Анатомия обмана

Любовь Романовна Белых (2022)

У меня не остаётся выбора. Я должна спасти нечто более ценное, чем собственная жизнь. Живущий неподалёку полковник — лучший инструмент из всех возможных. Игра стоит свеч, и даже моя первая, объявившаяся спустя годы, любовь, в лице его сына, не должна вставать на моём пути. Зверь должен исчезнуть. Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Отец будет недоволен.

Не знаю почему, но меня преследует чувство, что этот урод соскочит. Не могу оставаться не у дел. Конечно же, это не понравится папе, немногим меньше, чем это не нравится Прохорову.

Бабка эта теперь никому покоя не даёт. Придумала себе, что Аня издевалась над младшей сестрой и всячески унижала её. Умом я понимаю, что это бред, но кое-что не даёт покоя — рассказанный стишок у детского психолога.

«Зверь идёт, идёт, идёт.

Нас с тобой он не найдёт.

Мама с папой с ним играют,

Очень громко прогоняют.»

Стих тоже бредовый, но, по словам Миланы, это игра. Прятки от зверя. В шкафу.

Бабка настаивает на том, что Аня запирала младшую сестру в шкаф под видом игры, Милана настаивает, что они вместе играли… Ничего не понятно и, если честно, неинтересно, но Прохоров всё же заинтересовался.

— Может, она так сестру защищала? Запирала её в шкаф. Зверь из стиха — Зверев. Мне кажется, это очевидно.

— Поверь мне, Максим, в этом деле ничего не очевидно. У нас столько доказательств и улик на Зверева, но он упорно отрицает свою причастность к побоям.

— Ещё бы он признался. Столько лет ему это сходило с рук.

— А смысл? Всё против него. Он в любом случае сядет. Вопрос только по какой статье и не потянет ли он за собой Поплавскую.

— Поплавскую? — внутренне холодею я. — Что это значит? Уж не думаешь же ты, что она врёт?

— Я скажу больше, я думаю, что она очень многое недоговаривает. — расплывчато отзывается Прохор, протягивая мне руку для рукопожатия. — Давай. Я заеду в конце рабочего дня. Побеседую ещё с Поплавской.

Рефлекторно жму протянутую ладонь.

— Подожди, — задерживаю следователя, — А если это всё из-за его родной дочери? Сам посуди, ведь если он признает, что бил неродную дочь, то это автоматически откроет разбирательство о его обращении и с родной дочерью, а там цепочка выведет к матери, которая… Ну, ты сам видел. Малую этой горе-мамаше могут просто уже не отдать никогда.

— Тебе больше всех надо? — он ухмыляется, недобро прищурившись. — Мы разные инстанции, Максим. Опека сама разберётся. Мы можем повлиять только уже с решением суда, а до суда, с этими плясками, ещё ой как далеко. Ну, не похож мужик на того, кто может так избить ребёнка. Мутно всё. Характеристики на него опять же хорошие. А вот к Зверевой у меня очень однозначное отношение. Та ещё тварь. Не удивлюсь, если это она, а не он, лупит дочерей.

Всё. Зря я только поднимал эту тему. Виталия Евгеньевича несло в какие-то далёкие дали.

Всю дорогу думаю о словах следователя. Если бы отец так хорошо о нём не отзывался, я бы непременно послал этого следака далеко и надолго. Уж как ни крути, в работе полицейского очень важную роль играет опыт, а у Прохорова его в достатке.

Только мне что теперь делать с его выводами? Стих ещё этот дурацкий. Где в нём хоть какой-то смысл? Как спросить у Ани, что он значит? Не затронет ли это девчонку за больное?

Решаю, что спросить стоит, но по приезде к отцу, вся решительность сходит на нет.

Вижу её с деревянной лопаточкой в руках на отцовской кухне и сердце невольно сжимается.

Вчера она выглядела… гораздо лучше. Как бы дико это ни звучало, но это чистая правда. Незначительные ранки обзавелись ореолом синевы. Нос и скула разбухли. Вокруг брови тоже раздался синяк.

Нет, Прохор зря её в чём-то подозревает. Такое совершить мог только зверь. Не человек. Даже всевозможные версии следствия не могут оправдать этого урода. Даже если Анюте есть что скрывать от нас, ничто не могло послужить поводом для подобного обращения с ней.

— Пришёл? — глухо спрашивает она, будто и без моего ответа не понятно, здесь ли я.

Выхожу из-за холодильника и сдержанно улыбаюсь:

— А ты как меня увидела?

— В отражении кастрюли. — хмыкает она. — Яйца варила.

Киваю, обеспокоенно рассматривая однорукую хозяюшку.

— Ты уверена, что тебе стоит этим заниматься? Мы можем заказать что-то из еды. Я могу и сам приготовить. А отец, кстати, где?

Аня оборачивается. Мне с трудом удаётся не выказать жалости, когда её лицо оказывается практически на одном уровне с моим. Страшное зрелище.

— Не знаю, сказал ли тебе Николай Петрович… — сбивчиво бормочет она, тут же повернувшись ко мне спиной, — В общем, он предложил мне вроде как работу. Помощницы по хозяйству. Он сказал, так и для следствия будет лучше. Только нужно будет солгать. Ну, сказать, что я здесь работала до… до вчерашнего дня. Чтоб у вас из-за меня ещё больше проблем не было.

Я хмурюсь. Не сразу понимаю, о чём она говорит, но понемногу начинаю соображать. Человеческий фактор здесь на самом деле может доставить проблем и нам с отцом, и Анюте. То, что мы оставили её у себя после пережитого ужаса, сторона защиты может толковать в свою пользу. Вплоть до сговора.

…а сторона защиты у Зверевых будет.

***

Я это сделала. Я смогла. Даже несмотря на то что у меня болит каждый сантиметр тела, я чувствую себя… свободной. Совесть хоть и гложет, но это не мешает мне мысленно праздновать первую победу.

Зверь должен исчезнуть любой ценой.

— Анют, встала? — за коротким стуком в дверь раздаётся голос Николая Петровича.

Я отрываю взгляд от потолка и встаю с постели. На минуту замираю, чувствуя слабость в ногах и лёгкое головокружение.

— Да. Встала. — отзываюсь, облокотившись о стену.

Чужой дом… Подумать только, я у Максима дома. Снова. Точнее, у его отца, ведь последние годы он сам жил где-то в квартире, в соседнем городе, но всё же.

Какова ирония, да?

— Так, я вхожу. — ворчливо доложили мне из-за двери, после чего тут же вошли, смерив меня гневным взглядом. — Держи.

Я не успеваю опомниться, как в моей руке оказывается пластинка с таблетками, а перед лицом стакан с водой.

— Это что?

— Что-то обезболивающее. Химия. — усмехается полковник. — Я посмотрел отзывы на препарат, не очень он хорошо влияет на организм. Надо принимать до еды или после. Пей и идём, я омлет пожарил и колбаски на мангале забабахал.

Изумлённо выгнув бровь, я несколько раз моргаю, прежде чем кивнуть.

Мне не хочется принимать обезболивающие. Боль — единственная отрезвляющая в моём положении. Она всегда напоминает о моей цели и не даёт сойти с дистанции, позволив зверю одержать победу. Ещё мне не хочется есть, но мне очень хочется побродить по дому, где жил Макс с отцом. Возможно, даже удастся взглянуть на какой-то семейный фотоальбом или его награды…

Какая несусветная глупость! Я уже такое провернула, а всё ещё смею думать о Максиме, как о любимом человеке. Своём любимом человеке.

Николай Петрович подсказывает, что таблетки нужно принять две, и я его слушаюсь. Возвращаю ему пластину и жадно запиваю эту химию, как он выражается, водой.

Дело сделано.

— Молодец. А теперь за мной! — командным голосом вещает он. — А ты сама идти сможешь? — боевой дух моего собеседника тут же теряется. Он осматривает меня придирчивым взглядом, констатируя страшное: — Вчера ты получше выглядела. Может, ещё раз в больницу прокатимся?

Я задыхаюсь от возмущения. Не то чтобы я себя мнила красавицей, необязательно в это утро, а вообще, по утрам, но слышать и знать самой — разные вещи.

— Я в порядке. Сама дойду.

Пришлось немного задержаться.

Лишь оказавшись в ванной комнате, куда я отпросилась у желающего меня срочно накормить полковника, я смогла понять, что он имел в виду. Я посинела и опухла, как… как не знаю, кто! То, что вчера казалось царапиной, сегодня на моём лице превратилось в катастрофу.

«Страх божий! И как Максу на глаза такой показаться?» — думается мне, пока я пытаюсь умыться и сходить в туалет.

Приходится себя постоянно одёргивать. Слишком много места в моих мыслях занимает младший Лядов. Чувства всё ещё живы, но появился он в самый что ни на есть неподходящий момент. И я понятия не имею, что теперь со всем этим делать.

Закончив любоваться собой и заодно утренние процедуры, я иду на запах дымного мяса. Он витает в воздухе просторного, даже огромного, как по мне, дома.

Нахожу источник изумительного аромата на кухне. В большом тазике на кухонном столе возвышается гора аппетитных колбасок. Неподалёку над столом колдует Николай Петрович, с одобрением подглядывающий на меня, которая уже этот тазик мысленно в одно лицо умяла.

— Давайте я помогу. — с трудом отрываю взгляд от объекта своих желаний и подключаюсь к приготовлению, как выясняется, обеда.

Я, наивная душа, всерьёз полагала, что только утро. Но сильно я не огорчаюсь. Это ожидаемо. Я всё время больше бредила, вертелась и проваливалась в тревожные сновидения, чем отдыхала и полноценно спала.

Справившись с сервировкой, мы наконец-то садимся за стол.

— Как ты относишься ко лжи, Анют?

Вздрагиваю. Сердце замирает.

Неужели он обо всём догадался?

–…видишь ли, — как ни в чём не бывало продолжает он, — Нужно будет сказать, что ты у меня подрабатывала. Помощницей по хозяйству, например.

Сердце тревожно ноет и пускается вскачь.

— Зачем? — шёпотом интересуюсь я.

— Если говорить очень прямолинейно, Анют, то тебя здесь быть не должно. Ты по-прежнему несовершеннолетняя. В доме, где на данный момент живут двое мужчин. Оба при погонах. Добавляем сюда вчерашнее происшествие и можно крутить и вертеть эту ситуацию под любым углом и светом. Понимаешь?

Кажется, понимаю.

— Я могу просто уйти. — тихо отвечаю я. — Я не хочу, чтобы у вас были из-за меня проблемы.

— А куда ты пойдёшь, дитя? — грустно усмехается Николай Петрович, щедро накладывая мне в тарелку дымных колбасок. — Мы же с Максимом себя изведём, думая, как ты и где ты. Нет уж. Всё. Ты теперь под нашей защитой и наша ответственность, Анют. А помощница мне и в самом деле не помешает. Клининг приезжает два раза в месяц. Что-то убрать или помыть, будет мне очень в помощь. Опять же, может, старика чем побалуешь из вкусного. Помню, как жена моя картошку жарила… — лицо полковника тут же меняется. Он мечтательно прикрывает глаза и будто светится изнутри. — Ни у кого такой не пробовал. Корочка такая золотистая. Не горелая. Не сварившаяся в сковородке. Такая… знаешь, вредная и хрустящая.

Мои губы невольно трогает улыбка.

— Я могу попробовать, но не обещаю. — интригующе произношу я.

— Не сейчас. Вот как на поправку пойдёшь, как весь этот кошмар закончится, тогда тебе и все карты в руки. Сейчас эта работа… номинальная. Захочешь, потом отработаешь. Не захочешь, никто не станет на тебя обижаться. Все разумные люди.

Я холодею. О чём он говорит? Что я должна отрабатывать и каким образом?

— Отработаешь? — всё, на что меня хватает.

— Ну ты же девушка, Анют. — ещё больше нагоняет на меня страха отец моего любимого человека. — Деньги, что ты копила, изъяли. Там экспертиза, кровь, отпечатки. Ещё не понятно, когда отдадут. Телефон твой тоже изъяли, но уже по другим причинам. А девушке же нужны деньги… на всякое…такое. Вот я тебе авансом буду выделять какую-то денежную сумму. Не может же человек жить без денег. А ты чего так побледнела?

Господи, как бы под стул провалиться? Знал бы Николай Петрович, что я о нём подумала, ни в жизнь не стал бы мне ни в чём помогать.

Итак, «ошибка номер 2» — стоило оставить больше денег на электронном кошельке. Вряд ли тех пяти тысяч мне хватит банально на обезболивающие и всякие препараты для обработки швов и ран.