прошлое и почти мужской склад характера давали мне надежду на такой исход. Но — нет.

Лера оказалась не то что слабее Мари, а вообще тряпкой без инстинкта самосохранения и чувства собственного достоинства. Уж не знаю, что именно так поразило ее, что она до трясучки боялась потерять меня. И это не льстило, наоборот — раздражало. Это вранье, что мужчинам нравится, когда им смотрят в рот…

Не думал, что Мари узнает о том, как я выгнал Лерку. Олегу я рассказал, но только для того, чтобы не отвечать всякий раз на его вопросы, но мне и в голову не пришло, что он поделится этим с Мари. Это стало довольно неприятным открытием, мой друг прежде никогда не был особенно болтлив.

Мари прижала меня этим вопросом перед днем рождения Олега, когда мы с ней обсуждали, как будем его отмечать. Разговор вышел спонтанный, я забрал ее от врача, мы пили кофе в небольшой кофейне на набережной, и Мари, не помнившая практически никаких дат, очень удивилась, услышав от меня, что скоро у Олега день рождения.

Я, как всегда, предложил дачу — обычно мы праздновали там, а сейчас не планировалось никакой компании, мы бы прекрасно посидели втроем у камина, тихо, спокойно, без эксцессов и лишних людей. Мне хотелось по максимуму использовать то время, что было отмерено мне рядом с Мари… И тут она вдруг задает мне вопрос, помешивая трубочкой латте в большой кружке:

— А Леру ты позвать не хочешь?

— Что? — я поперхнулся кофе, закашлялся.

Мари насмешливо смотрела на меня:

— Что, в яблочко?

— Маша… — прокашлявшись, взмолился я. — Ну, хватит уже… Да, я ее выставил — не могу больше. И звать на дачу не стану.

— А тебе не кажется, что это было слишком жестко?

Тут я подумал, что чего-то не понимаю — Олегу рассказывал без подробностей, а Мари явно намекает на что-то другое.

— Погоди… а ты вообще с чего взяла, как все было?

— Дэн, ну, ты как вчера родился, — вздохнула Мари и сделала глоток кофе. — Конечно, она мне позвонила и обвинила во всем.

Я вскипел моментально, даже кулаки сжались — попадись мне сейчас Лерка, убил бы. Как она вообще посмела звонить Мари — ведь знала, знала, что… Черт ее побери!

— Маша… — с трудом сдерживаясь, проговорил я. — Я тебя прошу — не обращай внимания. Ни на что вообще не обращай внимания, все это неважно, понимаешь?

Она смотрела на меня из-под челки, чуть улыбаясь:

— Ты серьезно думаешь, что меня можно теперь задеть какими-то словами? Мне абсолютно все равно, что они там втроем обо мне говорят — и даже то, что они говорят мне в лицо. Но дело-то не во мне.

— Да? А в ком? — глуповато спросил я.

— В тебе. Ты ведь не сможешь один — ну, сколько еще будешь наматывать круги вокруг нас? Рано или поздно Олег возьмет все в свои руки, и тогда что ты будешь делать? Опять ехать крышей? Тебе ведь Тема нужна, Диня, ну, мне-то не ври.

— Маш… давай решать по мере поступления, а?

— Я ничего с тобой решать не собираюсь. Но прислушайся хоть раз к моим словам… — она снова отхлебнула кофе, помолчала. — Пока не найдешь кого-то лучше — если захочешь искать, конечно, — верни Лерку. Она тебя любит, Денис. Ты ведь всегда хотел, чтобы тебя просто любили — так вот она любит. Ну, может, не так, как ты бы хотел… но как умеет. Она для тебя на все готова, разве ты не видишь?

— Да вот это и плохо, Машка… плохо — понимаешь? Мне неинтересно, когда добровольно под ноги ложатся.

Мари уставилась на меня своими провалившимися глазами, обведенными еще вдобавок черным карандашом, что сделало их совсем уж страшными и какими-то чужими.

— Н-да… испортила я тебя, конечно, — выдохнула она после паузы. — В Теме тебе совсем другое нужно было, сразу, с первого дня. Наверное, зря мы тогда все это замутили.

— Жалеешь? — мне было обидно это слышать, но я не подал вида.

— Я? Нет. Почему я должна об этом жалеть? У нас ведь долго все было хорошо — помнишь? — Мари улыбнулась и вдруг на секунду стала совсем прежней, совсем моей — такой, как я ее помнил. — Но расходиться надо было в тот момент, когда тебя потянуло в дээс. Все было бы в порядке.

— С ума ты сошла — расходиться? — усмехнулся я, покручивая в пальцах кофейную ложку. — Отдать тебя кому-то?

— Ну, все равно же отдал, — пожала плечами Мари. — Так какая разница, когда бы это произошло?

— Перестань, — попросил я, не глядя ей в лицо. — Я себе никогда этого не прощу.

— Ой, давай без пафоса! — Мари поморщилась. — Ты считал, что все сделал правильно — о чем жалеть-то? И не о том речь сейчас.

— Маш… ну, тебе-то зачем, чтобы я ее вернул? Будет подкусывать тебя втихаря — на другое-то духа не хватит.

— Ну, уж с этим я как-нибудь справлюсь, — фыркнула Мари. — Ты ведь знаешь, как мало задевают меня бабские разговоры.

— Я не хочу, чтобы тебе было хоть чуть-чуть дискомфортно.

— А с чего ты решил, что Леркино присутствие вызовет у меня дискомфорт?

— Я все равно не понимаю — зачем это тебе?

— Не могу смотреть, как ты мучаешься, — и я даже не понял, издевается она или действительно так думает. — Представляю, каково это — когда мы наверху, а ты у себя и знаешь, что происходит. И вот это вызывает у меня настоящий дискомфорт.

— Боишься, что третьим попрошусь?

— А попробуй, — серьезно предложила Мари, и я понял, что она имеет в виду.

Конечно, я представлял, как было бы классно оказаться в их экшене — уж я-то знал, что и как происходит, какой силы «обратку» получает от Мари Олег и как даже мне досталось бы от этого, но… Я не мог найти в себе сил попросить Олега разрешить мне участвовать. Даже не так — я боялся попросить его об этом. Потому что совершенно четко знал — он откажет. И я понимал причину. Будь на его месте, тоже бы отказал. Ни за что не разделил бы ни с кем то время, что еще осталось… Вот и Олег не хотел, хоть и не говорил об этом вслух.

— Маш… а если я сделаю, как ты хочешь?

— Что именно? — невозмутимо переспросила она.

— Ну, если я Лерку позову в этот раз?

— Конечно, Диня, позовешь, даже не торгуясь, позовешь. У тебя же руки начали дрожать, я вижу, — я машинально убрал руки под стол, но Мари покачала головой: — Да не сейчас. Я вижу, как ты Олегу массаж делаешь, а пальцы трясутся. Мы с тобой оба знаем, что это значит. Так к чему доводить до абсурда? Так нравится себя истязать?

Я молчал, глядя в клетчатую скатерть на столе. Мари была права — я еле держался, у меня давно не было нормальной полноценной Темы, и теперь даже прикосновения к телу Олега вызывали во мне бурю эмоций, вообще не представляю, что было бы, лежи передо мной на массажном столе Мари…

— Ладно, — резко выдохнув, произнес я, не поднимая глаз. — Я ее, возможно, позову. Но учти — скажу, что это была твоя просьба.

— Скажи то, что считаешь нужным. Я просто хочу, чтобы тебе стало легче.

— Мне никогда уже не будет легче, как ты не понимаешь? — я наконец заставил себя посмотреть ей в лицо. — Мне много лет не становится легче — с кем бы я ни был и что бы ни делал при этом.

— Не надо, Диня, — негромко попросила Мари. — Ничего не будет больше — помнишь? Я сейчас очень жалею, что там, в Москве… — но я перебил ее, дотянулся до лежавшей на столе руки и чуть сжал:

— Там случилось то, что было должно, жалеть не о чем.

— Но Олег…

— Олег наверняка все понял. И раз до сих пор ничего не сказал и не сделал, значит, ему это неважно. Хочешь честно — я бы на его месте тоже так себя вел.

— Ты? — на губах Мари появилась усмешка. — Нет, Диня, ты никогда бы не смог вести себя так, как он. Ты бы меня искалечил, если бы что-то подобное узнал.

— Ну, да — я же зверь. Это Олег у нас святой.

— Да, — совершенно серьезно произнесла она, вытягивая свою руку из-под моей. — Олег — святой, и я даже тебе не позволю в этом сомневаться.

— Неужели ты так любишь его? — с какой-то горечью вдруг понял я и не удержался от вопроса, на который, разумеется, не надеялся получить ответа.

— Да, — вдруг сказала Мари негромко. — Я только теперь могу свободно сказать это вслух. Да, я его люблю. Очень люблю, умру, если его рядом не будет. Я знаю, Диня, что тебе больно это слышать, но ты сам спросил.

Я помолчал, восстанавливая сбившееся от какой-то острой внутренней боли дыхание. Да, я спросил сам — но не ожидал, что в этот раз Мари решит ответить, а мне от этого станет совсем паршиво.

— Наверное, ты права, Машка. Олег заслуживает, чтобы его любили.

— Ну, что за глупости? Как можно заслужить или не заслужить любовь? Любят же не за что-то… — она отодвинула пустую кружку. — Понимаешь… вот тебя если взять… ну, ты же талантливый, красивый, неглупый мужик. Ты всегда такой был. Но… я же не потому с тобой была. Я тебя любила. Только не спрашивай, за что, я не отвечу. Это нельзя объяснить. А потом появился Олег — и все… нет, это не было как вспышка, я сперва вообще к нему никаких эмоций не испытывала, кроме страха. Я его очень боялась, неужели вы оба этого не видели? — я покачал головой — никогда подобная мысль меня, например, не посещала, наоборот — мне казалось, что Мари ведет себя с каким-то даже вызовом, демонстрируя, что ей безразлично все, что я ей об Олеге рассказал. — Вот и он тоже так говорит… а я боялась до дрожи в коленках… А ты знаешь, как было дело, когда мы с ним вдвоем у Эндрю в подвале оказались? — вдруг, наклонившись к столу, прошептала она, и я с ужасом вычленил в этом вопросе слово «подвал» и испугался, что она вспомнит не только свой экшн с Олегом, но и то, как и зачем я привозил ее туда.

— Откуда мне это знать? Вы же оба в партизан играли — и до сих пор продолжаете, — криво усмехнулся я.

— А он меня с парковки у торгового центра увез. До сих пор думает, что я не поняла его маневров. Он же следил за мной от самого дома — больше никак, потому что я не планировала ту поездку, случайно оказалась там. Ну, на парковке и поймал. Но знаешь, что самое странное? Он ошибся только в одном — ему терпения не хватило, как тебе обычно не хватало. Мы ведь разговаривали — просто разговаривали, хотя Олег совершенно четко сказал, чего хочет от меня. И, поговори он со мной еще пару минут, ему не пришлось бы вырубать меня своими самурайскими приемами, я сама бы села к нему в машину. Но… — она умолкла, перевела взгляд в окно. — Даже такие спокойные люди, как Олег, попадая в одно пространство со мной, сходят с катушек… Вот и он сошел. А я бы добровольно с ним поехала.

Не скажу, что мне были очень приятны эти откровения, пусть и прошло с того момента уже очень много лет. Но у меня вдруг встала перед глазами картина, как Олег заталкивает обвисшее у него в руках тело Мари в машину и везет в гаражный массив, а я потом весь вечер пытаюсь ее найти, обрываю телефон, потому что поехать не могу — дежурю. И она еще пару дней прячется от меня…

И я мог бы еще как-то понять Олега — сто раз был на его месте. Но то, что сейчас говорила Мари о том, как готова была ехать с ним без всякого принуждения, причиняло мне куда большие мучения…

А она продолжала:

— Знаешь, очнувшись, я вдруг поняла, что совершенно не испытываю страха. Как будто все идет так, как должно, а мне ничего не угрожает. Даже в голову не пришло, что Олега надо бояться — я ведь уже знала, что он может, казалось бы, стоило в тот момент опасаться за собственную шкурку как минимум… а я не боялась, мне было даже интересно.

— Не сомневаюсь, что твой интерес он удовлетворил в полном объеме, — выдавил я, мечтая, чтобы она умолкла, но в то же время отчаянно боясь, что она так и сделает.

— Да, — кивнула Мари. — Больше скажу — он мне показал, что я еще могу. И это оказалось куда круче, чем даже я сама о себе думала.

— А обо мне ты в тот момент не думала? — скривился я, как от зубной боли. — Я ведь тебя искал весь день, телефон раздирал, а у тебя было отключено.

— Олег забрал мой мобильник сразу и выключил, а потом было как-то не до этого…

— Ну, еще бы!

— Прости меня, ладно? — негромко произнесла Мари, глядя мне в глаза. — Теперь уже ничего не исправишь…

— А ты хотела бы? — вдруг спросил я.

— Вам не понравится мой ответ, Мастер.

Конечно… конечно, мне не понравится твой ответ, потому что ты скажешь, что ни за что не изменила бы ничего. Олег показал тебе, что может он, и что можешь ты сама — куда уж мне…

— Ты, Денис, всегда хочешь от меня какой-то правды, но, как только она тебе не нравится, начинаешь злиться. Так не делай себе больно, не спрашивай.

— А ты все такая же… Тебе никогда в голову не приходило, что мне важно все о тебе, все, что тебя касается? Пусть даже мне от этого больно?

— Говорю же — пси-мазохист, — вздохнула Мари. — Поехали домой, там Олег, наверное, волнуется.

— Ты не можешь каждые три минуты не вспоминать о нем?

— Нет, не могу. Ему и так досталось — авария, потом мои метастазы…

«А мне? — хотелось заорать на все кафе. — Мне не досталось? Ни его авария, ни твои метастазы, ни твой отказ от лечения, ни усилия заставить тебя изменить решение? Мне — не досталось? Меня, как обычно, не жалко, я ведь перед тобой виноват, должен теперь отрабатывать».

Но тут я себя одернул — Мари никогда, ни разу не произнесла фразу «ты мне должен», это был мой выбор, я сам так решил, потому что сам считал себя виноватым, и несправедливо обвинять Мари — она меня ни о чем не просила, даже в Москву я поехал сам, а не потому, что она так захотела. И все, что я делал там и потом здесь, было моей инициативой, потому что ни Мари, ни Олег этого не хотели.

— Да… поехали, ты права, ни к чему ему еще и это…

Конец ознакомительного фрагмента.