Анатомия обмана

Любовь Романовна Белых (2022)

У меня не остаётся выбора. Я должна спасти нечто более ценное, чем собственная жизнь. Живущий неподалёку полковник — лучший инструмент из всех возможных. Игра стоит свеч, и даже моя первая, объявившаяся спустя годы, любовь, в лице его сына, не должна вставать на моём пути. Зверь должен исчезнуть. Содержит нецензурную брань.

Глава 5

Жизнь холостяка, оказывается, сказывается на его холодильнике. Или это всё погоны?

Николай Петрович отъехал, а я, оставшись в чужом доме в полном одиночестве, пошла на разведку боем. Точнее, кухней.

Сдалась мне та жареная картошка? Нет, почистить её мне вполне удалось, как и вымыть. Даже нарезать. А вот задействованные приборы, разделочную доску и прочее помыть не удавалось, как я только не корячилась.

Уже жарится, слава богу. Стыдно, конечно, вроде хочу как лучше, а получается, что только работы мужчине добавляю.

В холодильнике находится обветренный кусок сыра и два лотка яиц. Не задумываясь, ставлю вариться яйца. Натираю на тёрке сыр, добываю молодой чеснок в огороде и… ещё пачкаю посуду, помыть которую я не в состоянии.

Должно быть, это что-то нервное. Даже параноидальное. Мне жизненно необходимо занять себя. Найти занятие, которое не бросит на меня тень подозрения. Что-то очень обыденное и несложное. Вот, пожалуйста, колдую над сковородкой. Даже не заметила, как нафаршировала яйца сыром с чесноком и убрала в холодильник.

— Майонеза, конечно, не хватает. — едва слышно шепчу я, борясь с тишиной пустого дома.

Внезапно взгляд выхватывает в отражении кастрюли, что я оставила остывать на плите, не рискуя одной рукой тащить её в раковину с кипятком, мужской силуэт. Образ дрожит.

— Пришёл? — лишь после того как мужчина провалился к стене большого, но такого пустого, холодильника, я убеждаюсь в своих подозрениях.

Макс двигается в мою сторону. Его голос звучит весело и непринуждённо:

— А как ты меня увидела?

Отвечаю честно:

— В отражении кастрюли. Яйца варила.

— Ты уверена, что тебе стоит этим заниматься? Мы можем заказать что-то из еды. Я могу и сам приготовить. А отец, кстати, где? — голос раздаётся слишком близко.

Я вынуждена обернуться.

— Не знаю, сказал ли тебе Николай Петрович… — сбивчиво начинаю, тут же повернувшись обратно. Вспоминаю, как выгляжу, и чувствую, что щёки пылают адским огнём. Кое-как беру себя в руки и продолжаю: — В общем, он предложил мне вроде как работу. Помощницы по хозяйству. Он сказал, так и для следствия будет лучше. Только нужно будет солгать. Ну, сказать, что я здесь работала до… до вчерашнего дня. Чтоб у вас из-за меня ещё больше проблем не было.

Мужчина всей моей жизни хмурится. Я не хочу ему лгать, оттого перевожу разговор в другое русло:

— Картошка почти готова. Ещё я там яйца с сыром и чесноком сделала. Только майонеза не было. Если ты голоден… — кровь снова приливает к щекам.

Подумать только, я готовила для Лядовых и сейчас буду кормить Макса своей стряпнёй.

— Ничего себе ты ловкая. — мне кажется, что нотки сомнения пробираются в его голос.

— Не такая уж и ловкая. Тем, у кого имеются две работающие руки, придётся мыть после меня посуду. Я как-то сначала об этом совсем не подумала…

— А я хваловал отца на посудомоечную машину. Он всё был уверен, что она ему без надобности.

Вот ещё. Из-за моей глупости и недальновидности покупать ненужную человеку вещь? Как Макс вообще это всё совместил?

На моё счастье или беду, раздаются приближающиеся шаги.

Поразительно, что я совсем не слышала в доме этого ужасного скрипа ворот. Звукоизоляция?

— Запах изумительный, Анют, но, боюсь, твои труды нас не дождутся. Если ты, конечно, прислушается к моему совету.

Николай Петрович входит в кухню широкими шагами. Я благодарна за комплимент своей картошке, потому что вижу неподдельное любопытство на его лице. Ну и ещё трепещущие крылья носа.

— Почему я должна не прислушаться к вашему совету? — искренне изумляюсь я.

Стараюсь не выказывать беспокойства, но тело подводит. Ладони и лоб мигом становятся мокрыми. Злюсь сама на себя, не сводя взгляда с человека, принёсшего непонятные вести.

— В общем, там твоя мама одумалась. Ради тебя или Миланки, для дела неважно. Но это шанс. Хороший шанс заручиться её поддержкой и открыть ей глаза на того, с кем она продолжает жить. Если она присоединится к твоим показаниям, Анют… — полковник говорит что-то ещё, а я его не слышу. В ушах вновь воет тревожная сирена.

Это же… это же мама.

— И что вы хотите? — не слыша ничего вокруг, я спрашиваю о самом главном. Старательно контролирую тембр голоса, чтоб в него не пробрались тревожные нотки и отголоски намечающейся паники.

— У Прохорова остались некоторые вопросы. Тяжёлые вопросы, Анют. — вздыхает Николай Петрович, кося растерянным взглядом в сторону плиты.

Картошка! Да чтоб меня!

Снимаю с огня сковородку. Ставлю её на другую конфорку. Откладываю в сторону деревянную лопаточку, а сама наблюдаю за мужчинами в отражении рядом стоящей кастрюли. Макс подаёт отцу какие-то знаки, которые я не могу разгадать. Отец отвечает ему небрежным взмахом руки.

Всё-таки гаденько немного. Не ожидала, что за моей спиной, как в буквальном, так и в переносном смысле, будут переговариваться или даже договариваться о чём-то.

— Вы предлагаете на допрос позвать мать? — дрогнувшим голосом интересуюсь я, медленно оборачиваясь. — Или пригласить их всех сюда?

— Сюда не стоит. — протестует любовь всей моей жизни. — Никто пока не знает, где ты. Пусть на какое-то время это так и остаётся.

— Да. Возможно, именно поэтому твоя мама бьёт тревогу. Где ты и что с тобой… Ей же ничего не известно.

Сжимаю здоровую руку в кулак и заставляю себя терпеть до последнего.

— Моя мать бьёт не только тревогу. — ехидно усмехаюсь, медленно расслабляя руку. Приятное покалывание в пальцах от ушедшего онемения остужает пыл. — Вы можете мне гарантировать, что не повторится ничего из того, что уже было? Причём тоже на допросе вроде как и при том же следователе?

— Боже, — выдыхает Максим, — Что у тебя дома происходило? Давай и на неё напишем заявление? Она мигом заткнётся!

Любовь к матери всё ещё жива. Я ощущаю её по волне негодования и злости, расплескавшейся внутри меня после слов младшего Лядова.

— Выбирай выражения! Ты говоришь о моей матери!

Мужчины переглядываются. Обмениваются вопросительными взглядами.

— Анют, мы тебя услышали. — примирительно произносит Николай Петрович.

Мужчина поднимает руки, будто признаёт поражение, и шагает к столу.

— Присаживайся. Сейчас будем пробовать твою картошечку, пока я пол слюной не закапал. — продолжает болтать полковник, обходя кухонный стол и выдвинутый стул.

— Услышали. — отчаянно киваю, вновь сжимая кулак. — Услышали, но не поняли. Я поеду. Пусть будет мать. Пусть будет хоть всё семейство Зверевых. Я поеду. На самом деле поеду. Если это поможет ускорить весь этот процесс и на этом настаиваете вы, Николай Петрович, то я обязательно поеду. Очень хочется, если ни определённости, то хотя бы своих честно заработанных денег и телефон. И вся ответственность будет на вас двоих. Так и знайте, если мне опять перепадёт, то виноват будет не тот, кто нанесёт удары, а именно вы.

Мужчины снова переглядываются, а я не сдерживаюсь и закатываю глаза. Должно быть, это что-то из области фантастики — семейных уз и зова крови. Мне кажется, они общаются этими взглядами. Ментально как-то.

— Но картошку вы попробуете, — командным тоном произношу я, кивая в сторону Макса, — А Макс пока посуду помоет.

…поразительно, но двое полицейских меня послушались и уже через десять минут мы на машине Николай Петровича выезжали на трассу, ведущую в город.

— Прости, Ань, мы не подумали об одежде. — кося на мою толстовку, Макс рвано выдыхает, глядя на пятна крови.

Это сейчас такие мелочи. Что мне сейчас до пришедшего в негодность спортивного костюма, если вся моя жизнь пришла в негодность?

— Николай Петрович, — не хочу завязывать разговор с Максимом, переключаюсь на его отца, — Ну, как картошка?

— А не обидишься?

Пожимаю плечами. Я, вообще-то, старалась, но обижаться, скорее всего, не стану. Под конец готовки я её чуть не спалила.

— Я ещё попробую. — уверенно отзываюсь я, вызвав смех своего собеседника.

— Целеустремлённая, значит?

— Скорее уж упорная.

Вновь оказываюсь наедине со своими мыслями. Я знала, что без этого раунда, моя игра не будет окончена никогда, но, признаться, я не уверена, что готова к нему сейчас.

Не верю, что мать так быстро одумалась. Не верю, что она вообще на это способна. Я ужасный человек. Просто отвратительный. Не верить самому близкому и дорогому человеку, который только может быть — дно дна.

Наверное, я задремала или ушла слишком глубоко в себя, потому что из какой-то параллельной реальности меня вывел хлопок дверей.

Приехали.

Макс помогает мне выбраться из машины. Только вот я не вижу в упор торца здания. Мы остановились у каких-то мусорных баков и рядом с тёмной, с облупившейся краской, дверью двухэтажного здания.

Пока иду, считаю окна и прикидываю направление. Очень быстро прихожу к выводу, что это что-то вроде запасного входа в тот же райотдел.

Не ошибаюсь. Меня ведут хоть и незнакомыми коридорами, но в той же стилистике и цветовой гамме, что и виденные мной коридоры с центрального входа.

— Мы будем рядом, Анют. — только сейчас я чувствую самый чистейший ужас.

Наивная и глупая, я отчего-то решила, что они будут со мной. Рядом. Не за стеной или стеклом, а именно рядом.

Распахнувшаяся сбоку дверь не даёт мне поддаться панике и вырваться наружу мольбам об участии хотя бы одного из Лядовых.

Как я вообще могла всё это затеять, думая, что хоть с чем-то в состоянии справиться самостоятельно? Да мне страшно до одури!

— Входи, Поплавская.

Ненавистный мной Прохоров выглядывает из-за полуоткрытой двери.

— Ты справишься. — шепчет Макс, отступая от меня.

Мне остаётся только сделать шаг вперёд. Именно так я и поступаю, напоминания себе, что возврата уже нет. Я сожгла почти все мосты, что могли бы привести меня обратной дорогой, а те, что не сожгла, выжгу сейчас дотла. Я обязана.

Вхожу в светлый кабинет. Меня неприятно удивляет, что очень похож на комнату для настоящих допросов. Как в фильмах. Металлический стол. Металлические стулья с плоскими сиденьями. И… зеркало во всю правую стену.

— Ань…

Мама… Сердце останавливается. Она выглядит уставшей и измотанной. Под глазами залегли тени, а губы упрямо поджаты. Растрёпанный, такой привычный мне, пучок тёмных волос на голове.

— Надеюсь, вас можно оставить наедине на пару минут? — ухмыляется следователь.

— Как же стыдно… — мать прячет лицо в ладонях, и я почти верю раскаянию, звучащему в её голове.

Но стоит дверям закрыться за Виталием Евгеньевичем, как все мои сожаления и стыд улетучиваются в один короткий вопрос:

— Девочка моя, зачем ты это делаешь?

Она не понимает…

Я не верю, что она не понимает. Не хочу в это верить.

— Ты знаешь, зачем. — сдержанно произношу я, поправляя фиксатор на шее.

Сажусь рядом с ней, упрямо глядя в стену напротив. Если честно, мне даже плевать, слушает ли кто-то сейчас наш разговор. Я не выдам себя ни словом.

— Не знаю. — всхлипывает в ладони мать. — Это же неправда, он никогда вас не бил. Что мне сделать, чтоб остановить всё это?

На миг она открывает лицо, ища мой взгляд заплаканными глазами, а я безжалостно произношу единственно верное:

— Сказать правду, мама. Просто скажи правду.