Сделаю тебя любимой

Любовь Попова

— Отпусти меня. Мой отец хорошо заплатит. — Деньги меня не интересуют. У меня их предостаточно. — Тогда что? Что тебе от меня нужно? — Для начала прибери тут. Потом пожрать приготовь… Ну а дальше ты знаешь… — Что знаю? — Детка, я только что сбежал из тюрьмы, как ты думаешь, чего мне так большего всего не хватало? *** Беременная и всеми брошенная я еду к бабушке, но мои планы круто меняет авария и бандит, который принимает у меня роды и забирает с собой.

Глава 6

Это какая — то вселенская несправедливость. Наверняка наказания мне за все пакости, которые я делала. Сначала с подачи любимого парня, а потом чтобы его отвоевать. И что теперь. Почему я бродила по лесу три часа, а вернулась в этот проклятый домишко за сорок минут. Даже Юрка не успел проснуться.

Зря я рванула так скоро. Но и просто сидеть я не могла. Мне нужно было действовать. Всегда. А теперь что? Стоять и смотреть, как Булат этот достает две охлажденные тушки. Я сглатываю тошноту, когда он бросает их на стол со словами.

— Знаешь как освежевать?

— Конечно нет! Мой потолок это магазин, в котором они уже разделанные.

— Врешь ведь.

— Да с чего бы?!

— Твой парень с отцом занимались охотой. Значит ты точно знаешь, как ублажить все его желания.

Мне становится жарко. Прижимаю к себе малыша, не веря в то, что слышу. Поскорее бы меня нашли. Его осведомленность меня пугает!

— Откуда ты знаешь?

— Я же сказал, из социальных сетей.

— Вранье! Я про это нигде не публиковала.

— Потому что некрасиво? Давай, начинай. Я пойду воды принесу и дров наколочу.

— Это несправедливо! Я терпеть это не могу, — почти вою, конючу, ресницами моргаю. Ну должен же он пожалеть меня. — Это противно.

— Жизнь вообще штука несправедливая. Не ускакала бы в лес, уже бы ели. Так что давай, приступай.

— Сволочь, — шепчу про себя, когда он уходит. Очень глупо оставлять мне нож. Если умею освежевать, то умею и ножом пользоваться. Но не сразу, нет. Я усыплю его бдительность, сделаю вид, что сдалась и согласилась жить в этом убожестве. Господи, кажется, там ползет паук!

Через пару часов, когда куропатки лежали готовые к жарке, а я выдыхалась от усталости, в дом входит Булат. В одной руке связка дров, в другой еще одно ведро с водой.

— Ребенок спит? — по телу проходит неприятная дрожь. Я не хочу знать, зачем он это спрашивает.

— Отпусти меня. Мой отец хорошо заплатит, — может слезы все — таки помогут?

— Деньги меня не интересуют. У меня их предостаточно.

Что — то незаметно!

— Тогда что? Что тебе от меня нужно? Какой смысл держать меня тут!?

— Для начала прибери тут. Потом пожарим куропатку… Ну а дальше ты знаешь…

— Что знаю?

— Детка, я только что сбежал из тюрьмы, как ты думаешь, чего мне так большего всего не хватало?

— Мне нельзя заниматься сексом.

— Ничего, я покажу тебе много способов как это можно делать без основных дырок.

— Ты просто…

— Да, я помню, извращенец. Бери тушки и пошли жарить. Или опять скажешь, что не умеешь.

— Скажу, что ненавижу тебя.

— Но жрать хочется, да?

— Да!

Этот огромный заросший детина чертовски прав. Есть хочется. На одних батончиках, пусть даже энергетических, далеко не уедешь. А тут мясо. И пусть оно пока не жаренное, у меня, кажется, слюнки текут от предстоящего вкуса.

Я выхожу с Юрой на улицу, сразу к углям, которые сделал мой похититель. Насаживаю дичь на железный шампур, который неизвестно откуда он достал, и ставлю на палящие жаром угли.

— Замариновать бы еще, — мечтаю, покачивая Юрку, пока Булат крутит мясо на вертеле. Воздух наполняется запахом, живот явственно урчит, вызывая у бандита ухмылку. Плевать. Пусть, что хочет, думает. А я у костра погреюсь. На деревья спокойные посмотрю. Порадуюсь, что комары не хотят меня сожрать, а муравьи забраться в задницу.

— Картошечки бы еще. И я бы добыл, не будь ты такой дурой.

— Дурой будет та, кто не стремится домой в комфорт и заботу, — фыркаю я, коротко взглянув на своего похитителя и абьюзера. И ведь кому-то такие нравятся. Огромные. Опасные. Непредсказуемые. Он раз махнет, и шея сломана. Не то что мой Сережа. Спокойный. Уравновешенный. Как же приятно погрузиться в мечты о нем и о нашем совместном будущем. — У меня дома люлька немецкая приехала, электрическая качалка швейцарская, подгузники японские.

— Удивительно, что папаша русского производства. Или я не прав?

— Конечно, русского. Сережей зовут. Самсоновым, — столько нежности в голосе он сам, наверное, никогда не слышал. Ему не нужна была сумасшедшая фанатка. Только друг. И я им была. Долгих три года…

— Ну, ты, прям, так сопливо говоришь. По любви, значит, заделали пацана?

— Конечно! — ну, с моей стороны точно.

— А кольцо где? И что ты одна на трассе делала?

— Я отчитываться перед тобой должна? Может, и ты скажешь за что тебя посадили?

— Ни за что.

— О, ну, конечно. Там половину сидельцев подставили.

— А тебе с кем было бы лучше кров делить. С тем, кого подставили, или с настоящим убийцей?

— Ну, тут даже не поспоришь…. Вот если бы ты еще меня не домогался, — говорю с надеждой, а он усмехается и головой качает.

— Об этом никто никогда не узнает. Ни твой Сережа, ни моя жена. А тебе жалко, что ли?