Девять жизней. Осень. Лучшее

Валентина Спирина

Самые «вкусные» произведения по версии «Территории Творчества» за осенний период. Это, если говорить официальным языком, а если от себя и по-простому – лучшая любовная, социальная и пейзажная лирика, а также захватывающе-интересная проза, достойная ваших книжных полок, дорогие наши читатели.

Редактор Валентина Спирина

Дизайнер обложки Валентина Спирина

Корректор Валентина Спирина

© Валентина Спирина, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4493-6566-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все произведения и фотографии в сборнике изданы с согласия авторов, защищены законом Российской Федерации «Об авторском праве» и напечатаны в авторской редакции.

Территория Творчества

Светлана Королева

Россия — Брянск

Всем доброго времени суток! Я — Королева Светлана, по профессии — учитель музыки, а в душе — поэтесса, писательница, певица и вечно молодая 17-летняя девчонка!

Творчеством увлеклась очень рано — в возрасте 8-ми лет, когда уловила красоту рифмы, случайно слетевшую с моих младых уст.

В школе писала отменные сочинения, часто настолько приукрашивая сюжет, что учителю русского языка и литературы становилось не по себе.

Чуть позже — годам к 15 — я начала не то чтобы писать стихи, я начала выстреливать рифмами, порой уносясь в мир воображения на долгие часы. Следом за рифмоплётством увлеклась прозой. Затем на какое-то время отвлеклась от творчества, занялась вплотную учёбой. Но, как говорится, от себя не убежишь.

Совсем недавно выпустила свой сборник рассказов и стихов под названием «И мне это нравится».

На сегодняшний день я — главный редактор электронного литературного журнала «Луч Светы», на страницах которого мы знакомим читателей с новыми талантливыми авторами и открываем их внутренний мир, что очень часто остается скрыто за произведениями, как за занавесом театра-жизни.

Также постоянно собираем со знакомыми авторами совместные книги, общее название которых «Девять жизней».

И вот — перед вами малая часть, подаренная мне вдохновением. Наслаждайтесь!

«Голова — дирижёр, ну а сердце — оркестр…»

Голова — дирижёр, ну а сердце — оркестр.

Без эмоций-чувств холодильник-разума-слов не находит места,

Отмеряя ритм сердечный барабанами усреднёнными тра-та-та.

Вроде мелодия до удушья знакомая, но совершенно не та.

Из угла в угол дирижирует аргументами-палочками возле пустой оркестровой ямы.

Перед ней торжественно-чинно в шеренги-будней построились господа и дамы,

Налево-направо-вниз — и в стороны раздавая приказы — быть холодом,

А состав музыкальный навеки-отныне-всегда морить чёрно-белым голодом.

За кулисами в это время оркестр играет-чуть слышно симфонию-полудрожи,

Нотой каждой сея ужас-будущих-битых-надежд и тоску-подневолья множа.

Партий-перебинтованных временем не переписывая-пластинкой старой

Штопая чувств-заранее запрещённых ещё не тянущие раны.

Голова — дирижёр, ну а сердце — оркестр.

В каждом самом маленьком человеке для жизни-концерта отыщется непременно место!

Стоит только послушать ум-заботой-пылающий и подружить его с волнами-девятибалльного-сердца,

Запылает костёр-мира-собственного, от которого всем на свете захочется греться!

«Я расскажу тебе что-нибудь. Ну а что — абсолютно неважно…»

Я расскажу тебе что-нибудь. Ну а что — абсолютно неважно…

В перерывах поцелуев-между тридцатисекундном тайм-ауте.

Эти люди-смазанные фонарями-полуслепыми в мире-аккаунте

Бродят в своих стандартах, ища неизвестность-себя. И каждый

Мечтает хотя бы немного своеволия, да свободных антиправил,

Косятся: мол, глядите, им мир по пятки, сидят — наплевав на писанные нормативы,

Друг в друге глазами. Искрятся нежностью страстной, да непривычном для улиц-встревоженных позитивом.

За спинами, наглые, разноцветные крылья свои расправили!

А между делом вершится вечер-довольный, как кот, попавший в сметану усами,

Проглотит ночь две фигуры, за руки — скреплённые и навек красной нитью сшитые.

Молчание — золото. Разговоры — песни, душой переполненные и покрытые.

Дорога — из пыли в россыпь цветов-лепестков — влюблёнными их шагами.

«Люблю это золото Луны, подмигивающей меж деревьев моего маленького леса…»

Люблю это золото Луны, подмигивающей меж деревьев моего маленького леса,

С меня-вечерней-переходящей в ночь с лёгкостью упадёт завеса,

Оставив сиять истинами лицо, улыбками звёздно-лиричного неба растворяясь всецело,

А мне бы в жизнь твою — до меня — чёрно-белую шагнуть навсегда уверено-смелой.

И самолётами-душами подальше от бренности, но поближе друг к другу.

Люблю тишину, в которой даже мысли бродят на цыпочках, не желая рушить блаженство соединения.

С тебя-уставшего падают воспоминания, бриллиантами звонко в сердце, ища в нем ночлег-спасение.

Крылечко. И дрожь от холода, остро режущего. Как жаль, что руки твои сейчас не на месте.

Как жаль, что поцелуи так далеки по расстоянию, хоть ощущениями-чувствами мы — песня.

Куплетами и запевами трелью-дыхания где-то на уровне шеи прогоняем до нас-привычную вьюгу.

Люблю. Даже добавлять ничего не хочется. Глухая по-бетховенски ночь творит гениальные чудеса,

Кромсая в газетные клочья ненужное, вступетолченое. И поднимая по ветру любви-паруса.

А нам бы! Нам бы! Сбыться вновь. С четверга на пятницу. Опережая события,

Не обращая внимания на внимание слишком внимательного и пустого зрителя.

Хватать воздух искр, крепко-нежно прижавшись. Вдыхать. Наслаждаться, не загоняя время в угол.

«Мчись…»

Мчись.

Вставай, иди на кухню-видавшую виды. Жизнь твори.

Ставь кофе. Пускай бурлит в старинной турке вода,

А с ней закипают мысли.

Над домом дымкой-стеклом-паром вопросы повисли,

Которых ни за что, никогда не сожрут года,

Которых ждут. И с лёгкостью выпустят вместе с ответами, чуть коснёшься лет через сто сырой земли.

Мчись.

Небо изменчиво. Небо ждёт твоих комплиментов,

Касаясь души звёздами-елесмотрящими.

Выуживая из тебя — тебя. По маааленькой дозе, для привыкания.

Давай загадывай. Если намерен, то мир прольётся и сбудет желания.

И перевернёшь с нормы на странности пылкое настоящее,

Стирая из старых привычек-блокнота-вежливости тянущих вниз абонементов.

Мчись.

Да-да. Именно для тебя это скороспелое сообщение.

Сумки бежишь собирать? ни к чему!

По Парижу-себя без разницы в чем ходить, если что — подсобят крылья.

Представляешь! Угломочерченные страхи исчезнут. И станет былью

Мечты-дети. Внутри сжигая слабого сатану.

И, наконец, в самом важном ребенке-Боге-себе найдя спасение!

Мчись!

«На лавочке набережной, под камерой, Рио-де-жанейро во всю таяло с нами…»

На лавочке набережной, под камерой, Рио-де-жанейро во всю таяло с нами,

Пары-мимобродящие вскользь и туманно немного лыбились,

Пряди волос моих, укрощенных руками любимыми, выбились.

Стружка кокоса с мороженым обжигала. И веяло сладкими снами.

Дорога бежала под поцелуи ежесекундные-нетерпеливые, словно целованные наперёд,

Улицы будто кивали головами-фонарями добродушно и одобрительно,

Стал ты ярко-осознанно-крышесносящим будней-спасителем,

Сердце — страдало бешенством стука. А сердце твоё не врёт.

Время упрямо снова упрямилось и бежало-летело часами-сапсанами,

Так захотелось сломать стрелки, порвать правила поведения приличных дам на куски.

Увы, давно за полночь. И Золушке милой дано погибать от тоски

И молча кричать, провожая такси-карету, разъединившую общее государство-любви двумя нейтралитетами-странами.

«Если подумать — каждый из нас в секте кивающих собачек…»

Если подумать — каждый из нас в секте кивающих собачек…

Таких помните? Ни одну машину они заклеймили,

Захватив вместе с покорной автоматикой бОльшую половину мира,

Приняв на грудь пути личного строгий обет «безбрачий».

Если подумать — каждый из нас танцует жаром-желаний частенько про себя:

Молча, наружулживо, отбивая размеренный неподходящий ритм чечёткой,

По рукам-слишком-легких-побед — стигая мнимосовестью-плёткой,

Заливая лужами-мнений-чуждых собственные моря.

Если подумать — каждый торчит многоразово в коридоре, не смея пройти по полу чистому,

А в конце коридора, как известно, льётся искренний-стопроцентный свет,

Но решиться на что-то резкое-от плеча мешают споры голосов пришитых, деля на вечные «да» и «нет»,

Оставаясь парковкой временной, переходящей в режим-автопилота мечтаний-сахарной ваты-аморфно-мысленно.

Если подумать — каждый внизу пялится, озираясь по сторонам, пытаясь поймать своё,

В двух шагах колесо обозрения предоставляет увидеть наиболее полно-ясную мира картину,

Остаётся лишь только потереть лампу, верить, делать и встречать с распростертыми исполнителя-Джина,

Который отбросит перепитии-санкции-напрасноналоженные-тряпьё.

Если подумать… Почувствовать… Задышать жизнью, то станет совсем просто прыгнуть в последний вагон,

Оставляя чемоданы-штампы-тянущего навсегда на перроне-прошлого.

Если внутрь смотреть своими глазами-души, то можно нащупать потрясающе-невозможное,

Разорвать одежд-правила, принципов-клочья-газет-однодневок и построить головокружительный моветон.

«Вечер по-детски обиделся: в сон бросился без пожеланий тёплых и сладких…»

Вечер по-детски обиделся: в сон бросился без пожеланий тёплых и сладких,

Скорчил рожицу и без задних ног устало свернулся клубочком в кроватке.

А мне — обнимать тебя хочется больше всего земного и больше всего наивысшего.

Мысли сгрудились. И толкаясь, каждая образ любимый лелеет, в сердце печатью отмеченный.

Кажется, что одна секунда рядом неприметно для всех растянется вечностью.

А мне — внезапно продрогшей — греться фразами — через все обстоятельства.

Утро ещё в поезде-завтра, в вагоне плацкартном наблюдает за миром-творящем ночью без головы, распуская любовь.

Проводник-ночь с облегчением выдохнет, сядет подле, не предложив постоянному пассажиру чай-из-дурмана-травы-снов.

А мне — одеяло мягкое, нами изнеженное, с тобой поделить, ловя сердцебиений общий ритм.

«В полчетвертого…»

В полчетвертого…

Облизала ночь предрассветным эхом силуэты наши кофеино-неспящие.

Лавочка. Двое. Разговоры стреляют друг в друга, творя самое настоящее НАСТОЯЩЕЕ.

Свет в домах давно устал и погас на самых первых аккордах-тем о Маяковском-Бродском-Блоке-Есенине,

Мы укрылись от мира гармониями собственноручно-творящими, музами и ветрами-новорожденными-осенними.

В полчетвертого…

Вдруг. Внезапно. В глазах друг друга выросли. Не поместились, роняя плоды-любви на колени,

Уповая. В одну сторону говоря, переживая. Хватая от жизни проценты за общее будущее-пени.

Сквозь толпу-мыслящих по шаблону — мыслить своими чувствами и инако,

Отфильтровывая алкогольный привкус со всех углов стремительно-маятникового брака.

В полчетвертого…

Что остаётся? Любить! Парить над головами собственными! спуститься ко дну, чтобы легко оттолкнуться ввысь!

Потрепать за плечи-бархата, говоря полушепотом звёзд: «Родная, проснись!»

Это мир-для влюблённых постелит осенью мягко-ковровый желто — горячий плед.

В полчетвертого перевернёт. опрокинет, заставит принять на гордость-лживую навсегдашный обет.

В полчетвертого…

«И хорошо, что сентябрь-врагом-разозлился. Небо когтями зверя облачного на полосы…»

И хорошо, что сентябрь-врагом-разозлился. Небо когтями зверя облачного на полосы.

Чтобы теплее мне-ещё летней было — я распущу по плечам-несмелым волосы,

И мысли отправлю — от меня до тебя.

И обратно.

Невероятно.

Но сердце скрипит-иногда мимо нот-только твоим голосом-по ту сторону.

Что бы не произошло. Странное. Дикое. Мимо сквозящее. Мы с тобой — поровну

Делим кусочки-событий, искренне комментируя

И смакуя.

Соединяет души — каждосекундное Аллилуйя.

Ночь осенняя полуслепа-полумолчалива, душит природу внезапной прохладой.

А я тут. Наблюдаю. Ищу в этом бесконечно-прекрасном потоке наши искрометные взгляды.

И тяну-тяну за хвост минутный времябегущих нас,

Чтобы почувствовать через стены-разгромленных километров общее, наивысше-ценное

Здесь и Сейчас.

«Рассмотри это, пожалуй, как разнообразия-командировку-вне…»

Рассмотри это, пожалуй, как разнообразия-командировку-вне:

Временно,

Но наслаждаясь этим более,

Чем постоянно. Впредь.

Рассмотри это, пожалуй, как остановку-для себя в безумно-безграничной кутерьме:

Выдохни,

Шагай по картам-интуиции,

Зажигай, если в конце концов от обстоятельств-троп

Не получается гореть.

Рассмотри это, пожалуй, как игру,

В которой правила просты, но их придумал кто-то и забыл:

Новые! Строчи! Перепиши!

От руки! На чистовик, не взирая на помарки-перечеркнутости.

И попробуй не ходить кругами возле

Рухнувших, осыпанных цветами-прошлого могил.

Камни-сердца-недоговорённости — договори! Если не услышали-

С миром и добром — прости!

Рассмотри! Вникай! Ни в коем случае Не исправляй в чужом глазу и действий-щепки!

Это их! Чемодан идущего с тобою рядом — неподъёмен,

Хоть и кажется со стороны — попутным ветром.

Не смотри по обе стороны творящих лиц — только внутрь себя,

Ни к чему налево и направо

Раздавать советов-тривиальных-оголтелые отметки.

Рассмотри это, пожалуй, как прогулку в тёмном и заросшем парке с фонарем,

Одним-единственным, тянущим к свету.

«Если летишь с горы — в пропасть-яму-жизни, подожди — не дави на тормоз…»

Если летишь с горы — в пропасть-яму-жизни, подожди — не дави на тормоз,

Наслаждайся полётом, крепко вцепившись в штурвал-корабля-тебя

Ведь, возможно, там-внизу-ждёт желаний-собственноручный-космос,

Ведь, возможно, там-расцветающий май в середине ошалелого октября.

Не пускайся в адский паники-пляс, по инерции глупо кружась тревогами,

Не всегда тропинка для сердца пряма, усыпана гравием и покошена.

Ведь для счастья придуманы повороты, туманы, линии судеб, усыпанные дорогами

И весенние люди зимой, на первый взгляд как будто непрошенные.

Падаешь? Красота! Кругом свобода и своеволие! Для тебя этот вихрь разноцветом закружен:

Кто из ямы вытащил сам себя — впредь только в гору карабкается упрямо,

Не взирая на смех-тоски и ошмётки грязи-зависти от полувысохших луж,

Тот теперь в главной роли головокружительного кино, идущего без рекламы.

«А я вижу намного больше, чем мне показывают…»

А я вижу намного больше, чем мне показывают.

Делю реальность на мелочи-важные. Самые главные фразы

Неба-ветра-деревьев-шума поставлю в себя печатью,

Ловлю ритм-мира этого, не ограничат мой сон кроватью.

Я здесь и везде. Одновременно. Ногами пол упираю, но летаю без контроля-ума.

Заволокло. Задело. Теперь не могу иначе. Чаша-любви-вдохновения доверху мной полна.

Потоков-голоса-бесконечно. Сижу, бегу, брожу и перевариваю,

Пишу для себя пером-из синей птицы, опровергая банальность сотнями рук-сделанного сценария.

А я вижу намного больше. Поверх крыш. Сквозь тела-бродячих-фонарных улиц-скошенных.

Я вижу через. Когда хорошо. И когда слишком. Бывает и чересчур плоше.

Глаза расскажут. А если мечутся из стороны в сторону, не пресекая совестью,

Я отойду. Оторву от себя что-то пригожее. Отдам главу-доброты для финала их малоприятной повести.

Кофе и зрелищ

Шёл я по улицам-любопытным,

Которым ревел в душу.

Молча-сгорбленно-полушутя как будто и спотыкаясь,

Нет. Не пьяный. А просто-наверно себедочертаненужный.

Нет. Не голодоморный, не сытый. При этом идущий по краю.

Шёл заметно. Дышал вполкрика. Волок за собой мысли-гранитные,

Переворачивал дни доипосле, картину мазками-пальцами красил.

Да. Для брошенных фраз-костей твоих не найдутся больше орбиты.

Да. Для страсти-любви-моей не найдётся больше изысканных масел.

Шёл мимо лиц-парами-вытанцовывающих свой мир-добезумства,

Полька, вальс, канкан, этюд или танго… Всё зависело лишь от обстоятельств,

Мне до музы остался шаг и непостижимая сила искусства

Завуалирует черными нитями-обещаний волну камне-предательств.

Шёл. И вижу: кафешка сияет. А в кафешке люди-приглядные.

Думаю, дай зайду. Щёлкну пальцами. И вуаля. Появится до моих желаний знаток.

Решено. Захожу. Все такие субботне-нарядные,

Аж пересохло во рту. Ну а в груди чайник-тревог переполнился, вылив за шиворот кипяток.

Вот он. Блестящий — выглаженный. Смотрит усталым взглядом улыбкотронутого официанта.

«Что вам? Изволите? Сударь?» Ну и комедия, словно я где-то совсем не в себе.

Что мне? Давайте вина — пару хлёстких фраз Зигмунда Фрейда. А на закусь — милого Канта,

Так мне приспичило. Но данный ответ нашёл своё место в полке-темно-выношенной тишине.

И, окинув взглядом балы-девятибалльные, фуршеты.

Звонко ругаясь матом, опять же, пардон, про себя-оставив туман-морфий.

Я, ну практически-самую малость, ощутил себя центром этой жалкой-выкидышной планеты

И пробасил: «Мне, дорогой, принести самых невероятно-адских зрелищ. И, может быть, кофе».

Ждать приходилось тяжко. Всех провожать глазами полуслепого-полубезумного волка,

Стричь кончики-воспоминаний. На полнолуние. Боже, какая удача! Чуть не вырвало. Не исковеркало.

Вот! Наконец! Официант тащит кофе в позолоченной чашечке. Очень долго.

Ну, а вместо зрелищ. А вместо невыносимых зрелищ. Вместо них он тащит зеркало.

«А давай помолчим. Хотя бы денёчка три. А может неделю всю…»

А давай помолчим. Хотя бы денёчка три. А может неделю всю.

Посмотрим, как выдержим мы, стараясь

не выкрикнуть в пустоту

Полуглухое, полурастрепленное «люблю»!

А давай помолчим. Ведь в тишине — так отчётливо слышно самих себя,

Ломая надуманности-тумана-напыщенного

И скользкого-прикосновения-безобязательств сладкого ноября.

А давай помолчим. Хотелось бы рвать горизонт где-то возле моря,

Мечтать, бродить пятками по песку-прошлого,

Втаптывать, втаптывать, втаптывать

До состояния исхудалого нерва и

Оглушительно-невозможного.

А давай помолчим. Хотя мне безумно и без ума хочется только тебя слушать,

И говорить-говорить-говорить,

Пряча в смех-рассказы-красОты слов эту безумства-нить, расстояние городов и поделённую напополам

Душу.

«Птиц не слышно уже почти, клювы да чемоданы сложили на юг. Юг. Юг…»

Птиц не слышно уже почти, клювы да чемоданы сложили на юг. Юг. Юг.

Ну а ты. Сложился в чемодан-осенних-надежд. Друг. Друг. Друг.

Лес полудремлет. Готов отдаться в лапы-скорбящего октября. Зря. Зря. Зря.

Ну а мне. Ну а мне не хватает. Родного плеча. И тебя. Тебя. Тебя.

Пересплю со сложенным на потом фиолетовым летом. И не скажу об этом. Этом. Этом.

Перемолю. Перерисую свою собственную зарю. Светом. Светом. Светом.

Птицы замерли. Лес притих. Лето в засаде. В аде. В аде. В аде

Бродит мой полусломанный стих. Не подчиняясь правде. Правде. Правде.

«Когда вся жизнь у тебя в контексте…»

Когда вся жизнь у тебя в контексте,

Когда рамки для мнения-фото-поступков ограничены-обезличены,

И потеряли вес на рынке-эмоций чувств-душевных величественные чины,

А каждый день — словно зарплата чёрная, рукою судьбы протянутая в конверте.

Когда отказался от неба, довольствуясь вроде бы твёрдой походкой,

Когда вместо гор цветуще-заснеженных — маленький огородик, тонущий в болоте,

И что-то счастливое мимолетно находишь в очередном-вольно-свободном смешке-идиоте…

Безумно-крутясь-топчась на месте одном в дырявой резиновой лодке.

Когда между делом ловишь легкий-по крошкам-кислородным воздух,

Ночные секунды пробуешь-цедишь, словно неземное лакомство-блюд,

Тогда в тебе все звёзды-глазастые хором-божественным ангельски-нежно поют,

Тогда-тогда… Но тогда уже слишком бывает поздно.

«Меня пишут стихи. Строчка за строчку. Рифма за рифму. Мстят…»

Меня пишут стихи. Строчка за строчку. Рифма за рифму. Мстят.

Мне бы глазами-Софии-мудрой

Оглянуться в себя-назад.

Да Богиня-покровительница всех искусств метрономом-вдох.

И коктейль-острот-этих-тонких смыслов резковат, но не так уж плох.

Меня пишут стихи. Я перо-разноцветного-настоящего им вручила,

И поэтому бьется-рвётся от каждого-вдохновителя трепетом жила.

Где угодно — забитое людом такси. Или тихий-до грома лес,

Я поймаю. Поймают меня стихи, отправляя в страну чудес.

Меня пишут стихи, наплевав на гнёт от чужих-перекрученных глаз.

Чуждо им прерывать ослепительно-кардиограммный души-рассказ.

Меня пишут. А я всегда. С новой строки. Свежий лист.

Меня пишут стихи. Не дают укатиться кубарем-камнем вниз.

«Девочка, милая! У тебя на руках два билета в жизнь…»

Девочка, милая! У тебя на руках два билета в жизнь.

Кружится в танце-слов хрупко-сшитое полотно надежды-вечера,

Буйных молний-снов ошарашит. Ни капельки человечьего

Не оставит тебе-душе. Ну, а ты уж там — всеми канатами-нервами крепко держись!

Девочка, милая! У тебя рядом в зале зрительном занято место,

Но никто не сидит на нем, хоть звонок уже дали третий — скоро сцена завертится лицами.

А ты с клокотанием-сердца мелом-судеб-проворных рисуешь околонесмываемые границы,

И стараешься врать. Прямо вглубь. Прямо через препятствие «честно».

Девочка, милая! А внутри — шкаф-вещей-фраз поделён в аккурат — надвое,

И болтаются вешалки полупустыми-будущих дней-одежд,

А пока… Разрисуют радугу-настроение исключительно цветом беж.

Только ты — для себя. Девочка. Только небо твоё — оглушительно-звездопадное.

«Дайте, please, несвободным свободу!..»

Дайте, please, несвободным свободу!

Побегут в столовую-желаний, разинув рты,

Освободив заранее-впрок до грехов голодные животы,

И раскинув-распяв гордость — испражнять новый свет где угодно.

Дайте, please, полкило надежд на каждого-мёртвоорущего,

У него в карманах — залатанная тоска, да криков на целый город.

Пусть подключит к столбам-электроэнергии свой нервнотекущий провод

И воротит в себе мысль-гранит, рассыпая в злато-песка.

Дайте, please, борцу упрямому — тыщу воинов и преград на одного,

Ему скучно в доспехах сидеть в углу маленькой кухни 3*4.

Ох, как хочется изливать свою кровь великую за весь мир и во всем мире,

А потом наслаждаясь снимать на фронтальную камеру околоплодное-сети-кино.

Дайте, please, по вере каждому. Но только тому, кто истинно.

Кто не бежит за очередным стаканом вина-пошлости в дверь соседнюю,

Кто не туманит мозг юным-смелым-вылупившим только-только своё мнение.

Дайте по вере каждому, кто эту веру через чужие поверья выстоит.

«Стихи. Кофе. Ты. Зависимости у меня три…»

Стихи. Кофе. Ты. Зависимости у меня три.

Три крючка-кукловода, цепляющих изнутри нитками чувств.

Кот мурлычет. И его «тр-тр» муссом в сердце моё — густо,

Мысли-снов-прошедшей ночи кричат оглушительно: «Плиии!»

Тихо-нежно новый день принесет тревожный прах в ладонях,

Обожжет поцелуем солнца, поджарит с двух сторон душу до румянца.

Знаешь, мне не нужно рифм-бардовых-от ран и стихотворного глянца.

Нужен ты. Открытый. Искренний. Не запутанный в собственных мнимых-паролях.

Три зависимости: ты, кофе, стихи.

Разбудите в любое время: я знаю, чего хочу! О чем думаю,

С головы на ноги. И обратно. Переверну. Выкину. Снова затолкаю душу юную.

Если мы — не такие, как все. Это вовсе не значит, что мы плохи.

«Небо. Панцирем черепашьим падает мне на плечи лёгкие…»

Небо. Панцирем черепашьим падает мне на плечи лёгкие.

Воздух чуть осенним вдохом заполняет простор-лёгкие.

Лето не мёртвое вовсе — во мне ещё дышит-густым августом жадным

Вперемешку с бисером-мыслей от посиделок с ночной прохладой.

Кто я? Со стороны смотрю — вроде все также привычно-не ново.

С головы до пят — узнаю. И каждое отсебятину чувствую слово.

Кто ты? Тоже всем сердцем знаю — рядом, близкий, сыпятся искры.

Перетекают мысли твои и мои в самый исток горной реки-чистой.

Здравствуй, Муза! Спасибо, милая. Мне без тебя — как без жизни Вселенная,

Если двери открыты мои, то ты не стесняйся, иди первая.

Если в душе «закрыто» — смело клинок-рифм доставай из ножен,

Каждый шаг-стихов без тебя уныл, тосклив и невозможен.

А небо изменчиво. Ну и что. Сейчас оно звёзды выплюнуло — горошины.

Все мы внутри добродетели. Все до скрежета дел-от руки хорошие.

Всем нам только хочется — верить в себя, в людей и в чудо-блестящее.

И только поэтому нам остаётся волком выть на Луну-настоящее.

Другу — Верочке

Всё-таки кофе, Верочка —

Аромат ни с чем не сравнить,

Ну и пусть

Седая ночь безликая

Шепчет: «Вредно-вредно».

А в душе моей та же девочка

В косы ленты вплетает нить,

Хоть у этой девочки

Голос часто

Стальной и порывисто-медный.

Все-так кофе, Верочка!

После — гуща земная останется,

Ну а мне, Вер, вера —

На самое чистое

Предсказание.

На крылечко моё — весточка

От вдохновения-звуков тянется.

Напишу о себе,

Напишу о нем-обо всем

Заранее.

Все-таки кофе, Верочка!

Ты же знаешь — волна наших душ бессмертна,

Хоть и в зеркале,

Хоть и мысленно

Между границами стертыми.

Дуновение леса отметочка-

Ну конечно — слова твои с ветром

Вместе с самыми тёплыми

Очень родными объятиями

Распростертыми.

«Мы все замылены…»

Мы все замылены:

Глазом,

Телом,

Душой.

Не видим границ, но, в свою очередь, не нарушаем.

Мы знаем место, где находимся: между адом и раем.

Вроде выиграли,

Только

Какой ценой?

Мы все заштопаны:

Изнутри

Прочными

Прутьями из металла.

Ведём своё собственное заключённое сердце, казалось бы, к свету.

А свет — в тебе. Ослепительней лампы-души нету,

Ведь там — за шторами

Тебе-Вселенной покажется непростительно мало.

Мы все наиграны:

Недоиграны для себя,

Но переиграны

Для других.

Оркестр стих. Только медный бухтит геликон-совести.

Мы чтим этот четкий бесповоротно-упрямый сюжет повести,

Клеймя наивными

Всех, кто когда-то

Вспомнил своих.

Мы все лимоновыжаты,

Волочим головы,

Нехотя открывая

Рты для ответов,

При этом туманно-поняты нами вопросов суть и смысл,

Жевали-жевали, а потом положили кашей-конвейерной чуждую мысль.

А мы и рады:

К чему переписывать

Столь знакомые

Указательные портреты?

«Одна соломинка держится цепко за другую…»

Одна соломинка держится цепко за другую

Несмело против ветра-судьбы шумит

Еле-еле.

А в сердце-каменном нынче празднуют новоселье,

Отбросив ежесекундные напоминания «тоскую».

Притворство. Ледяные наигранности. Театр.

Здесь всё в софитах-ослепляющих истин — алмазы,

И на потом, на как-нибудь-плеч переложены самые нежные фразы.

Сотрёт единство-невероятного притяжения гордость — экватор.

К чему всё это? Для чистой совести?

Бред!

Для социальных-высоковольтных мнений и поощрений?

Или для собственного коматозно-унылого состояния от штормового предупреждения,

Которое автопилотом-набитых-до горла дней превращает в фарш-тоскливых-котлет.

Одна соломинка ещё как-то держится за другую. Упрямо-дышаще!

Напоминает. Точит когти о душу-сновахлынувшую любовью,

Осталось только посыпать ещё живые раны морской солью,

Попасть под ливень-слов, не кутаясь в безразличий плаще…

«Все-таки странно это: слушаешь песню любую, а она вдруг про тебя…»

Все-таки странно это: слушаешь песню любую, а она вдруг про тебя,

Тянешь слова, размазывая по сердцу-эмоций-прошлых

И отпечатки пальцев-рифм примеряешь — подходит!

Нотами-замираешь, мелодию исхудалую от прослушивания крутя,

Даже хочется крикнуть: «Люди! Как невыносимо пошло!

Понимать, что в нас одно и тоже вино бродит и бродит!»

А казалось, что разные — невероятно-особенные именно мы!

Это наша история хваткой железо-бетонной порвёт мир-полудрёма!

Это нашими чувствами зажигаются каждую ночь устало-сонные звёзды!

А в итоге: весна все равно наступает после общей равнодушно-холодной зимы,

И не только с родных спелых губ-августа ниспадает жаром истома,

И отнюдь — не одни мы-после разрыва-душ единых — плачем и мёрзнем.

А на самом деле ведь стало легче, честно-честно!

Осознать, что у каждого пачка копий-маятников в кармане,

И уж если другой выдержал, то и ты справишься, неотступно!

И если иной нашёл — оторвал-отплакал своё солнце-место,

Свою роль-тропинку к большой дороге на реальности-телеэкране,

Тогда и ты будь добр! Лови-хватай этот южный ветер попутный!

«У меня есть маленькая зарисовочка на тему Бога…»

У меня есть маленькая зарисовочка на тему Бога.

Пишу под утро, время 4:45, устало-полуневставши,

Завтрак какой-то

Обычный. Неприглядный вид

Из зеркала пялит зрачки,

Со стороны — все так банально и так убого,

Победа кажется недоступной. И раскрываю карты-непроигравшие,

Плевав на знаки чьей-то мимоплывущей судьбы маячки.

Так вот. Зарисовка эта наружу вынырнула. Как всегда в любимое моё время,

Окутав пылью тайн, гремя костями-загадок,

Я там размышляю о сущности полубезумного звездопада-суток.

И что выясняется? Перво-наперво наша жизнь — это вовсе, отнюдь не бремя,

Совсем не череда хлыстов крепких и на колени-пьянящих шоколадок,

А дело в том, что мы — сон Бога, скользящие где-то между, рвущие на себя малюсенький промежуток.

Мы спим. Нам тоже Бог снится. А он вертится-крутится.

Откроет на миг глаза — ну а нам прилетает осознанности кусочек,

Благодаря которой мы и живём этим днём.

Затем Бог зевнёт, на бочок уляжется,

И вот расписаны роли устрицы,

И кукловодят-играют телами между собой вселенные, ставя очередные многоточия,

Девизы их: «завтра», «как-нибудь», «может быть». Их мы пластинкой поём.

«А что для души жизнь? Это один день ровно!..»

А что для души жизнь? Это один день ровно!

С утра глаза откроет разума, да выберет новый наряд-тело,

Сумбурно, мешкаясь, через голову, оголтело

Сгорит до ночи, развеет пепел, ну а потом в знакомое завтра снова.

Душа молода в любом из зеркал. Проверено.

Ей хочется песен-луны над твоими крышами,

Ей тесно в одежде-живой, ей надо бы шире и выше,

Ей мало-отчаянно мало отмерянного суетливого времени.

А ты посмотри-посмотри в себя, отбрось эти линзы — общества.

Чувствуешь что-то? И впрямь клокочет-воет-изрыгает наружу,

Беснуется, выворачивает вне и за, ведь этому существу земное вовсе не нужно,

Ей за пределы материй-минут-звёзд неимоверно и страстно хочется.

Другу

Хочешь, я приду к тебе, как друг к другу?

К черту эти стандарты и мнимые клише!

Женщина мужчине — может стать подругой,

Если тянется душа к другой душе.

Хочешь, забегу возле дома в кондитерскую?

Возьму охапку эндорфинного волшебства-шоколада?

Разместим тела в спальне родительской.

Помолчим о своём, если так будет надо.

Хочешь, вытрепим нервы соседу вредному?

Будем громко песни Васильева декламировать!

Пусть вокруг все называют это бредом,

Ни к чему других своим мнением насиловать.

Хочешь, дождь прогоним и включим личную Турцию?

Установим температуру на плюс тридцать пять.

И зажжем костёр, бросая в него жизни инструкцию.

Чтобы хоть как-то тупую и нервную боль унять.

Хочешь, положись на меня и лей доверие,

Превращусь я в слух, растворяясь в словах твоих.

Мы отбросим в сторону всё, что связала материя.

Есть лишь только миг, объединивший нас двоих.

«Очередная порция рифм-шагающих из меня набатом про (как вы догадливы), именно — любовь!..»

Очередная порция рифм-шагающих из меня набатом про (как вы догадливы), именно — любовь!

Это штука такая многогранная и многоликая, что на неё всегда, уверена, найдутся внутри километры слов.

На личном примере, по, так сказать, эмпирическому знанию, скажу

Люди! Не летайте среди облаков навязчивых, по которым я голыми пятками-настоящего брожу-брожу.

Любовь — не швыряет из стороны в сторону. Не жаждет крови и слёз.

Любовь — не играет на сцене актёрами, забыв про прочность доверия. И всерьёз

Ей надо. А не пинать словами сладкими, футболя приманки под дых,

Любовь — безобидная гавань, соединившая честностью-верностью фраз и действий душевно-земных.

Рассыпалось. Растопталось. Осталось лишь растворить эти глупости в чашке утра-чая,

И быть открытой к миру. А он, в свою очередь, нежно-ласково позаботится! Знаю!

И пусть стихи заштопают-залатают пробоины в личном опыте-рваных-ночей, полуслепых глазами.

Начну! Дышу! Ловлю эту бесконечно-прекрасную жизнь со всеми её чудесами!

«Я сегодня смотрела на жизнь, а она реальная! Представляешь! Радость какая!..»

Я сегодня смотрела на жизнь, а она реальная! Представляешь! Радость какая!

Вот до всего я могла дотронуться. Осязать. И не только мыслями!

Тепло людское, руки, глаза, слова живые перемешались во мне реками чистыми.

И ещё поняла: полёт иллюзорный закончился. Я на земле отныне стою-летаю.

И крепко ботинки вжались в самый простой-серо-привычный асфальт. Хорошо!

Мужчины и женщины, улыбаясь, везут свои личные чудеса в колясках.

А мне надоело, честно, «катиться мечтами по Спасской»,

Себя распылять, участвуя столько времени в непонятном феерическом шоу.

Подруга. Кофе. Смех, который напротив слышу. Мир идеальный в своих недостатках.

Запах свежей выпечки. Вывески разноцветно-кричащие.

Хаотично-плывущее «наяву» в упорядоченном беспорядке,

В самом сердце — я — наконец, познавшая настоящее.

Я смотрела сегодня на жизнь! А она реальнее всех воздушно-перистых анфилад.

Мне настолько понравилось, что решилась остаться. Немедля! Точно!

И отныне — на пути моем-свежескошенном ни штормов, на берег выбрасывающих, ни преград.

Только жизнь. Без иллюзий бархатно-розовых, пастью кровавой вцепившихся прочно.

«А мне не хочется спать. Время три! Ну и что? Какая разница!..»

А мне не хочется спать. Время три! Ну и что? Какая разница!

Ведь моя душа ладонями черпает от тебя силу,

Возвращая в ответ — сладкий-крепкий сон, наполненный ромом-мечт,

И я словно сбежавшая от надоевше-скучных уроков — твоя одноклассница,

Хохоча и влюбляясь сильнее-сильнее в каждую часть твоего мира,

И рисуя объятия, падая нежностью, укрываясь от внешнего — в царстве родных плеч.

А мне не хочется спать! И полет, поняла, это жизнь! Я лечу!

Мне достаточно знать, что ты есть. Что счастлив и улыбаешься-лучиком.

Если горе-рвёт, то давай пополам принесем ему нас в жертву-пяти минут,

А потом обратимся к смеху — самому лучшему в этой Вселенной врачу,

И не будем ждать подходящего для судьбы случая,

Ведь — сердца горящие — нетерпимы, упрямо чувствами жгут.

Я не сплю! Не сплю! Не сплю! Стучусь в твои сны,

Открывай, нам будет неимоверно и восхитительно-хорошо,

Только взглядом коснуться — и смысл заиграет струнами.

У любви не стоит, ох, не стоит просить весны,

Она вовремя. У неё своё расписание. Наркотически-опьяняющий порошок.

И бродить она будет вином-забродившим между чашами лунными.

Я не сплю…