Джек и Джилл

Луиза Мэй Олкотт, 1880

Луиза Мэй Олкотт – американская писательница, автор знаменитого романа «Маленькие женщины», который принес ей мировую славу и любовь читателей. До сих пор книга остается одним из самых значимых произведений американской литературы. В настоящее издание вошел роман Олкотт «Джек и Джилл», действие которого происходит в небольшом американском городке в середине девятнадцатого века. Джек Мино и Дженни Пэк – лучшие друзья на свете, они живут по соседству и всегда проводят время вместе. За это их прозвали Джек и Джилл, в честь неразлучных персонажей из детских стихов и сказок. В целом городе нет никого веселее их, никого, кто был бы так горазд на выдумки. Но вот однажды, одним зимним солнечным днем, Джек и Джилл рискнули скатиться на санках по самому опасному склону… Как результат – долгие месяцы постельного режима. Преодолеть тяжелые испытания героям помогут мудрые родители, верные друзья, добрые соседи и, конечно, смекалка, рождающая самые неожиданные изобретения.

Глава VII

Миссия Джилл

На следующий же день Джек и Джилл действительно стали хорошими. И всю неделю оставались такими. Только вот с учебой, несмотря на решение нагнать за каникулы одноклассников, которое было принято некими молодыми людьми в Рождество, дело как-то не двигалось. Да и впрямь, мыслимо ли думать о занятиях и корпеть над домашними заданиями среди потрясающей красоты Птичьей комнаты, да еще когда вас окружает гора подарков. Ими ведь хочется насладиться, освоить их в полной мере — и на это наши герои тратили целую кучу времени и почти всю энергию.

— Наверное, лучше нам подождать с учебой до конца каникул. Вот отправятся ребята в школу, тогда и начнем, — после нескольких весьма вялых попыток засесть за латынь внес коррективу в первоначальный план Джек.

Настроение у него было прекрасное. Доктор Уиттинг только что снял с ноги гипс, и это значило, что опостылевшему лежанию скоро придет конец и он, Джек, сможет хоть и на костылях, но вставать с постели и самостоятельно передвигаться по дому.

— Я все же оставлю учебник грамматики под подушкой. Буду в него иногда заглядывать, а то у меня с правописанием плохо. Но в остальном посвящу каникулы тебе, Джек, — не особо сопротивлялась предложенному компромиссу Джилл. — Я собираюсь стать полезной и во всем оказывать тебе помощь, и выполню это, — добавила девочка твердо, ибо с недавнего времени полагала миссионерство своим главным призванием, в котором она способна наиболее полно себя проявить.

Мама Джилл, когда та призналась ей как-то наедине, что будет в чем только можно стараться помогать Джеку, чтобы он мог стать лучше, горячо поддержала девочку.

— Замечательная идея, дочка. Это пойдет и тебе на пользу, и добром на добро ответишь. Мы ведь с тобой перед ними в большом долгу, — ответила миссис Пэк, в свою очередь готовая на любые жертвы ради семейства Мино.

Но, воодушевленно принявшись за дело, Джилл упустила из вида, что, прежде чем исправлять недостатки подопечного «дикаря», их следует сначала изжить в себе. Общаться с таким приятным «язычником», как Джек, ей было легко и радостно, а миссию свою она видела в том, чтобы отныне на него не сердиться и ни в чем ему не перечить. И в результате не только не помогала ему изжить недостатки, но и сама день ото дня все сильней заражалась от него ленью и праздностью.

Так один за другим замелькали веселые беззаботные дни самого увлекательного миссионерства на свете. «Всем бы таких язычников», — думала Джилл каждый раз, когда Джек изобретал для них очередное развлечение. В учебник, хоть он и лежал у нее по-прежнему под подушкой, она почти не заглядывала, а Джек беззастенчиво увиливал от латыни. Зато они прочитали все увлекательные книги, какие только им удалось заполучить, к тому же они постоянно принимали гостей, а свободное от того и другого занятия время посвящали дрессировке большого ангорского кота по имени Снежок, которого рассчитывали научить приносить им мячик, когда тот во время игры падал на пол.

Проведя в этих занятиях неделю, оба все чаще стали впадать в вялость и скуку. Ведь отдых и развлечения подобны десерту, и, если питаться, к примеру, одним лишь сливочным пудингом, как бы вам это блюдо ни нравилось, вас в результате, скорее всего, от него замутит.

В субботу погода испортилась. Небо затянули свинцовые тучи. Пошел мокрый снег. Гостей поэтому не было, и наши герои развлекались раскладыванием марок в новый кляссер Джека. Кляссеры тогда как раз вошли в моду, и мальчики часто их брали с собой на встречи, чтобы произвести со своими хранившимися в них коллекциями примерно то же, что делают взрослые мужчины с акциями на бирже: одни экземпляры продавали, другие покупали, третьи обменивали. У Джека была небольшая, но хорошая коллекция, и мальчик давно уже копил деньги на покупку красивого кляссера, в котором он мог бы должным образом расположить и систематизировать свои сокровища. Джилл сказала об этом Фрэнку, и тот преподнес младшему брату на Рождество замечательный толстый кляссер, а друзья в дополнение к альбому подарили Джеку еще кое-какое количество редких марок. Их-то и помещали теперь Джек и Джилл в зазывно пустующие ячейки нового кляссера, одновременно меняя расположение экземпляров, которые там уже находились, чтобы выстроить все собрание в определенной логике и последовательности.

Джилл, вооружившись клеем, кисточкой, ножницами и бумагой, нарезала и приклеивала к маркам тоненькие пружинки-хвостики; Джек, с шуршанием перебирая свои сокровища, размышлял, прикидывал, решал, на какое место в кляссере поставить каждую марку, чтобы коллекция выглядела наряднее…

После непродолжительного отсутствия войдя в Птичью комнату, миссис Мино застала такую картину: щеки, лбы и носы Джека и Джилл были сплошь обклеены разноцветными марками, что придавало обоим весьма экзотический вид.

— Ну и во что вы теперь играете? — полюбопытствовала она. — В диких индейцев? Или в письма, которым пришлось путешествовать по всему миру, прежде чем они дошли до адресата?

Миссис Мино рассмеялась. Зрелище было тем более уморительным, что, оформленные таким диким образом, лица обоих хранили серьезное и крайне сосредоточенное выражение. Да и как могло быть иначе, если на тот момент их целиком и полностью поглотило изучение редкой марки, в подлинности которой Джек вдруг усомнился.

— Нет, мама, мы ни во что не играем, — с неохотой отрываясь от своего занятия, принялся объяснять он. — Просто нам так удобнее. Во-первых, марки на кроватях не затеряются. А во-вторых, я сразу вижу, какие из них на лице у Джилл, а она без труда разыщет те, что понадобятся мне в какой-то момент, на моем. Эй, Джилл, — с тревогой глянул он на лицо подруги, — куда задевалась моя Новая Гранада^[29]? Она очень редкая. Не хотелось бы мне потерять ее.

— Отлепи ее от своего носа, — прыснула девочка. — Сам ведь туда наклеил свою Гранаду, потому что мой нос показался тебе для нее недостаточно крупным.

Джилл принялась осторожно снимать с широкой переносицы своего друга большой оранжевый квадрат. Процесс оказался весьма болезненным. Клей основательно прихватился, и, пока девочка отлепляла марку, Джек морщился.

— Ну да. Теперь вспомнил, — покивал он, помещая Гранаду в кляссер. — У тебя на носу Малый Боливар^[30]. Пусть пока там повисит. А я забираю с твоей щеки Эльзас и Лотарингию тысяча восемьсот семидесятого года^[31], — принялся он отлеплять марки от ее лица.

Джилл, в отличие от него, переносила этот процесс стоически и, вместо того чтобы ойкать и морщиться, улыбалась, поглядывая на огонь в очаге и воображая себя миссионером, несущим свет и истину аборигенам какой-нибудь дикой страны, которые в ответ поджаривают его на костре. «Вот не буду кричать, пусть щеке и больно, — твердо решила она. — Настоящие миссионеры всегда встречают страдания стойко и весело».

— Недурное собрание получается из романских марок, — чуть погодя с удовольствием поглядел на почти заполненную страницу кляссера «язычник» Джек, отрывая ото лба подруги очередную марку. — Корейская тоже очень красивая. Можно сказать, жемчужина моей коллекции. — И, перелистнув кляссер, он продемонстрировал страницу, которую целиком отвел для одной-единственной крупной синей марки.

— Не пойму, отчего марка мыса Доброй Надежды напечатана в форме пирамиды^[32]? — озадачилась Джилл. — Пирамиды же в Египте. А вот Сандвичевы острова^[33] выглядят здорово с черными головами королей и королев, — продолжила она, потому что это вполне соответствовало ее миссионерскому настроению.

— На марке Турции изображен полумесяц со звездой^[34]. На марке Австралии — лебеди^[35]. А на Испанской — две женщины за решеткой^[36], — разглядывал другие марки Джек. — Фрэнк говорит: решетка — это из-за того, что испанцы так обращаются со своими женщинами, но, по-моему, он просто шутит. Мне, в общем-то, больше всего по душе честные добрые Соединенные Штаты. Здесь все ясно и без выкрутасов. На зеленых — портрет Вашингтона, на синих, за один цент, — старины Франклина^[37], и я их предпочитаю всем этим надутым королям с королевами. — Демократичный Джек презрительно хлопнул ладонью по марке с очередной венценосной особой.

— А почему на австрийской марке Меркурий^[38]? У них что, военные носят такие шлемы? — спросила Джилл и, зажав в зубах кисточку, принялась нарезать новую порцию хлястиков.

— Шлемы с шишаками, как у древних римлян, носят не австрийцы, а пруссаки, — откликнулся Джек. — Они отлично воюют и всегда побеждают. Зато у австрийцев форма красивее. А Меркурий, наверное, потому, что он считается богом почты. Вот теперь его и помещают на марки.

— Кстати, о древних римлянах, — послышался из другой части комнаты голос Фрэнка, который все это время что-то писал за большим столом. — Кто-то вроде бы уже несколько дней собирается латынь повторять. Я как раз только что справился с сочинением, и у меня есть еще немного времени до того, как мы с Гасом пойдем гулять. Так что я могу позаниматься с тобой. Давай-ка, лентяй. Возьми себя в руки.

— Да я, в общем, не хочу до следующей недели учиться, — поморщился младший брат при одной мысли о нелюбимом предмете. — Можешь сам корпеть над своими древними греками и римлянами, а от меня отстань пока.

Фрэнк помрачнел. Цезарь и Ксенофонт^[39] ему нравились, и он не собирался попускать такому пренебрежительному отношению к ним. Действия его были быстры и четки. Не успели наши больные даже ойкнуть, как он ловко завладел всеми марками, клеем и кисточкой, лежавшими на прикроватном столике Джилл, со словами:

— Придется вам, молодой человек, прекратить свое увлекательное занятие, пока не уделите времени уроку. Ты сам просил меня позаниматься с тобой. Вот и изволь. Берись-ка за книгу.

Тон Фрэнка не допускал возражений, а Джек диктатуры не выносил. Самое же сильное бешенство у него вызывали приказы в тех случаях, когда ему самому было ясно, что им следует подчиниться. Гнев вынуждал его либо выбежать в сад, либо хотя бы как следует покружить по комнате. Лишь после этого он успокаивался и наконец принимал как должное то, что от него требовали. Но за время болезни Джек распустился. Лишенный привычных способов дать выход раздражению, он привык выплескивать его, кидаясь вещами. Вот и сейчас ему захотелось было швырнуть ненавистный том Цезаря в ярко горящий огонь очага. С трудом удержавшись от этого, он довольно спокойно, хоть и ворчливо, ответил брату:

— Да, я, конечно, просил тебя, но пока не готов, так что не надо на меня наседать. Урок у меня не выучен, но мучиться я из-за этого не собираюсь. Так что займись спокойно своими делами, а мне верни мои вещи.

— Верну, — кивнул Фрэнк. — По одной марке за каждый выученный урок. Ни на каких других условиях ты обратно их не получишь.

С этими словами он запихнул сокровища брата в карман, подхватил с пола резиновые сапоги и, размахивая ими, словно дубинками, которыми с удовольствием отходил бы кое-кого за лень, направился к двери.

Тут-то терпение Джека и лопнуло.

— Да подавись ты этими марками, а заодно и своим проклятым Цезарем! — проорал он и, схватив ненавистную книгу, с силой швырнул ее вслед уходящему Фрэнку.

Тот спокойно себе удалился, не понеся никакого урона, пущенный же Джеком снаряд врезался в стену, а затем упал на пол.

— Это же твой кляссер, Джек! Что ты делаешь?! — первой заметила его ошибку Джилл.

И действительно, ослепленный гневом, он бросил не латинскую книжку, а свой обожаемый кляссер, который валялся теперь на полу. Кожаная обложка от удара оторвалась, а несколько страниц из прекрасной плотной и гладкой бумаги помялись.

— Мне показалось, что я кидаю книгу. Фрэнк вечно меня провоцирует. Только ведь я все равно совершенно не собирался в него попадать, — севшим от стыда голосом пробормотал Джек.

Миссис Мино молча подняла кляссер, положила его на столик возле кровати сына и вернулась к прерванному письму. Джек с Фрэнком очень пугались, когда она становилась такой.

Гнетущая тишина, повисшая в Птичьей комнате, и словно окаменевшее лицо мамы заставили Джека пожалеть о своем поступке куда сильнее, чем если бы она отругала его. На лице у него еще оставалось несколько марок. Совершенно не зная, как вести себя дальше, он принялся их отлеплять и демонстративно морщиться, словно процесс этот причинял ему невыносимую боль.

Джилл следила за ним со смешанным чувством сострадания и удовольствия. С одной стороны, девочке хотелось подбодрить и успокоить Джека, а с другой, глядя на его столь дикие приступы ярости, она радовалась, что как миссионеру ей предстояло еще очень много работы над своим подопечным «язычником».

Тишина уже становилась невыносимой для Джека, когда в комнате появился Гас. По случаю непогоды на нем был надет резиновый плащ, из объемных карманов которого он извлек книгу от Лоры для Джека и письмо от Лотти — для Джилл.

— Слушай, Гас, отвези меня в мою комнату, — тут же воспользовался удобной возможностью Джек, складывая на груди руки с покорностью полководца, капитулировавшего перед противником и теперь ожидавшего в свой адрес обидных, но справедливых слов.

Гас, ничем не выдав, что догадывается о ссоре, произошедшей незадолго до его появления, повез Джека прочь.

— Понимаешь, мне сегодня так скучно, что совсем ничего не хочется. Только спать, — объяснил другу Джек, с его помощью принимая у себя в комнате лежачее положение.

А тем временем в Птичьей комнате Джилл говорила миссис Мино:

— Я слышала историю о том, как один мальчик разозлился на брата, швырнул в него вилкой и она выколола ему глаз. Он, конечно, не хотел ничего такого. Брат это понял и простил его. С той поры этот мальчик больше ни разу ни в кого ничем не кинул, — заключила девочка с печальным видом, явно желая показать, что хотя она и сочувствует виноватому в происшедшем Джеку, но при этом вполне понимает всю опасность проявленных им гнева и вспыльчивости.

— А сам этот мальчик когда-нибудь смог простить себе свой поступок? — поинтересовалась миссис Мино.

— Нет, мэм. Полагаю, что нет, — ответила Джилл, пытаясь представить себя на месте вспыльчивого метателя вилок. — Но ведь Джек даже не попал во Фрэнка. И не хотел попадать. Но все равно я уверена, что он очень жалеет о случившемся.

— Но ведь мог попасть, — покачала головой миссис Мино, — и кто знает, чем это грозило бы тогда Фрэнку. Прежде чем что-то сделать, надо непременно задуматься о возможных последствиях. Запомни это, моя дорогая.

— Постараюсь, мэм, — откликнулась девочка, вдруг осознав, как важно все сказанное для миссионеров, приехавших вещать Слово Божье туземцам, которые забрасывают друг друга томагавками и бумерангами и восстают против своих правителей.

Миссис Мино дописала очередное письмо, затем взялась было за следующее, однако, о чем-то задумавшись, оставила его на столе неоконченным и тоном, в котором угадывалась борьба чувства долга и справедливости с материнской любовью, произнесла:

— Пойду-ка проверю, хорошо ли Джек там укрыт, а то вдруг простудится. Скоро вернусь. Постарайся не двигаться, пока меня нет.

— Хорошо, мэм, — пообещала Джилл.

Зайдя в комнату сына, заботливая родительница увидела, что тот и не думает спать, а вовсю штудирует речи Цезаря, к которым в данный момент испытывал интерес явно куда больший, чем до того, как позволил себе разозлиться на Фрэнка. Недаром же этих двух братьев прозвали громом и молнией. Фрэнк редко сердился, но уж если с ним это случалось, то долго ворчал и хмурился, очень медленно сменяя гнев на милость. Раздражение Джека, наоборот, вспыхивало как порох, чтобы мгновение спустя без следа исчезнуть.

Очень довольная, что Джек принялся наконец за дело, миссис Мино тем не менее сочла своим долгом прочесть ему небольшую нотацию, которую щедро проиллюстрировала впечатляющими историями о пагубных последствиях вспыльчивости, смягчая ужас наиболее травмирующих коллизий точками, запятыми и многоточиями нежных поцелуев.

Оставшись в одиночестве, Джилл принялась размышлять о достоинствах сдержанности и недостатках вспыльчивости, конечно же относя свой характер к хорошим и ровным, а характер своего лучшего друга Джека — к разряду взрывных и взбалмошных. Путем весьма длинного ряда сравнений своих и его поступков постепенно девочка вознесла себя на пик совершенства, но почти сразу же стремительно покатилась вниз.

От нечего делать обводя взглядом комнату, она увидела на полу наполовину исписанный листок бумаги. Сначала Джилл посмотрела на него просто как на любой другой предмет, который оказался не на своем месте. Затем она вспомнила, что за большим столом сегодня сидела не только миссис Мино, но и Фрэнк. «Может, это как раз кусок из его сочинения? — заинтересовалась она. — Или…» От новой догадки у нее перехватило дыхание. Ведь это могла быть записка от Аннет. Фрэнк и Аннет всегда переписывались, если из-за плохой погоды или болезни не могли встретиться в школе. «Сегодня как раз плохая погода, — продолжала размышлять Джилл. — Вероятно, Фрэнк получил записку от Аннет, прочел ее и забыл на столе. Ну да, — еще пристальнее стала всматриваться в текст на листке Джилл. — Это точно не сочинение: их не начинают с двух слов, за которыми следует пропуск строки, а потом уже длинные фразы, растянувшиеся на всю ширину страницы и бегущие одна за другой. Наверняка это письмо, хорошо бы в таком случае его припрятать, пока Фрэнк не вернет Джеку марки. Пускай помучается. Сейчас я его достану, а позже мы с Джеком придумаем месть для этого злюки».

И, забыв о данном миссис Мино обещании не двигаться до ее прихода, а заодно и о том, что читать чужие письма нехорошо, Джилл схватила крюк с длинной ручкой, которым они с Джеком пользовались, когда надо было достать какой-нибудь предмет, находившийся за пределами их вытянутых рук. Орудие было тяжеловатым. Джек научился орудовать им уже достаточно ловко, а у Джилл получалось пока не очень, поэтому из опаски порвать листок действовала она с большой осторожностью. На сей раз крюк хорошо подчинялся ей. Но, слишком сосредоточившись на своей задаче, девочка не заметила, как переместилась на самый край дивана. Еще одно резкое движение — и Джилл со стуком упала на пол.

Тело пронзила боль. «Спина!» — пронеслось у нее в голове, и тут же к физическому страданию добавился леденящий страх: вот сейчас в комнату кто-то войдет и застанет ее за двойным проступком. На какое-то время она замерла. Боль вроде бы начала отступать. Джилл огляделась. Удастся ли ей снова лечь на диван? Задача показалась ей вполне выполнимой. Она уже чувствовала себя куда лучше прежнего и даже могла самостоятельно приподняться в кровати, когда доктор ей это разрешал. Да и диван был достаточно близко. Она лежала как раз между ним и столь заинтересовавшим ее листком, который тут же поторопилась схватить.

«Ну, Фрэнк, теперь ты получишь!» — ощутила себя победительницей Джилл, несмотря на то что сама очутилась в весьма сомнительной ситуации. Восторг ее, впрочем, был мимолетен. Первый же взгляд на строки письма принес Джилл разочарование; когда же она вчиталась в текст, юное ее сердце сжалось от боли и ужаса. К Фрэнку листок вообще не имел отношения. Речь в нем шла о ней, а написаны были так ранящие ее слова рукой миссис Мино, которая обращалась к своей сестре:

Дорогая Лиззи!

Дела Джека вполне хороши, вскоре ему снимут гипс, и он начнет ходить. Куда больше тревоги приходится нам испытывать по поводу состояния девочки. Бедняжка, боюсь, навсегда покалечила спину. Она у нас. Мы делаем для нее все возможное, однако при каждом взгляде на нее мне на память, увы, приходит Люсинда Сноу, которая, как тебе и самой известно, двадцать лет не вставала с постели, после того как расшиблась в пятнадцать. Бедная Дженни, к счастью, пока не знает, и я надеюсь…

На этом текст прерывался, но и прочитанного оказалось достаточно для Джилл. Она-то рассчитывала, что скоро полностью выздоровеет. Мучавшие ее боли вроде бы начали мало-помалу стихать. К тому же все вокруг говорили, что постепенно у нее все придет в норму. И вот теперь ей открылась ужасная правда.

— «Навсегда…», «двадцать лет не вставала…». Двадцать лет в кровати! Нет, я этого не вынесу. Не вынесу… — прошептала она в отчаянии. — Вот, значит, почему мама так тяжело вздыхает, когда помогает мне одеваться, и почему все так со мной ласковы и добры.

Джилл больше совершенно не волновало, что кто-то может войти и застать ее на полу с чужим письмом в руках. Какая разница, если для нее все так плохо. Но в душах юных даже сквозь мрак отчаяния способен пробиться лучик надежды. «…И я надеюсь…» — вспомнила Джилл последние слова обнаруженного письма, отчего мысли ее потекли по другому руслу: «Миссис Мино, наверное, имела в виду, что пока еще нельзя ни в чем быть уверенным и что надежда все-таки есть. Вот ведь за Джека она тоже сперва боялась, а теперь он уже выздоравливает. Хорошо бы разузнать о своем состоянии у доктора, но тогда он догадается о письме. Ах, лучше бы я спокойно лежала и вообще его не касалась!»

Нахлынувшее раскаяние придало девочке сил. Отшвырнув от себя листок подальше, она уцепилась за край дивана, подтянулась, постанывая от боли, с трудом забралась на него и, когда наконец вытянулась на его поверхности, ей показалось, будто с момента ее падения на пол прошло много-много лет.

«Я обещала миссис Мино не двигаться, но соврала и была наказана. Спина теперь снова болит, а чужое письмо, которое я не имела права читать, жутко меня расстроило. Хороший же я миссионер. Правильно мама говорит: прежде чем исправлять других, исправься сама. Как стыдно! — Джилл вновь застонала, но не от боли в спине, а от угрызений совести. — Теперь у меня есть секрет, которым я ни с кем не могу поделиться. Даже с девчонками».

И как малые дети прячутся от стыда с головой под одеяло, так Джилл, отвернувшись к стене, уткнулась в учебник и принялась усиленно осваивать премудрости правописания.

Возвратившись, Миссис Мино застала поистине идеальную картину. Прилежная девочка учится, позабыв обо всем, что ее окружает. Поза ее неподвижна, и только губы немного шевелятся, словно она беззвучно проговаривает какие-то правила. И все же что-то в ее позе и чуть заметном нервном подрагивании ноги выдавало странное напряжение ребенка.

— Ну, с Джеком все в порядке. С тобой, дорогая, как вижу, тоже, — бодрым голосом произнесла миссис Мино, отчего сердце у Джилл подпрыгнуло. — Можно подумать, между вами по-прежнему протянут телеграф и вы сговариваетесь, что делать. Вон как дружно взялись за занятия.

— Да я просто не нашла рядом никакой другой книги, вот и пришлось немножко позаниматься, — ответила ей Джилл, которой было совестно получать похвалу за мнимое трудолюбие.

Украдкой выглянув из-за учебника, она заметила, как миссис Мино перекладывает на большом столе бумаги. «Ищет письмо», — замерла девочка. И так как от страха она даже дышать перестала, до нее явственно донесся шорох подобранного с ковра листка. К счастью, Джилл не видела взгляда, брошенного хозяйкой дома в этот миг на ее щеку. Одна из испанских марок так и осталась приклеенной у девочки на лице, в то время как другая такая же прилипла к оборотной стороне неоконченного письма. Сопоставить два эти явления не составляло особенного труда. Марку, которая сейчас была на письме, миссис Мино перед уходом из Птичьей комнаты видела на полу и даже собиралась было поднять ее, чтобы отнести Джеку, но в последний момент сочла за лучшее не вмешиваться в воспитательный метод Фрэнка. «Допустим даже, что письмо, упав со стола, само каким-то образом соединилось с маркой, — продолжала размышлять миссис Мино. — Но откуда тогда на нем взялся зеленый отпечаток пальца? Именно такого цвета шерстяную пряжу Джилл сегодня утром сматывала в клубок».

Словом, все признаки указывали на то, чему миссис Мино совсем не хотелось верить. А необычное поведение девочки окончательно убедило ее в своих подозрениях. Добрая леди заколебалась. Быть может, лучше всего сделать вид, будто она ничего не заметила? Очевидно, бедная девочка и без того страшно расстроена тем, что выяснила из письма. А кроме того, она явно мучается от раскаяния.

«Подожду, пожалуй, пока девочка сама мне все расскажет, — решила в конце концов рассудительная хозяйка дома. — Джилл очень честная. Не сомневаюсь, что она не сможет долго таить это в себе».

И миссис Мино вновь принялась за письмо к сестре, а Джилл продолжила свои занятия. Прошло немало времени, прежде чем девочка наконец закрыла учебник и миссис Мино предложила:

— Милая, хочешь я проверю у тебя урок? Джек вот сказал, что хочет, после того как справится со своим Цезарем.

— Не знаю, получится ли у меня, но попытаюсь.

Она весьма успешно повторила прочитанный параграф вслух, пока не дошла до наречия «навсегда», и тут же осеклась, отчетливо вспомнив тот страшный смысл, который открылся ей за этим ужасным словом в письме миссис Мино.

— Знаешь, что оно обозначает? — поинтересовалась та.

— Н-ну, д-да, — начала запинаться девочка. — Навсегда — это очень надолго. Вернее, навечно. — Горло у нее сжалось. Лицо покраснело. Глаза заблестели от слез.

— Что с тобой, дорогая? — склонилась над ней миссис Мино. — Знаешь, давай-ка пока оставим урок. Расскажи мне, что тебя так мучает, и я постараюсь помочь.

Участливый тон, сочувственный взгляд и мягкая прохладная ладонь, коснувшаяся разгоряченной щеки Джилл, заставили девочку громко всхлипнуть, а затем со слезами поведать хозяйке дома всю правду.

— Ах, моя милая, — принялась ее успокаивать миссис Мино, — я давно уже все поняла. И ни секунды не сомневалась, что ты сама мне во всем честно признаешься. Иначе ты не была бы той девочкой, которую я так люблю и которой готова во всем помогать.

Затем она показала ей письмо, и прилипшую к нему марку, и зеленый отпечаток пальца, пытаясь, насколько возможно, уменьшить страдания Джилл.

— Вредная марка! — и вправду немного развеселилась та. — Прилипла и выдала меня, словно я сама не могу обо всем рассказать, даже если мне и нечем похвастаться.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

29

Новая Гранада — испанское вице-королевство в Южной Америке, включавшее в себя территории современных Колумбии, Венесуэлы, Панамы и Эквадора и просуществовавшее с 1718 по 1821 г.

30

Такие марки выпускались в штате Боливар в Колумбии в 1863–1866 гг. Они были размером 8 × 9,5 мм и достоинством 10 центов и 1 песо.

31

Во время Франко-прусской войны 1870–1871 гг. Пруссия, оккупировавшая восточные французские области Эльзас и Лотарингию, эмитировала для них семь почтовых марок с обозначением номиналов в французской валюте. На марках была сделана единственная надпись «Postes» («Почта») и указан номинал в сантимах. Известно несколько разновидностей этих марок. Данный выпуск был в почтовом обращении до 31 декабря 1871 г.

32

Марки мыса Доброй Надежды (мыса на Капском полуострове южнее Кейптауна) — так называемые «капские треугольники» или «треуголки мыса Доброй Надежды» — первые почтовые марки на Африканском континенте и первые в мире треугольные марки; выпускались в 1853–1864 гг.

33

Сандвичевы острова (Гавайские острова) — группа островов, лежащих в северной части Тихого океана.

34

Полумесяц со звездой — символы ислама, используемые на флаге и гербе Турции.

35

В период с 1854 по 1902 г. Западная Австралия выпускала марки с изображением эмблемы колонии — черного лебедя.

36

Речь идет об изображенной на марке картине «Женщины за решеткой» Бартоломе Эстебана Мурильо (1617/18–1682), знаменитого испанского живописца золотого века, главы севильской школы.

37

Франклин Бенджамин (1706–1790) — американский политический деятель, дипломат, изобретатель, писатель, журналист, издатель, один из лидеров Войны за независимость. Он единственный из отцов-основателей скрепил своей подписью все три важнейших исторических документа, лежащих в основе образования Соединенных Штатов Америки как независимого государства: Декларацию независимости США, Конституцию США и Версальский мирный договор 1783 г. (Второй Парижский мирный договор), формально завершивший Войну за независимость тринадцати британских колоний в Северной Америке.

38

Профиль Меркурия, древнеримского бога-вестника, был изображен на газетных марках, которые представляли собой почтовые марки, выпускавшиеся для почтовой пересылки газет в 1851–1858 гг. Марки печатались без номинала, поскольку на стоимость указывал их цвет.

39

Ксенофонт (не позже 444 — не ранее 356 до н. э.) — древнегреческий писатель, историк, афинский полководец и политический деятель, главное сочинение которого — «Анабасис Кира» — высоко ценилось античными риторами и оказало огромное влияние на латинскую прозу.