Война

Лора Таласса, 2019

Четыре Всадника пришли в наш мир, чтобы уничтожить человечество. Вслед за Мором, явился его брат – Война. Все кончено. Город в огне, улицы залиты кровью, и вряд ли Мириам удастся выжить, особенно после того как ее замечает Война – тот, кто разрушает города и несет гибель всему живому. Тот, кто послан, чтобы стереть род людской с лица земли. Всадник настигает Мириам, но… вместо того, чтобы убить, называет ее своей женой и открывает ей свое сердце. Однако любовь и смерть – плохие соседи. Мириам придется сделать выбор: уступить Войне и стать свидетелем гибели человечества, или пожертвовать всем и остановить катастрофу.

Глава 6

Я решаю последовать совету Тамары — сплю с кинжалом Войны под подушкой. И главное, засыпаю. Что тоже неплохо.

— Проснись, Мириам, — глубокий голос возвращает меня в реальность.

Резко открываю глаза. Рядом с тюфяком, опершись руками о колени, сидит Война. Пальцы сами тянутся к клинку, и я сажусь, держа его перед собой. Глаза Войны мерцают в полутьме, когда он окидывает взглядом меня — сонную, с оружием в руках.

— Понравился мой кинжал? — спрашивает Всадник.

Я вздрагиваю от звука его голоса. Война говорит на чистейшем иврите.

— Ты умеешь разговаривать, — констатирую я. «И знаешь, как меня зовут», — добавляю мысленно.

Он хмыкает.

— Я имею в виду, что сейчас я тебя понимаю, — добавляю я.

Я уже привыкла, что Война говорит на неведомом языке, а я каким-то образом его понимаю. Но слышать из его уст родную речь — совсем другое дело, это выбивает из колеи. И означает, что все это время он понимал меня.

— Зачем ты разговариваешь на какой-то тарабарщине? — спрашиваю, продолжая угрожать ему клинком.

Не о том спрашиваешь, Мириам. Правильный вопрос: «Какого черта ты делаешь в моей палатке?»

Всадник поднимается, подходит ближе. Я поднимаю оружие выше. Но ему плевать на кинжал. Война садится на край тюфяка, не обращая внимания на то, что острие кинжала впивается ему в кожу у самого горла. Смотрит на клинок, уголок его губ приподнимается в усмешке. Выглядит он при этом зловеще довольным.

Угрожать ему, похоже, бессмысленно. Мне почему-то кажется, что Войну вся эта ситуация… умиляет.

— Почему я понимаю твою речь? — спрашиваю его.

— Ты моя жена, — спокойно отвечает Всадник. — Ты понимаешь мою природу, мой дар.

Хм, тут есть одна проблема.

— Я тебе не жена.

Война усмехается.

— Хочешь доказать свою правоту? Буду более чем рад. — В его словах слышится некий сексуальный намек.

— Убирайся из моей палатки, — говорю, перехватывая кинжал.

Война разглядывает меня, его глаза мерцают в полумраке.

— Разве палатка твоя? — удивляется он.

Нет. Но ему здесь не место.

— Убирайся из этой палатки, — уточняю я.

— Или что? — он поднимает бровь.

Разве не очевидно? Сильнее надавливаю острием кинжала на кожу Всадника. Темная струйка крови сбегает по его шее. Война подается ближе:

— Маленькая храбрая воительница, угрожаешь мне в моем же лагере. — Он разглядывает мое лицо.

— Как ты вообще меня нашел? — спрашиваю я.

В лагере тысячи одинаковых палаток.

— Ты, кажется, хотела, чтобы я ушел, — напоминает Война. Я чувствую, как ему весело.

— Но ты все еще здесь. Так как же?

— Я не смогу ответить, если ты перережешь мне горло. — Он косится на кинжал.

Я колеблюсь. Любой мужчина, пробравшийся в палатку, пока я сплю, представляет собой угрозу. Хотя стоит признать — если бы Война хотел навредить мне, то уже сделал бы это, и никакой кинжал ему не помешал бы. Я опускаю оружие. Всадник касается кровавой линии на шее и, могу поклясться, на его лице мелькает улыбка.

— Это мой лагерь. Здесь невозможно что-либо от меня утаить.

Крепче сжимая кинжал, произношу:

— Говорят, ты не можешь умереть.

— Так вот почему ты еще не пыталась убить меня? — Снова этот насмешливый тон.

Да. Молчание — тоже ответ.

— Так что? Можешь или нет? — продолжаю допрос.

— Умереть? — переспрашивает Война. — Могу, конечно.

Черт! Зачем я только опустила кинжал?

— Но обычно я не остаюсь мертвым надолго.

Пристально смотрю на него:

— Что это значит?

Он подхватывает зажженную масляную лампу, которую я до сих пор не замечала, и встает:

— Когда-нибудь поймешь. Это, и многое другое, aššatu. Жена. Ты должна сдаться.

В последний раз бросив на меня загадочный взгляд, Война задувает лампу и исчезает в ночи, как призрак.

Город пал, меня взяли в плен, а все вокруг считают, что я должна жить, как ни в чем не бывало. Это становится ясно на следующее утро, когда я просыпаюсь от чьей-то болтовни рядом с палаткой. Что ж, удивляться нечему. Этого от меня ждали и раньше — на следующий день после Прихода Всадников.

Надеваю свою старую, заляпанную кровью одежду. Она еще влажная, но гораздо удобнее, чем наряд, который мне выдали. Натягиваю сапоги и выхожу на улицу. У палаток сидят люди, болтают, смеются, пьют чай и кофе. В этой части лагеря живут в основном женщины и дети, и я поражена тем, что у некоторых покрыты головы. Я думала, Война потребует, чтобы мы отказались от своей веры, но, по-видимому, это не так.

В воздухе еще стоит аромат жареного мяса, и на мгновение меня накрывает воспоминанием о мертвых телах на улицах Иерусалима. Там тоже пахло мясом.

Идя на запах, выхожу на вчерашнюю поляну. Здесь, в этом ужасном месте, кажется, раздают еду. Вижу баранью тушу, крутящуюся на вертеле, на столах — подносы с фруктами, орехами и хлебом. Бреду в конец очереди и стараюсь не думать, откуда взялась вся эта еда. Армию нужно кормить, а уж такую гигантскую, как эта… Набеги на города и села — меньшее из зол, совершенных этими людьми.

Когда очередь почти доходит до меня, замечаю знакомое лицо. Вчерашний солдат, тот самый, что сжимал рукой пах и тыкал в меня кинжалом, стоит на другом краю поляны и курит. На голове у него куфия^[6], он перебирает пальцами жидкую бородку, болтая с другими солдатами, но смотрит при этом только на меня. Не отводит глаз, как бы долго и пристально я не смотрела в ответ.

Меня слегка успокаивает лишь тяжесть кинжала на поясе. Я отворачиваюсь первой, хватаю еду и ухожу прочь. В поисках относительно спокойного места, чтобы позавтракать, направляюсь к краю лагеря. Сажусь и смотрю на горы вокруг. Так легко ускользнуть отсюда незамеченной… Замираю, перестаю жевать, и осторожно оглядываюсь в поисках патрульных. Никого.

Отставляю тарелку и встаю. С трудом подавив желание оглянуться и проверить, не следит ли кто-нибудь за мной. Это ведь самый легкий способ попасться — показать, что задумала что-то. Задержав дыхание, спокойным шагом направляюсь прочь. Пролетают секунды, гул лагеря постепенно затихает. Я вздыхаю с облегчением. Получилось! Все оказалось даже легче, чем я думала…

— Стой или умрешь!

Я застываю на месте, не сомневаясь, что в спину мне направлен наконечник стрелы. И, действительно, обернувшись, я вижу солдата. Он шагает ко мне, целясь прямо в грудь.

— Дезертиров ждет казнь, — сообщает он.

В сложных ситуациях я оказываюсь гораздо чаще, чем хотелось бы. Попадалась я и Братьям-мусульманам, и палестинским патрульным, и коллегам-Призракам, которым удавалось застать меня врасплох. Если хочешь уцелеть, главное — придумать убедительную историю и придерживаться второго правила кодекса: говорить правду.

— Я делаю оружие, — торопливо говорю я. Тамара упоминала, что в лагере не помешал бы мастер-оружейник.

Солдат прищуривается:

— При чем тут это, черт подери?

— Из веток этих деревьев я делаю заготовки для луков и стрел, — говорю медленно, объясняю подробно.

— Думаешь, я поверю, что ты тут просто собираешь чертовы ветки для чертовых луков?

Он прав. У меня нет ни сумки, ни топора, а прикрепленный к поясу кинжал слишком мал. Я больше похожа на беглянку, а не на оружейника.

— Я все обсудила с Войной. — Ложь сама срывается с губ, и я тут же сожалею о своих словах. «Говорить правду?» Я сама только что нарушила второе правило кодекса.

Солдат окидывает меня взглядом с ног до головы, видимо, взвешивая все «за» и «против», прикидывая, верить мне или нет, и наконец принимает решение:

— Мне плевать, с кем и что ты обсудила. Хочешь жить — тащи свою задницу обратно в лагерь. Быстро!

Бросив прощальный взгляд на деревья, я выхожу из кустов и направляюсь в лагерь, и стрела по-прежнему нацелена мне в спину.

Вот тебе и сбежала!

Оказывается, в лабиринте палаток есть своя логика. Мне понадобился целый день, чтобы понять ее. Лагерь разделен на четыре сектора. В одном из них, среди женщин и детей, живу я. Другой отведен для пар — для тех, кто решил жить вместе. Самый большой сектор, разумеется, занимают солдаты. И еще есть территория Войны. Четыре сектора вокруг поляны — черного, прогнившего сердца лагеря.

Время от времени раздается бой барабанов, который, как мне объяснили, обычно предшествует казни. Кого-то убивают за мелкое воровство, кого-то — за дезертирство, а одного мужчину приговорили к смерти за то, что он помочился в кружку своего товарища. Видимо, тому не понравилась шутка. Иногда казнят без видимых причин. Впрочем, разве они нужны? Война хочет уничтожить всех нас, но некоторых оставляет в живых, чтобы они помогли ему достичь цели. Из-за частых казней атмосфера в лагере должна быть мрачной, но, куда ни глянь, люди болтают, смеются, плетут циновки и корзины.

Каждый здесь чем-то занят. Не знаю, назначают ли всем задания или желающие сами вызываются, но здесь есть люди, которые готовят, убирают, охраняют, ухаживают за лошадьми, роют выгребные ямы и занимаются еще сотней разных дел. Лагерь работает как отлаженный механизм.

Все вокруг кажется пугающе нормальным. Не представляю, как Война смог этого добиться. Как ему удалось сплотить людей, заставить работать, после того как он лишил их всего…

Однако кое-что все же не так, как обычно. Религия — в лагере ее словно не существует. Конечно, я здесь всего сутки, так что, возможно, нужно просто набраться терпения. Но до сих пор я не слышала ни призывов к молитвам, ни публичных проповедей. Ничего, что помогло бы узнать, в какого бога верят эти люди. Единственные признаки религиозной жизни, которые я заметила, — это символы веры, которые люди носят на себе. И все. В остальном Бога здесь словно не существует. Весьма иронично.

Я возвращаюсь в палатку. Ко мне никто не приходит, не назначает заданий, и на улицу я выхожу только за едой или по зову природы.

Наконец, громоподобный стук копыт заставляет меня вылезти из моего убежища. Солнце катится за горизонт, дневной жар постепенно уходит. Из соседних палаток тоже выглядывают женщины, смотрят в ту сторону, откуда доносится шум.

— Они идут, — слышу я шепот.

Большинство жителей лагеря устремляются к центральной поляне. Любопытство влечет меня следом за ними. Я едва успеваю добраться туда, когда по лагерю проносится дюжина всадников, вздымая клубы пыли, топча кусты. Возглавляет процессию Война. И он, и его воины с головы до ног покрыты кровью. Вернулись из очередного набега…

До сих пор я даже не задумывалась, что здесь еще есть, кого убивать. Армия Войны вчера неплохо «потрудилась». Но Иерусалим — большой город, и рядом с ним немало поселений. Пожалуй, даже жуткой армии Войны нужно больше одного дня, чтобы стереть их с лица земли.

Вновь звучат барабаны, от этого звука кровь стынет в жилах. Война врывается на поляну, люди разбегаются в стороны. Я сглатываю, увидев его кроваво-алого коня, который даже не замедляет шага, когда Всадник спрыгивает на землю. Следом на поляну галопом влетают сопровождающие Всадника воины с красными лентами на плечах.

— Кто это? — спрашиваю женщину рядом.

— Всадники Фобоса, — отвечает она, повернувшись ко мне. — Лучшие солдаты Войны.

Его лучшие убийцы. Я смотрю на всадников новыми глазами. Они объезжают Войну, останавливаются и полукругом выстраиваются за ним. Когда последний воин занимает свое место, бой барабанов стихает.

Я до последнего не понимаю, что происходит. Но наконец пыль оседает и я вижу окровавленного мужчину, который лежит на земле перед воинами. Он неподвижен, как мертвец, но проходит минута, и он медленно садится.

Война молчит, наблюдает, а когда мужчина, пошатываясь, встает, направляется к нему. Толпа зевак замолкает, один из всадников соскакивает с лошади и выступает вперед.

— Этот человек, Элайджа, — возвещает он, указывая на мужчину, — был одним из Фобосов, личных воинов главнокомандующего. Господин дал этому человеку кров и еду, он доверял ему. Но чем он отплатил нам за добро? — говорящий обводит собравшихся взглядом. — Восстал против своего господина и товарищей по оружию!

Толпа словно по команде разражается возмущенными криками. Удивительно, но многие из собравшихся, кажется, искренне негодуют. Если они притворяются, то делают это мастерски.

— Когда началось сражение, Элайджа обратил меч против своих товарищей, — продолжает всадник, а Война не сводит с раненого взгляда, острого, как лезвие бритвы. — Сегодня мы потеряли многих хороших воинов.

Продолжая смотреть на Элайджу, Война заводит руку за спину и сжимает рукоять огромного меча. Сталь звенит, покидая ножны.

Я вся сжимаюсь, вспоминая недавнюю встречу с этим клинком. Но вместо того, чтобы обрушить на мужчину удар, Война швыряет меч к его ногам.

— Sunu uk. San suni, adas Susturu tıtuu üçüt huniştüü nunıtnuu utenin dukikdep nurun, — возвещает он.

Возьми. Докажи, что достоин бросить вызов мне, человек.

Элайджу трясет от страха, но на его лице ни капли раскаяния.

Всадник медленно отступает:

— San Tuduygu uturun teknirip, nik niygiziş üçüt hutişnüü nunıtnuu utenin dukikdep nurun.

Докажи, что достоин бросить вызов самому Богу.

С этими словами Война отворачивается, подставляя Элайдже спину для удара. Окровавленный Фобос медлит всего пару секунд, а затем бросается за мечом Войны. Первая заминка случается, когда он поднимает меч — он слишком тяжелый. Мужчина держит меч двумя руками, но его все равно водит из стороны в сторону.

У меня падает сердце. Вот человек, рискнувший дать отпор убийцам. Я искренне хочу, чтобы он остановил Всадника, но понимаю, что это невозможно. Я видела мощь Войны — его не победить.

Война оборачивается, в руках у него ничего нет. Красные кожаные доспехи запятнаны чужой кровью, а подведенные черным глаза смотрят прямо и безжалостно. У него есть еще один клинок, но Война не достает его из ножен, даже когда противник приближается. Элайджа наступает, лицо его искажено праведной яростью:

— Ты думал, что я буду просто смотреть, как ты убиваешь нас?

— Tuz utırtı juni şuur üçüt önüt dup atna üçüt ıtuuzı vokgon.

Ты именно этим и занимался, а ведь мы уже оставили позади семнадцать городов.

Семнадцать? Семнадцать?

Мужчина спотыкается, он с трудом удерживает меч, силы покидают его. Должно быть, Элайджа и сам понимает, что сражаться бессмысленно, но все же бросается на Войну с ненавистью во взгляде. Он почти настигает Всадника, стоящего неподвижно, точно скала. Он из последних сил поднимает меч для удара. Война не двигается.

— San sunin nupşırsunı suksugın tönörö ukvuyn.

Тебе не вынести моей ноши.

Словно в ответ на вызов, всадник Фобоса обрушивает меч на противника. Война с легкостью уклоняется от удара, золотые украшения в его волосах покачиваются и блестят. Элайджа едва не падает вперед, поднимает облака пыли, пытается удержать тяжелое оружие. Спустя несколько мучительных секунд ему удается развернуться, и он снова бросается на противника. Всадник спокоен, однако я чувствую, что за его расслабленной позой скрывается огромная сила.

— San Tuduydın urtin nüşütüü süstün eses, — насмехается он.

Тебе не постигнуть волю Божью.

С пронзительным криком Элайджа опять наступает, широко замахиваясь мечом. И снова Война отступает, легко уклоняясь от удара. Элайджа тяжело дышит, меч в его руках дрожит. На это больно смотреть, но хуже всего то, что я болею за Элайджу — наверное, единственная из всех здесь собравшихся.

Война преодолевает разделяющее их расстояние и перехватывает запястье противника. Элайджа вынужден убрать одну руку, и гигантский меч тянет его к земле. Всадник склоняется к противнику, его следующие слова едва слышны:

— Sani övütün urtin nüşütügö süstün eses, vurok San senin öç nüşünön.

Тебе не постигнуть волю Его, но мою месть ты узришь.

Все происходит очень быстро. Я слышу хруст, затем крик. Элайджа роняет меч, прижимает сломанную руку к груди. Война перехватывает тяжелый меч в полете, вынимает из ножен второй меч, поменьше. На долю секунды их взгляды пересекаются. А следом Война обрушивает на противника два клинка, точно ножницы. Кровь заливает все вокруг, половина тела Элайджи отлетает в одну сторону, половина — в другую. Приходится собрать все силы, чтобы меня не вывернуло наизнанку.

Толпа оживает, ликует. Мир сошел с ума.

Вкладывая клинки в ножны, Война уходит, оставляет мертвое тело на осквернение жителям лагеря.

Проходит меньше часа, и меня вызывают в шатер Войны.

В сопровождении угрюмых всадников Фобоса я прохожу через лагерь. Впервые за все время, проведенное тут, оказываюсь в секторе военачальника.

На сегодня налеты окончены, и солдаты Войны бродят между палатками, курят, играют в карты. Несколько человек бросают в мою сторону заинтересованные взгляды, но большинство даже не замечают женщину, которую ведут к военачальнику.

Сразу понятно, какой шатер принадлежит Всаднику. Он стоит в стороне от остальных и, хотя палатки Фобосов гораздо больше моей, его шатер превосходит их размерами. У Войны настоящий дворец из ткани, освещенный снаружи дымящими факелами. В метре от входа в шатер всадники Фобоса отступают, оставляют меня одну перед входом в логово Войны.

Сердце бешено колотится в груди. Со дня Пришествия Всадников я повидала немало дерьма, пора бы привыкнуть. Но не получается. Я боюсь. Боюсь этого места и того, что оно делает с людьми. Страшусь того, что готовит мне будущее. Но больше всего меня пугает Всадник и то, чего он желает от меня, особенно после сегодняшней безжалостной расправы.

— Входи, — подгоняет меня один из Фобосов.

Выдохнув, я делаю шаг и оказываюсь в палатке. Первое, что бросается в глаза — сам Война, сидящий на лавке, его мощное крепкое тело. Всадник по-прежнему облачен в алые доспехи, покрытые пылью и кровью. Меня он замечает, когда начинает расстегивать наручи.

— Мириам, — произносит он вместо приветствия.

Я с трудом перевожу дух.

В шатре стоит стол, пара стульев, кровать и несколько сундуков, в которых, должно быть, хранятся трофеи. Повсюду яркие коврики и подушки, и… оружие. Мечи и кинжалы, секиры, луки и стрелы занимают все поверхности. Похоже, ему очень нравится все, чем можно резать и колоть. Смертоносное, роскошное оружие, но я не могу рассматривать его сейчас — не могу оторвать взгляд от хозяина жилища.

— Зачем я здесь? — спрашиваю, останавливаясь у входа.

Война замирает. Откладывает снятый наруч и встает. Его подведенные глаза встречаются с моими. Колени слабеют, когда все его внимание сосредотачивается на мне. Как же он красив — особой красотой, присущей всему, что несет гибель. Резкая линия подбородка, полные, порочные губы, и пронзительные глаза.

— Как ты, жена? — спрашивает он. — Наслаждаешься жизнью?

Нет.

Мне с трудом удается не отшатнуться, особенно когда Война делает шаг в мою сторону. Между нами по-прежнему несколько метров.

— Я слышал, твое утро было полно приключений, — продолжает Всадник.

Он следил за мной?

— И? — я едва заметно вздрагиваю.

Война снимает ножны. Я смотрю на меч, которым меньше часа назад разрубили пополам живого человека.

— Мне сообщили, что ты делаешь оружие, — как бы между прочим замечает он.

На мгновение закрываю глаза. Должно быть, тот солдат все рассказал Войне. И передал мои слова о том, что Всадник якобы позволил мне выйти за пределы лагеря. Меня пробирает дрожь. Я сама видела, как он только что поступил с предателем, а теперь он знает, что я тоже бросила ему вызов.

— Очевидно, я поддержал твои планы.

Вот почему у меня строгие правила насчет лжи. На ней легко попасться. Открываю глаза и дерзко вздергиваю подбородок. Всадник идет ко мне, и каждый его шаг предвещает недоброе. И вот он близко — слишком близко.

— Не впутывая меня больше в свою ложь, — понизив голос, говорит он.

Я слышу невысказанное предостережение в этих словах: Иначе я накажу тебя.

Суд Войны ужасен настолько, насколько можно представить. Всадник пристально смотрит на меня.

— От тебя стоит ждать неприятностей, да, жена? — И Война сам же отвечает: — Да, несомненно.

Он преодолевает разделяющее нас расстояние, кожаный доспех касается моей груди. Он так близко, что я вижу золотистые искорки в его глазах. Пугающих глазах, прекрасных и пугающих.

— Ошибаешься, если думаешь, что меня это злит. — Его улыбка выглядит зловеще. — Все в тебе создано специально для меня.

Высокомерный ублюдок! Держу пари, он считает, что все люди созданы для его развлечения. Чтобы мучить их и убивать. Не отводя взгляда от моего лица, Всадник поднимает руку и проводит пальцем по моей ключице.

— Увидев тебя, впервые в жизни я возжелал. — Его слова пронзают меня насквозь. — И вот ты здесь.

Примечания

6

Куфия — мужской головной платок, популярный в арабских странах.