Сиреневый туман

Лидия Лехмус

Бывает ли настоящая любовь на самом деле? Какая она? Вечная? Бесконечная? Где искать свое счастье? Как понять что нашел? Как сберечь? Книга содержит нецензурную брань.

Все события и персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными событиями случайно.

© Лидия Лехмус, 2022

ISBN 978-5-0055-7164-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сиреневый туман.

Настя уже час сидела на берегу и смотрела на воду. Просто сидела и смотрела на прозрачный поток. Сквозь яркие солнечные блики хорошо видны даже мелкие камушки на дне. У берега, где вода на мелководье быстро прогревается, тучей клубились мальки. Зрелище завораживало, и вставать не хотелось. Лето, деликатно ждущее своей очереди, наконец, рассвирепело на весну и гордо заняло своё место.

За неделю тайга расцвела и налилась соком. Скромные северные цветы торопились похвастать своим неярким нарядом. Птичье племя орало, ссорилось, пело и торопилось выкормить потомство. Белки метались по деревьям в поисках еды и сердито цокали: что запасать на зиму, если еды никакой нет! Мелькали полосатые бурундуки, эти озабочены проверкой ягодных плантаций. Короткое лето на севере, поэтому его и ждут. Поэтому так радуются.

— Пора, — решила Настя. — В магазин и домой. За деревню выйду — разденусь, жарко стало.

Она оглядела себя. Чистенькие джинсы, кроссовки, белая футболка, а сверху длинная, до колен, крупной и редкой вязки кофта какого-то болотного цвета. Большая и бесформенная — невозможно угадать, что за ней скрывается.

На голове платок в серых и коричневых разводах. Настя грустно усмехнулась: похоже, в этом маскировочном наряде ходить ей всю жизнь. Ну и ладно! Привычно нацепила тёмные очки, взяла свой рюкзачок и пошла вверх по тропинке.

Маленькая деревушка со смешным названием Пузла уютно устроилась на пологом берегу таежной реки. Вернее рекой она была раньше. Красивой, полноводной. Стаей ходил крупный хариус: нежная рыба живёт только в чистой, прозрачной и студёной воде. На зорях река кипела ключом, когда начинался жор. Хорош хариус и в ухе, и на сковородке, и в пироге. Но лучше всего его готовят местные: пойманную утром рыбу потрошат, присыпают солью, перчиком и ставят в погреб. А за ужином подают на стол.

Такой вкуснятины городские, пожалуй, и не пробовали.

Когда-то, в годы сталинских репрессий, потянулись на север составы с живым грузом: воры, бандиты, а главное « враги народа» — мешали строить молодой стране Советов светлое будущее и потому вывозили их на окраины этой самой страны. До самого, считай, полярного круга протянулась колючая проволока. Много на севере лагерей, зэков надо чем-то занять, а стране нужен лес. светлое будущее и потому вывозили их на окраины этой Вот и выросли вдоль таких рек леспромхозы. Выросли быстро, как плесень. Десятилетиями пилили, рубили и вывозили таёжную красоту, которую стали называть деловой древесиной. Сплавляли по реке, и очень скоро дно реки стал выстилать толстый слой затонувших брёвен. Такой толстый, что в иных местах на моторке не пройти. В студёной воде медленно разлагалась древесина, пропадать стал хариус. Уже не кипела вода ключом от плотных косяков. Ещё можно было наловить и на уху и на жарёху, но хариус пошёл мелкий, некрасивый, пугливый.

А потом кончился лес. Издалека возить невыгодно. Тот, что высаживали работники лесных хозяйств, ещё не вырос. Его так и называли — подрост. И только вдоль реки полоса тайги осталась нетронутой. Леспромхозы одни чахли, другие благополучно сдохли. Кое-где ещё идут работы на буровых, но и геофизика уже в агонии. Деревня притихла, люди гадают, что их ждёт.

Настя зашла в магазин, осмотрела небогатый выбор, купила кое-что из еды, сладостей. Аккуратно сложила всё в рюкзачок и открыла соседнюю дверь, на которой было написано «промтовары». Там выбор был ещё беднее. И она собралась уже уходить, но разглядела на полке рядом с мылом и резиновыми сапогами книги. Перебрала их и неожиданно наткнулась на томик Омара Хайяма. Обрадованная, расплатилась и не спеша пошла из деревни.

Тропинка ползла по краю оврага, с другой стороны к ней вплотную подступали густые заросли молодых берёзок, осинок, ёлочек. Метров через пятьсот она упиралась в дорогу. По ней уже давно никто не возил лес, но зарастёт она не скоро. Почва в этих местах песчаная. Идти по такой дороге босиком, загребая ногами рыжий песок, одно удовольствие. Если никуда не спешишь. До дороги оставалось немного, когда Настя увидела что-то интересное: цепляясь за молодой куст черёмухи, ползло вверх растение похожее на лиану. Тонкой ниточкой стебель упрямо карабкался вверх, стараясь подставить солнцу редкие и довольно крупные цветы. Нежного кремового цвета, напоминающие сплющенный колокольчик, они слегка подрагивали на слабом ветерке. Заинтересованная, Настя шагнула с тропинки и осторожно потрогала дивный цветок. Боковым зрением уловила какое-то движение, резко повернулась. В голове мелькнуло: ничего себе явление! На траве между кустов головой к тропе лежал парень. Чёрная футболка, джинсы закатаны до колен. Рядом рюкзак наполовину пустой и кроссовки. Парень высоко задрал подбородок, разглядывая Настю через голову. Молчать было неловко, и она спросила негромко:

— Подкидыш?

Он весело заулыбался, показывая великолепные зубы:

— Точно! Загадал: кто найдёт, тому до конца дней принадлежать буду.

— Я просто шла мимо, пусть кому-то другому повезёт. — Настя шагнула на тропинку и быстро пошла вперёд.

— Девушка! — заорал парень, но она пошла ещё быстрее, а когда услышала сзади топот, нырнула в густые заросли. Мимо проковылял парень, сильно припадая на левую ногу, в руках он нёс кроссовки и рюкзак. Прошёл мимо, но почему-то остановился, прислушался, потом уверенно повернулся в её сторону и сказал:

— Не бойтесь меня! Я совершенно безвреден. Просто уже осатанел там один, поговорить хочется. Можно немного вас проводить?

Настя вышла на тропинку, остановилась перед ним и спокойно объяснила:

— Я не боюсь. Мне не хочется ни с кем общаться.

Обошла его и ровным шагом пошла дальше. Она действительно не боялась. В стране полным ходом шла перестройка, в городах царил беспредел, а в провинции всё ещё действовал неписаный закон: в тайге обидеть встречного — грех.

Парень ковылял следом и жаловался: — Ну, никто не хочет поговорить со мной, никому нет дела! Валяюсь в лесу, как гриб трухлявый. Комары едят, мошка всю кровь выпила. Появилась на горизонте девушка — то ли фея, то ли колдунья — обыкновенным — то девушкам нечего делать в лесу — и та игнорирует!

— Я не колдунья, скорее ведьма, так что пока я добрая — мой тебе совет: шел бы ты.… на свою полянку. — Солнце светило ему в лицо и Настя засмотрелась. Он был хорош! Высокий, с идеальной для мужчины фигурой — широкие плечи и узкая талия. Длинные сильные ноги. На крепкой шее сидит крупная голова. Волосы совсем короткие, едва начавшие отрастать, слегка закручиваются на концах. Красивые густые брови, крупный нос, серые глаза, искрящиеся смехом. Чётко очерченный рот, а сами губы неожиданно нежные, по мальчишески пухлые. Вообще, всё в нём крупное, но в таких идеальных пропорциях, что даже в толпе такие лица бросаются в глаза. От него веет уверенностью, силой и доброжелательностью. — Девчонки наверняка гроздьями виснут на шее, — решила Настя. На лбу у него блестят капельки пота, под легким загаром проступает бледность, под глазами широкими мазками легла чернота.

— Болит, — догадалась она и посоветовала: — Обуйся, а то комары ноги отгрызут.

— А вот и нет! — обрадовано засмеялся парень, — Я затарился одеколоном и облился им с ног до головы. «Гвоздика» называется. Запах жуткий, зато комары на подлёте дохнут, лучше всякого антикомарина. Настя невольно улыбнулась. — Можно я с вами, — просительно смотрел он. — Провожу немного и вернусь. Вам далеко?

— Мне далеко, но проводить можешь. Только обуйся. Что с твоей ногой?

— Ничего особенного, — он засмеялся. Свалился с мотоцикла и проткнул арматуриной. Заживёт! Он сел прямо на тропинку, быстро обулся, взял свой рюкзак и они пошли. Настя старалась идти помедленнее, и парень благодарно улыбнулся. Вскоре они вышли на дорогу, он поравнялся с ней и сказал:, быстро обулся, взял свой рюкзак и они пошли. — Давайте познакомимся. Меня Александром зовут, но с детства все называют Сашкой, я привык.

— Настя.

— Мне очень приятно. Имя у вас замечательное. А куда вы идёте и почему одна?

— Иду домой. А почему одна? Так удобнее: никто не болтает.

Сашка весело рассмеялся:

— Настя, поговорите со мной! Вы же потом всю дорогу будете молчать, а мне воспоминаний надолго хватит.

Настя остановилась.

— Вернись лучше, пока недалеко отошли. Тебе трудно идти и больно.

— Ну, Настя, — огорчился Сашка, — мне ходить больше надо, быстрее заживёт. А время девать некуда, машина будет только вечером в семь часов. Вы торопитесь?

— Да нет. Просто есть хочу.

— Ой, — обрадовался он, — Настя, давайте привал устроим! Я тоже хочу, у меня еды хватит.

Настя остановилась и внимательно посмотрела на него. Серые глаза ласково упрашивают: ну, пожалуйста!

— Можно, — решила Настя, только давай на «ты». Глупо расшаркиваться в лесу. Привал я обычно устраиваю у реки, там избушка старая охотничья стоит. Место красивое, но до него ещё километра три, ты дойдёшь?

— Какая ерунда! Всего — то три? Настя, ты умница, так хорошо придумала! Спасибо тебе, за доверие спасибо.

Они прошли ещё около километра, болтая. Потом свернули вправо и по едва заметной тропе зашагали через сосновый бор.

— Ты вообще кто? Что здесь делаешь? Какая машина будет ждать тебя?

Сашка охотно рассказывал:

— Понимаешь, Настя, я врачам пригрозил, что если меня не выпишут, то я сбегу. Меня и выписали с условием, что буду лечить ногу по науке этой медицинской. А я жуть как боюсь всяких уколов, процедур и даже просто белых халатов. Вот и сбежал сюда. Попросился на буровую, делаю, что смогу. Воздух здесь — не надышишься, врачи не достают. Я всего две недели здесь, а уже без палки хожу. Буровая от деревни километров сорок пять, наш водитель из местных, каждый выходной приезжает домой и я с ним. Захожу в медпункт, отмечаюсь. Покупаю молока, сижу у реки. А вечером едем обратно. А ты кто и откуда?

— А я в отпуск приехала почти на три месяца. На нормальный отпуск денег нет, а сюда знакомые посоветовали. Тут недалеко есть посёлок небольшой. В этом районе нашли залежи бокситов, в перспективе-промышленная добыча, вот и начали строить детский садик, школу, дома барачного типа. Квартиры в них, правда, неплохие. Одним словом, собирались люди жить долго и счастливо. Но вскоре выяснилось, что залежи эти «дутые» и сейчас работы потихоньку сворачивают. Посёлок к зиме собираются ликвидировать. Меня на работу в детсад даже без трудовой книжки взяли. Так вот: до посёлка лесом пятнадцать километров, а рекой на лодке все тридцать три. Я сюда хожу не ради покупок, от безделья. Скучно! А в лесу хорошо, никогда не надоедает.

— Настя, ты, конечно, молодец, но пятнадцать сюда и столько же обратно — многовато. И опасно одной!

— Зверей я не боюсь, а людей слышно издалека. Да и редко встречаются, в основном из нашего посёлка. А расстояние.… Когда идёшь не спеша, не устаёшь. И день незаметно проходит.

Они вышли на небольшую поляну, солнечную и приветливую. В этом месте река делает крутой поворот, огибая берег, и избушка всё время обдувается ветерком. Гнус досаждает меньше. Наверное, поэтому избушку практичные охотники срубили именно здесь.

Сашка растянулся на траве, закурил сигарету, с весёлым любопытством осматриваясь. Настя тоже присела, кусая травинку. — Я часто сюда захожу. Самое любимое место.

— А я вот сейчас решил: как только выйду на пенсию — поселюсь в таком месте. Это же просто счастье — жить в такой красотище!

Настя хмыкнула:

— Молодец! Ты, как наше правительство, на много лет вперёд планы строишь. Ладно, Саш, ты покури, а я костёр соберу, посидим у огня.

— Настя! — его глаза смотрели с обидой, — Кто это учил тебя таким манерам? Костёр — это по моей части, сейчас всё сделаю. И не спорь! А если намекаешь о моей болячке, до гробовой доски буду обижаться.

Настя развеселилась. Посмеиваясь, пошла к старой ёлке, под которой стояла избушка. Ель была такой старой, что нижние мощные ветки давно высохли и заросли толстым серебристым мхом. Отломила небольшой корявый сучок, откуда-то из кустов достала стакан, вырезанный из пластиковой бутылки, и торжественно водрузила готовую композицию около кострища, сообщив: — Натюрморт!

Сашка с одобрением сказал:

— Здорово! Так просто и так здорово! Надо домой увезти пару веток.

Он осторожно встал, быстро набрал охапку сухих веток, ловко одной спичкой развёл костёр. Настя достала и расстелила свежую газету, выложила кусок буженины, пирожки с творогом, конфеты, шоколадку. Достала маленькое полотенце, мыльницу и скомандовала:

— Руки мыть!

— Есть, мой генерал! — рявкнул Сашка, и они дружно потопали к воде. С удовольствием поплескались и уселись у костра. Настя нарезала мясо, он достал хлеб, колбасу и трёхлитровую банку молока.

— Кружка одна, по очереди пить будем.

— У меня своя — Настя достала глиняную кружечку. Сашка смешливо покрутил носом: — Запасливая! С чем пирожки? Сама пекла? М — м — м.… С ума сойти до чего вкусно!

И, правда, было вкусно! Они дружно уплетали всё подряд, запивая тёплым молоком.

— Где ты мясо взяла? В магазине нет, точно знаю.

— В деревне беру у одной женщины.

— Я тоже хочу!

— Там мало.

— Нехорошо быть жадиной!

Наконец развалились на травке по обе стороны костра.

— Я объелась. — Пожаловалась Настя. — С чего? — Возмутился Сашка. — Ешь, как цыплёнок, откуда силы берутся? Упадёшь где — нибудь в дороге.

Помолчал, потом попросил: — Сними, пожалуйста, очки. Они же тебе надоели.

Настя, убирая газету, молча покачала головой: нет.

— Почему?

Она подумала и сказала: — Стесняюсь. У меня косоглазие.

Сашка нахмурился и уставился на огонь. Докурил сигарету, бросил окурок в костёр и заложил руки под голову. Долго молчал, потом заговорил:

— Не ожидал от тебя такую глупость услышать. У нас там.… в смысле, в госпитале лежат ребята. Молодые совсем, а без рук, без ног, без зубов, лица перекошены шрамами. Одноглазые и совсем слепые. Разве они стали другими? Те же надёжные, добрые парни. Только дураки думают, что смазливая физиономия имеет большое значение. Знаешь, смешно наблюдать за девчонками. Я ещё в школе обратил внимание: как только мордашка хорошенькая, так обязательно в голове пусто. Ну, совсем пусто! А почему? Да потому, что этим дурочкам кажется, что на красивых глазках можно всю жизнь проехать. Чепуха это! Ты, Настя, никогда не замечала: на улицах, особенно летом, столько симпатичных девчонок! А женщин красивых — единицы. Куда они исчезают? Да просто жизнь их съедает. Живьем заглатывает! Думаю, лучше о голове позаботиться. И о душе. А с этим у тебя всё в порядке. Уж я то вижу!

— Философ, — улыбнулась Настя.

— Не обзывайся! — Сашка скорчил свирепую рожу, неловко повернулся и охнул. Аккуратно устроил ногу и лёг. На лбу опять выступили бисеринки пота, губы посерели от боли. Настя решительно подошла, опустилась на колени и сказала:

— Саша, позволь мне полечить тебя. Обещаю, даю слово — это будет только на пользу.

Он слабо улыбнулся: — Колдовать будешь? Доверяюсь полностью. Только не перепутай что-нибудь, а то вырастет на языке бородавка — беда! Ужас — всю жизнь молчать!

— Будешь много болтать, и так вырастет.

Настя сходила к реке и тщательно помыла руки. Достала из рюкзака коробочку, открыла… Сашка увидел длинные золотые иголки и заорал дурным голосом, выкатив глаза:

— Не — е — т!

Настя неудержимо рассмеялась до слёз. Он с удовольствием смотрел на неё: — Наконец — то! Первый раз засмеялась. А я то думал, ты не умеешь.

Она устроила его поудобнее.

— Слушай меня внимательно, не отвлекай и не отвлекайся сам. Попробуй сосредоточиться. Представь себе такую картину: большой костёр, очень жаркий, бездымный огонь — чистый и мощный. Ты стоишь на прохладной траве и вдруг переносишься в самую его середину. Пламя лижет твою ногу, добирается до раны и вылизывает её. Мёртвые и гнилые ткани сгорают, остаётся чистая розовая ранка, огонь её подсушивает и она покрывается молодой кожицей. Если только сможешь представить всё по порядку — медленно и чётко — очень хорошо! Не сможешь — выноси себя из огня на травку. А если получится — тоже выноси, как только увидишь, что рана зарастает. Я понятно объяснила? — Он кивнул:

— А ты что будешь делать?

— Я на тебе сейчас иголочки пристрою, когда будет готово — скажу. И вот тогда надо постараться. Не волнуйся — это не больно.

Она заставила его снять футболку, протереть руки и ноги. Он внимательно наблюдал, как она по одной достаёт длинные иглы с круглыми головками и ввинчивает их в разных местах: то у основания ногтя, то в пятку, то в какую — то точку на подошве. Несколько штук воткнула в плечи. Потом расставила между ними маленькие серые палочки, которые сначала поджигала. Они стояли на коже и дымились, издавая горьковатый и приятный дымок.

— Ну, Сашечка, попробуем? Закрой глаза, так легче собраться. Я буду помогать тебе. — Она села поудобнее, скрестив ноги, руки уложила на колени вверх ладонями, нахмурила брови и закрыла глаза.

Прошло не более двадцати минут. Настя подняла ладони, потёрла их, будто согревая, обняла колени и положила на них голову. Сидела тихо, не шевелясь. Травяные палочки почти все сгорели. Сашка пошевелился, открыл затуманенные глаза и медленно ей улыбнулся. Она сняла иголочки, присела перед ним и, внимательно глядя в глаза, спросила:

— Ну, как ты?

Он кивнул головой: — Нормально. Что это было?

— Это и было лечение. Ты можешь показать мне свою болячку? Она убрала коробочку с иголочками в рюкзак.

— Это не очень красиво. — Сашка задрал штанину и размотал повязку выше колена. Настя внимательно осмотрела. Рана очень нехорошая, серо — зелёная с припухшими красными краями.

— Не завязывай. — Она отрезала кусочек чистого бинта, прокалила нож на огне и пошла вокруг поляны, разглядывая лиственницы. Ножом аккуратно сняла тягучий и прозрачный комок смолы, прилепила его к бинту, потом ловко перевязала.

— Ты перевязку сам делаешь? Ищи лиственницу, прикладывай каждый день свежую смолу. Она очищает и обеззараживает.

Сашка наблюдал с интересом, потом спросил:

— Откуда у тебя всё это?

Она посмотрела на часы и коротко сказала: — Пора, ты опаздываешь.

Он достал свои и ахнул: — Мы же недавно пришли, когда день прошёл?

Подхватили рюкзаки, залили костёр и молча пошли по уже знакомой тропе. Сашка о чём-то думал, хмуря красивые брови.

— Настя, — заторопился он, когда вышли на дорогу, — ты сможешь придти в следующий выходной? Приди, а? Очень тебя прошу.

— Хорошо, — сказала она, — иди, а то опоздаешь.

Кивнула ему и пошла, не оглядываясь. И не видела, что Сашка стоит и смотрит ей в след. Потом спохватился и заковылял в другую сторону.

Неделя тянулась долго. Ну, до чего же длинными и нудными могут быть часы. У Насти никогда ещё не было таких пустых и бесконечных дней. У неё их вообще никогда не было, всегда на завтра оставались дела, на которые сегодня не хватило времени. А теперь это проклятое время растянулось до бесконечности. Она пробовала сердиться на себя: — Да что же это такое! Что ты мечешься? Что произошло особенного? Подумаешь, познакомилась с парнем! Когда-то это должно произойти!

Уговоры не помогали. Руки тряслись, сердце бухало так, что было слышно, наверное, в Новой Гвинее.

Суббота окончательно вывела её из терпения. Она встала на рассвете, не спеша собралась и пошла в баню. Общественная баня, небольшая и чистенькая, работала круглые сутки, это было очень удобно, и Настя всегда ходила ранним утром. В это время там всегда было пусто. Долго лежала в парилке, с наслаждением хлесталась веником, а дома долго пила чай с лимоном. Поставила тесто на пироги, что-то убрала, что-то погладила. Посмотрела на часы и взорвалась: — Да что же это такое! — Стрелки сегодня совсем не хотели двигаться.

— Не доживу до завтра. — Решила она. Распустила волосы, чтобы быстрее высохли, достала томик Хайяма и улеглась под пологом. Комаров в комнате она регулярно уничтожала, но они всё равно просачивались. Читала, пытаясь понять смысл, потом в ярости швырнула книгу на пол: — Пьяница и бабник! — Закрыла глаза и.… уснула.

Проснулась к вечеру, бросила взгляд на часы и удовлетворённо улыбнулась. Тесто хорошо подошло. Настя включила духовку, подаренную уехавшей учительницей, и пока она прогревалась, привела голову в порядок. Весь вечер возилась с пирогами. Получилось много и с разной начинкой. Пышные, румяные, духовитые. Одним словом — удались. Уложила в корзинку, прикрыла полотенцем, чтобы не высохли. Поискала ещё какую-нибудь работу — не нашла.

— Не усну. — Подумала, укладываясь в постель, но неделя нервотрёпки и беспокойства так измотали, что незаметно уснула.

Когда Настя открыла глаза, было пять утра, солнце светило в окно. Оно всегда в это время заглядывает. Сдерживая себя, она не спеша встала, боясь, что сорвётся и побежит в такую рань. — Мне некуда спешить, — уговаривала она себя, а сама суетливо укладывала рюкзак, вертелась перед зеркалом, одевая тот же балахон. Наконец повязала платок, нацепила тёмные очки (как же они надоели!) и, облегчённо вздохнув, выскочила на улицу. Мигом домчалась до реки. Олег, пьяница с пилорамы, уже сидел на берегу и опохмелялся. Неряшливый, вечно пахнущий перегаром, он единственный имел лодку и без особых уговоров перевозил всех желающих на тот берег, кому хотелось пройтись в деревню. За определённую мзду мог доставить до места или к вертолётной площадке. Из города регулярно прилетал вертолёт, привозил и увозил смены на буровые, кассиров, продукты.

— Привет! Перевезёшь?

— Хочешь, до деревни подброшу?

— Нет, только на тот берег, пешком пойду.

— Ну и зря, охота ноги бить!

Он отвязал лодку и, отталкиваясь шестом, перегнал её на тот берег. Сильным течением их немного снесло. Настя весело крикнула: — Спасибо! — Продралась через кусты на дорогу и зашагала.

Июнь был жутко холодным, не вылезали из тёплых курток. Решили, что лета не будет. В июле днём иногда пахло по — летнему теплом и цветами. А потом началась дикая жара. На севере это бывает. И вот уже август, за всё время ни капли дождя, а жара не спадает. Но сейчас раннее утро, солнце доброе и ласковое, на траве и деревьях роса, воздух чистый и вкусный. Птицы проснулись и суетятся. А сердце в груди вытворяет что-то невообразимое. Настя пыталась, и уговаривать себя, и ругать. Потом решительно остановилась, сбросила рюкзак, сказала: так жить нельзя! Села, скрестив ноги, уложила руки на колени ладонями вверх, несколько раз глубоко вздохнула, закрыла глаза и притихла. Через полчаса медленно встала, прислушалась к себе, довольно кивнула и не спеша пошла, тихо улыбаясь. Сердце билось ровно и спокойно.

До избушки оставалось совсем немного, скоро поворот. Настя остановилась, послышался чей-то голос. Пошла быстрее, срезала напрямую поворот и вышла к началу тропы. Привалившись спиной к сосне, стоял Сашка. Руки в карманах, голова запрокинута вверх. Закрыв глаза, время от времени орёт: — Настё-ё-на-а! — Настя, не удержавшись, прыснула, он подпрыгнул, как ошпаренный кот, и захромал навстречу.

— Настёна, наконец-то! — Его лицо светилось такой неподдельной радостью, что её сердце опять взбрыкнуло.

— Наконец-то! Знаешь, так боялся, что не придёшь! Нет, я не думал, что обманешь, просто мало ли что могло тебя удержать. Я уже давно здесь. Поднял Серёгу, водилу нашего, пораньше, он так ругался! Сильно ругался.

Сашка снял с Насти рюкзак, повесил себе на плечо, взял её за руку, повёл по тропе, заглядывая в лицо.

— Я твоё имя перебирал на все лады, ставил вверх тормашками, делил на части, но больше всего мне понравилось именно так — Настёна. Ты не против? И ещё что хочу тебе сказать: ты не колдунья и даже не ведьма. Это я точно понял. Ты, Настёна, волшебница, фея. Только не спорь со мной, это проверенный факт. Всю неделю я делал то, что ты велела — собирал смолу, делал перевязки. Не поверишь, на четвёртый день размотал, а там дырка чистая без всякой дряни. Может, это твои иголки, может, смола или костёр — не знаю. Но нога зарастает не по дням, а по часам. Почти не болит, при ходьбе немного чувствуется. Ты, Настёна, всем врачам нос утёрла, я же говорил, им верить нельзя!

Они вышли на поляну, и Настя ахнула: рядом с кострищем стоял крохотный столик на берёзовом чурбаке, по обе стороны от него широкие низкие плахи — скамеечки.

— Как ты это смог? — Изумилась Настя.

Сашка сиял, как медный самовар.

— Я старался! Днём валяться на травке нормально. А по росе, как сейчас, тебе нельзя: застудишься. У меня на тебя большие планы, потом расскажу. Ты завтракала? Нет? Я тоже, сейчас поедим. У меня чай готов.

И он гордо потащил Настю к костру. Над огнём висел котелок, из которого шёл волшебный запах смородины, чаги и ещё чего-то.

— Я надрал разных травок, надеюсь это полезно. А уж вкусно! Иди, садись за стол я сейчас всё подам.

Настя выложила корзинку с пирогами, Сашка разлил чай, достал пачку сахара, конфеты, шоколад. Они долго и обстоятельно чаёвничали. Сашка строил планы на день, Настя согласно кивала.

— Я мясо принёс в маринаде. Шашлык будем жарить. Ещё у Серёги удочки выпросил, попробуем кого-нибудь поймать. Если получится, то и уха будет.

Собрали посуду, прихватили удочки и пошли к воде. Он заботливо подстелил на землю штормовку, уселись на обрыве и закинули удочки. У самого берега, похоже, была яма. Течение, пролетая мимо, за что-то цеплялось, вода уходила в сторону, ударялась о берег и возвращалась в поток. Над ямой постоянно кружился мусор — ветки, листья. Настя слегка коснулась водоворота крючком, что-то метнулось, резко дёрнуло. Она ахнула, но Сашка уже подхватил одной рукой удилище, резко подсёк. Рывок, и хорошая — в теле — рыбина вылетела из воды и забилась в траве. Сашка бросил свою удочку, поймал прыгающего хариуса, снял с крючка и восхищённо сказал:

— Ну, Настёна, ты просто молодец!

Она испуганно показывала пальцем: его удочка, дёргаясь, уплывала от берега. Сашка взревел и рухнул в воду. Заливаясь хохотом, они развесили Сашкину одежду на солнышке.

— Ой, съедят тебя сегодня комары, — беспокоилась Настя.

— Не успеют! Я сейчас… Штаны вот нашёл. В избушке порядок наводил и нашёл. Я там подмёл, дров принёс. Печка, правда, развалилась, я её немного сляпал на всякий случай. Вдруг дождь, можно пересидеть. А штаны там лежали.

И они опять хохотали. Старые, мятые и драные штаны совсем немного прикрывали Сашкины колени.

— Сойдёт, — махнул он рукой, но Настя нет-нет, да и фыркала в кулачок. Он строил свирепые рожи и грозил пальцем.

День прошёл суматошно и весело. Сашка варил уху и жарил мясо. Настя пыталась помогать, но он отвергал её, как он говорил, приставания. Она ушла в лес набрать цветов, он стал орать диким голосом и пугать, что она непременно заблудится. Когда жара стала невыносимой, Сашка искупался. За короткое лето река не успевала прогреться, вода в ней всегда студёная и Насте было запрещено даже близко подходить. Она с удовольствием слушалась, а сердце сладко таяло, и от этого было так хорошо, что хотелось плакать. От жары они спрятались в избушку. Сашка не только навёл порядок. На нары, грубо сколоченные по обе стороны стола, нарезал веток берёзы, лиственницы, смородины. Запах в избушке стоял такой пряный, что лень было шевелиться. Сашка лежал на своей половине, отмахивался от комаров, курил и о чём-то сосредоточенно думал. Потом решительно выкинул окурок в дверь, сел. Настя насторожилась и тоже опустила ноги на пол.

— Настёна, я тут всю неделю думал, анализировал, соображал… Короче, лично для себя я всё понял, попробую объяснить тебе. Всю эту неделю я разговаривал с тобой, иногда вслух, всю неделю ты стояла у меня перед глазами, ты меня с ума свела, понимаешь? Из-за тебя за это время я получил одну оплеуху, две затрещины, а матюгов — за всю жизнь столько не слышал. Но, клянусь, ни разу не ответил, потому как виноват, сам знаю.

Настя фыркнула, хотя сердечко окончательно перестало слушаться.

— За что тебя так?

— На бурплощадке увлёкся разговором с тобой, трубой чуть в лоб не заехали. За шкирку выдернули и залепили оплеуху. Затрещину первую получил от бульдозериста. Он рулил по дороге, а я навстречу шёл и с тобой очень оживлённо беседовал. Ну, не заметил его, каюсь! Он рассердился и… А вторую получил от мастера: принёс я на площадку мешок цемента, потом зачем-то взял и понёс обратно. Бросил в штабель, а там мастер прилёг, поясницу у него прихватило. Нашёл, где лежать!

Никогда в жизни Настя так не смеялась. Едва успевала перевести дыхание, как новый приступ хохота буквально скручивал её. Долго отходила она от смеха. Сашка с улыбкой наблюдал, потом спросил:

— Настёна, тебе не жарко? Почему ты не снимешь балахон?

Голосом, слегка подрагивающим от смеха, она объяснила, что кофта её выручает, что она из какой-то простой пряжи, рисунок крупный, воздухообмен, понимаешь? И комары не могут достать. Очень хорошая кофта и нечего отвлекать её пустяками, пора за лечение приниматься, иголочки готовы. Сашка, страдальчески кряхтя, чем опять насмешил Настю, подчинился. Она нашпиговала его иголками, подожгла палочки, села на своё место и закрыла глаза. Изо всех сил пыталась представить целительный огонь, но картина всё время размазывалась, упорно выплывало Сашкино лицо и ласковые смеющиеся глаза. С досадой повернулась к нему и вздрогнула: его глаза впервые не смеялись. Они строго и пытливо смотрели на Настю, и она испугалась: сейчас что-то будет. Руки похолодели, мысли мелькали одна за другой: Сашечка, не надо, не говори! Сейчас ты скажешь, что женат, что ждут дома, но ты не хочешь уезжать от меня.… Молчи, пожалуйста! Господи, неужели я не достойна даже этого? Подари мне, Господи, ещё несколько дней, я соберусь с силами и сама отпущу его!

— Настёна, выходи за меня замуж!

Она медленно подняла руку и оттянула платок на шее, стало вдруг нечем дышать

— Подожди, не пугайся, я тебе сейчас всё объясню. Да сними ты с меня эти иголки, а то я на ёжика в тумане похож!

Дрожащими руками она собрала иголки, зажала их в кулаке и осторожно присела на свои нары. Он закурил, немного подумал, попросил:

— Ты только не перебивай, ладно? — Ещё немного подумал и заговорил медленно, стараясь передать ей то, что чувствовал сам. Это было заметно, и Настя благодарно кивнула ему.

— Понимаешь, Настёна, моя бабушка говорит, что сначала нужно узнать человека, привыкнуть к нему, тогда и любовь придёт. Она, конечно, мудрая, моя бабуля, но ведь не у всех так, я думаю. Если это так, то получается, что любовь-это привычка. Может, кого-то это устраивает, а кто-то ищет всю жизнь, сам не зная кого или что. Я про любовь не знаю ничего, у меня к тебе совсем другое. Всю неделю я пытался разобраться в этом, и как ни крутил, получается одно и то же. Значит, так оно и есть. Значит это, правда. Вот это я и пытаюсь тебе объяснить. Ты понимаешь, о чём я?

Она покачала головой: — Нет. — Сашка закурил новую сигарету.

— Так я и думал. Сейчас я выражаюсь, как китаец, впервые приехавший в Новую Гвинею. Но, Настёна, ты умница, ты поймёшь.

Настя старательно прижимала кулачками свои колени, чтобы незаметно было, как они подпрыгивают.

— Ты, наверное, слышала или читала что-то такое.… Ты много читаешь, наверняка. Это чувствуется. Кстати, в прошлое воскресение я видел у тебя в рюкзаке томик Хайяма. Не поверишь, в тот день я купил себе такую же книгу. Так вот.… Нет, я всё-таки похож на папуаса! Одним словом, на земле, Настёна, всё так гармонично устроено! И нас она, природа то есть, не забыла. Человек-это всего лишь половина целого. Где-то живёт другой человек, который твоя половина, именно твоя. И если они встретились, вот это как раз и есть целое, то есть больше ничего и никого не надо. Ни привыкать, ни узнавать. Просто они встретились и всё.… Две половины души сошлись вместе, это и есть гармония! Это и есть счастье и покой. А что ещё человеку надо? Другое дело, что человек нетерпелив. Он даже не пытается искать, гораздо проще взять то, что рядом и попытаться привыкнуть. А это и есть главная ошибка в жизни. Не знаю, твоя ли половина я, но совершенно уверен, точно знаю, что ты — это моя половина. Моя, понимаешь? Наверное, подсознательно я понял это сразу, иначе не увязался бы за тобой. Можешь поверить, это не моя привычка — приставать ко всем подряд. Ну, а целой недели мне с лихвой хватило, чтобы разобраться и, поверь, это была трудная неделя. Последние дни особенно, даже дышать не хотелось без тебя. Неинтересно.

Сашка заметно волновался, закурил уже третью сигарету и руки его слегка подрагивали. Настя, ошеломлённая, молчала. Голова была пустой, кажется, даже мыслей не осталось, только в висках громко и больно стучали молоточки.

— Настёна, я долго думал, поверь мне. И.… Если ты моя половина, то, по логике, и я должен быть твоей. Может, ты просто пока не поняла? Может, ты ещё не разглядела? А?

Настя, опустив голову, посидела молча, потом судорожно вздохнула, будто долго плакала, и тихо сказала: — Я разглядела, Сашечка. Разглядела.

Сашку вихрем снесло с места, он взял её лицо в ладони и тихо поцеловал. Это был даже не поцелуй, он просто прикоснулся приоткрытыми губами. Избушка вдруг качнулась, пол ушёл из-под ног, и Настя крепко ухватилась за Сашку.

Он осторожно прижал её к себе и зашептал:

— Я так много и бестолково говорил, боялся, что не поймёшь. Какое счастье, что ты умная!

Они вышли на берег, обнялись и долго молча смотрели на воду. Нечаянно Настя опустила глаза и уставилась на Сашкину руку: часы показывали начало восьмого. С хохотом заметались по поляне, собирая и пряча вещи, почти бегом пролетели тропу. На повороте, запыхавшись, остановились. Сашка взял Настины руки и бережно поцеловал одну за другой. Большой и сильный, он красиво и бесшумно бежал, оглядываясь. Настя отметила про себя, что хромоты почти не заметно, что двигается он с какой-то тигриной грацией быстро, тихо и изящно. Дождавшись, когда Сашка скроется за поворотом, Настя побрела домой. В голове стоял звон, мыслей по-прежнему не было. То есть они были, но вертелись таким плотным клубком, что отделить что-то важное было немыслимо.

— Ладно, — решила Настя, — приду домой и подумаю обо всём, сейчас сил нет.

…Эта неделя была много страшнее. Она не могла ни пить, ни есть — всё вызывало отвращение. Она не могла спать: замучили сны — путанные, непонятные, беспокойные. Наконец, обессилев, вновь начала регулярные занятия медитацией, заброшенные за последние недели. Это помогло взять себя в руки, она уже спокойно пережила субботу, а на следующее утро бодро шагала по дороге. Появились первые грибы, Настя с удовольствием собирала, а потом развешивала на деревьях сушить: « НЗ» для белок. Лучшие откладывала в пакет — на суп и жаркое. Сашка в этот раз не орал и не ждал, он шёл навстречу. Издалека заулыбался, подбежал, снял с Насти рюкзак и взял её лицо в ладони.

— Кажется, это станет привычкой! Не возражаю, — подумала она. Сашка нежно чмокнул в нос, потом в щёчку, потом… Они долго целовались на дороге.

— Настёна, за что мне такое счастье? — Сердце его громко стучало.

— Это не тебе, — Настя ладошкой трогала колючую щёку, — это мне счастье.

Молча дошли до своей поляны. На картонке, пришпиленной к сосне, крупными буквами выведено: « ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ!» Настя звонко рассмеялась, а Сашка пояснил: — Это наша первая частная собственность. Потом, Настёна, у нас всё будет, обещаю тебе.

Пили чай, строили планы, в основном Сашка:

— Нам с тобой недолго осталось здесь жить. Приедем — поженимся. Нет, сначала познакомишься с родителями, потом я с твоими, а уж потом они между собой договорятся и тогда свадьба. Я знаю, у меня друг женился. А жить пока, Настёна, будем у моих. Слово даю, это будет не долго. Купим квартиру, и это будет наша вторая собственность.

— Настя, ты красавица и дети у нас будут красивые. Ну, сними ты свои очки! Да, Настён, я по рации связался с городом, проконсультировался в глазном центре. Знаешь, что мне сказали? Что это пустяковая операция и тебе её сделают в два счёта, раз ты так комплексуешь. А я думаю, стоит ли принимать такие мучения? Настён, сними очки, покажи мне свои глазки. Я тебе честно скажу, стоит рисковать или нет. Да, я в городе кое-что заказал, но это сюрприз. Девочка моя хорошая, сними очки, а!

Настя отошла в сторону, немного подумала и сняла очки. Повертела их в руках, потом медленно подняла глаза на Сашку и виновато улыбнулась. Он набрал воздуха в грудь, хотел что-то сказать, но так и застыл с открытым ртом. Медленно выдохнул, достал сигарету и долго прикуривал, не сводя с неё глаз. Нащупал за спиной сосну, привалился к ней спиной и изумлённо сказал:

— Русалка.… Ты русалка.… Ты меня обманула!

— Нет, Сашечка, — заторопилась Настя, — не обманула. Просто пошутила, а ты сразу поверил. И.… Я ведь не собиралась больше с тобой видеться. Думала, проводишь и разойдёмся. А позже уже не знала, как тебе сказать…

Сашка молча курил. Насте это как-то не понравилось, и она с вызовом сказала: — Ты ведь тоже меня обманул!

— Я!?

— Ты! Понимаешь, Сашечка, я врач. И не просто врач, а хирург. И не просто хирург, а хороший хирург, так говорят. Поэтому огнестрельную рану я как-нибудь отличу от травмы арматуриной.

Сашка растерянно похлопал глазами: — Настёна, я не хотел… Не думал, что ты… Мало ли, вдруг испугаешься или подумаешь, что хвастаю боевыми шрамами. Ты прости меня…

— Ладно, оба хороши! — Она потопталась, помолчала и снова нацепила очки, так было привычнее. Сашка докурил, подошёл, разглядывая Настю, будто знакомясь. Снял очки, обнял её и закопошился за плечами, развязывая платок. Медленно стянул его и уставился на пышную копну. Светлые, почти пшеничного цвета волосы, слабо стянутые сзади, обрамляли лицо, будто рамкой. Небольшие пряди выбились из общей массы и крупными кольцами, которые шевелил ветерок, щекотали Настино лицо, и она морщилась и сдувала их. Сашка осторожно убрал, попытался пригладить раз, другой. Поискал рукой заколку или чем их там можно укротить. Понял, что волосы убраны в косу и стал доставать её из-под кофты. Одной рукой вытягивал и складывал в другую кольцо за кольцом, а она всё не кончалась и Сашкины брови медленно ползли вверх, а рот изумлённо, по — детски, открывался. Наконец, достал. Долго разглядывал золотистую мягкую груду, тихо опустился на колено. Кольца волос разматывались, и вот уже расплетённый конец пышной кистью покачивается, касаясь колена. Толстая пушистая коса удобно улеглась в ложбинке между грудей. Сашка ошарашено рассматривал её, иногда осторожно трогал ладонью и бормотал:

— Настёна, она точно твоя? Бог мой, ты похожа на Василису.… Эту… Никулишну или как её там звали, забыл. Ну, которая обрезала свои шикарные волосы, чтобы спасти мужа из татарского плена. Нет, из княжеского…

Сашка отошёл в сторону, прикуривая. Руки заметно подрагивали: — Настёна, ещё один сюрприз сегодня и у меня сердце лопнет.

Она взяла его за руку, повела к реке, усадила на берег и сама устроилась рядом. Долго молча смотрели на воду, потом Сашка тоскливо сказал: — Не я тебе нужен, Настёна. Тебе бы принца арабского, чтобы алмазами усыпал. — Она весело отозвалась: — Быть сорок пятой женой?! За что ты меня так, Сашечка?

— Хочу быть единственной, или ты уже передумал?

Он долго смотрел в её глаза: — Я же говорил, что ты колдунья. Глаза у тебя зелёные, как вон те ёлочки, даже голова кружится. А принц… Лучше ему не появляться в радиусе ста пятидесяти километров, а то не заметит, как в пятак схлопочет.

Дружно рассмеялись, и опять стало всё просто и хорошо. Сидели и болтали обо всём и ни о чём, только Сашка держал уже не её ладошку, а косу. Гладил, расплетал, складывал на ладони пушистой горой и даже нюхал.

— Настёна, чем ты волосы моешь? Пахнет…. Сердце заходится.

— У тебя сердце, а у меня в животе бурчит, я есть хочу, — сердито сказала она. Сашка охнул, подскочил и затрусил к костру.

— Сейчас, душа моя, всё готово, только разогреть.

Настя, глядя, как он ловко управляется с хозяйством, думала, что его родители, должно быть замечательные люди, если сын золотой.

— Смотри, что я нашёл для тебя, — на широкой Сашкиной ладони лежали несколько сочных, крупных ягод малины. Она губами осторожно сняла их по одной и нежно поцеловала ладонь. Сашка растерянно моргнул, а Настя звонко рассмеялась: — Сашечка, если этой ладонью да по носу принца…

Он хмыкнул: — Да бог с ним, с принцем. Садись быстрее, кормить буду.

И он подсовывал ей лучшие кусочки, командовал: открой рот. Она смеялась и тоже что-то совала ему. Бродили по лесу, набрали грибов и разложили на крыше избушки сушить, а сами валялись под лиственницей в тенёчке и болтали.

— Настёна, распусти волосы, так хочется посмотреть!

— Ну, нет! Я их потом не соберу. Знаешь, Сашечка, как они мне надоели! Я бы давно обрезала, мне тоже хочется походить со стрижкой, как все, но я боюсь. Девчонки на работе по целому часу возятся с укладкой, а я не умею, вот и боюсь ходить чучелом.

— Настёна, — свирепо таращил глаза Сашка, — поклянись, прямо сейчас поклянись никогда не трогать косу без моего согласия! А его ты не получишь ни-ко-гда! Ни от живого, ни от мёртвого.

— Не буду! Не буду клятвы всякие давать, ты глупости болтаешь!

— Настёна, я до следующего воскресенья молчать буду, только поклянись!

И она клялась, а он просил ещё раз пообещать, на этот раз точно. Она смотрела на него и думала: сто лет проживу с ним, но и тогда не насмотрюсь. Такие лица с возрастом становятся ещё привлекательнее. Годам к сорока-пятидесяти Сашечка станет неотразимым мужиком. В груди сладко что-то замирало: это мой мужчина! В его руках сильных, нежных и уже родных так спокойно и безопасно. Боже мой, какое это счастье, когда спокойно и безопасно! Если он меня бросит, я умру!

— Настёна, — он наматывал косу себе на шею, — мы с тобой доживём до старости, у нас будут внуки, но ты будешь самой красивой бабушкой на всём белом свете. Мужики и тогда будут сворачивать себе шеи, глядя на тебя. А если не будут, сам сверну, чтобы смотрели, кто мимо идёт.

Не удержавшись, она пальчиком трогала его брови, обводила его губы, ладошкой трогала его колючую щёку. Он бормотал: — Опять отросла, чёрт! Утром же брился, — и целовал ладошку, потом просил ещё и другую. Сам он не мог пройти мимо, чтобы не прикоснуться к её руке, косе, плечу.

— Настёна, теперь я понимаю, почему ты всё время в тёмных очках, платке и балахоне. По нашим улицам тебе ходить проблемно. Что за жизнь!

— Настёна, у тебя глаза, как у инопланетянки. Такого глубокого зелёного цвета… Я читал, что в природе таких не существует.

— Да, знаю. Это патология. Значит я урод.

— Кто у тебя родные? В тебе, наверное, течёт княжеская кровь. Я, правда, в жизни не видел ни одной княгини, но думаю ты — вылитая. Такая… гордая посадка головы, фигура.… Пока толком не видел, но под балахоном, сдаётся мне… Афродита от сраму, пусть прикроется тряпочкой. Хотя нет, где-то читал, княгиня должна быть статной, а ты… Ты хрупкая, вот!

— Посадка головы, Сашечка, это оттого, что коса тяжёлая. А на работе я вынуждена её закручивать на затылке, не могу же ходить растрёпой. Знаешь, сколько надо шпилек, чтобы удержать это чудовище?! К вечеру хочется снять скальп. Ну, а что касается хрупкости.… Это не по адресу. Смотри!

Она стянула свой балахон. В белой футболочке и джинсах Настя действительно напоминала почему-то фею, хотя никто не видел фею в джинсах. Тоненькая, стройная, при осиной талии — высокая грудь, округлые бёдра и длинные ноги.

— Вспомнил, — заорал Сашка, — ты на Барби похожа, только она дура дурой и лицо глупое.

— А твоя Барби так может?

Старую сосну повалило ветром, и она упала, упираясь вершиной в стайку берёз. Настя легко запрыгнула на неё, изящно, как балерина пробежала вверх, ловко повернулась на одной ножке и, лукаво улыбнувшись, легко встала на руки. Постояв, медленно перенесла вес на одну руку, другой помахала ему. Резко прогнулась в кольцо, коснувшись кроссовками головы, затем распрямилась, как пружина, взлетела в воздух и легко приземлилась рядом с Сашкой. Он уцепился за неё, подхватил на руки и понёс, причитая: — Никогда, слышишь, никогда больше так не делай! Ты меня до дурдома доведёшь, я до свадьбы не доживу…

Настя, обняв крепкую шею, шептала: — Сашечка, я и в дурдоме рядом буду, и до свадьбы мы вместе не доживём…

Сашка суеверно поплевал в сторону и полез целоваться. Целовались долго, до одури. Потом он слегка отодвинулся и, глядя ошалелыми глазами, сказал: — Настёна, без глупостей! Предупреждаю.… Только после свадьбы! — И опять Настя звонко хохотала, а он не отводил глаз и спотыкался.

Заканчивался сентябрь. Жара заметно спала, дни стали короче, ночи прохладней, но дождей так и не было. Погода стояла не северная, и Сашка хвастал: — У меня с небесным офисом прямая связь, сказал, что нужна хорошая погода, вот тебе и, пожалуйста!

Каждое воскресенье Настю подхватывали сильные руки, тёплые губы жадно обцеловывали, а родной голос приговаривал: — Наконец-то! А то жду, жду…

— Давно пришёл?

— Только что, вон рюкзак стоит.

Они шли к себе, и Сашка возмущался: — Машину Серёга едва завёл, не следит за ней совсем, представляешь! Чуть не опоздал. Ты, Настёна, если что, не пугайся, значит что-то с машиной. И здесь одна не сиди. Раз меня нет на перекрёстке, иди в деревню, я тебя там найду.

Ягод в лесу было мало, но, гуляя в лесу, успевали собрать несколько горстей и чай пили со свежим вареньем. Сашка покупал в деревне картошку, овощи, мясо. Сам стряпал.

— Я, Настёна, привык. У меня брат младший Юрка, немного шалопай, но хороший пацан. Музыкой увлекается, говорят большой талант. Так я, когда дома, не даю ему делать чёрную работу, пусть бережёт свои талантливые пальчики. От тебя он будет без ума, вот увидишь! Мои вообще встретят тебя, как королеву. А уж бабуля… Бабуля моя сразу запричитает: какая ты тоненькая, да как же ты жива до сих пор, да не кормили тебя в детстве, что ли?! И начнёт пичкать едой чётко каждые пятнадцать минут. И будешь ты, Настёна, толстая и красивая, как персик!

Настя задумчиво улыбалась или уходила на берег и, глядя на воду, тихонько напевала. Однажды Сашка крикнул: — Настёна, душа моя, пой громче, мне не слышно.

Настя подумала, обвела взглядом реку, противоположный скалистый берег, поросший густым ельником, вздохнула и запела. Низкий, сильный, красивый голос перелетел реку, ударился о скалы, рассыпался на части, которые подхватило эхо и что-то подняло на верхушки елей, что-то опустило до самой воды. И столько любви, столько тоски было в незнакомых словах широкой и вольной мелодии! Сашка замер у костра с ложкой, изумлённо тараща глаза, и не заметив, что сбежали пельмени, которые он так старательно лепил.

— Что это?! Настёна, что это?

— Когда-то нашим соседом, Сашечка, был грузин. Давным-давно за что-то сослали его на север, так он здесь и остался. Он, наверно, очень тосковал по своей тёплой Грузии и часто пел эту песню. А я запомнила.

— А голос, Настёна, голос! У тебя такой мощный голос, откуда это? Как у тебя на него сил хватает?

— Говорят, кто в детстве много плакал, у того связки сильные.

— А что, ты много плакала?

— Судя по связкам, да. — шутила Настя.

… — Ты знаешь, что я придумал? — При очередной встрече Сашка подхватил её, зацеловал, закружил, намотал косу себе на шею и вдруг сурово сдвинул брови, — ты, почему без платка? Где твои очки? А балахон?

Настя засмеялась: — Так никого же нет, Сашечка, а тебя я давно не боюсь!

— Не боится она, — ворчал он, поднимая рюкзак, — забыла что ли: и да убоится жена мужа своего…. Иди рядом и не дёргай головой, задушишь!

— Так ведь то жена, — заливалась Настя, — а я пока никто.

Сашка подхватил её на руки и жарко зашептал:

— Как это никто?! Ты моя невеста. Знаешь, душа моя, всё время пытаюсь представить тебя в белом платье — не получается. Вижу только белое облако вокруг тебя, и каждый раз дыхание перехватывает, не могу дышать и всё! Такое чувство — был бы женщиной, заплакал. Тебе смешно?

— Нет. Когда я о тебе думаю, мне тоже хочется плакать.

— Правда? Настёна, это правда? Значит, точно мы с тобой две половинки. Нам с тобой повезло! Нам с тобой очень крупно повезло! Боги радуются вместе с нами!

— Боги завистливы, Сашечка, и это страшно. — Настя выскользнула из его рук и размотала косу.

— Не может быть, — озадаченный Сашка остановился и посмотрел на небо, — не может быть. Завистливым может быть только мелкое и подлое существо. Боги всемогущи, зачем им завидовать? Вот увидишь, Настёна, они к нам отнесутся как к родным. Не бойся, моя хорошая.

— А что ты там придумал? — Напомнила Настя.

— Ох, забыл совсем. Вот смотри, я тебе сейчас всё объясню, только не спорь со мной. Знаешь почему? Потому, что я сорок раз всё обдумал, и ты ни к чему не придерёшься. Значит так, зачем нам квартира? Чтобы жить, да? А я вот придумал: мы с тобой дом будем строить понимаешь?

Сашка возбуждённо делился планами, разжигая костёр.

— Дом — это всё! Кирпичный, в два этажа, красивый и удобный, а вокруг сад! Ты там цветов насажаешь, кустов всяких…. Представляешь, какая красота? А для детей вообще рай. Вот сейчас позавтракаем — покажу. Я всё это нарисовал.

После завтрака Настя пошла на речку, мыть посуду, Сашка убирал еду.

— Всё, я готов! Настёна, ты меня слышишь?

— Слышу, миленький, слышу! — Отозвалась Настя, возвращаясь. Он стоял, беспомощно хлопая глазами: — Я когда-нибудь не выдержу и зареву.

Она обняла его за шею, крепко прижалась: — Сашечка, мне всё время кажется, что я сплю. Вот проснусь сейчас и… Я боюсь!

— Сам боюсь. — Его голос вдруг охрип. — Недели такие длинные, сил нет! Меня с буровой скоро выгонят, говорят: загонял. А я не могу, как свободная минута, так хоть вой. Вот и стараюсь, чтобы не было этих минут. И от тебя уходить больше невмоготу. Нам с тобой осталось провести здесь два выходных. Знаешь, что я придумал? Давай первую годовщину свадьбы отметим здесь. Ты согласна?

— Конечно, ты ещё спрашиваешь!

Сашка показывал план дома, сияя широкой счастливой улыбкой.

— Вот здесь будет камин, там ванная комната, а тут кухня. Как тебе, Настён, ну скажи!

— А почему дом кирпичный?

Сашка, недоумевая, смотрит на план. — А какой? Блочный, что ли? Так он холодный и некрасивый.

Настя, подставляя лицо к солнцу, пожала плечами. — По-моему, лучше всего деревянный, из круглых брёвен. Их ещё чем-то покрывают, чтобы не темнело дерево. Очень красиво и полезно. Камень он тепло из людей вытягивает.

Сашка озадаченно смотрит на неё, вскакивает и возбуждённо шагает по поляне. Она с интересом следит за ним.

— Настёна, дай я тебя поцелую, а то уже столько времени не целовались!

— Нет, — отбивается Настя, — сначала скажи, что ты думаешь о брёвнах?

Он вздохнул: — Я думаю, почему я такое бревно? Почему сам не догадался? Это же очевидно. Но тогда дом совсем другой будет, это уже не коттедж, а что-то в русском стиле, что-то вроде терема, понимаешь? Высокое крыльцо, деревянная резьба и… Русская печь. У нас будут самые вкусные пироги, а когда доживём до внуков, станем свои старые кости греть.

Сашка весело рассмеялся. Его улыбка сводила с ума. Широкая, открытая, такая заразительная, что невозможно удержаться и не ответить на неё.

— Настёна, ещё две встречи и домой поедем. В следующий выходной я принесу фотоаппарат, у меня там кадров десять осталось, всё на буровой потратил. Обещал мужикам прислать. Нам пока этих хватит. А через год приедем с кинокамерой и начнём заводить семейный архив. Слушай, душа моя, может, ты хочешь сначала домой заехать? Ну, давай заедем к твоим родным, а потом к нам. Они у тебя кто? Ты совсем ничего не рассказывала.

Настя встала и молча пошла к реке. Постояла на берегу и села подальше, скрестив ноги. Сашка тоже сел, беспокойно пошарил в карманах, закурил, а сам с тревогой наблюдал за ней.

— Настёна, — несмело заговорил он, — ты скажи что есть, я пойму. Мне не важно кто они, в любом случае я им в ноги поклонюсь за тебя. Настён, не молчи, а то у меня сердце лопнет.

Она вздохнула и тихо заговорила.

— У меня, Сашечка, нет родителей, совсем нет, и никогда не было. Меня нашли на помойке, вернее на городской свалке бомжи в декабре перед Новым годом. Морозы тогда, говорят, стояли жуткие, а я лежала и пищала, замотанная в какое-то тряпьё. Один из них завернул меня в свою вшивую куртку и бежал по трассе до города. Ни одна сволочь не притормозила, чтобы подвезти. Он сам обморозился, пока добрался до милиции. Ну а там завертелось: скорая, больница, детдом. Звали этого бомжа Григорием Климовым, и была у него когда-то дочка Настя. Меня так и назвали. Что такое детдом рассказывать не буду, ты всё равно не поймёшь. Когда мне было семь лет старшие мальчишки-подростки пытались затащить меня в подвал. Какой-то китаец надавал им оплеух и увёл меня к себе. Он жил недалеко в бараке. Так у него я и осталась. Когда училась в институте, это было на втором курсе, его забрала милиция. Говорят, депортировали. У меня никогда не было ни друзей, ни подруг. В моей жизни только два родных человека: мой китаец Ли и ты, Сашечка.

Она подняла, наконец, голову, посмотрела в его испуганное лицо и с вызовом сказала: — Я не знаю, какого я роду — племени, но уж точно не княжеского. Князья своих детей на помойку не выбрасывают. Ты, Сашечка, подумай хорошенько. Кто его знает, наследственность и всё такое…

Она резко отвернулась, встала и уставилась на воду. Сашка неслышно подошёл сзади, аккуратно взял её на руки, сел, на берег, свесив ноги, и стал покачивать как ребёнка. Всякий раз, когда Настя собиралась что-то сказать, он прижимал её к себе и приговаривал: — Тихо, тихо, моя хорошая! Молчи, потом расскажешь, если захочешь.

И всё покачивал, покачивал,… Она закрыла глаза и, спустя мгновение уснула.

Когда Настя проснулась, он всё так же покачивал, внимательно глядя ей в лицо.

— Долго я спала?

— Нет, — покачал головой Сашка, — минут пятнадцать. Ты просто молодец, душа моя. Не каждый может так отключаться.

— Это меня мой китаец научил.

Настя выскользнула из его рук, поплескала в лицо водой.

— Пойдём, — предложила, — погуляем. Сашка намотал косу себе на шею, взялись за руки и пошли. Сначала по берегу, но там приходилось продираться через густые заросли и Настя забрала косу: — Ты мне скоро голову оторвёшь.

Прошли сосновый бор, перешли дорогу и углубились в густой березняк. Вкусно пахло увядающей травой, грибами. Берёзки стояли жёлтые, нарядные. Осины на слабом ветерке трепетали багряными листочками. Кое-где краснели полные тяжёлые гроздья рябины. Дальше пошла полоса ельника. Густой, тёмный, мрачный, он почти не проходим, только на четвереньках можно проползти под густой щёткой ветвей.

— Давай обойдём его. — Сашка взял Настю за руку, и они пошли по краешку березняка, собирая редкие ягоды брусники.

— Ой, Сашечка, посмотри, какой хорошенький! — Настя показывала в сторону ельника. К ним бежал медвежонок. Неуклюжий и косолапый он ловко двигался, изредка останавливаясь и принюхиваясь.

— Бегом. — Скомандовал Сашка, покрепче ухватил её за руку, и они понеслись изо всех сил к дороге. Перескочили её и остановились, оглядываясь. Слегка отдышавшись, Настя фыркнула: — Вот мерзавчик! Улучил момент, когда мамуля отвлеклась, и сбежал. Сейчас трёпку получит!

Они, улыбаясь, пошли к избушке, и Сашка всю дорогу убеждал Настю, что мамуля уморилась, объевшись всякой всячины, и нечаянно уснула под ёлкой. И с упоением изображал спящую медведицу, которая оглушительно храпит, обнимая лапами ёлку и почёсывая пятку. Настя хохотала до слёз, Сашка искоса наблюдал за ней и удовлетворённо улыбался.

Обед готовили вместе. С удовольствием поели, болтая о книгах и фильмах, потом улеглись на своё любимое место под лиственницу. Закурив, Сашка осторожно спросил: — Настёна, а почему ты не искала китайца? В милиции знают, куда его отправили. Надо было сделать запрос, это несложно.

— Понимаешь, — она лежала на животе и кусала травинку, — я ведь не знаю о нём ничего, ни полного имени, ни фамилии. Он у нас в детдоме выполнял всякую работу — куда пошлют. Ему платили какие-то копейки и кормили. В старом бараке он занял, пустую комнату и жил там, по сути, незаконно. То есть в домоуправлении о нём тоже ничего не знали. А мне было семь лет, и я не задавала, конечно же, никаких вопросов. Да мне и в голову не приходило, что он может исчезнуть.

Сашка, заглядывая снизу в её лицо, тихо сказал: — Настён, он найдётся, вот увидишь.

Она грустно улыбнулась: — Твоими бы устами… — Помолчала и заговорила горячо, торопливо: — Ты можешь представить, Сашечка, какую обузу он взвалил на себя, когда привёл меня к себе? У него не только нормальной работы, даже регистрации не было! — Она вдруг всхлипнула, Сашка метнулся к ней, прижал, к себе и забормотал: — Тихо, Настён, тихо! Не надо, не рассказывай, потом когда-нибудь. А то ты заплачешь, и я умру. Сразу.

Она тихонько высвободилась и твёрдо сказала: — Я последний раз плакала, когда Ли вёл меня к себе домой. Иногда хочется, конечно, особенно последнее время, но не получается, разучилась. А рассказать хочу тебе всё именно сейчас, чтобы ты всё знал и понял, кем был для меня Ли.

Сашка собрал косу, уложил её спиралью и лёг щекой на пушистую горку.

— Сколько ему было тогда лет?

— Не знаю, у них возраст вообще трудно определить. А я была маленькой, и мне казалось, что он совсем старый. Хотя сейчас понимаю, что ему тогда было, пожалуй, около пятидесяти. В тот же день он ходил к нашей заведующей, как-то сумел договориться с ней. Чем уж он убедил её, не знаю. Вообще-то она обыкновенная баба, вечно усталая от проблем: дома семья, зарплату не платят, а тут чужие дети. Голодные, злые, непослушные! Опять-таки, денег нет, государству не до мелочей, оно тогда было занято жутко важным делом: приватизацией. Вот такие заведующие и крутились, как могли, вернее выкручивались. А у маленького старого китайца, похоже, не было никаких проблем. Вот и нашёл себе головную боль. Он тогда привёл меня домой, умыл, сказал: жди. Сам убежал и вскоре вернулся с кроватью и постелью. Кажется, выпросил в детдоме. Знаешь, у него была неплохая комната, угловая, в два окна. Мы с ним расставили кровати по углам, протянули верёвку и на неё прищепками прицепили старые шторы. Получилось две комнаты, у каждого своя. Сашечка, это была сказка! До сих пор моим домом была казарма с множеством кроватей, а здесь своя комната… Я чувствовала себя принцессой! Потом он накормил меня, выкупал в корыте, уложил в чистую постель и всё приговаривал: — Хоросая девоська, нада много кусать, нада много спать. Больсая будет, умная…

…Буквально с первого дня Ли стал учить Настю драться, даже не столько драться, сколько защищаться. Говорил, что человеку достаточно уходить от ударов, а не искать их.

— Позже я поняла, что он знаком с восточными единоборствами, причём очень хорошо. Но он не пытался обучить всему. Так.… немного. Знаешь, Сашечка, все годы он был со мной добрым и терпеливым, но на тренировках предельно жёстким и даже жестоким. После занятий мазал мои локти и колени зелёнкой, гладил по голове и приговаривал: — Хоросая девоська Настя, не обижайся, так надо.

Каждый день он мне повторял, что нужно много и хорошо учиться, а то у меня будет плохая жизнь. Я была ещё маленькой, глупой и не понимала, о чём он говорит. Но так отчаянно боялась, что меня отведут обратно в детдом, если не буду слушаться. И была послушной и старательной. Работу мой старый Ли искал везде и брался за любую. Домой приходил усталый. Я к его приходу делала уроки, убирала комнату, что-то пыталась заштопать. И радовалась его приходу, как бездомный щенок радуется любому прохожему. Мудрый мой китаец, он всё понимал. Он хвалил меня, гладил по голове, откуда-то доставал конфету или шоколадку. Мы по — братски делили ее и, счастливые, пили чай. Топили печку, сидели рядышком у огня. Он курил свою трубочку, а я прикладывала ухо к его спине и строго командовала: — Дышите, не дышите! — Он щурил свои узкие глазки и говорил: — Девочка Настя будет хорошим доктором и станет лечить старого китайца.

Иногда у нас было туго с едой. Вообще мы ели, но никогда не наедались. А бывало, что просто кусок хлеба делили на двоих и запивали чаем. Тогда Ли говорил: — Ничего, девочка Настя, когда брюхо сытое, человек ленивый. Главное — не брюхо, главное — дух!

Сашка вдруг закашлялся, заворчал, что сигареты дерьмовые, дымом глаза выело, тёр их кулаком и ругался неизвестно на кого. Потом подскочил: — Настён, мы ещё чай не пили. Ты лежи, я сейчас.

Но она устроилась на скамеечке у костра и с нежностью наблюдала за ним.

— Сашечка, я такая счастливая! В моей жизни есть два дорогих человека, двое мужчин.

— Это пока двое.

Настя растерялась: — Как это пока?

Он пояснил: — Когда появятся сыновья, они ведь тоже будут дорогими.

— А если девочки? — Смутилась Настя.

Он нахмурился, но не выдержал и заулыбался. — А если девочки, Настён, пусть будут похожи на тебя. Если на меня, их замуж никто не возьмёт.

Они сидели за столиком, и она продолжала.

— Летом мы с ним работали вместе. Старый Ли смог устроиться дворником, взял два участка и я ему помогала. Мы вместе работали, вместе обед готовили. Он учил меня готовить китайскую еду и есть палочками, учил китайскому языку и тибетской медицине. Определять болезнь по ногтям и зрачкам. Учил иглоукалыванию и маскировке. Да, Сашечка, это он объяснил, что судьбу не стоит испытывать, надо быть незаметной. Это оказалось проще, чем китайский язык: балахон, невзрачный платок и немного серой помады, плюс тёмные очки. Да, представь себе, это очень выручает! Я совершенно спокойно чувствую себя на улице, хотя, если здраво рассуждать, это противоестественно. Что поделаешь, жизнь такая. Или страна такая? Да, я привыкла. Вот так мы жили.

…Надо сказать, жили они очень экономно. Всё, что удавалось, не потратить, Ли складывал в баночку. Они её прятали. Он говорил: на чёрный день. Училась Настя отлично по всем предметам. Английский шёл хорошо, а Ли приносил газеты, заставлял читать и переводить, это здорово помогало. Языки ей вообще давались легко, и он заставил брать частные уроки немецкого и французского. Даже слушать не стал возражений. Говорил, что деньги за уроки не большие, а пользы много.

— Таким образом, английский и китайский я знаю в совершенстве, немецкий и французский так себе, на тройку. Ли знал немного японский разговорный и меня научил. Вообще, всё, что знал он, хотела знать и я. Мой старый Ли обзывал меня глупой девочкой, но было видно, как ему приятно. Сашечка, не каждый родитель, не каждая мать делает для своего ребёночка столько, сколько сделал для меня этот чужой человек. Он стал мне отцом и матерью, бабушкой и дедушкой, гувернанткой и няней. Мой китаец заплетал мне косы и кормил, приносил одежду новую и не совсем, стирал и гладил, мыл меня и перед сном пел свои китайские колыбельные. Когда у меня начались месячные, он где-то доставал прокладки и учил ими пользоваться. В то время даже наши женщины не знали что это такое.

Настя вздохнула, Сашка полез за сигаретами.

— Ему очень хотелось отдать меня в музыкальную школу, но по возрасту было поздно, а частные уроки мы не потянули. Тогда мне пришлось брать уроки танцев. Я думаю, что он просто нагружал меня работой, чтобы времени на глупости не оставалось. Нашёл какую-то бомжиху — бывшую танцовщицу. Видно, что когда-то она была потрясающей красавицей, но эта собачья жизнь её сожрала. Несколько месяцев она приходила три раза в неделю, была чистенькой и трезвой. Занимались по два часа. Но однажды она забежала на минутку, сказала, что больше не сможет приходить, расцеловала меня и подарила свой костюм для восточных танцев. Наверное, он был ей особенно дорог, потому, что хранила его в двух пакетах. И исчезла. Потом Ли перевёл меня в обычную школу, там никто не знал, что я детдомовская. В аттестате были одни пятёрки. Нет, одна тройка — по пению.

— По пению? — Вытаращил глаза Сашка. — Не может быть!

— Может, — улыбнулась Настя. — Мудрый китаец сказал: будешь громко петь — пропадёшь. Много людей будет слушать, много беды будет. Пой тихо и плохо. Я так и делала. Одна тройка — это не страшно. В институт я поступила сразу. В это время мы жили уже хорошо. Почти хорошо!

…Старый китаец сумел договориться с главврачом госпиталя, и Настя стала работать санитаркой, а когда начались занятия — ночной сиделкой. И, казалось всё замечательно, но однажды она не застала его дома. Соседи сказали: милиция, забрали…. Это был удар! Найти его не удалось. Честно сказать Настя надеялась, что старый китаец выкрутится. Придёт она как-нибудь домой, а он сидит у печки, щурит свои глазки — щёлочки, курит трубку и улыбается. Но однажды Настя дома застала людей из домоуправления. Сказали, что живёт она здесь незаконно, велели собрать вещи и опечатали комнату. Насте в ту ночь надо было на дежурство. Растерянная и оглушённая неприятностями, приняла смену, дождалась отбоя, села за стол заниматься, как всегда. В голову ничего не лезло. Около полуночи заявился главврач, он не ленился приезжать с проверкой, поэтому Настя не удивилась. Но он коротко сказал: зайди, и ушёл в кабинет. Она пошла следом, гадая, что могло случиться, зачем понадобилась главному. Шла и думала: если сейчас скажет, что увольняет, даже причину не буду спрашивать, пойду и под поезд лягу. Но главный без предисловий сказал: — Звонил твой китаец, просил передать, что его отправляют домой. Он пытался что-то сделать, но в этот раз не получается. И я уже ничего не могу. Если бы сразу…. Почему ты молчала? Ещё он просил передать, что ты, девочка Настя, уже большая, сильная и умная, и помнишь всё, чему он тебя учил. А теперь пойди и принеси свой паспорт.

Ошеломлённая Настя принесла.

— Где устроилась?

Услыхав ответ: — Нигде — бросил: — Занимай комнату в изоляторе. Это не надолго.

И уехал. Через несколько дней так же вечером приехал, скомандовал: — Собирайся! — Затолкал в машину её сумки и повёз по вечернему городу. Остановился у пятиэтажного дома почти в центре. Главный сам тащил сумки на второй этаж, пыхтел и решительно отвергал Настины попытки помочь. Порывшись в карманах, достал ключи, открыл дверь и, бросив у порога сумки, облегчённо выдохнул: — У — ух! — Подтолкнул её в комнату: — Осматривайся. — Сам пошёл на кухню, и было слышно, как хлопнула дверца холодильника и с шипением полилась в стакан вода. Пришёл довольный, плюхнулся в кресло и весело сказал: — Вот, девочка Настя, жить будешь теперь здесь, это твоя квартира. Ты — полная хозяйка, не забывай оплачивать счета. Вот документы, всё оформлено на твоё имя, паспорт прописан. Живи! Не понравится — продай и купи в другом районе.

И пошёл к дверям. Настя захлопнула рот и, ничего не понимая, побежала за ним. Главный сердито рявкнул: — Иди домой!

Она села на ступеньку, стиснула руки и непослушными губами прошептала: — Не пойду! Там чьи-то вещи, хозяева вернутся, а я…

Он засмеялся, вернулся, объясняя на ходу.

— Забыл сказать, прости. Это всё тоже твоё. Не новое, конечно, но и не барахло. Я сегодня всех своих знакомых объездил, у кого что лишнее увидел, выпросил. Сказал надо! Мне верят. Так что, девочка Настя, и это всё твоё. На кухне тоже всё необходимое — от чайника до сковородки. Светильники и шторы мы с внуком сами повесили, холодильник забили продуктами, на первое время хватит, а потом сама управишься.

— Пошёл он к дверям, я за ним. Надо сказать хотя бы спасибо — не могу: трясёт всю, губы прыгают. Он всё понял, говорит: — Не надо. Твой китаец моего внука, считай, с того света вытащил, я ему по гроб обязан. Будут проблемы — скажешь. Будь здорова! — Потом вернулся: — Сегодня у нас что, среда? На работу в понедельник выйдешь, пока отдыхай.

— Знаешь, Сашечка, многие люди жизнь прожили, а счастья так и не попробовали. А я в то время уже дважды была счастлива. Не поверишь, всю ночь тогда бродила по квартире, по своей квартире. Насмотреться не могла. И только об одном жалела: что нет со мной моего дорогого китайца. Ну а дальше уже всё просто: из санитарок меня перевели в процедурный кабинет медсестрой, потом главный стал брать в операционную. Учил, помогал, он много со мной возился. Говорил, руки золотые, от Бога! А последний год я была с ним на всех операциях, он только наблюдал. И не было ни одной неудачи! Получила диплом, вот и выгнал он меня в отпуск сразу за всё время. Я ведь ни разу не брала, пока училась. Вот, Сашечка, и вся история. Пойдём чай пить, а то скоро уходить.

От избушки шли молча. Сашка молча курил, хмурился, иногда стискивал зубы и оттягивал ворот футболки, будто она его душила. Настя с тревогой наблюдала за ним.

— Как твоя нога?

— Нормально, забыл уже. У тебя вещей с собой много? Я заказал два места в вертолёте. Если вещей много — приду за тобой.

— Нет, — пожала она плечами, — немного. Честно сказать я не рассчитывала, что продержусь здесь так долго. Думала сбегу. Со мной только самое главное.

— И что у тебя главное?

— То, что не купишь. Старый Ли не взял почему то свой кисет с табаком и трубочку. Они так и хранятся у меня. Иглы лечебные он мне подарил, они всегда со мной. И костюм танцевальный привезла. Не по тому, что он мне нужен, побоялась, вдруг украдут! Он мне очень дорог, это тоже память о Ли.

— Ты его когда-нибудь одевала? — Сашка всё теребил и теребил ворот футболки.

— Нет. — Настя грустно улыбнулась. — Только примеряла. Я, Сашечка, всё мечтала: вот заявится мой Ли однажды, устроим мы праздник и я буду танцевать для него. — Она горько вздохнула.

— А для меня когда-нибудь станцуешь?

— Когда хочешь. У меня и кассета с записью восточных мелодий с собой, вместе с костюмом получила.

— А у меня магнитофон есть, даже запас батареек новых — обрадовался Сашка. — Настён, давай в следующий выходной, а? Давай устроим себе праздник!

Настя несколько секунд раздумывала, потом её лицо просветлело, и она торопливо заговорила:

— Сашечка, а ты не можешь в субботу придти? Ну, отпроситься, что ли? Мы бы остались на два дня. Избушка есть, места хватит. А то день так быстро проходит!

Сашка остановился, долго с каким-то непонятным недоумением смотрел на неё, а потом тихо спросил:

— Настёна, душа моя, ты когда-нибудь осла видела?

— Нет. — Растерялась Настя.

— Тогда смотри! Я — самый большой осёл в мире! — Торжественно сказал Сашка. — Это истинная правда! До такой простой вещи не додуматься! — орал он.

Настя звонко хохотала: — Сашечка, не обольщайся! В мире есть ослы куда больше тебя! Но что ты самый большой в нашем регионе — спорить не буду.

Они договорились встретиться в субботу. Радовались, что неделя будет короткой, и даже расставаться было не так обидно. Сашка между поцелуями пытался объяснить, что это он недавно поглупел, а кто в этом виноват? Вот приедут они домой и….

— Бабуля тебе скажет, что я приехал совсем глупым, вот увидишь!

Разошлись почти счастливые. Сашка всё оглядывался и кричал, чтобы очки не забыла одеть и платок.

Всю эту неделю Настя не жила, а порхала. Хотелось петь и смеяться, танцевать и плакать. Хотелось, чтобы все кругом были такие же счастливые. Вечерами, закрыв окно, она подолгу примеряла костюм и сама себе нравилась. Нравилась вся: волосы послушно лежали, как надо, щёки нежно румянились, зелёные, в пол лица глаза счастливо смеялись. И губы…. Губы, всегда скрытые под серой помадой, а теперь влажные и розовые, тоже нравились. В пятницу сходила в баню, долго сушила волосы, собирала рюкзак, суетилась и, счастливо вздыхая, уснула.

Субботнее утро выдалось солнечным и прохладным. У реки трава серебрилась от росы. Это было чудо — почти летняя погода в начале октября. Вот—вот начнутся дожди, снег. — Ну и пусть. — Счастливая Настя сняла очки, платок и, напевая, весело шагала по знакомой дороге. Целых два дня! — Боже, как хорошо! Чем я заслужила такое счастье? Проси, что хочешь, Господи! Возьми, что хочешь, я всё равно буду, благодарна тебе за это лето. — От быстрой ходьбы раскраснелась, зелёные глаза сияли. Такой её и встретил Сашка, вынырнувший из-за поворота. Подхватил, закружил, уткнулся носом в растрепавшиеся волосы, пожаловался: — А я тут себе уже всю шею вывихнул, всё тебя высматриваю. Ты что так долго?

— Я с лодочником заболталась. — Весело поделилась Настя.

— Я убью тебя, лодочник! — Свирепо рявкнул Сашка и, пересмеиваясь, они пошли, как он выразился, домой.

День прошёл замечательно! Долго гуляли по лесу, набрали пакет брусники. Усталые, долго сидели за столом. Много разговаривали и много смеялись. И было так хорошо! Хорошо, что вдвоём, что погода замечательная, лес вокруг сказочный и шумит, а речка поёт свою песню. И не надо спешить, поглядывать на часы, про себя ахнув: уже пора! Можно просто валяться под любимой лиственницей, смотреть в небо, держаться за руки и слушать дыхание друг друга. Но вот Сашка зашевелился, лениво пропел: — Настёна, пора делом заняться!

— Ну, каким ещё делом, Сашечка? Всё так хорошо! Смотри, любуйся и запоминай. Нам всего одно воскресенье осталось.

— Вот дело сделаем, и будем запоминать. — Он поднял ноги, резко опустил и…. Красивое Сашкино тело метнулось вверх и мягко приземлилось на полусогнутые ноги. Он сунул руки в карманы и угрожающе сказал: — Лучше вставай, а то бабуле пожалуюсь, что ты ленивая!

Молнией взлетела Настя, проделав тот же трюк и тихо приговаривая: — Ах ты, ябеда! Ах ты, стукач! — Пошла на Сашку, размахивая ногами, как заправский каратист.

— Жаловаться? На меня? Бабуле? — Она вертелась юлой. Он посмеивался, отражал удары руками и похваливал её: — Ай, молодец! Умница, душа моя! Давно бы так!

Настя как-то ловко, веретеном, крутанулась прямо перед его носом, коса обвилась вокруг Сашкиной шеи, они обнялись и расхохотались. Потом долго целовались, пока он не сказал: — Без глупостей!

Посмеиваясь, нарезали свежих веток на постель, сверху насыпали сухих листьев и травы. Постели получились пышными и мягкими. Настя достала две простыни, одну протянула Сашке.

— А я тоже две принёс, — похвастал он, — даже пару одеял прихватил. Они, правда, тоненькие, но если что, печку затопим.

На пол набросали веток лиственницы с мягкой и уже пожелтевшей хвоей. В избушке сразу запахло лесом, вкусно запахло! Сашка поставил на стол две свечи, ночи стали тёмными, и ахнул: — Настёна, пойдём позировать, я же фотоаппарат принёс! — Она попыталась привести себя в порядок, но он сказал: — Нет, давай как есть!

И они позировали « как есть»: штаны закатаны до колен, босые ноги облеплены травой. Солнце к вечеру грело нежно и ласково.

Подолгу устанавливали небольшой «Кодак» где-нибудь на ветке, дружно бежали к выбранной точке и, счастливые, замирали, шикая друг на друга. Потом Сашка долго уговаривал её распустить волосы. После клятвенного обещания: — сам заплету — подхватил Настю, поставил на скамеечку и, прикусив губу, сосредоточенно стал возиться. Он распускал косу прядь за прядью, медленно пропуская каждую через ладонь. Блестящая, пушистая, мягкая она выскальзывала из пальцев и, как живая, закручивалась крупным локоном.

— Настёна, — изумлялся Сашка, — я разглядел! Каждый волос похож, как бы тебе объяснить…. Вот металлическую спираль, если распрямить, она вроде бы и прямая, а всё равно волнистая. У тебя каждый волос такой волнистый, а когда вырвется на свободу, ещё и в кольцо закручивается. Никогда такого не видел! — И тихо ахал.

Насте надоело его копание, она привычным движением расплела, тряхнула головой и…

— Я же говорил — фея! — Сашка полез за сигаретой. Пышный роскошный плащ, надёжно укрывающий тонкую фигурку до колен, золотился на вечернем солнце, слегка шевелился под слабым ветерком, будто живой. Настя достала щётку, скомандовала: — Теперь собери! — Он послушно возился, сопел, запутывался, пытался собрать. Она обняла его за шею, укусила за ухо: — Ну, теперь понял, какое это наказание?

— Настён, дай я тебя сначала поцелую. А теперь сама подумай: если мы вдруг заблудимся в тайге и обносимся до предела, нам твоих волос на двоих хватит — и для тепла, и срам прикрыть. Обещание своё помнишь? Стой, не шевелись!

Он побежал за фотоаппаратом, щёлкнул несколько раз.

— Ещё два кадра осталось на танцы, не забыла?

Она перебросила волосы на одну сторону, быстро причесала, придерживая локотком, собрала в пучок, и завязала на макушке лёгким зелёным шарфиком.

— Всё, Настёна, не трогай больше! Походи немного так, — упрашивал он. Она фыркнула: — Если бы я была лошадью, все бы любовались на мой хвост.

— Так, душа моя, о хвостах всё! Давай ужинать, я есть хочу! Скоро темно, а ты обещала танцевать для меня. Я сегодня как будто султан, опечаленный думами о народе. А ты будто моя наложница и пытаешься отвлечь меня от этих дум. — Сурово сдвинув брови, он суетился у костра, разогревая в котелке мясо, Запахло так вкусно, что Настя побежала накрывать на стол. Красиво разложила огурцы, помидоры, приготовила хлеб, приплясывая: — Ну, быстрее, Сашечка, я тоже есть хочу!

Потом дружно мыли посуду, поставили на огонь котелок для чая. Солнце почти село, яркий край его висел где-то совсем недалеко, прямо за деревьями. Ветерок совсем затих, и только речка негромко шумела на перекатах. Сашка уселся под лиственницей на штормовку, скрестил ноги и объявил: — Ну, всё! Я султан!

— Ещё нет, — Настя принесла полотенце, намотала ему на голову подобие чалмы, — вот теперь всё! Держи кассету, я переоденусь. Буду готова — скажу.

Она убежала в избушку. Сашка курил, улыбаясь, смотрел на тот берег, на скалы, лес, будто хотел оставить в памяти каждый кустик.

— Включай, Сашечка! — Он нажал клавишу, недолгое шипение и вдруг посреди тайги у избушки северного охотника зазвучала музыка. Незнакомые инструменты заголосили резко и пронзительно, но так дружно и слаженно, что перед глазами сразу возникла картина: песок, караван верблюдов, закутанная с головы до ног женская фигура…. Вот вступили барабаны — солидные, басовитые. Им отозвались звонкие и энергичные, лёгкая перекличка и полилась музыка. Томная, страстная! Темп то нарастал, то затихал, и тогда негой разливались знакомые голоса скрипки и флейты.

Солнце уже совсем упало за деревья, но багровая полоса на небе ещё не погасла, горел костёр. И вот сюда, в отблески огня молнией вынеслась фигурка и резко остановилась. На щиколотках босых ног звенящие браслеты. Широкий тёмно зелёный пояс, низко сидящий на бёдрах, расшит бисером, блёстками, бусами. От него вниз спадает полотно юбки лёгкого шёлка такого же цвета и вьётся вокруг ног мягкими складками. Где-то в них запутался разрез, в котором иногда мелькает округлое белое колено. Блики огня играют на нежном обнажённом животе с неправдоподобно тонкой талией. Высокая красивая грудь прикрыта лифом, расшитым в тон поясу, несколько рядов блестящих пластинок на шее спускаются на грудь. Голова туго повязана зелёным шёлковым платком до самых бровей, одним концом прикрывая лицо. Только огромные зелёные глаза остались свободными и они пристально, и даже с вызовом смотрят на Сашку. У него медленно сошла улыбка с лица и упала сигарета.

Быстро — быстро забили барабаны, ритм нарастал. Широкий пояс на бёдрах вдруг стал мелко подрагивать, заметались нашитые бусины и висюльки, и только потом стало заметно, что это не пояс, это по нежным бёдрам проходит мелкая дрожь. Но вот резко стихли барабаны, запели скрипки и флейты, и фигурка закружилась по поляне. Лёгкий шёлк взлетал, открывая стройные девичьи ноги. Трепетали нежные плечи, и тогда дивное ожерелье начинало звенеть и перешёптываться. Руки сорвали платок и он, будто сказочное перо Жар-птицы то зависал в воздухе, то, подхваченный ловкими пальчиками, опять кокетливо прикрывал лицо, оставляя улыбающиеся лукавые и дерзкие глаза.

Сашка, схватив фотоаппарат, щёлкнул пару раз, отбросил его в сторону и опять замер неподвижно. Танцуя, фея то приближалась к нему, слегка касаясь кончиками пальцев и немыслимо изгибаясь, то, резко отпрянув, кружилась по поляне, играя с платком. То замирала на месте, и только бёдра вели свой соблазнительный танец. Зелёный шарфик развязался, сполз с волос и упал к Сашкиным ногам. Барабаны резко выдали заключительный аккорд. Над поляной повисла тишина, только слышалось Настино дыхание. Она стояла, окутанная водопадом волос, раскрасневшаяся и вопросительно смотрела на Сашку.

— Настёна, — сдавленно сказал он, — если ты меня бросишь, я…. Не знаю…. Я залезу на самое высокое здание и прыгну оттуда…. чтобы мозги.… в разные стороны…

Немного помолчав, она вскинула голову и звонко сказала: — А если ты меня бросишь, я их из тебя сама вышибу!

Он растерянно хлопнул несколько раз глазами и…. заплакал. Крупные, как горох слёзы сыпались из глаз. Он пытался задержать дыхание, чтобы не всхлипнуть, зажмуривался, а они всё сыпались, и он сидел и ждал, когда же, наконец, сгорит от стыда!

Настя, скользнув на колени, мягким движением прижала его голову к груди и поглаживала по отросшим волосам, приговаривая: — Всё хорошо, Сашечка, всё хорошо…

— Мне так стыдно, Настёна, я не мужик…

— Не правда, ты мужик! Самый настоящий! Только настоящий может быть добрым, а добрый может позволить себе плакать — это нормально. Ублюдки не плачут, у них сердца нет.

— Я вообще — то не трус, — Сашка яростно вытер глаза кулаком, — но мне сейчас стало так страшно, что в то день мы могли разойтись или не понять друг друга. Или…. Да мало ли что! Я даже придумать не могу, как бы я дальше жил. Наверное, у меня не получится тебе объяснить всё, да и не надо. Я же чувствую, что тебе и так понятно.

— Понятно. — Настя улыбнулась, заглядывая в его глаза. — Мы ведь с тобой даже думаем иногда одинаково. Хотя временами ты кажешься старше, чем есть на самом деле. Похоже, ты или многое повидал, или знаешь, по крайней мере, что-то такое, с чем незнакома я. В глазах иногда замечаю жёсткость, но это не личное. Такое чувство, будто там, без меня ты бываешь в ситуациях…. экстремальных, что ли…

— Тебя это пугает?

— Нет. Я бы никогда не осталась с балаболом и пустомелей. Ты надёжный, я это сразу почувствовала и поняла: ты мой. Как ты говоришь — моя половина. Другого мне не надо. А что ты всё время дурака валял — это же очевидно: сначала хотел завоевать моё доверие, а потом боялся показаться скучным.

— Я выглядел, как идиот?

— Не совсем. Ты выглядел, как влюблённый идиот, это было очень трогательно. Не поверишь, я просто таяла от нежности. От сознания, что всё это для меня делается. Спасибо, Сашечка! Я была так счастлива этим летом, что уверена: счастливее уже никогда не буду! Счастливее уже невозможно быть!

Сашка сгрёб её в охапку, усадил на колени и, покачивая, нашёптывал: — Вот увидишь, Настёна, самое счастье ещё впереди. Нам ведь немного надо от жизни: просто быть вместе. Когда не вместе — дышать трудно. Понимаешь, душа моя? Понимаешь. Ты понимаешь всё, кроме одного: мне крупно, мне сказочно повезло! Только бы не свихнуться! Я иногда сам себе напоминаю идиота, хожу и разговариваю с тобой вслух. Что? У тебя тоже так? Тогда в этом регионе два идиота, уж извини!

Уткнувшись носами, хихикали над собой. Краем глаза заметили какую-то вспышку, подняли головы, и тут над ними громыхнуло так, что они оглохли. Низко, так низко, что можно достать рукой, неслись грозовые тучи. Чёрные! Вдоль реки сверкнула молния. Даже не сверкнула, она висела над рекой и сияла жутким белым светом.

Они стояли, завороженные дикой картиной, но тут опять громыхнуло так, что у Насти подкосились ноги. Сашка подхватил её на руки и полетел в избушку. Сунул на топчан: посиди. Сам выскочил, мигом собрал разбросанные вещи, тёплый котелок, залетел в избушку и захлопнул за собой дверь. Зажгли свечи.

— Настён, я сейчас печку разожгу, а потом ноги помоем, ага?

— Ага. — Печка разгорелась сразу и даже не дымила. Весело заплясал огонь, стало ещё светлее. Снаружи громыхнуло так, что пламя свечей дрогнуло и заметалось. И вдруг хлынул дождь! Нет, это нельзя назвать дождём. На землю обрушился водопад. Сашка приоткрыл дверь, они встали на пороге. В двадцати сантиметрах от них стояла стена воды. Долго смотрели, заворожённые, пока Сашка не спохватился: — Настёна, ты же раздетая, простудишься!

Он подхватил её на руки, приказал: — Мой! — Она вытянула ноги, подставила их под водопад. Усадив её на топчан, он ополоснул свои, обулся.

— Давай вытру! — Взял полотенце и принялся растирать её розовые пятки. Она хихикала и вырывалась, он строго покрикивал: — Сиди смирно! — А сам пытался удержать непослушные губы: они так и расползались в счастливую улыбку.

— Что будешь пить — чай или сок?

— Всё!

— Тебе сколько?

— Всё!

— Я же говорил — жадина!

В избушке было уютно, от печки пошло тепло. Они сидели по обе стороны стола, каждый на своей постели и переговаривались.

— Что это с погодой? Не могла подождать ещё немного?

— А если это на неделю, что делать будем?

— Сидеть у печки и ждать пока МЧС найдёт.

Сашка встал, отодвинул котелок на край печки, приоткрыл дверь, покурил.

— Настён, ты спать хочешь?

— Да!

— Вот соня! Я думал, всю ночь разговаривать будем. Ты, почему не одеваешься?

Он сел на топчан: — Давай заплету. Ты сейчас на русалочку похожа, Настён, прямо сердце щемит! — Он копался в волосах, раскладывал их, делил, пытался сплетать в косу, а сам то и дело зарывался носом в пышную гриву.

— Настёна, это сон, так не бывает!

Она отобрала у него щётку, быстро и небрежно заплела волосы.

— Сашечка, где моя одежда? Помоги расстегнуть, я не достану.

Сашка, обняв ее, искал на спине застёжки, путался, а сам норовил чмокнуть в нос. Она пищала и уворачивалась.

— Какие там застёжки? Дай посмотрю, а то никак…

— Там такие…. Крючочки. Всё просто и нечего смотреть. — И опять вертелась и уворачивалась. Последний крючок расстегнулся, резинка лифа щёлкнула, и он соскочил с Настиных плеч. Перед Сашкиным носом торчали две восхитительные грудки! Он уставился на них и смотрел, не в силах отвести глаз. Растерявшаяся Настя даже не пыталась прикрыться.

— Настёна. — Сашкин шёпот вдруг оглушил. — Настёна…

Он поднял тяжёлую руку и осторожно потрогал грудь. Медленно перевёл глаза на неё и долго смотрел. Она сглотнула и неожиданно попросила: поцелуй.

В Сашкиных глазах появилось сомнение, он немного постоял в нерешительности, медленно наклонился и тихо дотронулся губами раз, другой. Настя напряглась и перестала дышать. Это было восхитительно! Сашкино горячее дыхание обжигало кожу. Он губами нашёл розовый сосок и лизнул его. Настя охнула и ухватилась за его плечи. Он судорожно вздохнул и поднял пьяные глаза. Молча смотрели друг на друга и тяжело дышали. Пересохшими губами Настя сказала: — Ещё! — И выпрямилась, подставляя грудь. Сашка благоговейно трогал их руками, поглаживал, прижимался лицом и целовал, целовал…. Потом сел на топчан, трясущимися руками взял её лицо: — Настёна… Она пыталась снять с него футболку, руки не слушались. Путаясь и мешая друг другу, справились. Долго расстёгивали юбку, наконец, она свалилась к ногам. Сашка подхватил и бережно уложил Настю на постель. Не было стеснения, не было смущения, не было стыда, будто они первые и единственные люди на всем континенте.

Долго и бережно целовал он руки, плечи, грудь, нежный живот и ноги, потом возвращался к губам, задевая и царапая кожу горячими колючими щеками. И уже не было сил терпеть эту сладкую муку, и Сашка что-то тихо шептал, то ли ругался, то ли молился, потом крепко прижал к себе, она вздрогнула, тихонько ахнула и уронила руки с его плеч.

…Настина голова лежала на Сашкиной груди. Его сердце стучало прямо в ухо. Она прислушалась. И у неё стучит, в такт. Он прошептал: — Слышишь, будто одно на двоих работает! — Настя кивнула. Помолчав, он спросил: — Настён, ты как? — Приподнялся и заглянул в глаза. Она густо покраснела: — Нормально.

У него повлажнели глаза.

— Фея моя, колдунья моя, что же ты со мной делаешь?! Я же свихнусь, Настёна! — Прижал её голову к себе и затих. Немного погодя шепнул: — Я воду приготовлю, тебе помыться надо.

Настя встрепенулась: — Я сама. — Но он уже встал, быстро, ловко и бережно, не слушая возражений, всё сделал сам, промокнул полотенцем и уложил на свой топчан. Сам выскочил под дождь, прибежал мокрый и холодный, налил сок в кружку: — Попей. — И пока она жадно пила, собрал и аккуратно сложил простыню.

— Брось её в печку. — Настя опять густо покраснела.

Сашка погладил её по голове: — Настён, давай сохраним, пусть это будет наше реликвией.

Она фыркнула: — Тоже мне, реликвия! Глупо это.

— Пусть глупо, пусть сентиментально, я так хочу. — Он полез в рюкзак прятать «реликвию» и вдруг завопил: — Настёна, я всё-таки осёл! Помнишь, я говорил, что заказал в городе кое-что? Совсем забыл, хотел сегодня вечером и забыл! — Он протянул синюю бархатную коробочку: — Открой! — Настя открыла и легонько ахнула: на голубом шёлке лежали два обручальных кольца. Тоненькие, изящные золотые ободочки. Сашка достал маленькое, взял её руку, надел колечко на палец. Оно было в самый раз.

— Настёна, я хотел сегодня обручиться с тобой, но раз так получилось…. Женой ты мне стала и сейчас я клянусь: никогда, слышишь, никогда не дам тебе повода обижаться на меня, никогда ты не будешь нуждаться ни в чём, никогда и никто не посмеет обидеть тебя, пока я жив. Умирать буду, и тогда буду просить Бога, чтобы послал тебе счастья, здоровья и жизни. Если для этого надо будет отдать кровь, я отдам её по капельке, только ты живи! Я так хочу! — Она положила ладошки на его колючие щёки, долго смотрела в глаза, всхлипнула, одела ему на палец кольцо и поцеловала руку. Они легли рядом, притихшие. Настя положила голову ему на плечо, обняла за шею и…. уснула.

Солнце светило прямо в маленькое окошечко, ярким снопом пробивало сумрак избушки и упиралось в дверь. Маленький лучик, пробегая мимо, касался ресниц. Это и разбудило Настю. Она полежала, вспоминая, что-то такое случилось.… Вспомнила, медленно улыбнулась и открыла глаза. Сашка лежал на боку, подпирая рукой голову, и в упор смотрел ей в лицо. Она нахмурилась и тихо спросила: — Я громко храпела и разбудила тебя?

Он улыбнулся и покачал головой: — Нет.

— Значит, ты подглядывал?

Сашка засмеялся: — Нет, душа моя, я разглядывал. У тебя ресницы в несколько рядов, поэтому такие густые. Я всё удивлялся, почему они такие мохнатые? Когда ты поднимаешь глаза, они почти прикрывают брови, а когда спишь, лежат на щеках, как два веера. Брови немного темнее волос и…. Наверно о таких говорят — вразлёт. Как крылья птицы!

— Тебе не холодно? Почему ты голый? — Не глядя на него, спросила Настя. Он опять засмеялся.

— Знаешь, душа моя, одна маленькая фея оказалась такой нахальной, стянула с меня одеяло, потом простыню. Честно сказать, я сопротивлялся. Но против феи не устоишь. А она оказалась ещё и жадной. Даже для себя оставила только половину, остальное под себя. Ни себе, ни людям!

Настя опустила глаза и опять немедленно покраснела. Сашка взял её в охапку: — Настёна, да не красней ты так! Не могу я смотреть на это!

Лежали и шёпотом болтали.

— Я ещё в школе стригла ножницами ресницы под самый корень. Три раза. Всем почему-то хотелось непременно потрогать, подёргать и, конечно, попасть в глаз. Потом Ли купил мне слегка затемнённые очки, очень дорогие. И стало проще.

— Я бритву забыл. Представляешь, всё взял, а бритву забыл.

— Ну и ладно, переживём! А есть сегодня будем?

— Как, опять есть? Вчера ели, позавчера ели и сегодня тоже?

— Ага, ещё жениться не успел, а уже прокормить не можешь! Сашечка, мне так кольцо нравится, как ты угадал размер?

Сашка засмеялся.

— Я тебе однажды целый день наматывал на пальчик то травинку, то нитку из полотенца, не помнишь? Настёна, давай проживём эти десять дней здесь, давай не пойдём никуда, а?

— Хорошо бы! Но…. Нехорошо!

— И чего людям не живётся, как медведям? Поели и спать! — Вздохнул Сашка.

— Сашечка, а ты.… Ну, в той нашей жизни будешь так же надолго уезжать?

— Настён, я сам об этом думаю. Пока ещё ничего не придумал, вот приедем домой, я тебе всё расскажу, и мы вместе решим — что и как, хорошо? А ты будешь против такой работы?

Она немного подумала.

— Нет, конечно! Я свою работу очень люблю и не хочу от неё отказываться. И ты будешь делать то, что хочешь, и совсем неважно, на сколько ты будешь уезжать. Главное — ты у меня есть, а часто мы будем видеться или нет, это неважно!

— Душа моя, красавица должна быть дурой, а ты почему умная?

— У красавиц размеры: девяносто — шестьдесят — девяносто, я в них не вмещаюсь.

— А ты свои знаешь? — Заинтересованно поднялся Сашка

— Примерно: девяносто пять — пятьдесят пять — девяносто пять.

— Настён, это правда? Нет, это правда? — Веселился Сашка.

— А какая от этого радость? На улице всё равно в балахоне хожу, на работе в халате. Была бы горбатая, так и жить было бы легче!

— Настён, а в больнице как?

— На работе, Сашечка, меня называют «наша Снегурочка». Говорят: повзрослеет, станет снежной бабой. Они считают, что у меня сердце ледяное. А так…. Нормально относятся, я умею держать на расстоянии. Ты знаешь, что-то мне плохое снилось.

— Не бери в голову, это всё погода.

День был солнечным и холодным. Кончилась благодать, ушло «бабье лето». В лесу сыро, с каждой ветки при малейшем движении сыпались холодные капли. Решено было на прогулку не идти. Есть не хотелось, пили чай с пряниками, грызли шоколад, лежали на топчане в обуви.

— Ты сегодня спал?

— Немного. Обидно было спать, я хотел смотреть на тебя.

Настя уткнулась носом в его шею: — Какое счастье, что ты у меня есть! Понимаешь…. Нет, ты не поймёшь. У тебя всегда была семья. А у меня сейчас ты — это весь мир. Это трудно переварить, мне иногда как-то не по себе. А почему ты меня не целуешь сегодня?

— Душа моя, радость моя, девочка моя хорошая, да я бы зацеловал тебя до самых пяток. Но вид сегодня у тебя…. усталый и измученный. Я тебе всё лицо своей щетиной изодрал! Кожа у тебя, как у ребёнка, чистая и нежная, а теперь пятнами красными покрылась. На подбородке даже шелушится. Мне больно это видеть! Всё-таки я осёл, что бы ты не говорила. И не спорь со мной!

— Хорошо, не буду.

— А что это ты сегодня такая покладистая?

— Сам же говорил: и да убоится… — И со смехом отбивалась от Сашки, который не выдержал и полез целоваться.

Остаток дня прошел тягостно. Настя молчала, Сашка вздыхал и, наконец, не выдержал: — Настён, ну что ты молчишь? Что-нибудь не так?

Она пожала плечами: — Вроде всё так…. Но мне так плохо, Сашечка! Такое чувство, будто что-то случиться должно. И мне страшно.

Сашка сплюнул и выругался.

— Мне казалось, что это я дурью маюсь. Значит, ты тоже чувствуешь. Значит, тоже. — Медленно повторил он и заторопился: — Пойдём, душа моя, я отведу тебя домой и успею вернуться. А в следующее воскресенье не выходи из дома, сиди и жди меня, поняла?

Настя грустно улыбнулась: — Это не со мной, Сашечка, это с нами произойдёт, понимаешь? Я знаю, я это чётко знаю. Не могу сказать, откуда, но знаю.

— С нами? — Озадаченный Сашка полез за сигаретами. — Что может с нами произойти?

Он ходил по поляне, курил, хмурился, потом решительно сказал: — Давай выбросим всё из головы. Если это с нами, то до следующего выходного всё будет спокойно, а за это время что-нибудь прояснится. Обещай, что не будешь думать о плохом.

Они простились, как всегда, на перекрёстке. Долго молча стояли, держась за руки, неохотно разошлись в разные стороны и всё оглядывались. На душе у каждого было муторно, непонятно от чего.

Всю неделю Настя чувствовала себя разбитой. Всё валилось из рук, ничего не хотелось делать, сердце грызла такая тоска, что…

В то воскресенье она уже собралась выходить из дома. От волнения раскраснелась: наконец-то прошла эта проклятая неделя, вот ещё немного и…. Всё будет хорошо! В дверях столкнулась с молодой женщиной, женой главного инженера.

— Анастасия Григорьевна, дочка заболела! Извелись за ночь, что делать? Помогите!

— Почему раньше не пришли?

— Да выходной же, не хотели беспокоить!

Настя рассердилась.

— Как можно относиться так к своему ребёнку?! При чём здесь выходной?

Они побежали на другой конец посёлка, на ходу выяснили, что случилось. Всё оказалось не так плохо, но девочка нуждалась в помощи. Бледное маленькое личико, заплаканные глазки. Накануне папа привёз из города целую сумку сладостей и фруктов, ребёнок просто переел. Настя провозилась больше часа, дождалась, когда девчушка уснула и, строго проинструктировав родителей, ушла. Лодочника на месте не оказалось. Искать его — долгая история и реку пришлось переходить вброд. Последняя неделя выдалась по-осеннему холодной, с промозглыми ветрами и холодными дождями. Выскочив из ледяной воды, Настя насухо вытерлась, оделась и побежала: надо было срочно согреться. Бежала и думала, что Сашечка не дождался и идёт навстречу. Вот за тем поворотом и увидимся. Но ни за тем, ни за следующим его не было. Она немного отдышалась, сама себе приказала: Не суетись! Что он говорил? «Если меня нет на перекрёстке, иди в деревню, я тебя там найду». И она не спеша отправилась дальше, прислушиваясь. Заглянула в магазин, спустилась к реке. Долго сидела, стараясь не думать ни о чём, но в голове стучало: Я знала…. Я знала….

— Что случилось, Сашечка? Ты только не молчи! Не молчи, а то в груди больно, так больно…

Медленно встала, ноги тряслись и плохо слушались, но она упрямо заставила их шагать по тропинке вверх.

— Дойду до избушки, и буду сидеть, пока он там не появится. Что-то случилось, что-то…. Сашечка, я чувствую, тебе так же плохо…. Да что же это?

Она почти прошла последний дом, когда из калитки вышел лохматый чернявый мужик и крикнул: — Слышь, девчонка, это не тебя тут парень искал?

Настя резко повернулась, сердце забухало где-то в горле: — Где он?

Губы онемели и не хотели шевелиться. Мужик прикуривал, не сводя с неё чёрных глаз.

— Где он? — Чуть громче спросила Настя.

— Тебя же Настя зовут? Красивый такой парень! — Помолчал и сочувственно покачал головой: — Ох, как же он тебя искал! — Сплюнул табак и, увидев её побелевшие губы, заторопился: — Он в город улетел. Слышь, девчонка, ты не переживай! За ним вертолёт прислали, значит срочно надо. Да погоди ты, он тебе письмо оставил.

Настя задохнулась от неожиданно накатившей ненависти: — Сейчас убью! Подойду и убью!

Мужик, не сводя с неё глаз, крикнул: — Валька, там на столе письмо лежит, принеси! За ним пришли.

Невидимая Валька отозвалась противным визгливым голосом: — Какое письмо? Нету тута ничего! Бумажка какая-то лежала, дак я баню растапливала, подожгла, а больше и нету ничего.

Мужик пристально оглядел Настю, укоризненно покачал головой и доверительно сказал: — Пойду, удавлю, всё равно толку нет! — И ушёл. Настя медленно выдохнула сквозь стиснутые зубы и, ссутулившись, медленно поплелась к дороге. Деревянные ноги ступали неуверенно, в голове шумело, губы пересохли, хотелось прилечь, но она упорно шла. Вот уже знакомый поворот, поляна. Она вошла в избушку, бросила рюкзак и тяжело опустилась на топчан. Бездумно посидела, прилегла, поджав ноги, и до вечера лежала, изредка шевеля спёкшимися губами: — Сашечка, найди меня…

Домой пришла поздно, без сил упала на кровать. На следующее утро Настя зашла в контору, взяла расчёт и вместе с начальником участка, летевшим в город, на лодке добралась до деревни. Вертолёт уже ждал. Не прошло и часа, она попрощалась с попутчиками, купила билет прямо в аэропорту и улетела в свой город.

Домой добралась на такси, открыла дверь, бросила рюкзак в прихожей, села рядом с ним и обняла колени. То ли грезила на яву, то ли задремала, но так ясно увидела Сашку, что ощутила его горячее дыхание. Тоскливые его глаза смотрели куда-то мимо, а голос шелестел прямо в ухо: — Настёна, душа моя, я жду, жду…. — Голос стал уплывать куда-то, Настя в отчаянии встрепенулась, пытаясь удержать его…

Кто-то громко и настойчиво звонил в дверь. Настя, не вставая, дёрнула ручку вниз, за порогом стоял главный.

— Почему на полу сидишь? Диван развалился? — Её непосредственный начальник смотрел сверху строго и печально.

— Яков Семёнович, — пробормотала Настя, — я недавно приехала, и ещё…. Проходите, пожалуйста.

— Приехала ты два часа назад, я видел, как из такси выходила. — Он прошёл на кухню, заложил руки за спину и уставился в окно. Настя поставила чайник, застелила стол чистой скатертью, а сама искоса наблюдала за ним, гадая, зачем он пришёл. Главный за три месяца сильно сдал: прежде лощёный и элегантный, теперь выглядел неряшливо. Плохо выбритые щёки осунулись, из-под чёрного джемпера выглядывал мятый ворот рубашки.

— Присаживайтесь. — Настя поставила чашки на стол. — Вот сахар, больше пока ничего нет.

Он сел и принялся крутить в руках ложечку.

— Что произошло, девочка Настя? Я думал ты приедешь отдохнувшая, румяная, а ты стала совсем прозрачной. Это что? Ты замуж вышла? — Он заметил кольцо на руке.

— Почти.

— Что значит почти? — Рассердился главный, а глаза при этом смотрели так беспомощно и тоскливо, что Настино сердце полоснула жалость.

— Яков Семёнович, что у вас случилось?

— Что случилось, что случилось…. — Заворчал он, доставая платок, — внук мой Мишенька, ты же знаешь его, погиб. Месяц назад похоронили.

Он схватил чашку, попытался отпить, но руки тряслись. Главный закрыл лицо платком и глухо зарыдал, вздрагивая плечами. Настя ахнула. Этот потрясающее красивый мальчик с огромными чёрными глазищами и великолепными ресницами, предмет зависти всех девчонок! Мальчик, которому предсказывали большое будущее. Настя однажды была на концерте выпускного класса в музыкальной школе — скрипка в руках юноши пела и стонала, как живая! Этот мальчик погиб?! Новость была такой нелепой и неправдоподобной, что Настя растерялась.

Главный выбрался из-за стола, подошёл к окну и тут силы оставили его. Мягким мешком он осел на пол под подоконником. Настя кинулась к нему, обняла и заплакала. Долго сидели они на полу кухни, наревелись и наговорились. На улице стемнело, но Настя не спешила зажечь лампу. Главный тихо рассказывал.

— Ты ведь знаешь, он уже год учился в консерватории. Был дома на каникулах, из Москвы позвонили, пригласили на конкурс молодых дарований в Данию. Наш мальчик занял первое место, получил целую кучу призов и дипломов. Мы видели это по телевизору и плакали от счастья. Он позвонил нам из Москвы, сказал, что выезжает домой. Вот там и…. Его забили ногами за то, что он еврей. Эти ублюдки даже не пытались бежать, их забрали сразу, идёт следствие. А мальчика нашего единственного больше нет. Родители в стариков превратились за три дня. Роза моя слегла, месяц не встает, и лечиться не хочет. А я, — он горько усмехнулся, — я даже работать не хочу. При каждом удобном случае сбегаю на кладбище. Сижу там один и всё думаю: твой китаец когда-то вытащил нашего мальчика из могилы, а сверстники загнали его туда. Так в чём смысл жизни? И есть ли Бог? Одно понял точно: мир, в котором топчут ногами красоту и талант — обречён! И чёрт с ним! Пусть он сдохнет! Может когда-то на его месте возникнет новая жизнь, где ценности будут другие. Не знаю…

Они, помогая друг другу, перешли за стол. Настя вновь согрела чай и коротко рассказала о себе. Главный слушал не перебивая, а потом сказал: — Ты, девочка Настя, выбрала именно того парня. Я не раз замечал, что у тебя интуиция, как у ведьмы. Много раз наблюдал за твоей работой, и сдаётся мне, что ты видишь пальцами. Чёрт его знает, как ты это делаешь, но какой-то дар у тебя явно есть. Я ведь на операциях любовался, ты своими пальчиками вытворяешь такое! Я, хирург со стажем, только глазами хлопал. Ты к плохому парню за версту бы не подошла. Найдётся твой Сашечка, у мужчин бывают такие дела, ради которых они покидают своих женщин. Даже таких, как ты. Ему сейчас гораздо хуже, поверь мне. Но с живыми проще, всегда есть надежда, что они найдутся.

Потом он сказал, что им надо брать себя в руки: ей дожидаться своего Сашечку, а ему суда.

— У нас с тобой нет возможности лежать и наслаждаться горем. Тебе на работу через неделю? Выходи завтра, нечего дома делать!

Настя проводила его, прошлась по комнате, везде слой пыли, полное запустение. Тряхнула головой, вслух сказала: — Сашечка, так жить нельзя! Давай сделаем уборку, потом полежим в ванне и спать!

Откуда-то появились силы, быстро и ловко прибрала квартиру, понежилась в душистой воде и уснула. Уснула легко, пробормотав: — Ты здесь? Не уходи! — Утром, собираясь на работу, разговаривала с ним, советовалась, отвечала вместо него, и с этого дня это стало привычкой. Стало легче дышать, вернулась способность думать о чём-то ещё. Сашечка незримо был рядом.

Когда-то в городе и округе было раскидано множество воинских частей, секретных и не очень. Был свой госпиталь, в котором Настя начинала ночной сиделкой. За последние годы одни части расформировали, другие куда-то перевели. Госпиталь, пока ещё был госпиталем, но на лечение принимали всех подряд, если были места. Попадали сюда в основном начальство, чиновники и их родственники. У врачей работы всегда хоть отбавляй, у хирургов не исключение. И Настя с головой окунулась в знакомый мир болезней, стонов и лекарств. На первой же пятиминутке главный представил Настю: — Анастасия Григорьевна, наш новый хирург и прекрасный диагност, вы все ее прекрасно знаете. У кого будут затруднения, не стесняйтесь обращаться.

Они стали пропадать на работе от темна до темна, присутствовали на операциях друг у друга. За чаем в ординаторской главный жаловался, что хозяйственные работы, будь они неладны, отнимают много времени, и потихоньку сваливал работу на Настю. Часто усталые, в темноте выходили на улицу, продолжая «разбор полётов». Иногда подвозил её домой, но чаще Настя шла пешком, наслаждаясь свежим воздухом и радуясь, что наконец-то спокойно можно побыть наедине с Сашечкой.

Хуже всего были выходные! В эти дни Настя старалась переделать как можно больше домашних дел. Если они заканчивались, она бралась перетаскивать мебель или шить новые шторы, только бы не дать себе расслабиться.

Часто Сашечка появлялся в снах, и онаретаскивать мебель или шить новые шторы, только бы недать себе расслабиться. можно побыть н никак не могла разгадать их. На нём почему-то всегда был камуфляж, такой странный костюм Настя видела в боевиках. И как в кино, Сашечка в её снах был разрисован чёрной краской. Иногда он смотрел прямо в её глаза и печально шептал в маленький микрофончик прямо у самого рта: — Ты только не потеряйся, душа моя! Только не потеряйся! — Но чаще она видела его сидящим под каким-нибудь кустом или деревом. Обхватив колени руками, он смотрел в небо и кричал, как тогда: — Настё-ё-на! — Она просыпалась в панике и слезах, ходила по комнате и никак не могла унять дрожь.

— Всё хорошо, Сашечка, всё хорошо! Вот доживём до отпуска и встретимся в нашей избушке. Отметим годовщину, как мечтали! Я не знаю твоей фамилии, не знаю, из какого ты города, ты тоже не знаешь, ну и ладно! В следующем октябре мы обязательно найдёмся, вот увидишь! Мы с тобой, родной мой, так похожи, и впрямь две половинки: не сообразили спросить хотя бы фамилию!

А сама думала, что до следующей осени сойдёт с ума.

Однажды в воскресенье, когда она, одуревшая от тоски, металась по комнате, в дверь позвонили. На пороге, тяжело дыша, стояла пожилая женщина с измученным больным лицом. Настя с трудом узнала жену главного: модница и красавица еврейка превратилась в сгорбленную старуху.

— Проходите, Роза Александровна, — помогая ей раздеться, Настя гадала, зачем пожаловала эта малознакомая женщина. Усадила на диван, предложила чаю, и, получив отказ, спросила: — Что-то случилось?

— Нет, деточка, то есть случилось…. Ну, вы знаете. Я о другом пришла поговорить. — Выглядела она плохо.

— Деточка, у нас горе, нам всем не сладко, конечно, но Яша мой — он совсем сдал. Я не знаю что делать, но что-то надо! Меня он не слушает, может, вы как-то попробуете? Он о вас всегда очень хорошо отзывается, а мой Яша на похвалу скуп, даже очень.

Настя сидела озадаченная.

— Роза Александровна, а что я могу сделать? Честно говоря…

— Деточка, уговорите его поменьше работать, ему полежать надо, а уход я сама обеспечу. Ему сейчас не до работы, я ведь вижу, он на пределе. — И она горько заплакала. Настя с жалостью смотрела на неё и думала: — Господи, помоги им пережить это! В чьих силах вернуть радость в дом, где жизнь стала чёрной?

— Роза Александровна, — она села поближе, — вы только попробуйте понять: Яков Семёнович не станет лежать и страдать, работой он лечится, понимаете? Так легче! Он работает, как вол и это самое лучшее, что можно придумать.

— Деточка, легче, когда вместе переживают своё горе, а он там без меня и я дома одна. Как же ему может быть легче? Я же по себе знаю, что это невыносимо!

Настя немного подумала, и вдруг сама не ожидая от себя, предложила: — А вы устройтесь на работу.

Женщина скорбно посмотрела.

— Какая работа? О чём вы говорите, деточка? Я нечего не умею!

Но Настя загорелась: — Идите к нам, Роза Александровна! У нас катастрофически не хватает санитарок. Солдатики лежат беспомощные, совсем сопливые мальчишки. Родители далеко, ухаживать и пожалеть их некому. Полы протереть, подушку поправить, с этим вы справитесь. Вот увидите, ваш день будет занят, нужной себя почувствуете, а заодно доброе дело будете делать. Ну, как?

У бедной женщины было такое растерянное лицо, что Настя готова была прикусить себе язык.

— Деточка, вы уверены, что я смогу это делать? — Роза Александровна взволнованно вспыхнула. — А что мне Яша скажет?

— А мы…. мы ему не станем докладывать! Приходите завтра с утра, я сама вам всё покажу. Главврача мы поставим перед фактом. Ну, по рукам? Знаете что, пойдёмте пить чай.

Они перешли на кухню. Настя разогрела рыбу, приготовленную на ужин, налила чай, а сама всё говорила.

— Зарплата, правда, совсем маленькая, поэтому не хотят люди работать.

— Деточка, мне не нужны деньги, не будем об этом говорить.

Женщина немного ожила, приободрилась. Губы слегка трогала улыбка, видимо она представляла, что скажет Яша.

— Давайте поужинаем, а то мне одной не хотелось.

Обе с аппетитом поели, чай пить Роза Александровна отказалась: — Нет, деточка, я побегу. Если завтра на работу, то сегодня нужно кое-что приготовить.

Настя вышла проводить, поймала такси и тепло попрощалась с гостьей. Едва успела зайти в квартиру, запел телефон.

— Настя, что делала у тебя моя Роза? — Голос главного был таким изумлённым, что она фыркнула.

— Вы что следите за своей женой?

— Нет, конечно, — рассердился он, — с кладбища ехал, видел, что она заходила в твой подъезд, караулил за углом.

Пришлось Насте признаться в задуманном.

— Прошу вас, Яков Семёнович, не спорьте с ней, лучше похвалите. Это будет хорошим стимулом.

Утром Роза Александровна караулила Настю у госпиталя, суетливо семенила рядом и испуганно таращила свои всё ещё красивые глаза.

— Деточка, вы же объясните мне всё и покажите, а то я здесь потеряюсь. Что тогда скажет мой Яша!

— Вот, знакомьтесь, это Надежда Ивановна. Вы у неё будете смену принимать. Она работает давно, знает всех и всё, при ней даже главный ходит на цыпочках. Ну, а пацаны её обожают. Как, впрочем, и она их.

Розу Александровну переодели в белый халат и вместе с бабой Надей, как её звали больные, пошли по этажу. Открыв дверь в первую палату, Настя поздоровалась и представила: — Ваша новая нянечка, прошу любить и уважать.

Стриженые головы, как по команде повернулись, любопытные глаза уставились на вошедших. И тут же у Насти открылся рот.

— Деточка, а ты почему не кушаешь? Почему твоя кашка стоит? Не хочешь или не можешь? Ну, скажи мне! — Роза Александровна ловко пронесла свой пышный зад между кроватей, присела на стул, убрав тарелку на тумбочку.

— Анастасия Григорьевна, что нужно делать? Ведь нужно что-то делать! — Волновалась она.

— Миша Сливкин после операции, чувствует себя ещё не очень хорошо, но это временно. Ему сейчас важно есть и спать. Девочки не успели покормить, а самому трудно сидеть, может быть, вы?..

Настя дёрнула за рукав бабу Надю, шепнула: — Уходим, пусть сама управляется. — И пошла переодеваться. Минут через десять, услышав ласковый говорок, заглянула в палату.

— Мишенька, кушай, детка! Поставили ребёнку холодную кашу и думают, что он будет радоваться. Как бы не так! Я им на кухне всё высказала, что думаю. Сама буду следить за едой! Кушай, сейчас чайку попьём и спать! А почему у вас телевизора нет? Непорядок! Надо что-то с этим делать! —

Настя оглянулась, рядом стоял главный и печально смотрел на неё.

— Сегодня вечером Роза будет вытряхивать из меня деньги на телевизор. Ты, девочка, ещё не знаешь, когда моя Роза в форме — это стихийное бедствие! А она со вчерашнего дня в форме. — Настя развеселилась.

Роза Александровна прижилась моментально и легко. Сумками тащила из дома кастрюли и горшки с варёным и печёным, корзинами пироги и ватрушки. Позже она на всю свою зарплату закупала конфеты и фрукты, подкармливала пацанов, ласково воркуя. При этом палаты с командным составом она игнорировала.

— Моя Роза, — грустно жаловался главный, — сошла с ума. Я отложил деньги на новогодний подарок для неё, денег нет. Я ей говорю: Роза, это на подарок для тебя, зачем ты утащила деньги? Знаешь, что она ответила? Никогда не угадаешь! Впервые в жизни моя Роза меня оскорбила. Она сказала: — Яша, я тебя очень люблю, но ты старый и глупый еврей. Мне не нужны подарки, а вот мальчикам обязательно нужно устроить праздник, эти деньги я потрачу на них. Если у тебя где-то есть ещё заначка, лучше сразу скажи своей Розе. — А теперь объясни, девочка, разве прилично произносить такие жаргонные словечки достойной еврейской женщине? — Настя хохотала взахлёб!

Да, уже приближался Новый год. На улицах и в магазинах толкался оживлённый народ. Закупались наряды, игрушки, подарки. Город украсился гирляндами и похорошел. А на душе было по-прежнему пусто, холодно и тоскливо.

— Сашечка, что мне одеть в новогоднюю ночь? Ты меня видел всегда только в джинсах. Хорошо, я куплю красивое платье. И туфли, конечно! Я постараюсь быть красивой для тебя в эту ночь. Первого мы с главным дежурим, работы будет много, как всегда в праздник. Да, Сашечка, Роза притащила на работу свою невестку, она тоже с трудом отходит от горя. Но теперь они вдвоём готовят подарки мальчикам. Знаешь, как детям: конфеты, фрукты. С таким упоением носятся по магазинам! И дай им Бог здоровья! Вчера Роза концерт устроила: солдатик на костылях присел на площадке покурить, а полковник — есть один наглец из восемнадцатой палаты — прогнал его со стула и сам уселся. Ты бы, Сашечка, видел, как озверела Роза! На весь этаж с неповторимым еврейским акцентом она спрашивала ошарашенного «полкана»: — Вам что, некуда приткнуть свою геморройную задницу? А ну быстренько отсюда, не то я помогу! Сиди, детка, сиди! А кто обидит, скажи, я разберусь!

Главный полдня грыз валидол, а я чуть со смеху не умерла!

Она обошла рынки, магазины, но ничего такого, что захотелось бы одеть на праздник, не нашла. Настя к нарядам вообще была равнодушна. Когда требовалось что-то из вещей, она шла и покупала. Но никогда не задумывалась о своём гардеробе: ни в гости, ни на танцы никогда не ходила, а все «лишние» деньги по-прежнему складывала в баночку. И всегда при этом представляла, как обрадует своего китайца умением экономить. И в этот раз решила, что Сашечка её простит, если она встретит его в халате.

Как-то раз Роза обмолвилась, что недалеко в подвальчике можно найти « изумительные вещи, деточка, непременно зайдите!» И Настя зашла. В крохотном магазине её приветливо встретила продавщица, совсем девочка. Ненавязчиво выспросила, неожиданно оценивающе осмотрела с головы до ног и посоветовала: — Примерьте это платье. Оно великолепно, но цвет идёт не всем. Попробуйте!

Настя подержала в руках плечики, с сомнением оглядела наряд и решительно шагнуло в примерочную. Тяжёлый шёлк скользнул по плечам, она ещё не взглянула в зеркало, а уже поняла: платье её! Оно так уютно и удобно обволакивало тело и при этом так празднично шуршало, что Настя заулыбалась. Девочка — продавщица заглянула за занавеску и ахнула: — Это ваше платье! Вы только посмотрите, нет, посмотрите, вы в нём на фею похожи!

— А что, все феи ходят в сером? — Засмеялась Настя.

— Это не серый цвет, а жемчужный, — обиделась девочка. — Он действительно очень трудный и идёт не всем, редко кому так идёт. Но вы в нём изумительно выглядите!

— Так, — распорядилась Настя, — мне нужны туфли и, наверное, украшения.

Девчушка упорхнула и вернулась с целой кучей коробок. Осмотрев несколько пар, остановились на белых босоножках. Несколько узеньких ремешков уютно оплели ногу, высокий каблучок держался устойчиво. Продавщица отошла в сторону, придирчиво осмотрела Настю и решительно тряхнула красивой стрижкой.

— Идеально! А вот украшений вам совсем не надо, если только…. — Через минуту вернулась и защёлкнула на ушах небольшие клипсы под жемчуг. — Вот, — обрадовалась она, — остальное будет лишним.

Настя бережно повесила наряд в шкаф.

— Сашечка, я всё купила, как обещала. Если ты придёшь в тех драных штанах, которые нашёл в избушке, я и тогда буду счастлива.

Вечером тридцать первого после ванны высушила волосы, тщательно оделась перед зеркалом, расчесала и заплела косу.

— Сашечка, я не стану лепить узел, голова устала. К тому же тебе нравится, когда я хожу так.

Тоненькая, изящная, она цокала каблучками по полу, слабо заплетённая коса уютно лежала на груди, щёки разгорелись. На ходу заглянула в зеркало, улыбнулась. Накрыла кружевной салфеткой журнальный столик, поставила конфеты, фрукты. Принесла два фужера и бутылку мартини. В половине двенадцатого зажгла две красивые свечи, налила вина.

— Сашечка, я не умею открывать шампанское, поэтому купила мартини, давай его попробуем. — Она села в кресло. — Сейчас ты позвонишь в дверь, и сразу будет счастье! Я, наверное, умру, не выдержу!

В дверь позвонили. Настя вскочила, крепко зажмурилась: показалось…. мне показалось…

Но звонили настойчиво и требовательно. Она метнулась в прихожую, трясущимися руками крутила замок, а он никак не открывался.

— Да что же это такое?! — Распахнула дверь так, что та ударилась о стену, вылетела на площадку и уткнулась лицом в пятнистую форму.

— Сашечка, я знала, я знала, что ты меня найдёшь! Господи, как же я ждала тебя! — Она вдыхала незнакомый запах, а сама искала руками Сашкино лицо, гладила колючие щёки: — Сашечка мой! — Подняла сияющие счастливые глаза. Несколько секунд стояла неподвижно, дыхание перехватило. На неё оторопело смотрело чужое лицо.

— А Сашечка?.. Где Сашечка…. — Она отступила на шаг и отчаянно замотала головой. — Нет, не может быть…. С ним ничего не может быть…. Я бы почувствовала! Я не верю… я не верю вам!

— Извините! Ради бога, извините! Я не хотел напугать вас! Кажется, я элементарно ошибся квартирой. Мне очень жаль, что всё так…. Простите! — Мужчина расстроено топтался, прижимая к себе пакет, из которого торчало горлышко шампанского, букет красных роз и ещё что-то. Настя, растерянно уронив руки, обвела площадку беспомощным взглядом, безразлично покивала головой и медленно пошла к себе.

— Минутку! — Услышав чужой голос за спиной, она нехотя остановилась — минутку! Я бы хотел…. Примите, пожалуйста, цветы. Давайте будем считать, что их прислал Сашечка, а я просто передал.

Настя мгновение подумала, резко сказала: — Нет! — И захлопнула дверь. Прошлась по комнате, сняла нарядные босоножки, легла на диван, свернувшись калачиком, и закрыла глаза.

— Сашечка, ты здесь?

Сашка лежал, закинув руки за голову. Ноги заброшены на спинку железной кровати. Настя протянула руку и погладила колючую щёку. Сашка, не открывая глаз, повернул голову, поймал губами её ладошку и тепло задышал в неё.

— Настёна, душа моя, ты здесь?

Она погладила пальчиком его виски, потрогала седину. Откуда она? Совсем недавно не было. Он улыбнулся: — Ты не уйдёшь? Не уходи! — Она подвинулась ближе, положила голову ему на плечо и облегчённо закрыла глаза…

Проснулась Настя от звонка будильника, долго с недоумением смотрела на диван и горько вздохнула: опять сон. И стала собираться на работу.

…. Пришла весна — суматошная, капризная, переменчивая. Настя, стиснув зубы, терпеливо ждала. Давалось это не просто. Иногда казалось, что всё! Сил больше нет! Ну, нет, и всё!

— Не хочу больше ничего — ни работать, ни дышать, ни жить — ничего!

Падала на диван и замирала: — Сашечка, я не слышу тебя! Не слышу и не чувствую. Где ты? Ну, нельзя же так долго пропадать! Конечно, осталось только лето, но так много дней! Тебе тоже плохо? Потерпи! Осталось только лето и дней не так уж много, ты только потерпи! Я во сне всё время вижу, как ты играешь моим шарфиком. Помнишь, я им волосы подвязывала, когда танцевала для тебя. Он потерялся где-то, наверное, там остался.

Хотя эти беседы и напоминали приступы безумия, именно они давали силы. Без них она не могла обходиться. И не хотела.

Лето опять пришло жаркое, без дождей. Одуревшие от долгой зимы и духоты люди не вылезали с пляжа. Дети наслаждались каникулами, их восторженные вопли летели со двора до поздней ночи. Настя загорала на лоджии. Не было никакого желания тащиться на речку, она знала, чем это закончится, придется отбиваться от кавалеров, каждый из которых считал себя неотразимым. Жила она на солнечной стороне и за лето хорошо загорела и посвежела. Настроение с каждым днём становилось лучше: приближалась осень. Главный, не спрашивая, поставил ей отпуск в октябре. В середине сентября начались дожди, похолодало. В один из таких дней Настю вызвал главный. Она уже собиралась домой и, прихватив сумочку, зашла в кабинет.

Шла война в Чечне, по телевизору показывали жуткие кадры. Политики шумели, и призывали немедленно прекратить это безобразие, и было совершенно не понятно, кого они призывают. В «горячие точки» — так теперь называли места, где шла бойня своих и чужих — постоянно отправлялись в командировку врачи, иногда целыми бригадами. Поэтому Настя не удивилась, когда он сказал, что надо ехать и он выбрал её.

— Там заведует госпиталем мой хороший знакомый — Георгий Иванович Брегнадзе — замечательный врач, отличный мужик! Он просит в помощь хорошего хирурга: одного солдатика сильно покалечило. Бригаду врачей только утром отправили домой, других пока не прислали. Одним словом, накладка получилась, обычное дело. Мальчик тяжёлый, если ты согласна, собери сумку. В аэропорт отвезу сам, там самолёт задержали, тебя ждут.

Настя заскочила домой, бросила в сумку чёрные джинсы, чёрный свитер. Про себя хмыкнула: интересный набор! Положила белые мягкие ботиночки не тонкой бесшумной подошве, в них работать удобно. Добавила бельё, полотенце, зубную щётку. В большой карман сбоку втиснула пакет, в котором хранились дорогие сердцу вещи: танцевальный костюм и кисет с трубочкой. Оглядела себя. Как всегда: голубые джинсы, белая водолазка, бело — голубые кроссовки. Накинула кожаную курточку.

— Так, что ещё? — Повязала платок, нацепила очки. Всё, готова! Главный ждал в машине.

— Ела?

— Не успела.

— Держи, немного перекусишь, а там Георгий не даст умереть с голоду. Пробудешь не долго, с неделю, как дела пойдут. Приедешь, сразу в отпуск.

Настя жевала булочку, запивала йогуртом и кивала головой.

Военный аэродром стоял в стороне от гражданского, аэровокзала не было, только КПП, у входа в который выплясывал военный в пятнистой форме.

— Давай быстрее, вылет задерживаете. Кто из вас?

Главный кивнул на Настю. Военный сплюнул.

— Мать твою! Больше некого послать? Что там делать с такими ручками?!

Главный ухватил его за рукав и грозно сказал на ухо: — Ты за эти ручки головой отвечаешь!

— Понял. — Коротко ответил вояка и приказал Насте: — Вон то корыто старое видишь? Беги туда, садись, я сейчас.

Настя махнула рукой главному и помчалась. Закинула внутрь сумку, по ступенькам забралась сама, встала, оглядывая странно устроенный самолёт: середина пустая, по бокам в ряд сиденья почти все заняты людьми в пятнистой форме. Со всех сторон на неё уставились глаза — дерзкие и насмешливые, изумлённые и просто удивлённые. Коротко поздоровавшись, она прошла вперёд, села на свободное место и поставила сумку на колени. Откуда-то с хвоста самолёта раздался весёлый голос:

— Девочка к папе едет?

Ему дружно стали возражать: — Нет, девочка к жениху захотела.

— У неё ещё нет жениха, выбирать едет!

Сидящий напротив белобрысый здоровяк с насмешливыми глазами нехорошо прищурился и процедил: — Знает, куда за женихами ехать надо. Там выбор богатый! Очки — то сними, тут все свои, — скомандовал он. Настя вздохнула и сняла. Белобрысый протяжно свистнул и, нагло прищурившись, процедил: — Выбери меня! Не пожалеешь, девочка, а?!

Настя вспомнила Сашечку и равнодушно поинтересовалась: — В пятак давно не получал?

В салоне дружно заржали. У белобрысого брови возмущённо поползли вверх, но тут самолёт качнуло, вошёл тот, что встретил их у КПП. Захлопнул дверь, прошёл к кабине пилотов, на ходу сунув Настину сумку под сиденье. Рявкнул: — Поехали! — Оглядел всех и веско сказал: — Так, заткнулись! Анастасия Григорьевна хирург, едет в госпиталь, там пацана одного сильно порвало. Всё, расслабились!

Самолётик затрясло, он пробежал по полосе, со скрипом развернулся, осилил ещё один небольшой разбег и взмыл в воздух. Уши заложило, Настя закрыла глаза и поморщилась. Кто-то тронул за руку — белобрысый протягивал конфету. Она подумала, взяла, положила её в рот, бумажку протянула ему назад. Здоровяк засмеялся, скатал шарик, сунул в карман и крикнул: — А ты вредная!

День выдался тяжёлый. Настя так мечтала отдохнуть, но теперь об этом придётся забыть. Сколько им предстоит лететь, она не знала, спрашивать не хотела. Откинулась на спинку, узел мешал устроить голову поудобнее. Кожа болела от шпилек, шёлковый платок сползал. Хотелось всё это снять, накатило раздражение.

— Сашечка, осталось совсем немного. Ты тоже ждёшь? Я не знаю, сколько пробуду здесь, но не больше недели. И сразу к тебе, в нашу избушку. Имей в виду, больше я без тебя не останусь! Попробуешь сбежать, я тебя своими иголочками, как жука к лиственнице приколю!

Она вспомнила его отвращение к блестящим штучкам и заулыбалась. Белобрысый внимательно наблюдал. Настя поёрзала головой, пытаясь найти удобное положение, притихла и вскоре задремала. Голова склонилась и неловко уткнулась в чужое плечо. Крепкие руки положили её на бок, аккуратно придерживая, сосед слева приподнял ноги и устроил на свои, стало почти хорошо. Она сонно поёрзала лицом по чужому колену и уснула. Спала крепко и не слышала, как соскользнул с головы платок, сразу же развалился узел волос. Не слышала, как чужие руки бережно собирали шпильки, а с соседних сидений вытягивались шеи и открывались рты на невиданное зрелище. Глаза добрели, лица становились мягкими.

Конец ознакомительного фрагмента.