Твоя примерная коварная жена

Людмила Мартова, 2018

Муж бросил Элеонору, когда у нее начались серьезные проблемы на работе. И все из-за лучшей подруги, которая вдруг решила забрать успешный совместный бизнес себе! Эля хотела остановить ее, заручившись поддержкой своего мужа, третьего соучредителя, но тот выбрал не сторону жены… Так Элеонора в одночасье осталась без работы и в полном одиночестве, да еще и здоровье дало мощный сбой. Она надеялась, что со всем справится сама, но совершенно случайно оказалась подозреваемой в деле об убийстве незнакомого ей человека. Эля уверена – это совпадение: ни подруга, ни муж не способны так подставить ее. Но кто же мог подстроить все эти несчастья и заставить близких отвернуться?

Глава пятая

1989 год

Элла и Нора

Москва ошеломила приехавшую поступать в институт Элю Яблокову, несмотря на то что в столице она уже бывала и с сумасшедшим ее ритмом сталкивалась. Однако оказалось, что приехать с вокзала в гостиницу, чтобы оставить вещи, сопроводить маму по каким-то командировочным делам в серьезное партийное заведение, а потом пообедать в ресторане, погулять по Красной площади, съесть мороженое, купленное на первом этаже ГУМа, — это одно. А готовить себе завтраки на кухне студенческой общаги, куда тебя поселили на время поступления, готовиться к экзаменам, пытаясь еще раз повторить, впечатать в память математические правила и физические законы, сливаться со спешащей в метро толпой, чувствуя всей кожей, что уже завтра ты сможешь стать ее частью, своей в этом многолюдном и многоликом городе, — совсем другое.

Эля любила Москву какой-то жадной, болезненной любовью, с которой всегда относятся к тому, чего не имеют. Она страстно мечтала о том, что будет жить здесь все пять лет учебы, а потом выйдет замуж за москвича и обязательно останется в столице насовсем, чтобы с брезгливым недоумением смотреть на приезжих, беспомощно озирающихся в метро, произносить сквозь зубы классическое «понаехали».

Мечтой покорить Москву она как-то поделилась со своей новой подружкой, с которой познакомилась перед первым экзаменом, дожидаясь очереди на сдачу и отчаянно труся. Подружку тоже звали Элеонорой, бывают же такие совпадения. Но на этом сходство между ними закончилось. Та, другая Эля, была москвичкой, носила красивую, экзотическую фамилию Фалери, мама у нее когда-то танцевала в Большом театре, сама она тоже интересовалась балетом и была прекрасна, как утренняя, только что расцветшая роза.

Хрупкая, белокурая, с большими, словно подернутыми поволокой глазами, в которых, казалось, частенько вставали слезы. Несколько месяцев назад у Эли Фалери скончался отец, которого она очень любила, и с этим, как поняла, Эля Яблокова, было связано не только огромное горе от утраты, но и некоторые трудности материального характера.

Папа — партийный бонза — обеспечивал безбедное существование семьи, и поступление Эли в институт теперь проходило в более нервной обстановке, чем могло бы. Был бы жив папа, Эле не нужно было бы мучиться с экзаменами, но сейчас ей приходилось поступать на общих основаниях.

Видимо, именно психическая нестабильность и привела к тому, что Элеонора Фалери среди всей абитуриентской толпы вычленила невзрачную, нескладную, плохо стриженную Элю Яблокову, которую и выбрала себе в наперсницы. Уж как ни далека была Эля от дворцовых интриг и партийных раскладов, но умом прекрасно понимала, что Элеоноре она не пара.

То же самое твердила и мама, которой Эля по телефону похвасталась, какая замечательная у нее подружка, как красиво и богато у нее дома и какие вкусные пирожные печет домработница Клава.

— Ой, доченька, ты бы держалась от них подальше, — встревожилась мама, выслушав дочкин рассказ. — Фалери-то большим человеком в Москве был, много я про него слышала… Не ровня они нам…

— Плохого слышала или хорошего? — поинтересовалась любопытная Эля.

— Разного, — у мамы тоже была партийная закалка, а вместе с ней и привычка держать язык за зубами. — Но большого полета человек был. Говорили, что не просто так он умер. А застрелился.

— Как застрелился? — у Эли от любопытства даже голос изменился.

— Да так. Финансовые нарушения там какие-то вскрылись, вот он испугался тюрьмы да позора и покончил с собой. Не сближайся ты с этой семьей. И домой к ним не ходи. Не дело это.

— Да ну, глупости какие, — искренне возмутилась Эля. — Вот ты же, мама, столько лет коммунисткой была, как ты можешь такое мне советовать. У моей подружки горе. Если правда то, что ты говоришь, то оно еще более горькое, чем просто смерть любимого человека. Как же я ее брошу? Нехорошо это. Подло.

— Так-то это так, — стушевалась мама, которую вроде как поймали на трусости. — Ты, доченька, уже взрослая. Ты делай, как сама считаешь нужным. Но береги себя. Не лезь никуда особо, чтобы неприятностей не было. Эти Фалери сейчас как прокаженные.

— А мне наплевать, — заявила Эля. — Элеонора — моя подруга, у меня, кроме нее, в Москве никого нет. Так что дружить я с ней буду.

О разговоре с мамой она подруге не рассказала, чтобы не травмировать ее. Не надо было Фалери знать, что Яблокова в курсе ее семейной тайны. Ведь и сдружилась-то она с ней во многом потому, что Эля Яблокова никого в Москве не знала, а потому не могла знать о случившемся в семье Фалери скандале. А вот своей мечтой покорить Москву, стать в этом городе своей она с подругой поделилась.

— Это провинциализм, — безапелляционно сказала красавица Элеонора. — Его надо выжигать из себя каленым железом. Если ты, конечно, хочешь чего-то добиться в жизни.

— В смысле?

— Стремление закрепиться в Москве, врасти в нее корнями — мечта любого провинциала. И то, что он делится ею с каждым встречным, — выдает провинциальное происхождение с головой. Сразу видно, что ты из Урюпинска.

Последнее прозвучало с легкой насмешкой в голосе, потому что многочисленных анекдотов про Урюпинск ходило по стране немало. А Эля Яблокова была именно из-под Урюпинска, чем новая подружка подкалывала ее постоянно. Вот и сейчас Эля отчаянно и густо покраснела. Была у нее такая особенность. В минуты сильного волнения, связанного с чувством стыда или неловкости, красная горячая волна заливала ее с головы до ног.

Эля Яблокова вообще была румяной, аристократической бледности Эли Фалери у нее не было и в помине, но, когда она краснела, пунцовым жаром заливало не только щеки, но и нос, подбородок и даже лоб, а по шее шли некрасивые пятна с неровными краями. От привычки краснеть Эля не могла избавиться, как ни старалась. И каждый раз волновалась еще больше, понимая, что над ней все смеются.

— Запомни, дорогая, — Эля Фалери смотрела на подругу без всякой жалости и качала совершенной ножкой, затянутой в гладкий, без единой морщинки, черный капрон. Этим шиком, с которым московская подружка носила колготки, Эля Яблокова тоже восхищалась, поскольку вокруг ее тощих ног колготки все время перекручивались, а еще сползали. — Ты должна всегда выглядеть уверенной в себе. Не важно, как ты себя в этот момент чувствуешь, важно, как ты выглядишь. Жизнь — это сцена, и выходить на нее стоит только с выученной назубок партией. Меня так мама учила.

— Партией? — Эля Яблокова смотрела на подругу непонимающе. — Какой партией? Коммунистической?

— Балда. Балетной партией. В балете так называют роль.

— А-а-а. — Эля снова пошла красными пятнами, которые к тому же отчаянно зачесались. Никак у нее не получалось поддерживать беседу, не выставляя себя неотесанной деревенщиной. И про балетную партию она, разумеется, слышала. Просто сейчас не соотнесла это слово со сказанным подругой.

— Тебя будут воспринимать всерьез только тогда, когда ты будешь держать свои комплексы под уздой, а не выставлять их напоказ. Стремление уложить Москву у своих ног — комплекс провинциала. Поэтому никому никогда больше про это не говори. Ты живешь здесь, и это само собой разумеющееся. Ты, если захочешь, будешь жить здесь всегда. А не захочешь, поедешь в Питер, или в Минск, или в Тбилиси. Все всегда в твоей жизни будет так, как ты захочешь. В это нужно верить. Всегда. Понятно тебе?

Эле Яблоковой было не совсем понятно. Ну как она останется в Москве, если, к примеру, не поступит в институт? И как она может быть уверена в своем будущем, если она в нем не уверена? К примеру, вдруг заболеет бабушка и Эле придется вернуться домой, чтобы за ней ухаживать? И как она вдруг поедет в Тбилиси, где у нее никого нет?

Лежа на общежитской кровати, Эля не могла заснуть от всех этих мыслей, разбуженных нравоучениями Элеоноры Фалери. Если бы она могла относиться к жизни с такой же легкостью, как подруга. Та вон папу похоронила, брони его могущества лишилась, мама у нее уже пенсионерка (хоть и смешно считать пенсионеркой тридцативосьмилетнюю женщину, но Эля объяснила, что балетные выходят на пенсию рано, вообще в тридцать пять), живут они на какие-то старые денежные запасы, которые лежали на книжке у мамы, да на то, что осталось от отца.

Самоубийство Фалери спасло его не только от позора, но и его семью от изъятия ценностей и денег на счетах. Это не подруга рассказала, это Эля Яблокова, будучи у нее в гостях, случайно подслушала телефонный разговор домработницы Клавы. И несмотря на все эти неприятности, что Эля, что ее мама цветут и пахнут, с утра наряжаются, красятся, надевают элегантные туфельки и выходят в люди с высоко поднятой головой. Подруге Эля Яблокова не завидовала. Она искренне ею восхищалась, впитывая каждой клеточкой своего тела вот это умение в любых обстоятельствах чувствовать себя королевой.

Думая об Элиных словах, она постепенно приходила к мысли, что подруга права. Действительно, каждый человек — сам хозяин своей судьбы. Точнее, в их с Элей случае — хозяйка. Ну, допустим, не поступит она в институт. Она все равно сможет остаться в Москве, устроиться на работу, стать лимитчицей, про которых снят не один фильм. Вон в любимом кино «Москва слезам не верит» как раз показано, как можно завоевать столицу, если много работать и упорно идти навстречу своей мечте. И в неведомый Тбилиси можно уехать, и во все другие города, о которых говорила Эля. Как всегда твердит бабушка? Глаза боятся, а руки делают… Вот и надо идти вперед, не зная сомнений.

В институт они поступили обе, сдав экзамены на три пятерки и две четверки. На свою фамилию в списке зачисленных Эля Фалери смотрела без малейшего волнения. Для нее это была просто галочка в списке поставленных целей. Она мечтала быть строителем, она поступила в строительный институт. Всего и делов-то. Эля Яблокова смотрела на список, не видя его из-за набежавших на глаза слез. Трудно поверить, что впереди у нее пять лет учебы в институте. И хоть ей было и стыдно перед подругой за то, что она опять позволила эмоциям взять над собой верх, тем не менее сдержать слез не могла. Она — студентка. Она — москвичка. Она — самый счастливый человек на земле, и мама может ею гордиться.

Поступление в институт подруги решили отметить в кафе «Мороженое». Взяли по три шарика пломбира, по стакану лимонада, уселись за столик в углу и стали взахлеб обсуждать счастливые студенческие будни.

— Вот что, — деловито сказала одна. — У нас с тобой нарисовалась новая проблема. Экзамены мы сдали. В институт поступили. Будем учиться пять лет в одной группе. У нас будут общие компании и общие друзья. Понимаешь, к чему я клоню?

— Нет, — честно призналась вторая.

— Смотри сама. Нас с тобой зовут одинаково, и это, мягко говоря, неудобно. Вот представь, сидим мы в кафе, однокурсник зовет: «Эля!», и мы с тобой обе, как сиамские близнецы, голову поворачиваем.

— А что делать? Не может же одна из нас имя поменять. Хотя это действительно неудобно, я согласна. Просто до встречи с тобой я никогда не была знакома ни с одной Элеонорой.

— Ничего менять и не нужно. Давай с этого момента одну из нас будут звать Элла, а другую Нора. То есть дома все останется по-прежнему. Для наших мам мы как были, так и останемся Элями. Но для друзей нас будут звать по-разному.

— Здорово, — обрадовалась вторая девушка. — Тогда можно я буду Норой? Я читала «Кукольный дом» Ибсена, мне еще тогда это имя понравилось.

— Нет уж. Норой буду я. В конце концов, это я придумала разделить наши имена на составляющие, чтобы окружающие не путались. Так что имею право выбрать первой.

— Ну ладно, — горестно вздохнула вторая. Имени Нора ей было очень жалко. Она покатала его на языке, восхитительное, округлое, элегантное. Оно бы ей пошло. Но не ссориться же с подругой из-за такой малости. Придется уступить и стать Эллой. Имя ей не нравилось. В нем было что-то деревенское, твердое, упрямое, холодное. Но спорить она не стала.

* * *

Наши дни

Элеонора Вторая

Больше всего Элеонору Бутакову удивляло, что она не нашла взаимопонимания и поддержки у мужа. Ее Сергей, который терпеть не мог Бжезинскую и ее извечное доминирование, в разразившемся конфликте однозначно встал не на сторону своей жены. Для Элеоноры это стало полной неожиданностью.

— Она низвела меня до уровня простого инженера, практически клерка, — кипятилась она как-то вечером, заваривая чай на кухне. Отдельного дома у них с Сергеем не было, но хорошая просторная квартира в самом центре города имелась. — Если раньше я была вторым человеком в «ЭльНоре», то теперь даже в первую десятку не вхожу. Я! Основавшая компанию вместе с ней. Да я пахала, как раб на галерах, создавая безупречную репутацию компании. И все наши заказы — это моя заслуга, ничуть не в меньшей степени, чем ее.

— А чего ты хотела? — спросил Сергей, спокойно отхлебывая огненный чай, в котором плавали золотистые кусочки яблок. Их сочный запах плыл по кухне. Год оказался необычайно урожайным, они были везде, и от них было некуда деться. Элеонора физически чувствовала, что ее укачивает от этого аромата. — Ты же первая начала войну, Эля. Ты вступила в сговор с Борисом, вы сместили Бжезинскую с поста гендиректора. И меня удивляет, что, совершая все эти действия, ты совершенно не просчитала последствия. А зная Элеонору, можно было предположить, что последствия обязательно будут и удар, который она нанесет в ответ, будет схожим по силе.

— Ты хочешь сказать, что я — дура? — В Бутаковой вдруг проснулось ее юношеское упрямство, которое она всю жизнь старательно скрывала от окружающих. Женщина должна быть мягкой и нежной, а не танком, прущим напролом, таким, как Бжезинская. Это она знала совершенно твердо.

— Нет, ты не дура, — Сергей разговаривал нехотя и будто устало. — Ты совершила подлость по отношению к подруге, хоть и не хочешь это признать. Ты — крестная ее дочери, и это не помешало тебе за ее спиной поступить вероломно. Меня это удивляет и огорчает. Но еще больше меня огорчает, что ты даже не понимаешь всей некрасивости своего поступка и обвиняешь во всем Бжезинскую.

— Это она поступила подло, а не я, — закричала Бутакова, чувствуя, как ком подкатывает к горлу, а к глазам — непрошеные предательские слезы. — Как ты можешь так говорить? Ты же знаешь, что я хотела всего лишь спасти фирму от разорения вследствие непродуманной политики, которую вела Бжезинская.

— Эля, Эля, ну зачем ты сама себя уговариваешь, что в это веришь? За все эти годы Элеонора не приняла ни одного неверного решения. Мы же еще всегда смеялись, что она словно заколдованная. Все авантюры сходили ей с рук, и она выходила из них победительницей, выводя «ЭльНор» на более высокий уровень. Так почему сейчас ты решила, что ее затея закончится провалом? К примеру, я так очень верю в проект «Изумрудный город». Элеонора права, а ты нет.

Это был первый случай за двадцать лет семейной жизни, когда Сергей сказал что-то подобное. Познакомились они в первый же месяц, как приехали вместе с подругой в небольшой областной центр на Волге. Их курс был последним, для которого распределение еще существовало, и отправили их в одно и то же строительно-монтажное управление, набиравшее инженеров-строителей. Две молоденькие, симпатичные, не нюхавшие пороху москвички, одна коренная, другая приезжая, Эля Яблокова и Эля Фалери оказались в новой непривычной для себя обстановке, где пришлось с нуля доказывать, что ты что-то из себя представляешь.

Конец ознакомительного фрагмента.