Наташа и ее кобели

Магдалина Шасть, 2019

Студентка Наташа мечтает о свободе и простых человеческих страстях, отчаянно надеясь стать настоящей женщиной. В ее жизни присутствует и секс, и любовь, но все не так и не с теми. И надо что-то с этим делать. Срочно. Прямо сейчас. Содержит нецензурную брань.

Моя семья

Мы сидим за одним столом всей семьёй, попивая ароматный чаёк с горячими пирожками. Моя бабушка — додельница, напекла их сегодня поутру в настоящей русской печи. С картошкой и печёнкой — мои любимые… Неспешный, тихий разговор, изредка прерываемой бархатистым маминым хихиканьем и незлобными дедушкиными прибаутками, приближает время послеобеденной неги. Сонная муха, нагло кружащая над щедрым столом, неохотно садится на краешек спинки бабушкиного стула. Но, брезгливо гонимая скучающим по спрятанной в глубоких недрах холодильника бутылке самогона отцом, неспешно взмывает вверх с недовольным жужжанием.

— Спасибо, было очень вкусно, — пытается бодриться трезвый и оттого грустный папа, дёргано выпрыгивая из-за стола, — Я, это, за сигаретами сбегаю, — виновато оглядываясь на мать, добавляет он.

— Курит по две пачки в день, весь табаком провонял, — ворчит мама, хмуря брови, пока раздражающий её супруг, похожий на нашкодившего кота с прижатыми ушами, торопливо выбегает из комнаты, — Еще и водку купит, вот увидите…

— А и куплю, — выкрикивает отец визгливым баритоном, невольно застревая в дверном проёме и раздвигая пёстрые занавески широкими плечами. Одна из шторок цепляется за гвоздь в косяке.

— Миша, мухи!!! — кричит на папу неугомонная мама и тот неаккуратно одёргивает злополучную шторку, попутно показывая недовольной супружнице язык.

— Ой, ну что за чудак? — хитро щурится бабушка, доедая пирожок с курагой.

— Что Вы, мама, какой чудак? Нажрётся опять этот чудак, — начинает, было, мать свой ежедневный трындеж, но закончивший трапезу дедушка, перебивает её.

— Ты, Маша, не кричи, ну и выпьет. И все мы выпьем. За ужином сам бог велел, по чуть-чуть, для сна.

— Я, папа, не буду. У меня голова от этой дряни болит, — не унимается мама, — Да и Наташе не наливайте. Что это за манера: детей спаивать? И так вся в отца: ни одной рюмки не пропустит.

–Ты… что это-о-о? — от возмущения слова на кончике моего языка слипаются в одно тягучее “о”, и я чувствую, как щёки багровеют. Пообедали, блин. Начинается.

— Ничего-ничего, — пытается смягчить ситуацию бабушка, нежно похлопывая меня по коленке шершавой тёплой ладонью, — Ты иди, Вась, отдохни…

— Ну что ты, Маша? Зачем его заводишь? — громким шёпотом шепчет бабушка, когда дедушка, наконец, удаляется, — Ты же знаешь, как он всё близко к сердцу.

— Вот. Всё из-за тебя! — шипит мама, бросая на меня возмущенный, полный осуждения взгляд, — Всё ты!

— Из-за меня? — я ошарашенно разглядываю злобные межбровные морщинки на мамином лице и чувствую, что закипаю. По её версии я всегда и во всём виновата. Потому что великовозрастная нахлебница. А я студентка вообще-то, а не нахлебница! Студентка престижного ВУЗа!

— У всех дети, как дети, а эта…

— Я? Я? Да причём здесь я?! Бабушка! — слезы обиды, смешанные с невысказанным гневом, уже невыносимо щиплют глаза, но добрая бабушкина ладонь крепко сжимает мою нервно дрожащую коленку. И я в который раз малодушно затыкаюсь, проглатывая очередную порцию негатива. Несправедливость — вся моя маленькая жизнь. Ничего. Переварю. Соляной кислоты достаточно. А вы смотрите желчью не подавитесь, господа родители!

— Спасибо за всё, — театрально подвожу итог я, нарочито важно поднимаясь из-за стола.

— А посуду за тобой кто мыть будет? Вечно кто-то должен им, — обед окончательно испорчен, а я понимаю, что уснуть не получится.

— Маша, да я помою, — тихо произносит бабушка, но её истеричная дочка, оседлавшая любимого конька, делает вид, что не слышит. Мою маму хлебом не корми — дай повоспитывать.

— Посуду помой! — некрасиво морщась, орёт она на меня, и я, не сдержавшись, со звоном швыряю чайную ложку в кружку, — Ты посмотри, какая!

Минут десять спустя мы дружно моем с бабушкой посуду, и я возмущённо рассуждаю о жизни, плюясь слюной во все стороны.

— Неужели она не понимает, что люди не хотят делать ничего, когда из-под палки? — ропщу я на родительский беспредел неистово, распаляя себя всё больше и больше, — Да я перебить хочу эту посуду, а не мыть.

— Ну, она обижается на тебя, — робко пытается вступиться за мать бабушка, устало опуская глаза.

— Да какого чёрта она обижается?! — даю волю эмоциям я, уже открыто психуя и почти визжа.

— Ну ты же пьяная вчера пришла и поздно, — рубит бабушка с плеча правду-матку, но меня этим уже не испугать.

— Во-первых, я всегда гуляла до двух, как мы с тобой и договорились. Так?

— Ну она против, что так поздно…

— Здесь ты хозяйка, и я договариваюсь с тобой! Вчера был день рождения Аллки и ты прекрасно об этом знала. Я не понимаю, зачем устраивать чёртов спектакль?

— На той неделе ты тоже приходила пьяная, тебя потом рвало полночи. Тоже день рождения? — неожиданно бабушка язвит.

— Да, представь себе. У Ромки. И мне стало плохо, так бывает. Мне 22 года, неужели я не могу посидеть с друзьями?

— А разве Ромка — твой друг? — видимо сегодня я тоже нажрусь, потому что родственники перешли в наступление. Я с чувством выдыхаю.

— Я весь год училась! Весь год, понимаешь? ВЕСЬ год, — чувствуя, что сейчас разревусь от жалости к себе, я шумно втягиваю воздух носом, — У меня хорошие оценки, но этого никто не замечает! Я умная и ответственная, но кому это нужно? Все видят во мне лишь урода. Мне целый год не с кем поговорить, потому что ОНА выгоняет моих подруг, чтобы они не звали меня гулять, потому что темно. Мне нельзя гулять по темноте! Ты представляешь? Я из универа по темноте еду, а гулять нельзя! У меня нет друзей. Нет парня. Нет никого! А ОНИ еще язвят, что я домоседка! А я человек! ЧЕЛОВЕК, понимаешь ты это? Я тоже хочу танцевать в клубе до утра, как мои однокурсницы, потому что молодая!!!

— До утра не надо, Наташа…

— А-а-а-а, — жалея, что ненароком выдала свои желания, я сажусь прямо на пол и вою в голос, никого не стесняясь.

— Ну вы просто нервные, какие-то обе нервные, — причитает бабушка, бросая посуду и хватая меня за плечи, — Давай налью валерьяночки, вставай не кричи, дедушка увидит, ему плохо станет…

— Дедушке плохо, бабушке плохо, маме с папой плохо, а мне, блять, хорошо, — вою я, сопротивляясь и отодвигая бабушку, — да чтоб я сдохла, побыстрее сдохла, как же я устала! Не могу!

— Ой, да что ж ты говоришь, дурная? Материшься. Что ж ты говоришь, грех-то какой, — чувствуя, что довела бедную старушку до дурноты, я перестаю с ней бороться и обнимаю.

— Всё, я больше не буду. Больше не буду. Я сильная. Всё будет хорошо. Извини меня, пожалуйста, — как обычно я вытираю нечаянные слёзы, чувствуя, что в груди оседает зловещее чувство вины и жалости к старенькой бабушке и даже немножко к матери, которая за меня беспокоится и реально не понимает, что на танцполе весело, — Я же всегда тебе помогаю и полы мою и посуду, правда? Хочешь за коровой сегодня схожу?

— Ой, Наташа, да не надо! Я сама за коровой схожу, пройдусь хоть. Живите с мамой дружно.

— А вот она уедет в среду и будет дружно…

— Наташа.

— Что здесь происходит? — появившаяся на пороге мама смотрит на нас с ехидной усмешкой. Я тщетно пытаюсь угадать, как долго она подслушивает наш разговор, — Что, пытается разжалобить Вас, мама? Я смотрю — обнаглела в конец, завтра утром домой поедешь, поняла?

— Ага, уже, — взвизгиваю я воинственно.

— Ах ты, дрянь! — но тут появляется изрядно подвыпивший папа и злобная фурия переключается на него, — Явился, глаза залил! Не терпится в свинью превратиться?

— Маша!

— Миша!

Пользуясь подходящим случаем, я выбегаю во двор в бодром подрыве и, как есть, в красном халате с розовыми пуговицами, стремглав несусь на улицу, нервно хлопая калиткой. Только б петухи ничего дурного не замыслили — они, говорят, на красное кидаются. Как и быки. Му-у.