Лучшие слова – интонации

Коллектив авторов, 2022

Одна из целей литературы в любую эпоху – направить человека на путь добра и созидания. И здесь многое зависит от таланта и интуиции автора, от его способности вложить в каждое предложение определенный смысл, грамотно расставить акценты. Умение зажечь в человеке интерес и воображение – дело престижное, но и ответственное. Недаром говорят, что писатель, если он хорошо трудится, невольно воспитывает многих своих читателей. В сборник «Лучшие слова – интонации» вошли произведения авторов из стран ближнего и дальнего зарубежья. Их творчеству присущи разнообразие тем и сюжетов, злободневность, умение нестандартно мыслить.

Виктория Габриелян

Родилась в Украине, выросла в Армении, а сейчас проживает в США. Большая интернациональная семья Виктории связана с медициной и наукой. Самой ей пришлось сменить профессию в Америке и из преподавателя биологии и химии в школе превратиться в медицинского работника.

Как только Виктория научилась читать, родители ее больше не видели и не слышали. Книги, сценарии и самодеятельный театр, книжный клуб стали страстью на всю жизнь.

Виктория — автор четырех сборников рассказов, изданных и переизданных в Армении, России и США. Писательница отличается невероятным чувством юмора и наблюдательностью.

Герои рассказов — самые простые, обыкновенные люди, которые не перевернули мир, но из судеб которых складывается история человечества.

С днем рождения, мама!

Настоящая женщина в любом возрасте и в любом состоянии остается Женщиной. Мама, собираясь три раза в неделю на гемодиализ, никогда не забывает надеть серьги, кольца, раз в месяц требует отвезти в парикмахерскую на маникюр-педикюр. И не важно, что мама не помнит, какой сегодня день, год и кто у нас президент, зато в клинике у нее есть жених, бойфренд.

— Да, — хвастается мама. — Ждет, место мне греет, в окно рукой машет.

— А как его зовут? — интересуюсь.

— А я там знаю? — смеется мама. — Он что-то болтает, болтает, я ни слова не понимаю, головой только киваю. А как будет по-английски «как вас зовут»?

— Вот ис ё нэйм?

— Ладно, приду и скажу ему: «Нэйм?!»

Ой, боюсь, отпугнет мама жениха. Так хорошо себе представляю, как она со всей силой своего греческого голоса и докторского характера крикнет ему:

— Нэйм! Твое нэйм как? Как нэйм твое?

Вот такие у нас субботние утра с мамой. Женихов обсуждаем.

Когда я была маленькой, мои родители каждый день ссорились и разводились. Они и потом много ссорились, когда я уже выросла во взрослую тетку и когда внучка Ева родилась, ссорились вплоть до того момента, когда папе поставили неизлечимый диагноз. Узнав, что жить папе осталось несколько недель, мама испытала шок и впервые за сорок пять лет совместной жизни, которая началась еще в институте, не нашлась что сказать. И, я подозреваю, быстро состарилась и тоже тяжело заболела не потому, что папа умер, как и было предсказано врачами, через три недели, а потому, что стало не с кем выяснять отношения. Из жизни ушло самое главное: постоянно быть начеку и изобличать все папины прегрешения. Мама сдулась, как проколотый в сердце воздушный шарик: быстро и без сожалений. Жить стало неинтересно. Перестали волновать пыль на полированной мебели, нестираные шторы, поблекший хрусталь.

Папу звали по-разному: Александр Кузьмич, товарищ подполковник, Шурик, Шуша. Мама звала его Саша, когда была в хорошем настроении, и «он», когда была в плохом. Говорила о нем в третьем лице, даже когда папа находился в одной с ней комнате:

— Может, и пожила бы еще… — драматическая пауза, резкие вздохи, как у астматика, — какой-никакой год, но он же вгонит меня в гроб!

Папа в такие моменты разгорался, как паяльник, кричал что-то невнятное, но близкое по смыслу к «Нет, так жить нельзя!» и начинал разводиться. А мама совершенно спокойно, обращаясь к невидимому третьему:

— Откуда он такую глотку взял? Смотри-смотри, сейчас лопнет!

Папа становился на стул в коридоре, открывал антресоли и вытаскивал чемодан, который доставался только один раз в году, когда мы собирались всей семьей в отпуск, все остальное время в том чемодане хранилась папина парадная форма.

Он намеренно звучно гремел замками, открывая и закрывая чемодан, выбрасывал из него сапоги и китель, чтобы мама наконец-то сказала: «Не шуми, Виточку разбудишь» и заплакала. Мамины слезы папа воспринимал как шаг к примирению.

А я не спала, я тоже плакала. Я так боялась, что они разведутся.

В маме погибла великая драматическая актриса. Как она могла держать паузу! А какие были реплики в зал!

— Светочка! — кричал папа с порога. — Картошки не было, я купил груши! Попробуй, какие сочные груши!

Мама в зал. Реплика:

— Он думает, что вместо картошки я груши в оливье нарежу.

Занавес.

И вдруг Саша ушел навсегда. Чемодан с парадной формой, которую давно съела моль, остался, а его больше не было. Некого стало пилить за лишнюю рюмку, за храп, за сигареты, за вечный спорт по телевизору, за неправильно купленный стиральный порошок или опоздание в гости.

— Стою на пороге. Одетая. В линзах. Накрашенная. А он все копается и копается. Часами себя в зеркале разглядывает. Я и то столько времени у зеркала не провожу. Что он там увидел? — спрашивала она у невидимки, всегда стоящего у нее за спиной.

Мама живет со мной и американским зятем в большом доме под Вашингтоном. Она давно потерялась в пространстве и во времени. Ее память коротка, как грибной дождик: брызнет влагой и свежестью и уйдет в землю, будто и не было.

— Виточка, а какой сегодня день?

— Среда.

— Я куда-нибудь иду?

— Нет, мама, никуда не идешь.

— А мне нужно что-нибудь делать?

— Ничего не нужно, отдыхай.

— Спасибо тебе, Виточка, твоя мама живет как королева, ничего не делает.

И на негнущихся ногах мама удаляется обратно в спальню. Спину все еще держит ровно, как в тридцать лет. Осанке мамы позавидовала бы сама Ермолова, с которой у мамы есть какое-то сходство.

С днем рождения, мама!

Двойной день рождения

Его рука всегда лежала на ее плече.

— Роза! — возмущалась моя мама. — Тебя не раздражает? Я бы Сашу убила, если б он постоянно меня трогал!

Роза только смеялась в ответ. Бывшая выпускница единственной в Тбилиси женской гимназии, барышня-мимоза, как называли ее подруги, встретила своего принца в кино. Принц увез ее в Москву — учиться в педагогическом институте, а сам параллельно учился в военной академии. До получения им высшего образования Розе пришлось таскаться по богом забытым местам — военным городкам и казармам, где приходилось служить принцу.

Принца звали Мишей. Простой армянский парень с Авлабара (район в Тбилиси, где проживают армяне) окончил военную академию с красным дипломом! Начальник академии вызвал отличника к себе.

— Товарищ Теймуразян! — сказал генерал (или маршал — не знаю). — За образцовую учебу и отличную службу командование приняло решение рекомендовать вас в Генеральный штаб. Останетесь в Москве, поставим вас в очередь на жилье.

— Благодарю, товарищ генерал (или маршал), — ответил офицер. — Но у меня, авлабарского парня, всегда была мечта. Служить здесь.

Миша взял указку и на большой карте Советского Союза, которая висела у начальника академии на стене, показал на Армению.

— Вы хотите в Ереван? — удивился генерал-маршал. — Но это крест на вашей карьере. Там звание майора — потолок. А здесь вы сможете стать генералом.

— Спасибо, — просто ответил Миша. — Я всю жизнь мечтал служить Армении.

А потом вытянулся в струнку и поправился:

— Служу Советскому Союзу!

Годы спустя, встречаясь с однокашниками по академии на регулярных встречах выпускников, Миша шутил:

— Вы все тут генерал-майоры, и только я майор без генерала!

Никогда, ни одной секунды он не жалел о том выборе. Армения — его Родина.

Я так благодарна дяде Мише, что он не остался в Москве. Потому что мой папа в это время уже летел в Ереван — к новому месту службы. Их обоих уже ждали ордера на квартиры в одном подъезде: у дяди Миши на втором этаже, а у нас — на третьем. Иначе мы с Мариной никогда бы не встретились!

— Миша! Да отпусти ты Розу хоть на секунду! — просила мама. — У нас женский разговор!

Рука Миши в это время слегка поглаживала шею Розы, там, где шелковые кудри выбивались из тщательной прически с шиньоном.

Майор Теймуразян прославился не только отличной службой на благо Родины (а его знал весь Закавказский военный округ, у меня есть доказательства, расскажу как-нибудь в другой раз), но и талантом тамады. Многочисленные родственники, друзья и сослуживцы хотели видеть на своих свадьбах, именинах и крестинах только Михаила Геворковича и никого другого.

Только уважаемый товарищ Теймуразян знал, как надо напоить гостей и превратить празднество в нескончаемое веселье, после которого все обязательно скажут: «Ах, какую свадьбу Ашот-джан дочке отгрохал! В жизни столько не веселились!»

Миша знал миллион тостов, и каждый начинался издалека: от скромных красавиц с глазами ланей и тугими косами, от коварных князей и бедных юношей на горячих скакунах. Он стоял перед длинными столами, ломящимися от армянского гостеприимства, в одной руке высоко держал бокал, другая неизменно лежала на плече жены. Он говорил, пел, снова говорил, называя всех гостей по именам, — его знал весь город, и он знал всех, — затем, провозгласив тост, залпом осушал бокал! Гости вскакивали, подхватывали эстафету, выпивали вино, водку, коньяк, обнимались и не замечали, как кривилось лицо Миши и какие гневные взгляды он бросал на Розу: «Как ты посмела, женщина?!»

А она нежно улыбалась ему в ответ и качала головой: «Не злись, любимый, ты мне завтра спасибо скажешь». И, не обращая внимания на протесты Миши, выражавшиеся в особом пожатии ее плеча, стоило мужу отвлечься на секунду, как фокусник-иллюзионист, ловко подменяла бокал с вином или рюмку с водкой на сок или минеральную воду. А вокруг все восхищались: «Настоящий джигит Миша-джан! Столько пить и не пьянеть!»

А кумушки шептались: «Видели, видели, как он ее то по спине погладит, то за грудь ущипнет? Совсем стыд потерял, даже детей не стесняется!» И мало кто знал, что щипал Миша ватный протез, который изготавливали для Розы в специальном московском ателье, чтобы в Ереване меньше судачили о ее страшной болезни и операции.

Однажды Роза поднялась к моей маме на третий этаж.

— Света, — сказала она, — что-то грудь побаливает.

И, стесняясь, добавила:

— Посмотришь?

Нащупав опухоль, мама ахнула:

— Роза, милая, дорога каждая минута.

— Я боюсь, — сказала Роза.

Но если любят по-настоящему, то никакие изменения в теле, шрамы, увечья не повлияют на отношение друг к другу. Роза для мужа по-прежнему осталась желанной.

Однажды моей маме сделали операцию в области живота, папа в это время находился на войне. В Афганистане. Узнав про операцию, он написал маме (письма были единственной связью между моими родителями, когда папа был в командировках): «Светочка, ты теперь не сможешь носить открытый купальник?» Мама возмущалась: «Какой открытый купальник? Какое бикини? Мне уже за пятьдесят!» Но я видела, как ей было приятно, как блестели ее глаза! И она бежала на второй этаж показывать письмо Розе.

— Хулиганы какие! — смеялись подруги. Они любили, и их любили.

Родители моей подруги Марины Миша и Роза и на небесах тоже, я уверена, отмечают двойной праздник — два дня рождения сразу. С ними за столом сидят мои папа и мама. Сегодня у дяди Миши день рождения, а послезавтра — у моего папы. Дядя Миша, как самый лучший тамада всего Еревана, скажет тост, споет песню, папа подхватит. Родители смотрят на нас с Мариной. Мы им показываем своих внуков. Они улыбаются и ласково шепчут детские имена… С днем рождения, дядя Миша! С днем рождения, папа!

Жизнь продолжается.