Биография

Людмила Разумовская, 2020

Пьеса длиною в жизнь рассказывает о девочке, а впоследствии женщине и старушке, прошедшей все поры женского возраста. По этой логике пьеса разделена на части. В первой мы окунаемся в послевоенное детство, жизнь семьи после войны, когда еще жив отец, во второй части говорится о новой несчастной любви матери с появлением отчима, третья часть – просто жизнь, наконец, личная, где героине 42, у нее муж и интересная творческая работа. Четвертая часть, четвертый этап жизни – это неотвратимая смерть в полном одиночестве. Самая лирическая пьеса автора напоминает шестую элегию Ахматовой, где жизнь уже не вмещается в свои берега и прошлое «почти что так же чуждо, как нашему соседу по квартире». Текст содержит нецензурную брань.

Людмила Разумовская

Биография

Пьеса в четырех частях

Действующие лица

Дочь

Мать

Отец

Бабка

Отчим

Он

Муж

Эпизодические лица на балу

Часть первая

Детство

Все действующие лица находятся на сцене.

Дочь. Это моя бабушка. Это мой отец. А это моя мать. Такой была моя семья до четырнадцати лет.

Бабка (просто). Я давно живу на этом свете. И всего у меня в жизни было и хорошего, и худого, и нельзя сказать, чего было больше, кабы не война. Сгубила она все, проклятая. Вытянула все жилы, иссушила сердце, и стали мы как обгорелые головешки. Трех сыновей потеряла я на войне. Да мужа в придачу. А все же оставил Бог младшенького. И хоть вернулся домой калекой, а все — живой… Ну а раз живой, жизнь пошла дальше. Женился, дом поставили, внучка народилась… Весело мне стало, бабке, отошло сердце. И хорошо живем, ладно… А что попивает мой младшенький, так это что ж… (Вздыхает.) Обида ему большая есть, калеченый он войной, обидно ему значит…

Мать (нервно). У меня не было молодости. У нас ни у кого ее не было. Нашу молодость украла война, вши съели, окопы. В семнадцать лет девчонками ушли мы на фронт. Боже мой, что мы знали о войне, о жизни? Что понимали? Ехали на фронт весело, с песнями, как на праздник. А потом нас стали убивать. Всех. Подряд. И, казалось, лучших из нас, самых лучших!.. Столько полегло наших, что у нас обуглились рты и засохли глаза, и мы уже не плакали, а лишь убивали в ответ. О, как мы их убивали! До Берлина!.. Но не только ненавистью мы жили, нет. И шуткой, и песней, и радостью, и любовью. Да, да, любовью. Скольких людей перетасовала война, сколько романов прошло на наших глазах. Как мы любили! И как мы были горды и чисты! Когда Василий Пермяков, красавец, сибиряк, черноволосый и белозубый, с которым у меня была любовь, захотел остаться у меня на ночь перед отправкой на передовую, я сказала ему: «нет»! Хотя он плакал и говорил, что, возможно, его завтра убьют. Но я сказала ему «нет», и когда я узнала, что через два дня он погиб в атаке под деревней Обуховка, я не раскаялась!

Дочь (усмехаясь). Мать считает себя гордой, а сама родила меня внебрачно, да еще от однорукого, которого, как говорит, пожалела.

Мать (задумчиво). Да, пожалела… Его я пожалела. Правда, потом я всю жизнь проклинала себя за тогдашнюю свою жалость.

Пауза.

(С тоской.) Добрый он, хороший… Ах, кабы не был он таким добрым, мне б легче было. Может и бросила бы его, ушла… да не могу. Как посмотрю ему в глаза… нет, не могу, реветь хочется, руки целовать.

Отец (с тихой улыбкой). Меня Оля спасла. Оглушило меня, ранило. Огонь кругом, одежда на мне загорелась, шрамы вот на всю жизнь остались. А она меня из-под огня-то и вынесла. Два километра на себе тащила. В огне, под пулями… Потом госпиталь, отлежался я. Руку отняли, правда. Оля приехала, ходила за мной. И такая она была нежная, ласковая, как… мама. Песни мне пела. Сейчас-то она не поет, не любит, а тогда весь госпиталь ходил ее слушать. И так у нее грустно-пронзительно выходило, что плакали мы… Полюбил я ее тогда. И она… такая ласковая ко мне была, к однорукому… И сказал я себе: вот, брат, коли не согласится женой мне стать, век бобылем проживу, никто мне, кроме нее, не нужен. (Радостно.) А она мне — дочку родила!..

Мать (в отчаянии). Разве могла я ему сказать, что это не его дочь?!.. Лучше умереть!

Дочь. По правде говоря, я иногда сомневалась, родной ли он мне отец. Мать была красива, она и сейчас еще красива, на нее все смотрят. А он однорукий, жалкий, она его не любит, я знаю. И вот мне иногда казалось, что я вовсе даже и не его дочь, а что мать, должно быть, кто-то обманул, и тогда отец ее пожалел, и мать согласилась, потому что тот ее бросил. Так я иногда думала, и мне до слез становилось жалко и себя, и отца, потому что мне совсем не хотелось, чтобы он был не родным мне отцом, потому что я его очень люблю. Мама!

Мать. Чего тебе?

Дочь. Скажи, ведь ты не любишь отца?

Мать. С чего ты взяла?

Дочь. Я вижу.

Мать. Тогда зачем спрашиваешь?

Дочь. Я хочу это услышать от тебя.

Мать. А я не собираюсь перед тобой отчитываться. Что ты понимаешь: любишь — не любишь. Сопли утри.

Дочь. Я хочу знать, родной он мне отец или нет?

Мать. Боже мой. Боже мой, что ты говоришь. Боже мой…

Дочь (торопливо, чтобы не заплакать). Я же вижу! Я же все вижу! Ты думаешь, я ничего не вижу? Как ты к нему… Как ты его… А он хороший, хороший! (Плачет.) Он лучше вас всех! А ты его обманываешь, я знаю! Я все про тебя знаю!

Мать (растерянно). Доченька… детка…

Дочь. Я тебе не детка! Не смей называть меня деткой! Предательница!

Мать. Замолчи, дрянь! (Опускается на стул, плечи ее вздрагивают.) Ну скажи, ты-то зачем меня мучаешь, зачем? Ты же мне дочь, зачем?..

Бабка. Я все вижу, все знаю, он же мне сын. Я только молчу. Молчу, молчу. (Пристально смотрит на Мать.)

Пауза.

Мать (поднимает глаза). Что ты на меня так смотришь? Что ты на меня так смотришь, старуха? Почему ты все время на меня так смотришь!

Бабка (пожимает плечами, равнодушно). Как я на тебя смотрю, касатка? Красивая ты, молодая, здоровая. Как не смотреть?..

Мать. А ты не суди, старуха. Слышишь? Не суди! Знаешь, каково мне с ним жить, калеченым, знаешь?.. Ты, может, всего-то еще не знаешь, слышишь, старуха? Не суди!

Бабка (спокойно). Бог рассудит. (Отворачивается.)

Мать. Змея.

Лихо, яростно рванула гармонь. И чей-то молодой, бесшабашный голос вывел удалую частушку, и подхватили ее звонкие девичьи голоса. Мать с Отцом, оба подвыпивши, с гулянки. Они о чем-то шепчутся, смеются. Потом садятся рядышком, он ее обнимает. Гармонь стихает.

Тишина.

Отец. Ах ты, Господи, тишина-то какая!.. А на том берегу смотри-ка, костры жгут, поют, что ли, слышишь ли?..

Мать. Поют, Коль… Молодые… Весело им.

Отец. Хорошо… И чего это так хорошо на свете? И эта ночь, и костры… И на душе так тихо… Олюшка, спой мне что-нибудь.

Мать (смеется). Да что спеть-то?

Отец. Что хочешь, голубушка, спой!

Мать. Вот пристал. (Смеется, потом оборвав смех, вполголоса запевает.)

Отец. Олюшка, ягодка моя, как ты поешь! Господи, наградил же Бог! Плакать хочется, Олюшка моя ненаглядная, единственная моя, любимая. Спасибо тебе, золотая моя, добрая…

Отец обнимает жену, ласкает, целует, она смеется, отдаваясь его ласкам.

Дочь. Какая низость! Какая гадость! (Топает ногой, чуть не плачет.) Гадость, гадость! Она же его не любит! Зачем она притворяется! Притвора! Притвора!

Бабка. Эх, сынок, мало тебе счастья выпало. Бери его, бери, хоть урывочком, хоть с полынью да водочкой пополам.

Отец. Мама!

Бабка. Что, сынок?

Отец. Жить-то как хорошо, мама!..

Дочь. Притвора! Притвора! Бабушка! (Бросается к Бабке.) Расскажи мне про войну!

Бабка

Конец ознакомительного фрагмента.