Оставить на память

Лина Ласс, 2022

Они принадлежали к разным мирам и никогда не должны были встретиться. Ника бежала от тирана-мужа, Генри пытался укрыться от всего мира, а судьба свела их на маленьком норвежском острове. Могли ли они знать, что одна ночь страсти оставит след не только в их памяти? Казалось, они не должны были встретиться вновь, но судьбе было угодно распорядиться иначе. Что они скажут, оказавшись друг перед другом? Какие тайны хранит Ника? И сможет ли Генри простить её за внезапный побег?

Глава 4

Пока Генри толкал перед собой тачку с расположившимся в ней псом, Ника шла по левую руку от него. Оба не произносили ни слова — она смотрела себе под ноги, а он на довольную морду Теда. Войт терялся в догадках, почему Ника вдруг изъявила желание их проводить. Не из-за тачки же, в самом деле. Но ему было приятно, что она просто шагала рядом.

Небо затянуло, стало смеркаться, а с неба зарядил мелкий дождь. Вполне терпимо, но и приятного мало. И, если дождь усилится, оба рисковали вымокнуть до нитки.

— Так вы из России? — наконец прервал молчание Генри. — Вы с Тедом говорили на русском. Я прав?

Ника быстро взглянула на него и тихо произнесла:

— Да.

Он хотел было сказать, что никогда там не был, но всегда мечтал побывать, но она вдруг остановилась и выпалила:

— Я бы хотела принести вам извинения. В нашу первую встречу я повела себя не вполне вежливо. Кажется, я вам нагрубила. И да, я избегала вас. Я так привыкла к своему одиночеству, что восприняла вас как чужака, претендующего на мою территорию, — она потупила взгляд. — Простите, это так глупо…

Он не ожидал такой искренности, но это признание его подкупило.

— Вы, кажется, сказали, что не приглашаете меня на чай, — он заметил, как слегка дёрнулись её губы. — Вот угостите меня им, и будем считать, что ничего не было. Хотя вы уже и так много сделали для меня… для нас. Посмотрите на Теда. Он счастлив. А я рад, что рядом оказались вы.

Ника с улыбкой взглянула на пса.

— Сколько ему?

— Год и четыре месяца. По сути он ещё щенок. Щенок весом в шестьдесят пять килограммов.

— И он ещё вырастет? — Ника приподняла брови.

— Надеюсь нет, — со смехом ответил Генри, — он и так довольно крупный для своей породы. Если подрастёт ещё немного перестанет помещаться в доме. Когда я взял его из приюта, он уже был мне по колено.

— Так он сирота?

— Сирота? Нет. Всё его семейство забрали у очень плохих хозяев. Но взять всех я не мог. Воспитать одного пса непросто, а их было четверо. Так что я гордый отец-одиночка этого малыша, — он усмехнулся.

— Это единственный ваш ребёнок?

— Да, я не женат.

— Ну, это ведь не обязательно.

— Я в этом плане консерватор. Так меня воспитали. А у вас есть дети? — Генри уже знал ответ, но не ожидал, что увидит печаль в её глазах.

— Нет, — Ника едва вздохнула.

Разговоры между мужчиной и женщиной на подобную тему всегда были полны неловкости, ведь обычно сопровождались взаимным интересом друг к другу. Но ни Генри, ни Ника не испытывали никакого дискомфорта — будто парочка старых друзей встретились обсудить дела.

Ника сама не заметила, как предложила их проводить. Она видела, что Генри едва сдерживался, будто хотел остаться, а она не знала, какой повод дать ему. Уговаривая себя, что всего лишь переживает за собаку, девушка боялась признаться в том, что хочет узнать соседа поближе. Может, это сказались два месяца её одиночества, но необходимость в общении возрастала с каждой минутой, как только она поняла, что не одна на этом острове. Он не стал расспрашивать её ни о том, как она здесь оказалась, ни о детях. Короткого «нет» было достаточно, а она не желала поднимать больную для неё тему.

«Английский джентльмен», — подумала она про себя и мельком взглянула на него. Манерами Войт напоминал простого парня с фермы, но по-военному держал осанку. Да, он определенно был красив. На висках уже проступала седина, лоб пересекали две линии, а вокруг глаз можно было заметить морщинки. Нос был слегка искривлён, будто его ломали в давней драке, но внешней привлекательности это не вредило. Даже наоборот.

— Сколько вам лет, Генри?

— Тридцать четыре, — он вопросительно взглянул на неё, а потом тонким голосом манерно произнёс. — Вообще-то девушку неприлично спрашивать о её возрасте.

Ника искренне рассмеялась. Генри смотрел на её счастливое лицо и был рад, что от недавней грусти не осталось и следа.

— Я бы дала вам больше. Из-за бороды, — она указала на неё пальцем.

— Да-а-а, — протянул Генри, — хотел быть чуть менее узнанным. Не всегда кепка и очки спасают. Но это не особо помогло.

— Нет, — подтвердила она. — Много поклонников встретили по пути?

— Норвежцы удивительные люди. Я так свободно не чувствовал себя с тех времён, как окончил школу. Кажется, они уважают личную жизнь лучше других и совсем не докучают.

— Да, я тоже заметила. Все такие вежливые, приветливые. Не то что в России.

— Я где-то слышал, что в России люди совсем не улыбаются.

Ника усмехнулась:

— Потому что мы не улыбаемся из вежливости. Наша улыбка — признак искренности. Она как ценный приз. Если человек вам улыбнулся, значит вы ему нравитесь.

Генри остановился. Они оба замерли, глядя друг другу в глаза. Ника поняла, что сейчас выдала себя, потому что её лицо сияло.

— Значит… — начал Генри, но не успел договорить. На них внезапно обрушился ливень такой силы, что через пару мгновений с трудом можно было разглядеть дальше пятидесяти метров. Тед ворчливо уткнулся в лапы, пытаясь укрыться от воды. Но все вымокли в считанные секунды.

— До дома не больше пятиста метров, — пытаясь перекричать шум воды, сказал Генри. — Если поторопимся, есть шанс избежать пневмонии.

Нике выбирать не пришлось. Она послушно двинулась за Генри, стараясь не отстать. Вода затрудняла путь, сильно утяжеляя одежду, а в сапогах начало хлюпать. Войту же приходилось толкать перед собой телегу, которую моментально стало заливать. Холодная вода достигла кожи, из-за чего оба бились в крупной дрожи, и, едва достигнув порога бросились снимать верхнюю одежду. Со всех троих стекали настоящие ручьи, и пол моментально стал мокрым.

— Бросайте всё на пороге, я потом уберу, — Генри взял из рук Ники куртку и бросил на пол, вышел из комнаты, пока она стягивала сапоги, и через несколько секунд появился со стопкой полотенец, которую протянул ей. Пока она сушила волосы и промокала одежду, Войт перетащил пса на коврик и принялся вытирать ему шерсть. Пёс подвывал и после процедуры стал нализывать наложенную Никой повязку.

Генри с утра не топил камин, поэтому в доме было прохладно, и от его взгляда не укрылось, как мелко дрожит его гостья. Он подошёл к ней, взял её под локоть и повёл в одну из спален. Почувствовав, как напряглась её ладонь, указал на дверь в комнате.

— Там ванная. Чистые полотенца и горячая вода. Вам нужно согреться. В шкафу тёплая одежда. Вам она будет велика, но выбирать не приходиться.

Он увидел, как она с облегчением выдохнула.

— Спасибо, — прошептала девушка краснея.

Он вышел из комнаты, вежливо прикрыв за собой дверь. Ника надеялась, что в доме есть ещё одна ванная, потому как сам Генри тоже рисковал заболеть, если не согреется и не переоденется в сухое. Она вошла в светлую комнату. Кафель на полу был тёплым и приятно грел ноги. Девушка быстро сняла мокрую одежду, отжала её и развесила. Забралась в душ и открыла кран, подставив лицо под обжигающую воду.

Дрожь почти сразу прошла. В её хижине не было таких удобств и приходилось мыться в раковине. За два месяца она забыла, какой же это чистый кайф — просто принимать душ. Она неспеша втирала в кожу ароматный гель, а в волосы мягкий шампунь. Такие маленькие радости принесли ей ощущение небывалой лёгкости, будто тяжкий груз упал с её плеч.

Комната наполнилась клубами пара, зеркало запотело. Выйдя из душа, Ника обтёрлась пушистым полотенцем и протёрла стекло, чтобы взглянуть на себя. Лицо, обрамлённое влажными волосами, раскраснелось. Она давно не видела своё отражение и была неприятно поражена. Она отощала. Плечи, ключицы и рёбра угловато выпирали под кожей, грудь стала меньше, на бёдрах проступали косточки. Стыдливо обернув вокруг себя полотенце, в надежде забыть увиденное, она зашла в спальню. Среди аккуратно сложенной в шкафу одежды она выбрала тренировочные штаны и свитер, надев их на голое тело, на полках нашла носки и, чтобы не выскользнуть из них, заправила в них штаны. Выглядело это всё смешно, одежда свисала как на вешалке, зато неплохо согревало.

Приоткрыв дверь, она выглянула из комнаты. Дождь всё так же барабанил по крыше, за окнами стало совсем темно. В гостиной был слышен треск поленьев, в доме заметно потеплело. Одежда и полотенца были убраны, пол вытерт насухо. Тед так и лежал на том же коврике, куда положил его Генри, но теперь рядом с ним стояли миски с кормом и водой. Увидев её, пёс приподнял голову и навострил уши, но уже через секунду отвлёкся на свой ужин. В воздухе витал приятный аромат жареного мяса и специй. На кухне у плиты, одетый в новую футболку и брюки, стоял Войт. Его тёмные волосы были ещё влажными. Услышав её шаги, он поднял глаза и засмеялся:

— Вам идёт.

— Я тону, — с улыбкой Ника развела руки в стороны, показывая, насколько всё плохо.

— Постараюсь это исправить. Надеюсь, вы такая тощая не из-за того, что питаетесь одной травой, потому что на ужин у нас стейк из говядины. Мясо едите?

Она кивнула.

— Отлично. Не знаю как вы, а я жутко проголодался.

— Где моя одежда? — она обернулась, ища глазами свою куртку.

— В стиральной машине. Остальное тоже можете забросить. До утра всё высохнет.

— До утра? — девушка в удивлении раскрыла глаза.

Он посмотрел на неё как на умалишённую.

— Если вы думаете, что ночью я выпущу вас из дому под ливень, да ещё и в моём любимом свитере, вы ошибаетесь. Та спальня ваша, — он махнул лопаткой в сторону комнаты, из которой она вышла, но видя её смущение, отложил лопатку и серьёзным тоном произнёс. — Ника, если вы подумали, что я посягаю на… вас, можете быть спокойны. И в мыслях не было причинять вам неудобство. Но в данных обстоятельствах считаю себя обязанным позаботиться о вашем здоровье. Мы как-то попали под такой вот ливень, и через день загремели в больницу с двухсторонней пневмонией.

— Мы? — ей стало вдруг интересно, с кем так промок её сосед. Его девушка? Господи, она ведь даже не знает, есть ли она у него, и не ставит ли в неловкое положение Генри, оставшись с ним наедине. Хотя, если подумать, разве её не должно быть рядом?

— Я и мой брат, — тихо произнёс Войт, отворачиваясь к шкафу за тарелками, но от Ники не укрылось то, как опустились его плечи и сгорбилась спина, будто она затронула щепетильную тему, которую бы лучше сменить.

— К говядине прекрасно подошло бы красное сухое вино. Но, думаю, здесь ему взяться негде.

— Ошибаетесь, — Генри развернулся к ней как ни в чём не бывало. — Дальше по коридору, в кладовой. В вине разбираетесь?

— И довольно неплохо, — она была приятно удивлена, обнаружив в кладовке небольшой винный шкаф. Испанские, французские, калифорнийские вина — такой коллекции можно было позавидовать. Ника брала в руки каждую бутылку и внимательно осматривала и спустя несколько минут остановила свой выбор на французском бордо 2010 года. Вернувшись, она обнаружила Генри уже за накрытым столом. Её ждали мясо, сыры, хлеб и свежие овощи.

— У вас неплохая коллекция, — присаживаясь, сказала девушка.

Генри достал штопор и откупорил бутылку.

— Да, но это не мой дом. Я снимаю его, — сказал он, разливая вино по бокалам.

— Тогда мне не следовало брать бутылку стоимостью триста евро, — Нике было и смешно и стыдно.

Генри поднёс свой бокал к её.

— Не беспокойтесь. Я угощаю, — заговорщицки прошептал он.

Они чокнулись и пригубили. Аромат вина был упоительным, отдающим цветочными сладкими нотками. Голова у Ники тут же закружилась — лучше бы вначале она попробовала мяса, чем пить на голодный желудок.

Стейк вышел сочным и таял во рту, и поначалу они ели в полной тишине, но постепенно, чувствуя, что голод уходит, Ника расслаблялась. Тепло и дурман проникали до самых кончиков ног и рук.

— Вкусно, — Генри посмотрел на багровую жидкость в своём бокале. — Не скажу, что я поклонник вин, но это мне нравится. Значит, вы неплохо разбираетесь в вине, рисуете, оформляете дома. Какие у вас ещё таланты? Поёте и танцуете?

— Нет, — Ника сделала ещё глоток, чувствуя, как вино слегка вскружило голову и начало развязывать язык. — Родители пытались отдать меня и на танцы, и в музыкальную школу. Я выросла в семье, тесно связанной с искусством — отец играл на фортепиано, а мама писала картины. Наш дом был всегда полон представителями творческой интеллигенции. Актёры, писатели, оперные дивы и артисты балета, и отдать меня в руки Аполлона было лишь делом времени. Но оказалось, что у меня совершенно нет слуха, а строгой дисциплине в балете я противилась изо всех сил. Устраивала истерики до тех пор, пока меня просто не выгнали. — Ника усмехнулась, погружённая в воспоминания. — Но мама заметила во мне интерес к рисованию. Хоть у меня по началу плохо выходило, но она была терпеливым учителем.

Генри заметил, как с последней фразой она заметно сникла.

— Была? — он замер в ожидании, что она продолжит.

— Отец умер от сердечного приступа, когда мне было двадцать. А мама последовала за ним через полгода — не выдержала разлуки с ним.

— Мне жаль, — тихо произнёс Генри.

Ника лишь слабо улыбнулась. Ей нравилось, как Генри смотрел на неё и каким внимательным слушателем оказался. Она так давно ни с кем не общалась, а в его компании чувствовала себя совершенно спокойно и безопасно. Будто оказалась не в гостях, а дома.

— Меня очень поддержали друзья, — продолжила она. — Они помогли мне пережить потерю, привели меня в чувство. Я тогда была на третьем курсе института. Думала взять академический отпуск, чтобы привести дела в порядок. Но друзья запретили мне, представляете? Сказали, что за год я упущу много возможностей и снова влиться в учебный процесс будет трудней. Я послушала, как смогла окончила год, а в следующем применила все свои силы, начала работать, оформила пару открывающихся заведений у знакомых, которые не могли позволить себе профессионала. Но дело так хорошо пошло, они стали рекомендовать меня другим, и к концу учёбы у меня было уже приличное портфолио.

— Так из рисования вы пришли к дизайну?

Ника кивнула.

— Это увлекло меня гораздо больше, чем работа с холстом.

Генри откинулся на спинку стула и обвёл рукой комнату.

— Как бы вы изменили интерьер здесь?

Ника оглянулась вокруг.

— Признаюсь, пока вас не было, я приходила к этому дому и рассматривала его через окна. Тут всё было укрыто тканью, так что я могла только догадываться, какая здесь мебель и убранство. Но я представляла себе что-то похожее на дом моей бабушки. Это также был крепкий деревянный дом, с кружевными салфетками на столах и комодах, деревянной мебелью и самодельными ковриками. И всё почти так как я себе и представляла — очень аутентично, но не лишено прагматичности. Правда, я бы хотела видеть здесь витраж. — Она показала на западное окно. — Солнце при закате волшебно бы отражалось сквозь цветное стекло.

Ника мечтательно смотрела в тёмное окно, ясно представляя как свет, переливаясь, отражался бы в комнате, и не замечала, что Войт завороженно рассматривает её.

— А вы? — она повернулась к Генри, и он удивлённо вскинул брови. — Я рассказала свою историю. Баш на баш, — произнесла Ника на русском.

— Баш на баш? — повторил Генри. — Что это?

— Ты — мне, я — тебе. История за историю. Как вы стали актёром?

Он усмехнулся. Он так много раз отвечал на этот вопрос в многочисленных интервью, что не думал, что на свете есть ещё люди, которые не знают на него ответа. Тем не менее ему всегда было неловко рассказывать об этом, потому что каждый раз он раскрывал своё прошлое.

— История до банальности проста. Я родился на ферме. Отец держал овец. Место совершенно уединённое, а из всех развлечений нам был доступен только местный паб в ближайшей деревне. Понятное дело, что меня воспитывали с мыслью, что единственное, что меня ждёт в этой жизни — это овцы и три пинты пива по пятницам. Но меня не устраивал такой расклад. Пару раз ещё в школе я сбегал из дому в поисках лучшей жизни. Подрабатывал то посыльным, то разнорабочим. Но отец всякий раз меня находил и возвращал домой. Правда, когда я оканчивал последний класс школы, отец скончался, и выяснилось, что мы в долгах по самую крышу. Не знаю, на что он рассчитывал, думая оставить всё мне. Чтобы расплатиться, пришлось всё продать под чистую, даже старый дедушкин Купер. Брат мамы приютил нас. Она устроилась на работу и поначалу содержала меня и брата. А потом я ушёл в армию.

— Вот откуда у вас эта выправка! — Ника широко распахнула глаза. — Это угадывается, если обратить внимание. Сколько лет?

— Пять. А когда вернулся, решил попытать счастье в Лондоне. Подрабатывал в одном баре, где меня заприметил один скаут. Предложил поработать моделью. — Генри развёл руками. — Мне повезло родиться с симпатичной мордашкой, но я был абсолютным деревенщиной. Зато подумал, что могу на этом заработать больше, чем барменом в протухшем пабе. Он взялся за меня, увидев потенциал, обучил всему. Правда, стал вскоре приставать, приняв меня за гея. Пришлось объяснять как умею, что так делать не стоит.

Ника засмеялась, запрокинув голову. Её смех, такой искренний и звонкий, показался Войту одним из самых чудесных, что он слышал, и Генри рассмеялся вслед за ней. Во время его рассказа она то и дело поправляла волосы и накручивала их на палец. Закусив губу, она с удовольствием отметила, как его взгляд метнулся к её рту, и он на мгновение запнулся.

«Да ты заигрываешь», — подумала она про себя и ей отчего-то стало стыдно. Пора было заканчивать с вином — оно слишком кружило голову.

— После фото поступили приглашения на небольшие роли в сериалах. А дальше пошло-поехало. У меня получалось играть, я пошёл на курсы актёрского мастерства, стал зарабатывать не сказать, чтобы больше, чем в баре — всё-таки жизнь в Лондоне не из дешёвых — но мне нравилось.

— Вы бы стали неплохим поваром, — сказала девушка, кладя в рот очередной кусок стейка.

— Кто вам сказал, что я им не был?

Она удивлённо уставилась на него.

— После школы, перед тем как поступить в армию, я работал у своего дяди в ресторане, — он прыснул со смеху. — Это дядя так его называл. Это была небольшая забегаловка, где подавали паршивое пиво и блюда из замороженных полуфабрикатов. За полгода я поднаторел в прожарке и мог по запаху определить, на сколько дней просрочено мясо.

— Что же произошло, что мир лишился такого шефа как вы?

— Пиво. На свой девятнадцатый день рождения я обнёс заведение своего дядюшки на десять галлонов пива, чтобы угостить своих друзей. Наутро он ворвался в наш дом, накричал на мать, что она воспитала преступника, пару раз приложил меня об стол и, кажется, уволил. Я плохо помню. И тогда я понял, что большая кухня — это не моё.

— И пошли служить? — он кивнул, делая глоток, и заглянул на дно бокала.

— Побывал и в Афганистане, и в Сирии. Два ранения. Уволился в звании младшего лейтенанта.

— Отчего так?

Их голоса становились тише. Генри ненадолго замолчал, собираясь с мыслями и, вздохнув, ответил:

— Из-за второго ранения. После него мне дали увольнительную для восстановления, что дало мне время всё хорошенько обдумать. Бой был очень серьёзным и мог окончиться куда как печальней. Когда я пошёл служить, не особо думал о своей семье. Что будет, если я не вернусь? Дома у меня оставались мать и младший брат, Уильям. На тот момент ему исполнилось шестнадцать, совсем мальчишка. И когда передо мной оказалась граната… знаете, это правда, что говорят, будто в такие моменты вся жизнь проносится перед глазами, — он провёл рукой слева направо. — Вот и у меня так же было, а последнее, что я увидел перед взрывом, было лицо Уильяма, когда он был ещё ребёнком. Никогда не забуду этот взгляд. Я тогда объявил им, что ухожу служить, а он на меня так посмотрел… будто я его предал. Он недавно потерял отца и вот узнаёт, что старший брат бросает его. — Генри взглянул на Нику, будто ища поддержки. Сейчас перед ней сидел мужчина, который устал притворяться сильным, он открывал ей, возможно, то, с чем не делился ни с кем. И она внимала ему, не мешая исповедоваться.

— Да, тогда я ушёл, — продолжил Войт, опустив голову. — Но большим предательством была бы моя смерть. Я бы оставил его одного. И маму тоже. И я решил уволиться и вернуться домой. Думаю, это было самым верным моим решением за всю жизнь. А теперь… — он запнулся, не решаясь продолжить. Его глаза увлажнились, но он старался скрыть подступающие слёзы.

— Генри, — Ника наклонилась к нему и накрыла его руку своей. Она чувствовала, что то, что он не договаривает, сейчас тяжёлым грузом лежит на его сердце. Ему просто необходимо было выговориться, и, за неимением вариантов, она была готова послужить ему поддержкой. — Я слушаю.

— Вы тут вообще без всякой связи? Ни телевизора, ни интернета? — спросил он.

— Нет, — прошептала она, не понимая к чему он клонит.

— Я мог бы догадаться. Но это и к лучшему. В вас нет ни капли сочувствия, от чего я и так устал за прошедшие месяцы. — Генри убрал свою руку, и Ника тут же почувствовала опустошение. Он собрался, не видно было и намёка на слёзы. — Между съёмками я ненадолго вернулся домой. У меня дом в пригороде Лондона. Когда я туда приезжаю, брат часто меня навещает. Мы идём в какой-нибудь паб, играем в дартс или просто катаемся по дорогам. Можем даже заночевать на природе, прямо в машине. Да, холодно бывает, но зато каждый раз такие виды… И тут он как всегда заваливается ко мне без приглашения и объявляет, что женится. Куда тебе, спрашиваю. Всего двадцать шесть и уже лезет в петлю! Ещё толком ничего не видел. Но он выглядел таким счастливым и уверенным. Хоть я и старше его на восемь лет, но его взгляд на жизнь куда более серьёзный, чем у меня. Он даже пытается поучать меня и наставлять по-своему. — Генри усмехнулся, но взгляд его был рассеянный, будто то, что он рассказывал, переживалось им вновь. — И я предложил ему устроить мальчишник прямо здесь и сейчас. Уилл сказал, что за этим он, собственно, и явился. Мы запрыгнули в машину и помчались в Лондон. Думали напиться и заночевать в квартире, которую он снимает.

Генри снова запнулся.

— Снимал, — теперь слова давались ему с трудом, будто он вытягивал на свет то, что причиняло боль. — До Лондона мы так и не доехали. В паре километрах от города грузовик выехал на встречную полосу и… — холодок прошёл по спине Ники. Она догадалась, что произошло ещё до того, как Генри произнёс следующее, — он прошёл как нож в масло в том месте, где сидел мой брат. От шока я даже не сразу понял, куда он подевался, ведь только что сидел по левую руку. Машину развернуло так, что мне открылась вся ужасающая картина. С трудом помню, как вышел на дорогу. Кажется, я пытался его… — судорожный вздох сдавил Войту горло, и из обоих глаз у него хлынули слёзы. Он тут же смахнул их, стараясь не показывать свою слабость.

— Мне сказали, что у водителя грузовика был сердечный приступ, но он выжил. Приехавшие медики успели его откачать. Но знаешь, что самое несправедливое? — он взглянул на Нику, которая застыла, слушая. — Смерть второй раз прошла рядом со мной, не оставив почти ни одной царапины. Врачи скорой говорили, что я родился в рубашке — так, только ссадины остались. Но кто из нас и был достоин жить дальше, так это он.

— Зачем ты так говоришь? — порывисто спросила Ника.

— Это правда. Я в своей жизни делал многое из того, чем не принято гордиться. Из боевых действий ангелами не возвращаются. Да и Голливуд отнюдь не святое место. А он из тех, на кого можно наложить все ожидания этого чёртового мира. Такой умный искренний парень, у которого вся жизнь впереди. Занимается юриспруденцией, хочет работать в бесплатной консультации, чтобы помогать тем, кто не может себе позволить нанять хорошего юриста. Собрался жениться, надо же! И в один миг всё лопается как мыльный пузырь. Все его надежды, мечты и желания. Ничего не осталось, только память. Я никак не могу забыть этот вечер и то мгновение, когда нас осветили фары грузовика. Думал, что это самое страшное. Но нет, самое страшное началось потом. На его похоронах я даже не мог смотреть на его невесту, зато её взгляд чувствовал кожей. Он будто прожигал насквозь своей ненавистью. Телефон трезвонил без перерыва, дом осаждали толпы репортёров, кто-то понаглей даже в дом умудрился залезть. Ещё бы, такой повод — в страшной автокатастрофе чудом выжил Генри Войт. Мне даже приписывали предумышленное убийство брата. Мать и так превратилась в тень, а они такими заголовками довели её до больницы. А я и без того чувствую себя виноватым в его гибели, ведь за рулём сидел я. Если бы я среагировал в ту секунду и увёл машину в сторону, трагедии можно было бы избежать, и Уилл остался бы жив.

Генри понурил голову. Его плечи опустились, а лицо осунулось. Всё это время Ника боялась пошевелиться. Да, он был прав, когда сказал, что в ней не было и капли сочувствия. Всё потому, что до этого она видела перед собой успешного, молодого и красивого мужчину, который идёт легко по жизни. В какой-то момент у неё в голове промелькнула мысль, а не разыгрывает ли он перед ней спектакль? Всё-таки это его призвание. Но когда она увидела, как он старается скрыть чувства, как начинает заметно нервничать, обнажая свою слабость, внутри у неё всё надломилось. Ещё недавно этот совершенно чужой ей человек, мужчина из другого мира, стал ей ближе, чем кто-либо на этой планете.

— Я всё ещё не могу перестать говорить о нём в настоящем времени, — пробормотал Генри и вновь посмотрел на неё. Взгляд голубых глаз пронзил её, так что Нике стало жарко. Хотела ли она утешить его? Несомненно. Но имела ли право? Она вспомнила как он отдёрнул свою руку. Было ли ему неприятно? Или он не хотел лишний раз показать свою уязвимость?

— И тогда ты попытался спрятаться ото всех здесь? — она выдержала его взгляд, но Генри и не думал опускать глаза.

— Да, — прошептал он.

— Как иронично, — Ника слабо ухмыльнулась и отпила из своего бокала. — Я тоже. Но только от одного человека.