Память. Часть1

Людмила Евгеньевна Кулагина, 2020

Действие происходит на Украине в 1917 – 1920 годы. Роман о любви, о человеческих судьбах в период больших перемен в истории. Первая мировая война, революция, гражданская война. Власть на Украине меняется порой несколько раз за день. Государственная граница определяется линией фронта и всё время перемещается. Как живут люди в таких условиях? Живут! И любят, и рожают детей, и сеют хлеб. Что они чувствуют, о чём думают, о чём мечтают? Нужна ли им война? Взгляд на исторические события глазами простых людей: украинцев, поляков, русских.

22. Немец

Хорошенький молодой офицер так и не пришёл в себя ни на утро, ни на следующий день. Сельские бабы приходили полюбоваться на него. Бледность шла его утончённому, интеллигентному лицу. Калина, хозяйка дома, которая взяла к себе на постой молодого австрийского офицера, пыталась выгнать баб, под предлогом недостатка свежего воздуха и тишины, но бабы слетались, как мухи на мёд, посмотреть на невиданного доселе красавца.

— Да, в пору иконы писать, — сказала одна из баб.

— Да нет, он на учёного какого-то похож. Смотри, какое лицо умное! — спорила другая.

— Нет, на священника больше смахивает, — утверждала третья.

Какой священник в военной форме!

— Он ребёнок ещё, ему бы в школе учиться. Не может он быть ни священником, ни учёным. Прочитать бы документы, которые у него в сумке нашли, тогда бы и узнали, кто он.

Жаль, что на немецком всё написано.

— Видно, важные документы. В таких пакетах красивых, с печатями!

Лишь по вечерам, оставшись один на один с немцем ли, с австрийцем ли, большой разницы для деревенских баб не было, Калина отдавалась мечтам. Раздевала парня, протирала влажной тканью, разглядывала и гладила его часами. Ей даже и не хотелось, чтобы он приходил в себя. Сейчас он принадлежал ей, а когда очнётся, вряд ли она сможет удержать парня в этой деревне. Видно, что это птица высокого полёта. Замечтавшись, она прилегла с ним рядом, обняла его, долго гладила и целовала лицо, к которому уже привыкла за несколько дней. Вспомнила, как первый вечер боялась к нему прикоснуться, таким божественно красивым показался ей офицер, таким неземным, отстранённым, как ангел.

И вдруг, он ответил ей на поцелуй. Может, показалось? Может сознание сыграло злую шутку. Желаемое выдало за действительное? Она поцеловала его в губы, и он снова ответил ей. Девушка обалдела от счастья, стиснула его в объятьях так сильно, что парень застонал. Калина очнулась, отстранилась, а парень начал шептать что-то. Говорил по–немецки. Калина бросилась в соседнюю избу, чтобы позвать остановившегося там Якуба, он упоминал, что знает немецкий, работал когда-то у немца. Якуб спросонья не понял ничего, но покорно встал и пошёл за Калиной.

Немец лежал с закрытыми глазами, но говорил, не переставая, то еле слышно шепча, то переходя на крик. В хату набились бабы, несмотря на позднее время. Якуб переводил.

— В пять утра! В железнодорожном вагоне маршала Фердинанда Фоша. — говорил в бреду немец.

— О чём он? О каком Фердинанде? — спросила Лада — женщина, у которой жил Стах Завадский. Самого Стаха среди женщин не было, он заболел, и лежал с температурой.

— Фердинанд Фош — это маршал, французский военачальник, — объяснял Якуб.

— Причём тут Франция? — спросила Калина.

— Про переговоры, наверное, говорит. Там же все собрались: и немцы, и англичане, и французы, а этот Фош союзными войсками командует, — пояснял Якуб.

— Фон Винтерфельдт ещё не приехал. Его ещё нет. Переговоры могут сорваться! Винтерфельдта нет! — кричал в бреду военный.

— О ком это он? — затаив дыхание, вслушивались в каждое слово женщины.

— Такого я не знаю, — отвечал Якуб. — Но фамилия немецкая. Понятно, должен же кто-то со стороны Германии договариваться.

— Вагон, вагон, идите к вагону! — уже тише бормотал больной.

— А при чём тут вагон? — не понимали женщины.

— Точно не знаю, но слышал, что переговоры, вроде, в каком-то вагоне железнодорожном проводили.

— Сто один залп! Сто один залп! — продолжал бредить юноша. Он с трудом дышал, реплики сопровождались хрипами и кашлем.

— Ему совсем плохо! Он задыхается! — вскрикнула взволнованная Калина.

— То, что он заговорил — это хороший знак. Может быть, придёт в себя! — попытался успокоить женщину Якуб.

— Нет! Я же вижу, что он задыхается! Нужно что-то делать! — Калина попыталась приподнять больного, но дыхание парня становилось всё более тяжёлым, а хрипы более сильными. Лицо его приобретало серый оттенок.

— Нужен доктор! — тут уже и Якуб встревожился.

— У нас в селе нет докторов и в соседних сёлах тоже. Всех в армию забрали, в лазаретах работают, — пояснила Лада.

— Что же делать? — уже не могла сдержать слёз Калина.

— Нужно Стаха привести, он ветеринар, вдруг, сможет чем-то помочь! — предложил Якуб.

— Что ты говоришь! Он сам с температурой! Ему нельзя вставать с постели, — начала спорить Лада, хозяйка дома, в котором разместили Стаха.

— Но парень умирает! — закричала Калина.

— Ладно, сейчас я его приведу! — сказал Якуб, выходя за дверь. Следом за ним выбежала Лада, на ходу накидывая шаль.

Парень уже почти совсем не дышал, но продолжал что-то бормотать. Самая молодая из женщин наклонилась к нему, пытаясь разобрать, что он говорит.

— Слушайте, он же по-русски говорит, — сказала девушка. Все склонились к больному.

— Не может быть. Он же немец! — сказала одна из них.

— Отойдите от него! Ему дышать нечем! — отогнала всех от кровати Калина.

— Он по-английски говорит, а не по-русски! — продолжила спор высокая брюнетка.

— Я точно слышала русские слова, — уверенно проговорила молодая.

Спор прервал вернувшийся Якуб, который вёл бледного, худого, постоянно кашляющего Стаха. Стах вымыл руки. Попросил какую-нибудь палочку для осмотра. С трудом разжал зубы и осмотрел полость рта и горло.

— Дифтерия, — диагноз был поставлен незамедлительно.

— Так дифтерией обычно дети болеют, — сказала Лада.

— Он и так ребёнок ещё, — ответила Калина. — И что же делать? Как лечить?

— Уже поздно. Горло всё плёнками затянуто.

— Как поздно? Сделайте что-нибудь!

— Я ничего сделать не могу. Говорят, что где-то в Америке уже есть сыворотка от дифтерии, но не у нас. — Стах беспомощно развёл руки.

— Но вы же врач, сделайте что-нибудь! — схватила его за руки Калина.

— Что я могу сделать! — закашлялся от громкого возгласа Стах.

— Если там плёнки, их что, убрать нельзя? — сквозь слёзы кричала Калина.

— Обычно делают трахеотомию, — ответил Стах.

— Что это такое? — уточнила Лада.

— Разрезают гортань.

Их разговор прервали хрипы больного. Воздух уже почти не проходил через горло.

— Режьте скорее! — кричала Калина.

— Я не врач, я ветеринар! Я никогда этого не делал. Животные не болеют дифтерией!

— Он всё равно умрёт, Стах. — тихо промолвил Якуб, и все затихли.

Стах посмотрел на посиневшего пациента. Навредить ему уже было невозможно.

— Шансы очень малы, даже если я смогу… — начал фразу Стах, но Калина прервала его.

— Быстрее! Он не дышит!

Стаху ничего не оставалось, как начать операцию. Калина выпроводила из дома своих подруг. Стах комментировал вполголоса свои действия, вероятно, чтобы успокоиться.

— Я должен найти перстнещитовидную мембрану.

Стах поставил палец на кадык юноши, затем соскользнул вниз до следующей выпуклости.

— Так, это перстневидный хрящ, а углубление между кадыком и перстевидных хрящом и есть перстнещитовидная мембрана. Здесь будем делать разрез. Мне понадобится трубка толщиной с палец! — обратился он к Калине. Калина быстро убежала в сени и вернулась с трубкой, видимо сняв её с самогонного аппарата, судя по запаху. «Хорошо, если от самогонного аппарата, стерильная», — промелькнула мысль у Стаха.

Он сделал надрез на коже, раздвинул её, затем сделал надрез на показавшейся под кожей мембране. Пациент к этому моменту уже не дышал, и пульс его остановился, но как только Стах вставил в надрез мембраны трубку, парень вздохнул, но, к сожалению, этот вдох оказался единственным.

Стах приказал Калине делать искусственное дыхание через трубку, а сам приступил к массажу сердца. Теперь и самому ветеринару стало плохо от переживаний и собственной болезни. На помощь пришёл Якуб, он попытался повторить движения друга. Стах поправил расположение его рук и стал руководить реанимационными действиями людей очень далёких от медицины.

Завадский уже не верил в положительный результат, но Калина просила Якуба продолжать, и сама не прерывалась. И, как ни странно, их усилия увенчались успехом: пациент задышал, сначала слабо и прерывисто, затем всё активнее и более размеренно.

Стах сполз на пол со скамьи, на которой сидел, и потерял сознание. Якуб и Калина растерянно стояли рядом с двумя больными и не знали, что делать дальше. К счастью, обморок поляка был недолгим, он пришёл в себя, но был очень слаб. Калина постелила ему постель и попросила пожить в её хате, рядом с прооперированным. Ей страшно было остаться с ним одной, боялась, что может что-нибудь случиться, а она не сможет помочь больному. Якуб тоже остался.

Вскоре все мужчины уснули, а Калина подходила то к немцу, то к Стаху, проверяя дыхание. Ей казалось, что все они престанут дышать, если она не будет за ними следить.

Она держалась несколько часов, но затем опустилась на лавку, уронила голову на стол и уснула, но и во сне она слышала дыхание сначала одного, затем двоих, троих, а затем сотни человек. И там, во сне, она должна была за всеми уследить, никого не пропустить, услышать дыхание каждого.