Звериная страсть

Лисавета Челищева (2025)

Выбранная в качестве ритуальной жертвы для упырей, угрожающих поглотить деревню, Шура едва избегает их лап. Этот побег приводит ее в роскошный особняк, населенный шестью невероятно привлекательными парнями — волколаками. Шура могла бы легко убежать и от них, но… Укус упыря превращает некогда робкую девушку в существо, снедаемое похотью и собственничеством.

Коляда, коляда

— А она балакает все о своём! Все уши мне прожужжала вчера, старая трупёрда! — жаловалась за завтраком баба Озара, будучи в ярости из-за сплетен местной ткачихи на вчерашнем празднике.

У меня пропал аппетит, и я почти не притронулась к еде. Все, о чем могла думать — как сильные руки Лукьяна чувственно прижимали меня к себе вчера, а шёпот бархатный согревал мой слух под луной…

Если бабушка и заметила резкую перемену в моем настроении, то решила этого пока не показывать.

Собрав на рассвете травы все нужные, мы отправились в деревню на утреннюю молитву к Роду.

Проходя мимо пшеничного посевного поля, я приметила на дальнем холме группу охотников. Возможно, Лукьян был там с ними…

— Шурка, подь сюды! Послухай, что баять буду. — подозвала меня к себе Озара во время песнопения Перуну.

— Девка вон та, дочь старейшины. Зуб на тебя заточила. По энергии ее враждебной на тебя направленной вижу!

–…Беляна? Да нет, бабушка, показалось тебе. Нет между нами вражды никакой.

— Карпатского хлопца ты у неё из-под носа увела. Поняла? Остерегайся ее. — хриплым шепотом заключила ведьма. — Коварная дивчина.

Я печально качнула головой, устремив взгляд в землю.

— Это не важно уже… Отпугнула я Лукьяна от себя. Сказала, что не можем быть вместе мы. Теперь он и не захочет со мной слова молвить.

Ведунья колко покосилась на меня.

–…Это почему же?

— Не могу я обманывать его и заставить полюбить себя через приворот любовный, бабуль.

Старушка раздраженно зарычала: — Чушь не городи, баламошка! Не ворожила я ни капли! Сам он на тебя так вешался, как котяра мартовский. Не слепой поди!

Теперь уже я вытаращила глаза от удивления.

— Как не ворожила?… А зачем же ты мне сказала тогда?

— Чтобы ты, коза-дереза этакая, на гулянку молодецкую пошла! Как ещё заставить-то тебя вылезти из норы нашей и стеснения твоего? А приворот — шутовка моя! Поверила, что ли, дуреха?

— Ой…

— Вот тебе и ой! — всплеснула руками ведьма. — Наигралась во взрослую жизнь? С таким успехом, ты и правда, на моей шее до дряхлости просидишь. Беги, отыщи жениха своего заморского поскорее! Пока другие тетехи, как Беляна эта, не заарканили твоего рыжика! — шикнула она на меня.

Взволнованная, я бросилась бежать опрометью, оставив березовую рощу и капище позади, помчавшись по тропинке в сторону деревни.

Вдали показалась фигура статного рыжеволосого молодца у лесной околицы. Сердце бешено заколотилось, аки заячье, дыхание перехватило.

— Лукьян!! Постой! — прокричала я, побежав ему на встречу через маковое поле.

Парень, ища, кто его так отчаянно кличет, растерянно обернулся.

Завидев меня в поле, он вскинул брови, встревоженно всматриваясь мне в лицо.

— Нравишься!!… — запыхаясь выкрикнула я, несясь сквозь цветочную преграду. — Нравишься ты мне! Очень!

Заслышав слова мои, парень бросил лук и стрелы вместе с охотничьей сумкой своей и кинулся ко мне.

Он ловко словил меня под руки и закружил в своих объятьях крепких.

Я залилась смехом, а Лукьян так заулыбался, что в уголках глаз его появились морщинки.

Не успела и опомниться, как его губы встретились с моими в пылком порыве нежности.

Зажмурилась я, не веря, что это происходит сейчас со мной. То, о чем я и думать не смела, пока служила ученицей у ведуньи лесной. То, что думала я уж не произойдёт со мной никогда.

Жгучие поцелуи охотника, обрушившиеся на мои щёки и лоб, были настолько желанны и торопливы, что я и запамятовала, как дышать-то. Ладони его нежно обхватили пылающие щеки мои, одаряя прохладой и хвойным шлейфом от рубахи его.

Избранный мой любовался моим ликом так, словно никогда не сможет наглядеться вдоволь.

— Знаю… Богосуженая ты мне, Шура. — благовейно зашептал Лукьян мне в висок. — Знаю я это. Чувствую.

Молодец бережно обхватил меня за плечи, прижимая к свой неистово вздымающейся груди, словно боясь, что вновь убегу от него.

***

— Когда же ты воротишься ко мне? — вздохнула я опечалено, узнав, что возлюбленному моему надо обратно в края свои родные родных проведать.

Лукьян мягко улыбнулся и взяв мою руку в свою, поцеловал ладонь, прежде чем начинать по одному загибать пальцы мои.

— Вот смотри, — он загнул первый палец. — Сейчас вот серпень, август то бишь по-новому. Потом: вересень, листопад, грудень и в конце студня я и обернусь пред тобой, душа моя. Прям в Коляду и вернусь! — он снова поднёс к своим пылающим губам мой кулачок, обхватив его полностью в своей широкой ладони. — Солнечное Рождество вместе уж справим!

Он нехотя отпустил мою руку, и я почувствовала на пальце безымянном что-то прохладное.

В тусклом свете сеновала живо засияло маленькое серебряное колечко на моей руке, переливаясь холодным отблеском.

Я ахнула от восхищения, а Лукьян притянул меня к себе и зарылся лицом в мои волосы, жадно вдыхая воздух.

— Вернусь и свадьбу сыграем! Дождись меня только, любовь моя… — прошептал он, проведя рукой по моей распущенной косе.

И я ждала, считая луны и часы, до того дня, когда возвратится мой милый из краев далеких и сделает меня своей перед взорами Богов наших Рóдных и всей деревни.

***

Четыре месяца пролетели незаметно. Всю осень я провела подле ведьмы, работая и обучаясь знахарству и различным видам защитной магии. Световые дни были наполнены усердной работой и учебой. Но ни одна тёмная ночка не проходила без воспоминаний о моем Лукьяне. Каждый раз сердце срывалось в счастливый полет от одной только мысли, что скоро я уже увижу его и заключу в свои объятия.

И вот наступил конец студня — время, когда мой суженый обещал вернуться. Я не знала, в какой день, иль час, но душа радостно трепетала, как весенняя птица, при виде дороги лесной.

С зари баба Озара была в плохом настроении. Она серчала на старейшину деревни за то, что тот начал воротить заборы да капканы расставлять вокруг огородов и посевных полей, чтобы животину дикую славливать, которых она прикармливала.

Позавтракав и замесив тесто для праздничного каравая на Коляду, мы отправились в деревню, чтобы совершить свой обычный обход, ухаживая за больными, исцеляя их травами и различными снадобьями наговоренными.

Пройдя немного по поселению, я заметили, что в воздухе витает ощущение беспокойства. Глаза древлян нервно метались, их оживленный шепот разносился по ветру.

— Мухоблудите опять? Без дела на печи сидите, штаны просиживаете! — гаркнула бабушка на беседующих мужиков на лавке у избы собраний.

Я еле сдержала хихикание, следуя за ней по пятам.

— А ты чего ржешь аки конь за спиной моей? — фыркнула на меня баба Озара, остановившись около входа в избу. — Ходишь пыней теперь по деревне, Шурка! Недоступная, гордая птица! А коли твой рыжик карпатский не вернётся?

Лукавый прищур ведьмы пробрал меня до мурашек.

Я стиснула зубы, непокорно мотнув головой.

— Вернётся! Любим мы друг друга очень… Кольцо его на мне! — гордо продемонстрировала я колечко на пальце своём.

— Побрякушка эта? Тьфу, а не обещание! — усмехнулась она. — Обещание крепкое через церемонию, обряд совершают иль… через кровь хоть!

— Не надо нам кровопролития попусту, бабушка! Верю я ему и так. Вернётся он! Знаю это. — запротестовала я, засовывая оледеневшие руки в овечью шубку.

Старушка вздохнула, натянув мне на голову платок потеплее.

— Гляди, Шурка, коли всех женихов деревенских от себя не отвадишь, чтобы потом шишки не грызть!

Я лишь вяло улыбнулась, проходя вслед за ней в избу.

— Чужеяд этакий! — зарычала ведьма на старосту, восседающего во главе стола за распитием самовара. — Ишь чего удумал-то! Где это видано, чтобы родичи заборы вокруг хат своих ставили друг от друга?! Клетки из домов люда хочешь налепить? Ишь чего удумал! Не позволю!! — ударила дубовым посохом Озара об пол, и, казалось, что даже ставни пошатнулись от ее негодования.

— Да ты в деревне-то и не живешь вовсе! На кой тебе дело, старча лесная? — запротестовал мужичок, отставляя кружку в сторону.

— А кто каждое полнолуние упырей отваживает, мавок и бесятину всякую поганую рыла к вам не совать? — старая ведьма презрительно окинула взглядом просторную парадную избу.

— Все равно, слово за мной будет! — топнул сапогом мужчина, приподнимаясь со скамьи.

— За тобой, за тобой, черт ты веревочный! — сплюнула старушка. — Загубишь деревню всю и связь с Родом нашу! Помяни слово мое!

— Попрошу так со мной не выражаться! — залился краской от возмущения староста.

— Проси, курощуп! — фыркнула бабушка, уперев руки в боки.

Лукаво мне подмигнув, она вышла из избы, и я поспешила за ней.

— Что?!! — раздалось у нас за спинами, но я уже выскользнула на мороз.

Ведьма обернулась на пороге в последний раз.

— Оглох что ли? Орать и напрягаться так будешь, слух весь пропердишь! Нюх и совесть уже где-то посеял у черта на куличиках…

Проводив ведьму до домов других старейшин на переговоры, я оказалась в самом сердце заснеженного села, средь белоснежных пейзажей.

Решив занять себя чем добрым, я направилась к дому своей родни.

Пронизывающий холод трепал меня по щекам, пока я сжимала в руках мешочки, наполненные целебными снадобьями, предназначенных для моих племянников.

Когда я наконец-то поспела к родовой избе, из трубы лениво потянулся дым, сливаясь с белыми оттенками неба. Звуки смеха ребятишек и сладкий аромат свежеиспеченного хлеба заполняли воздух даже в палисаднике.

Внутри Милава встретила меня с распростертыми объятиями, ее глаза засияли теплом.

— Сестра! Ты пришла как раз вовремя! — воскликнула она, коротко обняв. — Детвора захворала, и твои травяные сборы — наше одно спасение и надежда!

Мы уселись у потрескивающей печки, окруженные успокаивающим ароматом высушенных трав, и стали рассказывать друг другу накопившиеся истории за прошлые недели. Милава поведала мне о заботах своих и заигрываниях соседского молодца, а я с интересом слушала речи ее за согревающей кружкой кипрея.

Через некоторое время солнце начало садиться, заливая деревню теплым золотистым светом. Мы с Милавой присоединились к жителям в приготовлениях к предстоящему празднику Коляды.

Улицы были все увиты красными лентами, вплетенными в заборчики и ветви деревьев у домов, а воздух был пропитан веселыми разговорами и звоном украшений из колокольчиков.

Мы работали бок о бок, наши пальцы проворны, завязывая ленты на ветках и украшая дверные проёмы ягодами рябины и елью.

Деревенские смеялись и распевали колядки, передававшиеся из поколения в поколение, голоса гармонично сливались с гулким биением сердца общины.

День плавно перешел в вечер, и народ собрался у кострища.

Чувствуя усталость сестры, я настояла на том, чтобы взять на себя ее обязанности с остальным украшением и предложила ей отдохнуть. Она благодарно улыбнулась, ее взгляд задержался на мне, прежде чем исчезнуть в толпе.

Оставшись одна, я осторожно поднялась по деревянной лестнице у избы советов, чтобы продолжить развешивать гроздья ярких ягод рябины — их пунцовый оттенок символизировал защиту дома от любого недуга.

Увлекшись работой, не заметила я, как заледенелая ступенька расшаталась под ступнёй моей. Нога соскользнула, и я полетела вниз, вскрикнув, готовая встретить объятия сугроба холодные.

Но прежде чем мой спуск завершился, подхватили меня чьи-то руки ловкие прямо перед встречей с заснеженной землей, огородив от неминуемого удара.

Отгоняя остатки страха, взглянула я в лицо своего спасителя. Улыбка его широкая развеяла все тревоги мои разом, заставив сердце бешено скакать, а мысли спутаться.

— Лукьян… — одними губами прошептала я, зарываясь носом в мягкую меховую подкладку его одеяния. До меня донесся уже знакомый запах хвои не наших лесов, уже давно позабытый, но так горячо хранимый в сердце.

Я распахнула глаза, испугавшись, не сон ли это часом. Но встретилась с его взглядом медово-луговых глаз — таким светлым и пронзительным.

Нет, не сон… А коли сон, то согласна я спать вечность целую!

— Вернулся я к тебе, душа моя! — мелодично рассмеялся он, и его голос унесло морозным ветром.

Слезы наполнили мои глаза, и я нежно обхватила лицо молодца руками, утопая в глубине чистых глаз его.

— Наречённый мой, я так ждала тебя… Боялась, что позабыл обо мне ненароком.

Лукьян слабо улыбнулся, оглядев мое лицо.

— Шура… Как же без тебя я буду-то? Ты — свет, который ведёт меня домой даже в самой темной чаще, единственная душа, которая дополняет мою.

Казалось, время приостановилось, когда мы обнялись, и заснеженный мир вокруг нас стал уже не таким значительным.

***

С наступлением нового дня жители деревни начали готовиться к ежегодному обряду очищения в бане. Вчера не успела я провести с Лукьяном время как следует, так как сразу его охотники местные с собой утащили распивать медовуху по старой дружбе и слушать истории его новые с дороги дальней. Сильно тосковала я по обществу жениха наедине, но не подавала виду при нем.

Отдельно от мужиков бабы собрались в бане общей — просторном бревенчатом домике, приютившемся на фоне снежного пейзажа лесного.

Баба Озара осталась, наблюдая за приготовлениями к предстоящим ночным колядкам в общинной столовой, а мы с сестрой присоединились к собравшимся в бане.

В парилке, сидели все погрузившись в думы свои, и слово не молвя. Но стоило бабам выйти в предбанник, как волна смеха и радостных рассказов оживила крохотное помещение за самоваром и баранками.

Потерявшись в этом шумном гаме, решила я охладиться на воздухе морозном в сопровождении Милавы.

Сестра, не выдержав такого жгучего холода, быстро вернулась обратно, оставив меня любоваться красотой падающих снежинок в одиночестве.

Не знала я, что в этот момент безмятежный ждет меня встреча неожиданная.

Лукьян, облаченный лишь в полотенце одно, обмотанное вокруг стройной талии, вылетел из бани мужской через дорогу которая, вместе с другими мужиками.

Тело его полуобнаженное, от пота блестевшее, и пар, все еще поднимавшийся от широких плеч его, застали меня врасплох.

Щеки раскраснелись от смущения, но никак не могла я взгляд от молодца отвести.

Его глаза мгновенно округлились от удивления, едва только остановились на моей едва прикрытой фигуре в рубахе тонкой, все еще влажной от обливания.

Взгляд парня переместился медленно с бёдер моих плотно тканью мокрой обтянутых, на грудь округлую, и, так и застыл он на месте.

Я тоже застыла не в силах и пошевелиться.

Не выдержав напряжения данного, Лукьян резко развернулся и порывисто залетел обратно в предбанник, захлопнув дверь за собой так, отчего с крыши каскад снега посыпался.

От хлопка такого вздрогнув, наконец обрела я дар речи и поспешила прикрыться поскорее ближайшим платком на скамье оставленном.

Когда остальные мужики показались из бани, увлеченные разговором, я невольно услышала их речи с заливистым хохотом смешанные.

— Видал, какое у карпатского паренька крепкое возбуждение от нашей баньки-то!! Аж три ведра с ледяной водой на себя опрокинул за раз! — хохотнул один мужичок. — Вот заморский карась какой! Не то, что вы, репы дремучие!

— Небось у них баньки-то справной и нет вовсе в их Закарпатье! Вот и возбудился он так от радости помыться наконец-то! — вторил ему другой мужичок.

Охватило меня чувство стыда и неверия легкого. Неужто тело мое в рубахе мокрой так на Лукьяна повлияло?

От осознания этого впала я в приятный ступор, глаза мои блуждали мечтательно по заснеженным дорожкам, а лёгкая улыбка украсила лик раскрасневшийся.

***

Рано стемнело и появились первые звёздочки на небосводе белом.

Старая ведьма, появившись из неоткуда, окликнула красноголового молодца, когда тот шёл после бани с остальными молодыми к общинной избе.

— Подь сюды, милок рыжий! Покумекать надобно. — позвала она, голос ее одновременно добр и властен. — Вижу, Шурка моя приглянулась тебе, не слепая чай, хоть и стара, как пень трухлявый!

Лукьян заулыбался, слегка смутившись от слов ведьмы.

— Да что вы, бабушка! Не стары вы вовсе…

— Ооо! Твое бы слово, да люду в уши! — застонала Озара. — Да глухи они нынче, только поступки видеть могут. А твой поступок, милок, должен быть решительным. Обряд сделать надобно!

–…Обряд? — парень силился понять ее намеки. — Изъясняетесь вы, бабуль, немного мне иноязычно как-то…

— А то я не вижу, что аки баран на новые ворота на меня вылупился! — гаркнула она, забавляясь. — Жениться на Шурке моей тебе надобно и увезти ее отсюдава подальше. Ухаживания твои словно мёд на душу ее. Расцвела девка моя… Но смотри мне, коли ты просто воду баламутишь вокруг красы, так я твои баламутки с корнем тебе повыдираю! А коль удумаешь с три короба наобещать и удрать к себе восвояси!

Парень цокнул языком, твёрдо качнув головой на упреки.

— Люблю я ее, бабушка Озара. Не лукавил я никогда с ней. Как увидел — пропал сразу. Сердце мое давно уже для неё только бьется, а очи с утра открываются, чтобы хоть мельком увидеть ее наяву.

Ведьма сощурилась на юношу с неким подозрением.

— Не брешешь? Знавала я таких как ты…

— Не знавали. Я ради нее на все готов!

–…Ох, и подкинула же судьбинушка нам такого жениха заморского! — всплеснула руками Озара. — Ну, смотри, коли брешешь и скользким будешь, карасик…

— Жена мужу пластырь, а он ей пастырь. — хмыкнул Лукьян, подбоченившись. — У нас так в роду принято!

Старуха приподняла бровь, причмокнув.

— Переиграть меня в словечки мудреные надумал?

— Никак нет! Всего лишь учусь говорить, как народ ваш, — мудрено.

— Сей народ — не я. И не Шурка даже. Хоть и родилась она в деревне, но не одна из них она. Не деревенские мы. Не древляне. — голос ведьмы охладился на лад. — Лес — дом наш! А язык леса ты уж точно не осилишь.

— Это почему же?

— Чаща страха не терпит. Не будет разговаривать с тем, кто ее темноты боится. — объяснила ведьма.

–…А я боюсь разве?

— А мне почем знать, милок? Мое дело — обозначить.

За внезапной мягкостью ведуньи пряталась тревога, да переживания за ученицу свою. Неспокойно на душе ее нынче было. Чуяла беду надвигающуюся старушка Озара, да не знала, откуда ожидать ее и как Шурку свою уберечь.

Шура

Когда застолье шумное за общинным столом на сотню человек подошло к концу, я почувствовала, как Лукьян осторожно касается руки моей под столом.

На губах его заиграла согревающая душу улыбка, и, не раздумывая, я вышла за ним на улицу.

Луна висела низко в небе, отбрасывая мягкое сияние на заснеженные палисадники, когда шли мы мимо них рука об руку.

Чувствовала я, как нарастает предвкушение в груди моей трепетно, пока мы продвигались на окарину к старому сеновалу.

У входа заснеженного Лукьян зажег маленькие лампадки, которые свисали со стропил. Душистый запах сена смешивался с мягким мерцанием свечей, создавая чарующую атмосферу.

Мы устроились на мягком сене, прислонившись к тюкам, и смотрели в маленькое отверстие в крыше, где звезды рисовали наше совместное будущее.

Проговорили мы, небось, несколько часов, делясь своими надеждами и мечтами. Речи Лукьяна были прошептаны в мое ушко с такой нежностью, что, казалось, будто они ласкали сам воздух у моего лица, как колоски летнего посева.

Пока он говорил, кончики пальцев его выводили узоры на тыльной стороне руки моей, вызывая отклик трепетный по всему телу.

В разгар разговора взгляд парня стал более пристальным, смесью тоски отчего-то наполненным.

Не в силах сопротивляться боле, Лукьян наклонился и прижался губами своими к моим, распыляя меня до истомы в медленном поцелуе.

Поцелуй этот был нежным и сладким. Растаяла я в уютных объятиях мужских, чувствуя, как между нами расцветает любовь.

Но как бы сильно я ни желала его, понимала я, что дальше не можем мы зайти. Еще предстояло нам сыграть свадьбу летом, и поэтому, хранила я добродетель свою и невинность девичью в строгости, так ожидая дня заветного того всем сердцем и душой.

С тщательно скрываемым сожалением в глазах Лукьян понял мою робость и колебания.

С тихим вздохом он отстранился, заглянув мне в лицо.

— Выходи за меня, любовь моя, хоть завтра! Свяжем наши жизни вместе поскорее, ибо знаешь и ты, и я, что созданы мы друг для друга лишь!

Я не могла не улыбнуться и не рассмеяться его нетерпению ярому, догадываясь, почему торопится он так.

С нежностью беру его лицо в ладони свои, подыскивая слова нужные.

— Знаешь, любовь моя, сердце мое замирает каждый раз лишь от одно взгляда твоего, но давай не будем торопиться, Лукьян… У нас есть время, чтобы набраться мудрости побольше и обучиться ремеслу разному, прежде чем объединимся мы в единое целое и займёмся семьей нашей.

Глаза парня блеснули далеким пониманием, а лицо смягчилось от восхищения и глубокой привязанности.

Взял он руки мои и нежно прильнул к ним губами.

— Ты права, краса моя! Настоящая любовь терпелива, и будем мы дорожить каждым мгновением ее, ведая, что союз наш будет ещё крепче, ещё прекраснее, когда время придёт.

Мы оставались в объятиях друг друга, глядя на звезды, пока ночь медленно клонилась к рассвету.

Я укуталась в овчинный тулуп потеплее, улыбнувшись, ощущая мерное дыхание жениха на шее своей.

— Месяц мой ясный… Ты же не покинешь меня, когда солнышко взойдёт? — прошептала я и погрузилась в сладкую негу грёз.