И горы смотрят сверху

Майя Гельфанд, 2021

Ева несчастлива – неидеальная и скорее некрасивая по современным меркам, она живет в крохотной квартирке с деспотичной мамой, переживает предательство любимого и не может найти работу. Согласившись присматривать за сварливой старухой, девушка открывает для себя новый мир, учится наслаждаться простейшими вещами вроде правильно заваренного чая или неспешной прогулки, а главное – любви и принятию себя. Старуха рассказывает ей длинную, причудливую историю из прошлого о любви и мудрости, позволяющих подняться после любых, самых тяжелых, испытаний.

Глава вторая

На следующий день я отправилась на работу. Дверь мне открыл высокий мужчина средних лет, лысый, худощавый, с несколько брезгливым выражением лица.

— Вы из агентства? — спросил он, окинув меня оценивающим взглядом.

— Да, — ответила я на иврите.

— По-русски говорите?

— Да, — ответила я.

— Это хорошо.

Мужчина буравил меня взглядом маленьких, умных глаз.

— Я должен вас предупредить, — сказал он хриплым, грубым голосом, — мама — человек тяжелый. С ней сложно ужиться. А вам придется видеться каждый день, по много часов… Вы понимаете?

— Понимаю.

Он продолжал изучать меня. Невысокая, коренастая, я никогда не блистала красотой, и если раньше спасало очарование юности, то теперь и оно стало меня покидать.

— Не думаю, что вы понимаете, — сказал мужчина.

Я съежилась под его тяжелым, пытливым, недовольным взглядом.

— Мне нужна работа.

Он промолчал.

— Присядь здесь, — указал он на стул возле круглого столика, покрытого клеенкой.

Я осмотрелась. Это была маленькая квартирка, опрятная, но несколько запущенная. Стены и потолки давно не белены, а в углах заметны следы плесени. Окна чистые, но рамы в некоторых местах расколоты. На полу кое-где виднелись трещины, на стенах — подтеки. В единственной вазе, стоявшей на небольшом полированном столе, — давно засохшие цветы. На выцветшем, то ли розовом, то ли фиолетовом, диване — пыльные подушки.

— Это она? — послышался старческий голос.

— Мама, ты только не волнуйся.

Я встала. Из темной глубины коридора медленно выползала старуха. Опираясь на ходунки, она с трудом двигалась по направлению ко мне. В комнате было жарко, но кондиционер не включали. Старуха, одетая в легкий халат и теплые тапки, согнувшись над ходунками, еле-еле передвигала ногами, при этом не забывая недобро поглядывать на меня.

Наконец она доплелась до стола и плюхнулась на стул, где я только что сидела.

— Ну? — она вопросительно посмотрела на меня.

— Здравствуйте! — Я пыталась говорить, как можно вежливей. — Я Ева.

— А мне какая разница? — Старуха сразу же поставила меня на место.

Удивительно — несмотря на дряхлость и немощность, глаза у нее были живые и умные. Темные, глубоко посаженные, с сохранившимися ресницами, они смотрели внимательно, словно заглядывая в самое сердце.

— Что умеешь делать?

— Вообще-то, в мои обязанности входит ухаживать за вами. — Я попыталась встать в защитную позицию.

Она только усмехнулась:

— Гулять я не буду. Не в детском садике.

— Хорошо.

— Готовить мне не надо, я твою отраву есть не буду.

— Хорошо.

— Читать мне не надо, сама грамотная.

— Понятно.

— Телевизор я не смотрю, там сплошная дрянь.

— Ясно.

— Что тебе ясно? Что ты тут делать собираешься?

Я была совершенно обескуражена. Делать мне действительно было нечего, разве только окна мыть…

— Окна мыть.

Старуха взглянула на меня вновь.

— Окна, говоришь? Ну, бери тряпку и мой.

Все это время мужчина, видимо, приходившийся старухе сыном, недоверчиво и придирчиво глядел на меня.

— Где ведро? Вода?

— Я сейчас покажу, — сказал он и повел меня к чулану. Спиной я чувствовала на себе старухин взгляд.

— Да, у мамы характер сложный, — сказал он, как будто оправдываясь. — Но ты привыкнешь… Наверное.

— Я — Ева, — решила я представиться.

— Я — Роман.

— Ну, что ты там копошишься? — послышался недовольный старухин голос.

— Иду, иду! — ответила я.

Я вернулась в комнату, где она сидела, с ведром и тряпкой.

— А у вас тут средство для чистки окон есть?

— Чего это? — Старуха злобно взглянула на меня.

— Ну, чтобы окна мыть. А то как тряпкой-то… — Я растерянно взглянула на тряпку.

— Вот, газету бери, — предложила она. — Газета — самый лучший способ. Мы так раньше всегда делали.

— Мама, раньше газетой и кое-что другое делали! — попытался вступить в разговор Роман.

— Ну и что, что жопы подтирали! Зато больных не было, все здоровые. Это вы теперь гнилые. То у вас аллергия, то пневмония, то родильная горячка!

— Нет, это невыносимо, — вздохнул Роман. — У тебя есть нормальные чистящие средства?

— Нету ничего, — огрызнулась старуха и обиженно отвернулась.

— Ладно, я сейчас сбегаю в магазин, — сказал он, обращаясь ко мне, и вышел из дома.

В тот день я перемыла все окна, надраила полы и вытерла пыль. Таким образом я убила три часа, отведенные мне по расписанию.

По окончании первого рабочего дня я, толком еще не понимая, куда попала, вернулась домой. Мы жили с мамой в крошечной квартирке в районе городских трущоб. В нашем распоряжении были две маленькие комнатки, которые мы поделили не совсем честно: в одной был «зал», а также столовая, гостиная и моя комната, а другая полностью и безраздельно принадлежала матери. Кухней нам служил маленький закуток со столешницей, покрытой мрамором, на которой стояли электрическая плитка, чайник и тостер. Рядом примостились крохотный холодильник с двумя полками и совсем маленький столик, за которым с трудом умещались двое взрослых людей. В метре от кухни находились туалет, душевая кабина и стиральная машина. Большим преимуществом нашей квартиры перед другими был крошечный балкон, на котором в хорошие вечера можно было сидеть и смотреть на звезды, чего мы, по правде говоря, никогда не делали. Еще на балконе я развела палисадник и каждый раз рисковала жизнью, осторожно ступая по наполовину сгнившим деревянным половицам, чтобы полить растения. А недавно в нашем доме был праздник: мы купили кондиционер! Правда, платить за него придется ближайшие два года, да и электричество резко подскочило в цене, но зато теперь мы не изнываем от духоты и не обливаемся по́том в любое время суток, даже ночью.

Дом, в котором мы жили, был зажат между другими зданиями, так что свежий воздух здесь никогда не задерживался, а если и заглядывал ненадолго, то тут же, словно в ужасе, спешил покинуть наше тесное помещение. Но если с воздухом была напряженка, то с криками, воплями и всевозможными шумами — полный порядок! Звуки, свидетельствующие о человеческой и прочей жизнедеятельности, не смолкали ни на секунду. Сливной бачок, спущенный в соседской уборной, грохотал созвучно мерному стуку стиральной машинки за другой стенкой; лай потревоженной собаки, охранявшей ешиву^[2] для мальчиков, очень удачно расположенную под окнами нашей, с позволения сказать, квартиры, звучал в унисон с криком петуха, которого завели на незаконно оттяпанном участке общего дворика особенно наглые соседи. Рев автомобилей, визг детей, стоны чьей-то страсти, неизвестно откуда взявшаяся музыка, сообщения по радио, которые передаются традиционно тревожным и вселяющим пессимизм голосом, ругань соседок, вопли мамаш, пьяные песни — этот концерт сопровождал наше скудное на события, но наполненное эмоциями существование.

Выцветший паркет, дырявые трубы, стены, покрытые упрямой, неотстающей плесенью, дешевые, подогнанные вручную шторы, прогнивший пол на балконе, старые, потрескавшиеся рамы на окнах — все это составляло декорации, в которых мы ежедневно проживали свою жизнь.

А запахи! О, эти запахи, которые влезают в горло, проникают под кожу, впитываются в клетки! Тушеная капуста и жареный лук, мясные котлеты и вареные овощи, гниющий мусор и собачьи экскременты… Ароматы эти перемешивались и создавали непередаваемый букет, который въедался в одежду, оседал на волосах и всасывался в мозги.

Но все-таки я любила наш дом и пыталась создать в нем, насколько это было возможно, некое подобие уюта. На стенах с замытыми пятнами повесила картины, на полках, которых было немного, расставила безделушки и ароматические свечки. Мне казалось, что эти ухищрения могли помочь скрыть неприглядность нашего существования, но в те моменты, когда я не врала себе, понимала, что уловки не работают: квартира наша жалка и убога, обстановка — бедна и нелепа, да и жизнь — бессмысленна и несчастна.

Мама встретила меня, как всегда, в халате и с сигаретой в зубах. У нее была такое обыкновение: в любое время года, вернувшись домой, переодеваться в старый халат и закуривать. По всей видимости, сегодня она не планировала изменять своей привычке.

— Ну как? — спросила она, выпуская дым изо рта.

— Устала очень, — ответила я нехотя. Мне действительно не хотелось ни с кем говорить. Несколько часов, проведенных наедине со старухой, лишили меня сил. — Сигарету дай.

Мама выдала мне сигарету, и мы вместе затянулись дымом.

— Понятно, — сказала мама, которой всегда все было понятно. — Долго ты там не протянешь.

— Нет, почему же… — уныло промямлила я. — Это же только первый день.

— Посмотрим, — усмехнулась мама и снова затянулась сигаретой.

Примечания

2

Ешива — религиозная школа для мальчиков.