Соломенный век: Сутемь

Леопольд Валлберг (2024)

После десятилетий затишья в регионе вновь появляются роботы — и вместе с ними враждебный народ. Семья лесных жителей оказывается втянутой в пекло вспыхнувшей войны и вынуждена пробивать себе дорогу в туманное будущее.

Часть 1

Юна

Тихо потрескивает огонь. Пламя освещает скальную стену, которая нависает над костерком, и любовно разрисовывает её тёплыми оттенками. Вылетающие искорки вместе с прозрачным дымом струятся по каменному отвесу вверх, но быстро гаснут под крышей. Землянка не широкая — если два человека раскинут по сторонам руки, то как раз пройдут, едва касаясь пальцами. Левая стена невысокая и бревенчатая, до плеч; стропила крыши касаются снаружи нижними краями земли, а верхними прислонены к скальной стене, которая выступает и в роли второй стены землянки. Снаружи видно только часть крыши, да и то нужно умудриться углядеть на вершине холма, поросшим кустарниками. Только зверю под силу взобраться туда по крутому склону, но через отдушины-щели даже белке навряд ли пролезть. Синицы разве что могут юркнуть. Угостят ли их крошками — другой вопрос. Выгонят скорее всего, ибо толку от таких гостей — мяса никакого, разве что на суп пустить, да и то, что там с одной мелкой, худой птахи наваришь?

Находясь внутри жилища, создаётся впечатление, будто ты находишься в пещере. Обстановка здесь скромная, всё сделано как нельзя проще, из цельных брёвен. Строитель не очень утруждал себя в подборе стройматериала. Грубо обтесал, по толщине подогнал — и готово. Но как уютно! Сухо, чисто — видно, что хозяева следят за этим. Щели в стенах замазаны глиной, там, где пол из естественного каменного переходит в деревянный, тоже всё гладко, без запиночек. Пройдёшь босиком — ни занозинки не загонишь, ни об острую неровность ступню не поранишь. За столько зимних и прочих дней в другие времена года, когда особо не погуляешь по лесу, жильцы успели от скуки с топором, молоточком и зубилом в руках подравнять места, где чаще всего спотыкались.

Посидишь, как сейчас, перед огоньком — и почувствуешь себя так, будто гора тебя на самом деле обнимает, бережно укрывая от всевозможных невзгод, а не задавить пытается, как червяка, который тут себе ход прогрыз. Даже естественные неровности скалы пришлись кстати — например, для очага. В этом месте в стене выемка — как будто голодный динозавр миллион лет назад кусок откусил, — а наверху выпирает выступ, образовывая козырёк. Дым его обтекает, просачиваясь через щели в крыше. Кабы не вечерний сумрак, можно было бы увидеть на каменной стене накопившуюся за годы копоть. Как будто мать-природа заранее обо всём подумала и только того счастливчика ждала, который обойдёт неприступную скалу, взберётся на прилегающий холм и первым случайно заметит неровный вырез в толще скалы, под которым любому зверю хорошо бы жилось в вырытой норе.

Много, много сил было сюда вложено! Помнят хозяйские руки каждый камешек, каждое брёвнышко и досточку. Помнят ноги, сколько раз ходили вверх-вниз. Помнит спина, сколько грузов перенесла. Этого труда не забыть. Да и не хочется. Наоборот, вспоминаешь каждый божий день — как вместе кропотливо строили себе гнёздышко для птенчиков. Днями, месяцами. Отдыхали под открытым небом у костра на берегу озерца в низине, слушая, как плещется вода и шумит камыш, улыбались друг другу и набирались сил для следующих натуг. Ночевали прямо на стройке под небесным покрывалом из звёзд, привалившись друг к другу боками, уставшие, но счастливые…

Смотришь на что-то и невольно улыбаешься — в каждой мелочи скрыта какая-то история, которую дети хватают открытыми ртами, как птенцы корм из клювов родителей. Кстати сказано будет: «Стрижиная гора» — так называют это место. В землянке слышно чириканье стрижей, которые облюбовали себе для гнездования подветренную сторону скалы, на которую не попадает дождь. Как раз над землянкой. Когда вылупляются птенцы и родители поочерёдно прилетают с насекомыми в клювах, в гнёздах раздаётся целый оркестр криков. Мне, мне! Я тут самый голодный!

Птицы не мешают человеку, а он им тоже. Гнёзда расположены в расщелинах на недосягаемой для него высоте. Первый год стрижи беспокоились — что тут человек затеял, не на них ли охоту? А потом привыкли. Едкий дым обычно в другую сторону ветром сносит и тоже не травит. Да и не так много огня человек разводит летом, когда стрижи высиживают в гнёздах потомство, — так, тлеет костерок, чтобы еду сварить и подогреть. В солнечные дни — в неглубокой выемке на склоне холма перед землянкой, в ненастные — внутри.

Так и соседствуют мирно. Не спорят, отстаивая исключительные права на клочок земли, чьи предки тут первые появились и кто сильнее. Слётка подберут, который по неопытности неудачно упадёт — трепетно пальчиком прогладят по головке, успокаивая, на клюв воды озёрной из соломинки капнут, скажут ласково: «Пей!», насекомое поймают — жучка али мошку, раздавят, в рот засунут: «Ешь!», а потом на раскрытой ладони поднимут над головой и скажут на прощание, вселяя утерянную бодрость и уверенность: «Лети!» Спасибо сказать птица не может, но видят кружащие рядом сородичи и понимают — не помоги человек, погиб бы молодой стрижонок. Для одного: пустяк. Для другого: вопрос жизни и смерти. Ни толикой меньше, ибо стриж не способен взлететь с земли и либо обессилит после отчаянных попыток проползти до кромки, откуда можно упасть с раскрытыми крыльями, либо переломит их, барахтаясь по земле и камням, и станет лёгкой добычей любому хищнику.

«Здесь живёт любовь», — следует вырезать на дощечке и прибить над входом в землянку. Лесной дух будет с этим согласен. Разные бывают люди: и хорошие, и плохие, но семейка в этом крохотном райском уголке большой земли — в корне добрые, никому вреда не наносят. Зверей, конечно, убивают, но питаться-то всем надо. Человек — он, если правильно разобраться, тоже хищник, любит грабить и охоч до мяса. Да будет прощён, пока не злобствует и делает это исключительно из нужды.

Если на то пошло: лесной дух — при условии, что таковой имелся (конечно имелся — лес ведь тоже живой, и называя его модным словом «экосистема», можно назвать и более древним именем), — уже вдосталь испытал эту горсточку людей. Он являлся во всех доступных ему обликах: и волком оборачивался, и медведем, и кабаном, и лосем, и рысью. И каждый раз был либо побеждён, лишившись шкуры, либо прогнан прочь с нагоняем. Вероятно, он уже подумывал, а не вселиться ли в одного из этих храбрых существ таинственным способом, о котором только лесные духи ведают? Незримым, заглядывал днём сквозь открытую дверь землянки и присматривался — в кого из них. Сумрачно внутри — окон нет, а брызг света, которые падают сквозь щели в крыше, недостаточно для того, чтобы снаружи всё хорошо разглядеть. Вот дверь и держат открытой, пока светло.

А зайти боязно. Юркнешь мышью, поскребёшь лапкой или пискнешь ненароком — заметят, прибьют и выбросят подальше непрошеного воришку. Ещё одна беда: держат заклятого врага у себя как домашнего зверя — огонь. Тот шипит в своём уголке на привязи, трещит и урчит — предупреждает. Даже это чудовище победить и приручить смогли. Как бы не вырвался! Что для людей смертоносные войны промеж собой, где гибнут все без разбора — то для леса схватка с пожаром. Огонь никого не пожалеет и будет пожирать всё подряд, пока не насытит своё огромное брюхо. Если войдёт в раж, о помощи молить придётся только родителя — солнце, дабы оно нагнало туч и укротило дождём своё невоспитанное дитя.

Так и топчется годами лесной дух вокруг маленькой неприступной крепости, вечерами за запертой дверью подслушивает, о чём люди друг другу рассказывают, ветерком взволнованно сопит в щели. Птицей на крыше через отдушины одним глазиком тайком заглядывает: что там делают увлечённо? Водит носом: что варят с предвкушением?

Перед очагом сидит девушка и медленно помешивает похлёбку в котелке. По росту она уже взрослая, в ней без труда угадывается некая строгость и хозяйственность. Знаком здешний лесовик с этой стройной девицей, сколько раз уже пересекались на тропках (стыдно признаться, но и в озере совершенно нагой неоднократно видел знойными, летними вечерами; заглядывался, натужно поскрипывая тихонько старыми сучьями в чаще, и возбуждённо шептал себе листвой — чем не русалка?). Мастерица на все руки: и лук со стрелами сделает, и дичь подстрелит, и сытный обед сварит, и одежду из шкуры сошьёт. Всё самое лучшее от своих родителей унаследовала. Прямо загляденье.

Может, в неё вселиться? Пусть будет владычицей и хранительницей лесов: от одних дальних гор до других. Медведи и волки на поклон ходить будут, дань у дверей оставлять, чтобы их самих всех на шкуры не пустила. Надо будет как-то выманить её ночью на прогулку под полной луной и поговорить наедине с глазу на глаз, предложение серьёзное сделать. Авось согласится.

Сидя перед огнём, девушка делает своё нехитрое дело, сосредоточенно думая о чём-то своём. Глаза слегка прищурены, губы поджаты.…А этот прожжённый бандюк (ух! Знай и блюди своё место, иначе вовсе упрячут в темницу-печь и заставят пуще прежнего каторжить!), нагло смотрит ей в лицо, глазки пылкие бесстыже строит, в уши что-то жарко шепчет. Так и норовит заодно запустить жадные ручища в длинные волосы. Соблазняет своим предложением. Ревнивец. Каждый раз вспыхивает, допытываясь, где так долго гуляла — и с кем, не с другим ли? — а толку никакого: она всё-равно уходит, заставляя его тоскливо остывать. И волосы ленточками подвязывает, переплетая между собой. Обоим ухажёрам в досаду: ни одному прядь случайно в пасть со лба для обжигающих поцелуев не падёт, ни другому на ветвистые лапы ветром на охоте не нацепит.

Два извечных соперника: духи огня и леса. И ни тому, ни другому женщина категорично отказать не в силах, к обеим питает слабость. А они — вот ведь паскудники! — каждую пробуют искусить: и несмышлёного ребёнка, и зрелую деву — свободную ли, замужнюю, — и старуху. Ничто им не свято, ничем не брезгают ради своей цели.

Гляньте только на одного: заигрывая со старшей сестрой, он косится на младшую, подмигивает. Знает, шельм, кто подкармливает его веточками в отсутствии старшей, чтобы совсем не издох, и надеется на большее. Другой тоже не лучше: на прогулке цветочками заманивает вглубь чащи, томными трелями певчих птиц завораживает, милыми зайчиками в догонялки поиграть предлагает.

«Не шали, знаю я тебя!» — снисходительно укоряют глаза старшей сестры обольстителя, а сами искрятся игриво, когда смотрят на младшую, свою забаву придумывают. Один брошенный невзначай взгляд, одно мгновенье — и на лице взрослой проступают детские черты непринуждённости и непосредственности. Словно это кошка с котёнком, которая минуту назад ещё дремала, а стоило обернуться — как она уже подкрадывается. Как вам такая плутовка, а? Кому лучше в невесты годится?

Внешне — тихий омут. Занятая своим делом, девушка не обращает внимания на свою сестрёнку, которая скачет из угла в угол, наблюдая за игрой теней на стенах. Младшая, лет двенадцати от роду, представляет собой почти полную противоположность. Непоседливая, весёлая, все её мысли и эмоции отражаются неприкрыто на лице. Играя, она вслух — но негромко, почти шёпотом — переживает и рассуждает за своих кукол. У неё их две, величиной с ладонь взрослого, и они совсем просты — гладко вытесанные из дерева кругляшки да палочки, туго скрепленные ремешками. Резные бровки-носики-губки, угольки-зрачки, шубки-штаники из шкурок. Последний писк лесной моды (али мыши под полом, вам тоже послышалось?).

Вот девочка подбегает к очагу и смотрит через плечо старшей сестры, как та неспешно снимает котелок с крючка, ставит его в сторону и наливает черпаком горячую похлёбку в первую миску.

— Сейчас будет ужин, — сообщает маленькая мама своим куклам долгожданную новость и усаживает их на кипу высушенных шкур в углу. — А потом вам пора спать, потому что в лесу уже темно и только голодные звери не спят. Но вы не бойтесь, они не придут и не съедят нас, потому что сами боятся.

После этого она осторожно берёт протянутую миску и медленно идёт с ней в угол у двери. Присев на корточки, она ставит её перед собакой, которая вяло лежит на шкуре. Тело животного наполовину туго обмотано невзрачной тканью, закрывающей рану.

— Ешь, поправляйся! — ласково говорит девочка собаке и гладит пятнистую голову.

Чёрно-белая собака — потомок английской пастушьей — принимает подаяние хозяюшки благодарным взглядом и лёгким вилянием хвоста. Подняв голову и с интересом принюхавшись к запаху, она понимает, что еда для неё ещё горяча, и не решается привстать или чуточку подползти. Облизнувшись, она опять опускает голову на лапы и внимательно смотрит на хозяев, наблюдая, кто чем занят. При этом она двигает зрачками и вздёргивает брови, что выглядит в какой-то степени жалостливо. Так и хочется подойти и ещё утешительно погладить, чтобы увидеть безудержную радость на собачьей морде.

Рядом с собакой сидит мужчина, поджав под себя скрещенные ноги, и что-то выстругивает ножом. Он спокоен и задумчив. Если теперь вновь перевести взгляд на девушку у огня, то сразу станет очевидным, от кого унаследовала свой характер и черты лица его старшая дочь. Удовлетворённый результатом своей работы, мужчина откладывает поделку в сторону. Собрав в пригоршню крупные щепы, он встаёт и стряхивает их на кучку припасённых дров рядом с дверью (подальше от дракошки, дабы тот не дотянулся языками из очага и не слопал украденное). Немного размявшись, он подходит к столу и усаживается на скамью. Стол, как и скамейки с обеих сторон, простенько сбиты из гладко обтёсанных брёвен. Для того, чтобы не слишком теснить соседа локтями, места достаточно ровно для четверых. Младшая дочь, выполнив свою часть приготовлений к трапезе, которая заключалась в том, чтобы принести поварихе посуду и разложить всем по ложке, быстро пристраивается рядом с отцом. Старшая, расставив каждому по полной миске и поставив тарелку с выуженным из котелка шматом мяса в центр, рядом с лепёшками, садится напротив сестры. Место рядом с ней пустует, четвёртая миска и ложка на столе остаются чистыми и нетронутыми.

Что бы ни оказалось сегодня главным угощением — кусок оленины, дичь или рыбина — никто не смотрит на это с недовольством. Что лес дал, за то ему и благодарны. Младшая дочь, насытившись быстрее других, относит грязную посуду к очагу и оставляет её там. Второй котелок, поменьше первого и исполняющий роль чайника, уже висит над огнём, и когда вода вскипит, старшая сестра быстро перемоет посуду перед тем, как подать всем по кружке чаю. Утварь такая же безыскусная, как всё остальное в жилище. Только котелки стальные, другая посуда либо глиняная, либо вырезана из дерева — как и ложки с черпаком. Где-то люди пользуются металлическими вилками (возможно, даже серебряными), но здесь такие вещи — роскошь. Проще выстругать колышки из крупной щепы и ими выуживать куски, чтобы руки едой не вымазывать (можно и это — собака будет рада начисто вылизать). Испортятся — не хлопотно новые нарезать. Или вообще — выйти за дверь к ближайшим деревьям и наломать веток с рогатинками, из которых нехитрым способом можно сделать замену вилкам. Дело трёх минут, еда как раз приостыть успеет.

Главное орудие для охотника, что всенепременно нужно иметь и следить за хорошим состоянием — нож. Без него ни шагу за дверь. Правило номер один. Утром проснулся, потянулся, глаза промыл, обувь натянул — следом ножны на голень, и они не снимутся, пока спать не ляжешь. Пояс, на котором закреплён второй нож в кожаном чехле, можно позволить себе снять, когда мешает. На голени — нет. Лучше голову дома забудь, чем его. Собака — и та научена слову «нож». Пошлёшь — принесёт по команде. И знает, что только за рукоятку брать можно, чтобы пасть себе не порезать. Если не высоко воткнут, даже со ствола дерева снимет, сбив вниз. А ещё она умеет за стрелами бегать, если промахнёшься и они далеко улетят. Для собаки — интересная игра, для хозяина — практическая польза на охоте. Древко с оперением сами могут смастерить — деревьев и птиц вокруг полно — а вот железный наконечник жалко терять. Всё, что из металла, дорого. Лесному человеку не по карману беспечно разбрасываться такими вещами направо и налево.

Даже у девочки выработан рефлекс, быстро проверить в дверях, не пуст ли чехольчик на голени — и надела ли она его вообще поутру. У неё нож один, коротенький, как раз для детских рук. Угрожать таким смешно, но он вполне годится для всякой мелкой работёнки и чтобы нанести при защите болезненный порез.

А любит она свой ножичек, как будто это украшение, а не опасная штучка. И ведь обязательно повод найдёт, чтобы использовать его, — веточку срезать, или грибок, смолу с ели снять, на пеньке поковырять. Мясо на тарелке порезать. И проверяет каждый раз — острый, подточить не пора ли? Как будто не терпится ей. Да, непоседа.

Сев опять на своё место за столом, она потерпела с минуту. Взрослые рядом ели не спеша — так, что девочке, наверное, показалось, что ещё чуть-чуть — и она уснёт. Старшая сестра улыбается украдкой в ложку: знает, что та чая ждёт. И заслуженной ложки мёда с орешками — миску ведь дочиста выела. Сладкоежка. Это вот удовольствие она будет растягивать как можно дольше. Ей бы хотелось и побольше, но так и на зиму ничего не останется, чем тогда скрашивать себе долгие тёмные вечера? И в лесу никаких ягодок не сыщешь. Научена уже тому, что запасы иметь важнее.

Отец переглянулся с дочерьми. В глазах у него тоже играла усмешка. Знает, понимает. В принципе, между ними не установлено твёрдого правила, что нужно обязательно ждать, когда все доедят свою порцию, дело элементарно в том, что сегодня очагом заведует старшая дочь, соответственно, за ней и разлив чая. А она не будет прерывать свою трапезу только для того, чтобы обслужить нетерпеливую сестрёнку. Та сама боится налить себе в кружку горячего напитка из трав и ягод, ибо последний раз ошпарилась сильно и кружку сожгла, уронив её в костёр (дракоша очень недовольно шипел, а лесовик на крыше довольно хихикал, зажав лапой рот).

Кое-какие традиции в этом доме есть. Например — если один приносит добычу, то в этот день готовит другой. Старшей дочери очень нравится такое справедливое распределение труда. Спорным этот вопрос ещё не бывал, даже если они вместе шли на охоту. Отец лучше шёл на уступки, нежели ставить своим дочерям жёсткие условия. Когда подают такой пример, поневоле перенимаешь его через время. Нерушимая традиция в этом доме одна: помогать друг другу в любом деле.

Старшая сестра смотрит на младшую и лукаво стреляет бровью, а та ей чуть ли не в миску заглядывает (сколько же ложек тебе ещё выхлебать осталось, обжорка?). В стороне слышно ещё одно чавканье, погромче того, что едоки за столом себе позволяют. Все поворачивают голову в угол и смотрят на собаку, которая наконец принялась за свою еду, дождавшись, пока та остыла. По взглядам заметно, что люди не только рады, но одновременно и внимательно наблюдают, с каким аппетитом и сколько этот «пациент» съест. Если всё — будет очень хорошо.

Загляни случайный гость месяц назад в это жилище, то он заметил бы разительную разницу с тем, что увидел этим вечером. Тогда не было так спокойно, ибо в доме две непоседы. Собака появилась в семье три года назад. Девочка и щенок сразу сошлись характерами, и когда не было других дел, охотно играли и заботились друг о друге. Взрослые относились к собаке более строго и требовательно, воспитывая в ней компаньона для охоты, а вот девочка вела себя по отношению к ней, как будто это была её лучшая подружка. Тоже какая-никакая польза. Скучно расти ребёнку одному без сверстников, а где в лесу других найдёшь? Так и на душе спокойней, ибо собака ревностно следила за своей «лучшей подружкой» и при необходимости бросилась бы без промедления на защиту от любого лесного зверья. Что две недели назад образно и произошло.

Случайного гостя в лице медведя, который проходил мимо и надумал вдруг присоединиться к обеду на пятачке возле землянки, пришлось прогонять громкими криками, рычанием, лаем и горящим тростником. Собака, неопытная в столкновениях с этим зверем, решила прогнать отступающего наглеца подальше. Тот оказался не настолько напуганным, и уже улепётывая на своих четверых, обернулся и одним ударом откинул назойливого преследователя в сторону. Быстро оценив, что ситуация в целом от этого не изменилась, так как человек с огнём всё ещё бежал следом и мог очень скоро догнать его и ещё раз подпалить мордашку, медведь признал своё поражение и решил впредь лучше не приближаться к жилищу человека. Можно ведь, того и гляди, оказаться в виде шкуры у него на полу! Найдя собаку на земле с окровавленным боком — мощный удар когтями нанёс ей рваную рану — человек бросил огонь, затоптав его в землю, и утащил домашнего зверя в свою берлогу.

— Глупая ты, глупая! — говорил он и ласково, и укоризненно собаке, укладывая её на шкуру, а та в ответ только жалобно скулила, пока не обессилела.

Через два дня еле живая собака подала первый признак того, что дело пойдёт на поправку. Выхаживали и заботились все вместе — кто как умел. Хороший уход — главное лекарство. Остальное доделают компрессы с подорожником.

С тех пор в жилище стало спокойней. Младшая дочь играла с куклами и регулярно усаживалась рядом с больной собакой, чтобы рассказать ей что-нибудь, утешить и немного взбодрить. Так и сегодня — получив свой десерт и кружку душистого чая, девочка уселась возле четверолапого друга. Перебрав горсть орешков, она один за другим съела, обмакнув каждый в мёд. С наслаждением слизав большую часть мёда с деревянной ложки, она протянула остаток собаке.

— Хочешь?

Та молчит.

— Мне не жалко.

«Очень мило, — вздохнула больная, слабо дёрнув хвостиком. — Съешь сама, мне не хочется сладкого».

Девочка печально вздохнула. Опустила ложку с остатками мёда в кружку и размешала горячий напиток. Нужно заметить, что даже у непоседы каждый день бывает время, когда она совершенно спокойно — почти отрешённо — сидит и, можно сказать, ничего не делает. Как сейчас за кружкой чая.

Мужчина, насытившись (мерками девочки: чуть быка не съевши), вытер бороду платком и с благодарным видом посмотрел на старшую дочь, которая хозяйничала у очага. Вот она налицо — вся его гордость и любовь. Его помощница и правая рука. Его лучший ученик на охоте. Дочь это знает, польщённая, улыбается и отводит глаза в сторону. Огонь трепетно ласкает лицо девушки теплом и шепчет ей свои слова ласки, возбуждённо втягивая сквозняк из-под двери. И злорадно пыхтит снопами искр вверх (ух, деревяшный! Видишь через щели, что ему можно? Сиди там себе и завидуй до поросячьего визга!).

— Вот так зарождался человеческий век, — произнёс мужчина задумчиво, — в пещерах, когда огонь считали живым и благодарили его за дарованное тепло. Он был на правах члена семьи.

Подумав чуток, он добавил:

— Нет, даже больше.

— А что было дальше? — вдруг спросила младшая дочь.

— Дальше? — переспросил отец.

Интересный вопрос, взрослый такого не задаст. Каждого родителя подстерегает день, в череде других обычных, когда ребёнок задаст неудобный вопрос. А есть ли на самом деле Дед Мороз (Снегурочка, Лесной дух)? А на самом ли деле его нашли в капусте (в лесу на пеньке, аист принёс, у волчицы отобрали)?

А что было дальше?

Можно отмахнуться, придумать новую шутливую отговорку, ещё глупее предыдущей, но ведь ребёнок не для этого задаёт вопрос. Он хочет знать правду. Читает ведь в книжках про разные вещи, которые ещё относительно недавно были нормальными, как жили люди и прочее. Куда всё это делось и почему они живут теперь в лесу, как дикари, боясь встречи с людьми больше, чем со зверьём?

Вот этот день и настал. В Деда Мороза дочурка не верит, Лесного духа видела уже сколько раз (заходил тут один драчливый две недельки назад на огонёк), аистов — тоже, водятся на болотах, да и к озеру иногда прилетают, но детей с собой не носят в клювах, — ну а если кого-то находят в капусте, то встаёт резонный вопрос: зачем его туда спрятали? Неудивительно, если его потом у волчицы отбирать приходится. И то — волчица, не съевшая человеческого детёныша, а принявшая его к себе, должна быть куда добрее людей.

Так оно с глупостями: одна порождает другую. Не успеешь опомниться, как вокруг тебя уже целый рой крутится комарами, кровь портит и зуд на коже вызывает. А правда — она только одна. Когда человек её говорит, у него нигде не будет чесаться.

Да, нужно ей рассказать о прошлом хотя бы в общих чертах. В книжках про такое не пишут, ибо их уже очень давно не печатают, а за те, которые остались, высокую цену заламывают, даже за рваные и истрёпанные. Особенно если это детские книги.

— Ну, пойдём, расскажу за занятием, — сказал отец.

Так было принято в этой семье — рассказывать не просто так, а одновременно за каким-то делом. Встав из-за стола, он принёс шахматную доску и уселся у стены напротив огня. На полу было немного прохладнее: за дверьми ранняя осень, которая пока ничем не отличалась от прошедшего лета, и с огнём, пусть и худеньким, землянка быстро превращалась в баню. Днём прошёл ливень и вымочил землю, поэтому сегодня дракоше было дозволено сидеть под крышей и тихонько хрустеть щепками. Раскрыв доску, мужчина вытряхнул из мешочка фигуры и начал их неспешно расставлять. Дочь нехотя уселась напротив.

— Ферзя отдашь? — попробовала поторговаться она.

— Нет, — отрезал отец. — Медведь нам, наверняка, тоже не собирался что-то отдавать.

Дочь скисла ещё больше.

— И поддаваться ты тоже не захочешь, — вяло пробурчала она.

— Я постараюсь, — пошутил отец, чтобы приободрить её. — Даю слово робота!

— Слово робота, слово робота… — продолжала ворчать девочка, поровнее поправляя фигуры на доске. — Я их не видела, в книжке про них ничего не пишут.

Счастливое дитя — подумал отец.

— Я научу тебя одной хитрости, — сказал он. — Я покажу тебе первые ходы, а ты запомни их.

— Ладно, — согласилась дочь.

Увидев, что старшая сестра закончила свои дела, поставив рядом с игроками свечу для подсветки, младшая воспрянула духом. Та, украдкой подмигнув ворчунье, подсела к собаке с кружкой чая и горсточкой сухофруктов — её любимым десертом. Попивая чай, девушка ласково теребила собачьи уши и не упускала между делом игральной доски из виду, поглядывала на неё с вожделением. Вот кому на самом деле не терпелось поиграть.

— Ты начинаешь так. Потом делаешь этот ход… — Отец показывал, делая ходы как белыми, так и чёрными фигурами.

— Но так ты запросто срубишь мою пешку! — воскликнула девочка.

— Это ещё не всё. Ты можешь отдать ещё одну. А потом ещё одну.

Мужчина сделал за дочь ещё два хода.

Девочка, проводив возмущённым взглядом вторую и третью жертву, с её точки зрения совершенно напрасную, только и смогла открыть рот. Она посмотрела на старшую сестру в поисках поддержки, но та только сдавленно смеялась, прикрывшись ладонью.

— Вот теперь посмотри внимательно, — продолжал объяснять отец, — всего за пять ходов ты бьёшь двумя слонами и ферзем половину поля, а я не успел ничего толком вывести.

Оценив ситуацию на доске, девочка пришла к выводу, что всё не так плохо — даже наоборот — и успокоилась. Ей не нужно раздумывать, какие фигуры первыми выводить за стены пешек, так как можно сразу задействовать половину своей кукольной армии. Дав дочери время на размышления, отец спокойно попивал чай. Когда она наконец сделала свой первый ход, он похвально потрепал её по голове.

— Так вот, раньше… Раньше был каменный век. Тогда люди жили как звери: в пещерах и в шалашах. Они использовали камень как материал для орудий труда и охоты.

Девочка оценивающе посмотрела на скальную стену, а затем, задрав голову, на крышу. Сойдёт и за пещеру, и за шалаш.

— Как сейчас, получается? — спросила она.

— Почти. Если так смотреть, то следовало бы начинать с деревянного века.

— А разве такой был?

— Ну ведь не всё с камня началось, люди до этого уже умели обрабатывать дерево. Посмотри: мы до сих пор делаем своё оружие и многое другое из дерева.

Мужчина показал на древки луков у стены, стрелы в колчанах и прочие вещи: стол, скамьи, утварь, стены. Шахматы. Тоже самодельные, кстати, домашний мастер на все руки каждую зиму вырезал новый набор, который весной выменивался на книги.

— После камня люди научились обрабатывать металл. Настал черёд железного века. Племена, которые стали использовать металл, начали стремительно развиваться. Тогда возникла и торговля, ведь камень везде на земле добыть можно, деревья тоже много где растут, а руда не везде на поверхности валяется, её нужно уметь из-под земли добывать, поэтому металл был дорогим и за него нужно было что-то стоящее предложить. Люди занялись разным ремеслом, кто на что горазд был.

— А почему они до этого этим не занимались?

— Занимались, но только для своих потребностей. Видишь ли, условия везде разные. Руда обычно встречается в горах, но там нет полей для того, чтобы что-то выращивать, и вообще растительности мало, чтобы, например, пасти скот. С этим нет проблем у племён, которые живут в степи. В железном веке всё начало стремительно развиваться: торговля, земледелие, животноводство. Тоже очень важное дело, потому что для того, чтобы города могли разрастаться, нужно перевозить очень много материала, а без тяговой скотины дело худо. Сытно есть и хорошо одеваться тоже все любят, но не везде растёт хлопок или лён. Мы, например, охотники. У нас в лесу ничего не разведёшь и не вырастишь, поэтому мы добываем шкуры, делаем полезные вещи из дерева и собираем всякое разное. Орехи не ты одна любишь, так?

— Ну да, — с некоторой неохотой согласилась дочь (жадинка мелкая, жалко ей было делиться неизвестно с кем лакомыми запасами на зиму).

— Вот именно. Не ахти какая ценность, но это сейчас, летом и осенью. Зимой мало кому захочется месить в лесу снег по колено, когда и день короткий, и волки голодные воют. Весной цена на орехи ещё выше, потому что за зиму почти всё съедят, а в лес за ними уже поздно ходить. Там до тех пор белки уже всё пощёлкают, к тому же грязь на каждом шагу и медведи просыпаются. А как раз тогда хочется жутко каких-то орешков или сушёных фруктов.

Дочь слушала, лениво переставляя фигуры на доске. Кто вообще придумал эту дурацкую игру — хотела бы девочка знать! Детей ею только мучить, чтобы поскорее уснули от скуки. У-уух… (Вот — уже первый зевок напрашивается). Партия продвигалась медленно, но отец стойко не обращал на это внимания. Обещал ведь, даже слово робота давал, а тем без разницы, сколько время проходит, и настроение у них от нетерпения точно не испортится. У девочки оно пока не портилось, потому что она чувствовала себя в выигрыше, невзирая на недостаток пожертвованных пешек. Наоборот — ей даже начинало нравится, потому что пешки были самыми скучными фигурами и ей только мешали. За ними только прятаться было хорошо. А тут во-он сколько свободного места! Гоняй фигуры противника, как захочешь. Надо будет запомнить эту хитрость.

— А откуда у нас чернослив? — Девочка глянула, как старшая сестра забросила в рот последний лакомый кусочек. — У нас тут сливы не растут, только дикая вишня и яблони, и то мало.

— Кочёвка, — ответил отец и махнул рукой в сторону. — Это село далеко на западе. Оттуда их в основном привозят и нам что-то перепадает. Около южных гор раньше тоже сады были, но там теперь никто не живёт и всё давно одичало, в прежние годы кой-кто туда ходил, но больше в одиночку. Через реку трудно перебираться, а без телеги много не унесёшь. Мёд тоже из Кочёвки везут, там пчеловоды есть.

— А муку нам откуда привозят? — полюбопытствовала дочь следующим делом, заметив ларь с мукой у стены, который тоже обычно регулярно пополнялся из принесённого на волокуше мешка.

— Из Мираканда, столицы. Между ней и Кочёвкой много равнин, где можно вспахивать поля и выращивать зерно.

— А что там ещё делают?

— Много чего. Животных разводят. — Отец кивнул на собаку. — Аза оттуда, это на самом деле пастушья собака, но так как она очень умная, мы её учим охотиться. Железо там обрабатывают и делают из него разные вещи.

— Ого, так получается, что у них всё есть!

— Не всё. Там с двух сторон горы, а с третьей степь. Лесов у них нет. Так, деревья то там то сям растут на дрова зимой. Для строительства и заготовок им этого не хватает. Лес мы им доставляем, у нас этого добра полным-полно. И зверей на мех там не водится, поэтому они скупают любые шкуры. Они вообще любят торговаться чем угодно, даже украшениями.

— А роботов они тоже делают?

Отец усмехнулся и почесал бороду. Вот и пришли к самому главному. Простые вещи из истории любому ребёнку можно было объяснить без особых затруднений, но что касалось современной истории, здесь начиналась сплошная путаница.

— Роботов никто больше не делает. Я надеюсь, в любом случае. Чтобы их делать, нужно электричество, а у нас его больше нет.

— Что это такое — э-лек-ри-чество?

— Это такая же сила природы, как вода, ветер и огонь. Молния это, так сказать, дикое неприрученное электричество. Оно везде есть, но его трудно добыть.

— Везде? — недоверчиво переспросила дочь и огляделась. — И тут?

— И тут, — спокойно ответил отец. — В тебе.

— Во мне?!

Девочка ошарашенно посмотрела на себя — так, будто ей сказали, что у неё есть третья рука и нога. Даже привстала и за спину посмотрела.

— Конечно. Ты пьёшь воду, она тебе нужна, ты без неё умрёшь от жажды. Ты дышишь, можешь дунуть и получишь маленький ветерок. Ты тёплая, значит, в тебе есть какой-то огонь, без которого ты умрёшь от холода. И электричество есть. Ты его иногда чувствуешь зимой, когда снимаешь меховые варежки и щёлкаешься об кого-то из нас пальцами. С ним не так просто, его не видно, и оно никак не пахнет. Но оно не менее опасное, чем огонь.

— И как его тогда добывают?

Оправившись от своего лёгкого шока, дочь опять села. В принципе, про электричество она тоже слышала, но никто ей его не показывал — какого оно цвета и вкуса, — и толком не объяснял, как работает. Как будто про Деда Мороза сказки рассказывали.

— По-разному добывают. Из воды, ветра и огня. Роботы его из солнечного света вырабатывают. Они как деревья — без него завянут. Так, наверное, следует назвать следующий век за железным: электрический. Он дал нам такие возможности, о которых люди в древности только мечтать могли. С электричеством можно делать свет, огонь, приводить в движение машины и даже разговаривать друг с другом на огромном расстоянии.

Про начатую игру девочка теперь совершенно забыла, больше в силу привычки вертя в руке снятой с шахматной доски фигурой. Вот сказка, так сказка!

— Сама сравни: чтобы утянуть робота, понадобятся, я бы сказал, не меньше пятидесяти волов, и это по ровной дороге. А ехать он может сам, и намного быстрее, используя только силу электричества. Он вообще всё делает с его помощью: ездит, стреляет, думает и общается без всяких звуков с другими на расстоянии. У него внутри куча всяких устройств, которые люди придумали в прошлом веке.

Отец показал дочери на фигуру в руке, напоминая этим, что сейчас её ход. Дочь спохватилась и, поморщившись в раздумьях — что она вообще замышляла? — неуверенно поставила фигуру на доску. Старшая сестра с лёгкой досадой откинула назад голову, стукнувшись затылком об бревенчатую стену. Балда маленькая! Всю партию одним ходом испортила. Отец как ни в чём не бывало спустил дочери оплошность с рук. Обещал. Роботы — они никогда не обманывают.

— Пап, а ты видел их? — спросила девочка.

— Видел. Я тогда моложе её был.

Он кивнул головой на старшую дочь, которая от скуки начала грызть ногти (тьфу, дурная привычка, она знает!). Вытащив нож из чехла на голени, она аккуратно подрезала ноготь и подчистила остриём под некоторыми другими. Надо было ей хоть чем-то руки занять. Она могла долго оставаться спокойной и выполнять кропотливую работу, но не могла сидеть с пустыми руками. От кого-то им однозначно досталась непоседливость в наследство: отец тоже редко сидел с пустыми руками. Даже если отдыхал, он держал в них какую-то мелочь. Веточку, камушек или травинку, которую можно обдёргать по частям.

— И какие они — страшные?

— Ух… — Отец неоднозначно вздохнул и пожал плечами. — Немножко страшнее медведя. Ну, они и крупнее, конечно. Медведь рядом с ними медвежонком будет выглядеть. Вся разница в том, что их ничем не прогонишь.

— А в чём их слабость?

Отец мило улыбнулся и погладил дочь по голове. Умница. Вот оно — истинное лесное дитя! Знает, что каким бы сильным ни был противник, у него найдутся слабые стороны. Медведь невероятно сильный, но жутко не любит громких резких звуков и боится огня. Огонь, конечно, не всегда можно с собой в лес взять (на всякий случай), но трещотку — запросто. Хорошее средство и от рыси, хотя те и без этого предпочтут людей большой дугой обойти. Волки не умеют лазать по деревьям. Дикие свиньи не умеют поднимать голову и довольно глупые, от них и высоко лезть не надо. Достаточно взобраться на ель в высоту по голову, чтобы сбить с них спесь. Можно даже нагло бросаться в них шишками, им это скоро не понравится и они убегут. И у роботов, несомненно, должна быть хотя бы одна слабость.

— Они не умеют сами себя чинить. А ломаются так же часто, как мы ранимся или болеем. И неповоротливые больно. Сползёт в овраг, сам себя вытащить не сумеет. Перевернётся — так и останется лежать. Они по сути такие же смертные, как мы все. В воде утонут и выйдут из строя, в огне сгорят, с горы упадут — переломают себе все свои железки и разлетятся на части.

Дочь радостно вздохнула. Всё не так страшно. И приятно было получить похвальную ласку. А ещё она успела, пока отец задумчиво смотрел в сторону, тайком подвинуть фигуру, чтобы исправить свою предыдущую оплошность, и он этого не заметил (вот лишнее доказательство, что у всех есть свои слабости!). Старшая сестра это заметила, но отвернула голову, скорчив собаке жалостливую мину. Вдвойне балда маленькая. Ещё хуже теперь всё сделала. Вот что с ней делать, скажи, ушастая и носатая морда? Верно — обнять и расцеловать, больше ни на что не годится!

— Получается так: каменный век, железный… Нет, не так, я деревянный забыла. Деревянный, каменный, железный и элекричный. — Девочка загнула по очереди пальцы, запоминая последовательность (ещё бы научилась запоминать правильное произношение, но это была её слабость). — А какой тогда сейчас?

Отец посмотрел на шахматную доску с кислой миной в задумчивости (поддаться ещё раз или хватит?) и ответил:

— Соломенный. — Он засмеялся. — Да, так я его назову: соломенный век!

Дочери тоже засмеялись: старшая прыснула в кулак, а младшая закатилась смехом. Папа умеет шутить. Даже собака радостно улыбнулась и вильнула хвостом. Люди, они такие — знают толк в веселье.

— Почему?!

— А потому что мы веками — тысячелетиями! — изобретали и кропотливо выстраивали свой мир, чтобы потом в одночасье всё махом сжечь! Как соломенную бабу на празднике урожая. И теперь живём почти как в каменном веке. Вот так! Шах тебе!

Это был двойной удар: белый слон напал на чёрного ферзя и одновременно ушёл с линии, где за ним коварно пряталась ладья, которая теперь и угрожала чёрному королю. Сил больше нет терпеть, как ребёнок пытается тебя наивно обдурить. Думать надо, прежде чем что-то делаешь, дорогуша! Ладно — сделаешь глупость, с кем не бывает? — но тогда не пытайся исправить её очередной глупостью. Оставила бы уж свою фигуру там, где была, шалунья несносная.

Девочка изумлённо посмотрела на доску и вопросительно перевела глаза на старшую сестру, когда поняла безнадёжность ситуации. Отец вызывающе усмехнулся. Тут только мастеру было под силу — если не выиграть, то хотя бы, как говорится — мягко упасть. Единственный достойный вариант — пожертвовать ферзя в обмен на ладью.

Старшая дочь пересела к игрокам (обняв и поцеловав в макушку сестрёнку) и, не долго думая, именно это и сделала.

— Пап, расскажи наконец, как так получилось! — потребовала девочка, перестав мгновенно переживать за исход игры. — Что было не так, если все так хорошо жили?

— Видишь ли, есть ещё одно дело, которому люди научились раньше других. Можно сказать: с самого-самого начала.

— И какому?

— Грабежу. Когда ты хочешь то, чего нет у тебя, но есть у другого, то есть три способа это получить: ты можешь попытаться добыть это сама, ты можешь обменяться или же отобрать по принципу: кто сильнее, тот и получил. Два первых способа это мирные, а третий полезен только одному и то только до поры до времени. Ты можешь раз кого-то ограбить, но он тебя запомнит и второй раз позовёт кого-то на помощь в защиту, а в третий, если ты одолеешь двоих, придёт за тобой сам с толпой. На том и закончится твой промысел. Тем не менее этим люди занимались издревле. И не только поодиночке, но и целыми народами. Это тогда просто называется другим словом: война. Вся её суть заключается в одном: ограбить других, потому что они не захотели отдавать то, что хотелось, и грабёж показался самым выгодным вариантом. Разница между войной и грабежом заключается только в том, что на войне в конечном счёте побеждает не та сторона, которая сильнее и злее, а которая умнее.

— А если их меньше?

— Всё-равно победит. Умный человек всегда найдёт выход из положения. У умного человека терпения больше. А глупцы — это как раз те, кто идёт на грабёж, потому что не хотят трудиться и у них ничего стоящего за душой нет.

— А почему так?

Ещё один детский вопрос, на который взрослому легче всего ответить какой-то глупостью. И вовсе не в силу собственной недальновидности. Детское стремление видеть мир справедливым и добрым настолько сильно, что взрослому очень трудно переубедить его в обратном, да и не хочется — уж лучше оставить ему эту веру и самому в душе немного об этом помечтать. Вера меняет мир, а не наоборот, это знает каждый умный человек и каждый добропорядочный глупец.

— Так мы, люди, устроены. Нам недостаточно быть сытыми. Мы хотим быть самыми сильными. Встретим волка, победим его — захотим быка победить. Потом медведя, мамонта, кита. Переборем всех, начинаем спорить, кто больше убил, и друг против друга бороться. Как самый сильный против другого самого сильного. Скучно нам, видимо, без этого. Так вот повоюем, друг другу жизни попортим, потом миримся. Ищем, с кем другим вместе бороться. Племён и народов-то много. Одна война кончится, на другом краю земли другая начинается. И так вот всё время. Только в сказках долго и счастливо жили, а на самом деле…

Отец вздохнул и на минуту задумался. Старшая дочь, быстро перехватив инициативу, пыталась ещё более рискованной игрой компенсировать очевидный перевес соперника, устраивая на доске какой-то хаос.

— Любое орудие и изобретение можно использовать во зло. Ножом ты ведь тоже можешь на кого-то напасть и порезать. И на тебя могут напасть, будь ты хоть трижды добрым — может именно за это тебя кто-то жутко невзлюбит. Благосостояние одного народа вызывает зависть другого, а от этой дурной привычки забирать силой желаемое мы так и не смогли избавится. Встретишь иногда человека — снаружи одет и обут нормально, а изнутри пещерный дикарь через глаза на тебя поглядывает. И нам как-то нужно себя защищать, верно? Любой, кто берёт оружие в руки, встаёт перед выбором — заниматься разбоем или защищать других. Тоже труд. Но опять же — ни разбойник, ни защитник умирать не хотят, и каждый будет стремиться получить более устрашающее оружие. Так вот и машины когда-то придумали, когда порох научились использовать. А из них попозже — роботов. Те же машины, только с собственными мозгами, без людей внутри, которые ими управляют. Но вот если мы, как правило, учим детей всякому мирному и полезному ремеслу, то роботов мы учили изначально только тому, как быстрее уничтожить врага. Это вот, — отец показал на шахматную доску, — война в железном веке. Эту игру когда-то тогда и придумали, чтобы проверять соперника сперва на ум, прежде чем с ним на мечах сходиться. Война с роботами — это устроить пожарище на всю планету. Поэтому у нас больше нет электростанций — роботы их первым делом уничтожили, за ними и заводы. Всё, что у нас осталось — это жалкие остатки из прошлого. Чтобы в железном веке захватить город, нужно было десятки, сотни тысяч воинов. Робот разнесёт этот город в пух и прах одной ракетой. Он даже подъезжать не станет, наоборот — отъедет подальше, чтобы самого не задело чудовищным взрывом.

— Ты говорил, что у роботов тоже есть слабости. Почему их тогда не могут до сих пор победить?

Справедливый вопрос. В самую точку попала.

— Потому что всегда находятся глупые люди, которые им помогают. Знаешь, машины совершенно не разбираются: кто из нас добрый, а кто разбойник. Их наши проблемы вообще не интересуют. Для них война — это любимая игра. Не знаю, умеют ли они играть в шахматы, но примерно так они между собой играют: ходят туда-сюда, то одно поле займут, то другое, и всё время пытаются друг у друга фигуры срубить. А ещё лучше — короля с доски скинуть.

— Какого такого короля?

— У каждой армии есть генерал, которого все слушаются. Без этого армия перестанет быть таковой и превратится в глупое стадо. И у роботов есть свой король, который даёт им свои задания. Не верю я, что машина сама по себе до всего додумывается! А что, если другая машина будет иного мнения? Будут на чётное или нечётное число спорить? Как-то же они всегда договариваются промеж собой, значит у них есть кто-то главный, который отдаёт команду. Понятно, что они его будут так же хорошо прикрывать, как мы короля, чтобы мат не получить.

Отец прикрыл короля от очередного нападения.

— Ничья? — предложил он.

— У тебя перевес в фигурах, — сказала старшая дочь уклончиво, раздумывая.

— Сомнительный. Мы так до утра можем гонять друг друга по углам, пока не повезёт.

— Ладно, ничья.

Можно считать обещание выполненным. Оба понимали, что конфигурация фигур на доске явно подыгрывала отцу семейства, и перевес в пешках играл в этом существенную роль. Тем и опасен северный гамбит — он крайне рискован для обеих сторон и ошибки в нём смерти подобны. А проигрывать за другого, кто их совершил (простительно, ребёнок ведь) — неблагодарное занятие. Старшая дочь пошла бы и на это, ибо была настолько упряма характером, насколько неусидчива младшая, но ей тоже не хотелось расстраивать сестрёнку. Ничья для неё — большое достижение. Зачем портить ей радость? Уснёт быстрее и будет спать спокойно. Пора уже потихоньку укладываться.

Темнота медленно накрывала лес. В небе зажигалось всё больше звёзд; серп месяца неуклонно таял, предвещая новолуние. Мужчина стоял под деревом и вдыхал вечерний воздух, ожидая, когда собака сделает свои дела и разомнёт лапы. Она уже настолько поправилась, что могла ходить, но было видно, что испытывает при этом боль. Да и тугая повязка сковывала движенья. Ещё денёк-два покоя этой непоседе потерпеть придётся.

Смотря на тающую луну, неосвещённые контуры которой еле виднелись в тёмно-синем небе, так и хотелось спросить вслух: «А ты помнишь?..» И в памяти одновременно вспыхивало столько воспоминаний, как звёзд на небе. Как возвращались вместе с охоты такими вечерами. Или вообще не шли на неё, а вместо этого целовались под деревьями. А иногда и не только целовались. Как считали ради забавы звёзды — на чьей половине больше? Как смотрели на отражение луны в ряби на озёрной поверхности, а она смотрела сверху на них. Как первый раз вынесли новорожденную, чтобы с нескрываемой радостью показать ночному небесному светилу, тоже родившемуся спустя две ночи заново тонким серпом. Помнишь?

Луна молчит, в чувстве светлой грусти опустив веко. Слабый ветер гладит мужчину по лицу, навевая аромат хвои и дымка, от которых вспыхивает ещё больше воспоминаний. Издалека доносится волчий вой, внося чувство беспокойства и тревоги. Где-то началась большая охота. Знайте звери — этой ночью прольётся кровь! Будьте бдительны.

Собака навострила уши, вслушиваясь в донесения диких предков, и поводила носом по ветру. «Поблизости опасности нет, — говорила она своим поведением, — но нам всё-равно лучше вернуться домой, чтобы дети не беспокоились».

Мужчина был с ней согласен. Перед тем, как развернуться и пойти назад, он ещё раз посмотрел на звёздное небо. Показалось краем глаз или там на самом деле звезда упала и сгорела? И звезда ли тогда?

Люди раньше запускали искусственные спутники в космос. И с самолётами летали очень высоко, которые снизу выглядели ночью так же, как и звёзды. И не только спутники запускали, но и сами на ракетах в космос летали. Даже на луну. Правда, это было очень давно и дальше неё никто так и не отважился полететь. Интересно, там, наверху, остались ещё какие-то спутники или роботы всё уничтожили их друг у друга?

Вернувшись с собакой в землянку, охотник указал ей на прежнее место и потрепал по голове. Старшая дочь сидела у игральной доски и расчесывала волосы. Богатство для любой девушки — густые и длинные, которые если приходится подрезать, то только со слезами (дракоша будет рад жадно сожрать). И такие же упрямые, как их хозяйка.

— Опять северный? — спросил отец с усмешкой, усаживаясь поудобней напротив.

— Нет, я же не робот. Ферзевый!

— О! Ты хочешь по-хорошему разгуляться!

— Да!

— Тогда вперёд.

В этот раз отец не давал своей более талантливой ученице спуску. Две деревянные армии долгое время пытались потеснить друг друга, борясь не за фигуры, а за поля и линии.

— Кстати, из-за чего вообще война началась?

Теперь старшая дочь продолжила расспросы. Младшая улеглась спать в соседней комнатушке, получив от сестры свою долю ласк и положив рядышком куколок. Дракоша в очаге тоже медленно засыпал, то и дело распахивая красные зрачки тлеющих угольков. Подслушивал, о чём люди разговаривали. И мечтательно вспоминал, как приятно было прикасаться теплом к рукам очаровательной хозяйки. Язычок пламени в коптилке на столе трепетал от сквозняка, слабо освещая комнату, что, впрочем, ничуть не стесняло двух азартных игроков, ибо они превосходно видели в темноте.

— Не знаю, — честно ответил отец.

— Как так? Кто-то же должен что-то знать.

— Видишь ли, раньше война никогда не вспыхивала неожиданно. Были, конечно, какие-то междоусобицы между теми, кто особенно ненавидел других и искал для этого повод, но большой войне всегда предшествовали определённые…как бы это сказать… действия. Ты ведь тоже не заедешь кому-то в лицо просто так, ты скажешь ему за что. Не говоря уже про убить. Народ не пойдёт на войну, просто потому что кто-то крикнет: «Айда бить гадов!» Его нужно убедить в необходимости этой крайней меры. А тут как раз всё началось неожиданно.

— А ты что думаешь на этот счёт? Какая-то причина должна была быть. Что люди вообще говорят? Ты же ходишь, встречаешься и разговариваешь с другими.

Последние слова были сказаны без укора, но отец тем не менее почувствовал его. Несправедливо было по отношению к детям растить их отшельниками. С другой стороны боязно было пускать их в сумасшедший мир. Большинство людей в тяжёлые раскольные времена стремились объединиться и как-то вместе выжить. Так делал до определённой поры и отец этих двух красавиц, и именно они стали причиной, почему он предпочёл безумному миру спокойный уголок. Война, к слову, давно уже прошла свою горячую фазу, превратившись из пожарища в редкие местные очаги. Люди достаточно хлебнули горя и поняли, что вражда ни к чему доброму не приводит. В своём большинстве, в любом случае. Молодое поколение выросло уже на пепелище и о бедах родителей и прародителей знали только из рассказов.

— Я думаю, что роботы между собой начали войну.

— Как это? — Дочь удивилась такой версии. — Обычно люди между собой войну ведут ради чего-то. Земли, богатств, возможности лучше жить. А роботам что нужно было?

— Смотри сама: люди пытаются между собой разобраться — кто прав, кто виноват, — прежде чем бросаться в драку. Государства друг другу послов отправляли либо для переговоров, либо с ультиматумами. А роботам это зачем? Они как злые псы: сними их с цепи и натрави на человека, и им без разницы будет, хороший он или плохой. Ты, вот, допустим, будешь идти по базару в городе, подскользнёшься и нечаянно собьёшь кого-то с ног. Ты ведь, поди, извинишься и постараешься как-то выправить ситуацию. А вдруг человек из-за тебя глаз себе выбил и руку переломил? У тебя есть ум и совесть, чтобы найти достойный выход из положения. У роботов ни того, ни другого нет. Они уже в тот момент, когда ты будешь на них падать, сочтут это за атаку и ответят тем, что у них там предписано. Кто вообще решил, что машины не могут совершать ошибок? Ещё как могут! Им просто не стыдно будет за это. Это бездушные железки.

Мужчина вздохнул и задумчиво потёр бороду. Дочь не упустила возможности поставить его в игре в затруднительное положение, воспользовавшись мелкой оплошностью. Научил на свою голову.

— Мы тоже своих родителей спрашивали, что вообще происходит, и они нам ничего не могли толком ответить. Слишком быстро всё случилось, и если кто-то ещё знает первопричину, то только сами машины. Я лично так и думаю — что у какой-то стороны что-то замкнуло, а другая это за нападение сочла. Судя по словам стариков, обстановка в мире тогда была накалённая и хватало одной искорки, чтобы всё рвануло. Роботы не шлют друг другу послов и реагируют на прямую угрозу меньше чем за секунду.

— Разве их нельзя было остановить? Злых псов обычно не пускают за ограду.

— Как? Если они уже бросились в драку?

— Не знаю. Разве их нельзя выключить?

— Робот — автономная машина. Она в состоянии принимать решения на основе анализа ситуации. Команды от человека она примет только в том случае, если она не мешает выполнить задачу. И то не от каждого встречного, а только от такого, кто будет в их понимании иметь значительный вес. А механических выключателей у них нет. Снаружи, в любом случае. Люди просто не успели верно среагировать. Это не как раньше — неделями маршировать с войском, которое обязательно заметят. Ракеты это расстояние за несколько минут пролетят. Половина людей на земле погибла, так и не поняв, что произошло. Ну а оставшиеся ринулись кто куда: одни спасаться, другие воевать. Можно сказать, что войны шло две одновременно: роботы между собой и люди между собой. Мы в конечном счёте будем искать примирения, роботы — нет. Они будут до последнего пытаться загнать короля противника в мат.

Собака встрепенулась. Приподняв голову, она стала внимательно вслушиваться в вечернюю тишину. Отец с дочерью заметили это и застыли в тревожном ожидании. Легонько поводив носом, собака успокоилась и опустила голову, не найдя, видимо, повода для беспокойства. Некоторое время она ещё настороженно дёргала ушами, но потом совсем успокоилась. Очевидно, вблизи дома пробегал какой-то зверёк.

Игра продолжилась. Была бы дочь такой невнимательной, отец, возможно, попытался бы втихую подвинуть одну неудобную фигуру — как это сделала младшая с ним, пока он смотрел в сторону. Хотя бы шутки ради. Но от старшей дочери невозможно было что-то сделать незаметно в поле её зрения, уж это он точно знал. Про таких людей говорят, что у них и на затылке глаза есть. Она по звуку шороха могла определить, что это было и где: птица на крыше поскребла или камушек с горки скатился. Это во-первых. А во-вторых дочь обладала великолепной памятью и могла играть с закрытыми глазами. Устраивали пару раз такую забаву. Всю партию ей не удалось выдержать, тем не менее она очень долго не ошибалась в своих расчётах. Робот бы ей наверняка комплимент сделал. Младшая дочь могла безо всяких опасений убрать шахматную игру, даже если партия была недоигранной. Могла и нечаянно споткнуться, разбросав если не все, то половину фигур. Старшая безошибочно восстановила бы её.

Если бы его сейчас спросили: «А какие у неё слабости?» — он бы крепко задумался. Тоже не всякое недостатком назовёшь. Упрямство, например, не обязательно следствие недостатка ума, и его можно расценивать как определённое достоинство. Человек знает, что хочет — либо что определённо не хочет — и не позволит морочить себе голову, продолжая настаивать на своём. Разве это плохо? Вспыльчивость (бывает порой) — не обязательно недостаток терпения. Если человек избегает того, чтобы спускать своё дурное настроение на других и лучше в озеро или сугроб плюхнется, чтобы остыть, то это уже достоинство.

Слишком она хорошая — вот её недостаток. Ей недостаёт некой порочности. Но не посоветуешь ведь родной дочери (да и неродной) пойти да набраться её где-нибудь в стороне. Придёт время и ей самой это всё предложат в любом образе под разными предлогами. На блюдечке, так сказать, поднесут и с головой окунуть постараются. Ещё и припишут лишнее «за хорошесть». Глупо — но именно это заставит других, находясь рядом с ней, остро чувствовать все свои недостатки. А кому это приятно? Люди только на словах стремятся к лучшему, на деле это увы выражается тем образом, что они пытаются других унизить. Так что упрямство вкупе со вспыльчивостью — очень полезные черты характера, чтобы уметь оставаться твёрдым и не позволять сгибать себя. Твёрдым как меч, который не переломишь об колено.

Смотря на дочь, отец невольно узнавал в ней и черты матери, которой уже давно не было с ними. Перед сном дочь всегда расчесывала волосы и подвязывала их чуть ниже темени в один пучок — как их всегда носила мать. Когда-то она вместе с мужем вот так же сидела поздно вечером за шахматной доской в то время, когда тогда ещё единственная маленькая дочурка мирно посапывала в соседней комнате. «Дурацкая это игра! Я никогда её не пойму!» — вспыхивала жена, бросая от досады фигуры после очередной попытки научиться играть. Она любила другие игры — где не надо долго думать. Шишки с елей сбивать. Лазать по деревьям за стрелами, которые остались торчать, и искать улетевшие по лесу. Разгневаешь её замечанием, что, мол, твоя маленькая дочь лучше тебя уже играет, так выйдет с луком за дверь и пустит стрелу в темноте наугад. Найдёшь и принесёшь на следующий день — подпустит к себе в награду. Не успел выскочить, чтобы глянуть, в какую сторону стрельнула — пеняй на себя. К счастью жена не была наделена способностью отличать одну стрелу от другой, и находчивому мужу ничего не стоило побродить часика два в спокойствии по лесу и, не найдя искомой, измазать в грязи похожую. Так что мир в семье быстро восстанавливался после подобных помутнений. Тоже чем-то себя одних в лесу развлекать надо, почему бы не такими азартными играми? Учитывая, что жена вовсе не была глупой и наивной, то вопрос до конца оставался открытым, кто кого за нос водил.

Со старшей дочерью такой номер точно не пройдёт. Она обладала способностью вскрывать любой обман. Плохая способность, благодаря которой она наживёт себе много недоброжелателей и лютых врагов среди людей.

— Много нас осталось? — продолжила она разговор.

Девушка улыбнулась, почувствовав на себе взгляд, которым отец иногда на неё смотрел. Знала, почему он на неё временами так смотрит, и понимала, почему не хочет выводить их на люди. Запрещать не запрещает и, если бы она решила одна прогуляться до ближайшего селения любопытства ради, то и не осудил бы. Любит и переживает. Они для него — единственно дорогое, что есть на земле, и ничего он не боится так, как потерять их. Очень просто.

— Ходят разные слухи. — Отец пожал плечами. — Кто-то говорит, что некоторые континенты остались нетронутыми, другие говорят, что с них смели всё живое ядерными ракетами. Кто знает, может где-то есть подземные города, в которых роботы содержат тысячи людей?

Дочь хохотнула. Очередная глупость шибко умного папеньки.

— Зачем им это? Я так поняла, что они нас не особо ценят.

— Да, но кто-то же должен обслуживать их и ремонтировать! Мы, получается, тоже ресурс для них. Пока мы приносим им пользу, они с нами на свой лад торгуют. Возможно, даже разводят. Как скот. Да! Они теперь наши пастухи, а мы овцы.

Дочь с лёгким гневом швырнула срубленную фигуру в отца.

— Ме-е! Скажи ещё, что тот народец за рекой они сюда пригнали. На выпас.

Отец горько усмехнулся. Попала прямо в шишку. И смешно, и совсем нет. Ещё одна причина, по которой они больше не заходили далеко на юг, была та, что с некоторых пор там невесть откуда появилось племя, намерения которого мирными трудно было назвать. Пока они держались на левом берегу реки, но одно это обстоятельство не могло служить гарантией того, что в один прекрасный день они не надумают пойти на правый. Они, собственно, сами других гарантий не давали и даже не пытались найти какое-то взаимопонимание. Раньше люди могли без особых затруднений изъясняться друг с другом на одном из языков, который знали. Война стёрла не только города и страны с лица земли, но и загнала остатки народов в изоляцию, где они растили своё потомство исключительно на своих языковых познаниях. Общение с чужеземцами чаще всего скатывалось к жестикуляции и попытке при помощи двух-трёх слов донести самое главное. Прямо как в каменном веке.

— Что-то про роботов они кумекали, — ответил отец. — В любом случае люди с нашей стороны так поняли. А что? Сама посуди: роботы ведут себя точно так же, как и мы. Когда люди вели свои войны, то тоже не брали во внимание, как приходится животным и какой ущерб наносят природе. А уж роботам на это вовсе наплевать, им не надо будет жить и детей растить. Они тоже считают только собственные потери, а не наши. Я тебе правду говорю, что мы для них не больше чем скот. И в этом наше счастье, иначе они бы давно нас всех истребили. Шах!

— Не поможет, я даю тебе ещё шесть ходов до того, как поставлю тебе мат.

— А вдруг просчитаешься? Даже с роботами такое случается.

Дочь сделала ход, победоносно улыбнулась и вызывающе показала пятерню.

— Пять!

— Так просто я не сдамся! Который раз это уже будет?

— Девятнадцатый. Мой юбилейный.

— Ах, да! Надо устроить тебе сюрприз.

Дочь засияла в радостном предвкушении:

— Правда? Ты отдашь мне все фигуры на съедение? Это будет здорово! Ты мне такой подарок делал последний раз… (дочь в задумчивости потёрла лоб)…давно. Очень давно.

Плутовка улыбалась — так обольстительно, как могут только самые обворожительные, — и только глубоко в глазах тенью пряталась печаль, которая тихо всплакнула сквозь смех. Последний раз — оба это помнили — было, когда мать была жива, а единственной дочери было приблизительно столько, сколько сейчас младшей.

Отец не выдержал и тоже рассмеялся.

— Ладно, твоя взяла! В следующий раз я буду на правах проигравшего выбирать дебют. У меня найдётся ещё на тебя управа!

А что с ней было делать? Только обнять и расцеловать, другой управы на неё не было.

Четверть часа спустя землянка почти полностью потонула в темноте; тлеющие угли еле-еле освещали каменную стену. Огонь пыхнул зевком, когда хозяева открыли дверь, чтобы по очереди сходить наружу «на минуту», а после этого быстро впал в дрёму. Старшая дочь не стала укладываться вместе с младшей. Соседняя комната была меньше и хуже проветривалась — выступ скалы образовывал там потолок на добрую половину комнаты, и знойным летом там становилось душно. Прохладный ветер, который пригнал днём проливной дождь, сделал своё дело и улетел восвояси. Просохшая земля быстро впитала в себя влагу, небо было звёздным, поэтому ночную свежесть следовало рассматривать как временную меру. Как только солнце встанет — а оно встанет рано, маленькая засонька будет как раз седьмые сны досматривать, не торопясь, — быстро начнёт припекать. Не топили бы в жилище, всё было бы прекрасно, но так скопившийся жар уже сейчас начинал слегка давить, и совсем не хотелось к кому-то жаться. Зимой — пожалуйста, сколько угодно.

Отец уже давно облюбовал себе угол возле дверей и спал обычно там. Как принято у скаутов: полусидя. Таким людям одно: что в лесу под деревом спать, что дома под крышей. Было бы к чему прислониться спиной. А угол удобен тем, что можно привалиться к другой стене боком. С некоторых пор и старшая дочь взяла себе в привычку спать сидя. В лесу она ещё ни разу не ночевала, но кто знает, не заставит ли когда-нибудь нужда? Иногда она позволяла себе расслабиться и поспать лёжа, а обнимку с сестрёнкой, — даже поваляться лениво утром — но в остальное время упорно приучала себя к суровому и неприхотливому образу жизни. В этом она также шла по стопам своих родителей, которые не баловали себя комфортом кровати. Оленью шкуру постелят на полу — вот вам и кровать. Заячью шапку скатают — вот вам и подушка. Одеяло? Вот вам ещё одна шкура, бурая, плотная. Догадаетесь, чья? Спите на здоровье, как медведь в берлоге. Ноги зимой мёрзнут? Накройте шубкой волчьей.

Старшая дочь придумала умнее: устроила себе лежанку перед дверью во вторую комнатушку. Соорудила из толстых палок спинку с наклоном, застелила шкурами, чтобы сгладить неровности — и готово. В этом углу теплее, чем в других: очаг рядом. И под спину не тянет холодком от стены. Ноги протянешь — дракоша счастлив будет покрывать их тёплыми поцелуями до утра. Поначалу пару раз кусал (никак от перевозбуждения), но потом девушка приноровилась не подсовывать во сне ноги близко к пасти жаркого воздыхателя. И младшей сестре не нужно было вслепую искать свою няню, если она просыпалась ночью и чувствовала себя одинокой. Вот она, сразу за дверью спит. Как верный охранник.

Собственно, в комнатушке младшая сестра спала только в тёплое время года (там темнее и можно подольше поспать, и взрослые, которые вставали раньше, не мешали своей вознёй по хозяйству), зимой она перебиралась к старшей, пристраиваясь к ней сбоку в обнимку. Или же наоборот: ложилась первая (правильней: садилась) калачиком, а сестра попозже к ней придвигалась. Вдвоём теплее. Младшей и подушки тогда не надо: сестра за неё сойдёт. Мягкая и любимая. Станет слишком жарко весенними либо осенними ночами — сползёшь в полусне головой на бедро, повернёшь тело дальше в сторону, и можешь дальше беззаботно спать. И накроют тебя, и по волосам ласково погладят, и поправят поудобней, если встанут раньше. Собаке даже велят вместо себя полежать рядышком, погреть. Замечательно!

В этот вечер старшей дочери не спалось. И душно, и какое-то тревожное чувство в душе мечется, покоя не находит. Как обычно перед новолунием.

— Что делать, если мы вдруг встретимся с роботом? — спросила она в темноту, будучи уверенной, что отец тоже ещё не уснул.

— Ничего, — ответил тот. — Он своими датчиками заметил тебя задолго до того, как ты его увидела. Уподобляйся зверю и пугливо обходи далеко стороной. Если ему ничего от тебя не нужно и ты не представляешь угрозы, то он не будет тратить на тебя даже капельку своего заряда в батареях.

— А что ему может понадобиться от никчемного человека? — сострила дочь.

— Ну, не знаю… Может, у него сбился пеленгатор и он заблудился. Тогда ему нужен будет проводник до пункта назначения. Или он угодил в яму и не может самостоятельно выбраться. Тогда тебе придётся рубить деревья и укладывать их под гусеницы, а потом выковыривать и вымывать грязь из шестерёнок.

Дочь, зажав ладонью рот, беззвучно затряслась от смеха.

— Солнечная батарея могла повредиться, — зевнув, продолжил шутник таким же вяло-небрежным тоном, — об сук, скажем, и он еле ползёт на резервах. Придётся тебе топать в ближайшее селение за старенькими батареями от машин и тащить их к нему. А отговориться не получится, ибо у роботов безошибочный нюх на электричество, как у медведей на тухлятину, они точно знают, в какой стороне оно валяется, и то, что тебе, как женщине, не положено таскать тяжёлое, для них не аргумент…

— Х-х-хват-т-ит…

— Дождь, в конце концов, или снег, а у него ржавчина башню разъедает уже который год. А у тебя шуба, которой это безобразие накрыть можно… Ужель не сжалишься над бедным странником?..

Дочь пискнула и зажала уши руками, отвернувшись к стене. В памяти всплыл образ матери, которая в таких случаях молча подманивала мужа пальцем с укоризненной улыбкой, предвещающей заслуженную трёпку, и медленно притянув его к себе нос к носу, заставляла одним прямым взглядом замолчать. «Дорогой мой, не хочешь ли занять свои губы другими делами?» — ласково говорили её глаза. «А ты чего подглядываешь? — говорили глаза отца смеющейся дочери. — А ну брысь отсюда, не мешай взрослым целоваться!»

Мама, нам всем тебя так не достаёт… Ты ушла слишком рано.

Марья

На рассвете мужчина проснулся и тихо, чтобы не будить других, собрался на прогулку. Недолгое дело: обуться, прикрепить ножны на голень, опоясаться ремнём, навесить на него колчан, закинуть суму через плечо, да прихватить лук. Собака проснулась вместе с хозяином и встрепенулась, ожидая по привычке у дверей. Шуметь нельзя, это она знала. То есть — нельзя радостно прыгать, нетерпеливо скоблить лапой дверь или скулить. Не все такие ранние птахи, некоторые любят поспать подольше.

Через минуту человек с собакой вышли, и дверь за ними тихо затворилась. Дверная перекладина с внутренней стороны тихонько стукнула, входя в упор. Лёгкий толчок плечом подтвердил — заперто.

Снаружи охотник потянулся, вдыхая утренний воздух. Сразу за дверью у стены стояли три копья; вытащив одно наугад вверх из проушины, охотник слегка встряхнулся, подбадриваясь, поправил на себе вещи и посмотрел на собаку. Та тоже была готова идти — и горела желанием. Устала лежать больной столько дней, что хоть волком вой. Последнее дело перед уходом — поддеть ногой лежащую на земле палку и повернуть её заострённым концом в нужную сторону. Эту палку трогать нельзя — собака знала. В лесу полно других палок, хочется — хватай и грызи любую, но не эту. «Палка-указка» — можно было её назвать. Куда она указывает, туда ушёл последний, кто её трогал. Если вторая ранняя пташка надумает присоединиться к утренней прогулке, то она будет знать, в какую сторону идти. Хотя сегодня навряд ли. Вчера нагулялась.

Вместе с рассветом просыпается и лес. Как же приятно, вдыхая свежесть воздуха, ощущать эту утреннюю атмосферу и чувствовать, как тело наполняется бодростью! Точно так и человек каменного века шёл: сперва крадучись, прислушиваясь к звукам природы, а затем уже твёрдой походкой — к своей цели.

Лес будто бы и не заметил появления человека. Тот, что обитал в этих краях, уж очень осторожно вёл себя. Если его что-то и выдавало во время охоты, то прерывистый свист. Звери на него обычно так чутко не реагировали, принимая за натуральный лесной звук. Тут все кричат, ревут, свистят, да поют во всю глотку. Насторожатся, посмотрят по сторонам, откуда раздался звук — если заметят человека, то подумают: далеко, угрозы пока не представляет. Угроза в это время уже быстро кралась в стороне, припав к земле. Наметив жертву и получив очередную команду, она снималась с места и летела стрелой через лес. В зависимости от поведения жертвы, менялся род свиста, и собака тогда меняла направление, затравливая зверя в нужное направление, откуда потом летела метко пущенная стрела. Дома у охотника хранилась винтовка, но крайне редко здесь раздавался гром от выстрелов. Слишком дороги были патроны, чтобы тратить их на охоту за зверями. Тысячи лет человек успешно обходился без огнестрельного оружия.

В этот день собака была плохим помощником, за что чувствовала себя виноватой, но хозяин не намеревался охотиться на крупных зверей. Предыдущего ещё не всего съели. Спустившись к озеру, он закинул удочку в воду и сел, любуясь величавым видом этого райского уголка. По левую руку расстилалось озеро; утреннее солнце, встав из-за дальних могущественных вершин, белеющих вечным снегом, приятно пригревало и переливалось лучами на поверхности водной ряби. По правую руку возвышалась Стрижиная гора, маркируя хребет небольших холмов и возвышений, который тянулся далеко на юг и служил некой лесной границей. Если кому-то захотелось бы дойти до первых отрогов снежных гор на востоке, то ему пришлось бы несколько дней продираться через болотистые леса, либо идти обходом через юг по берегу горной реки. Здесь, у озера, следовало об этом хорошенько призадуматься, ибо идти на юг удобней всего было по цепи холмов, следуя вытекающему из озера ручья, который и привёл бы к реке.

Охотник об этом не думал. Он просто наслаждался утренней идиллией. Вокруг, куда ни глянь, лес да лес. Лёгкое дуновение несло душистые ароматы, к которым примешивался лёгкий запах дыма — на вершине холма под горой жгли костёрок. Ранняя пташка таки проснулась и кормила снаружи за дверью голодного дракошу. Вдохнёшь полной грудью, потянешься и думаешь: хорошо-то как! Даже настроения нет убивать кого-то на обед. Наверное, местные звери это тоже чувствовали и спускались к озеру по утрам более смело. Разные встречи тут уже были, когда по одну сторону сидел человек (а иногда и два), а по другую какой-то зверь делал свои утренние дела. И лисы пробегали, обыскивая заросли камышей в поисках утиных гнёзд, и олени сочной осокой наслаждались, с опаской поглядывая на другой берег, даже хозяин леса несколько раз важно проходил, проверяя всё ли здесь в порядке. Привстав и поводив носом в сторону человека (привет, двуногий, смотри, я тоже могу стоять, как ты!), заходил в воду и барахтался, то ли купаясь, то ли пытаясь поймать рыбину. Сегодня гостей не было и стая уток спокойно плавала по озеру, по-своему наслаждаясь жизнью. Молодёжь резвилась, устраивая переклички (а не слетать ли нам к соседнему болотцу, а, братцы-сестрицы? Кто «за», поднимите крылья!), а недавние мамаши поочерёдно чистили пёрышки и ныряли под воду, вылавливая клювами еду (вы, детки, летите-летите! Вам крылышки надобно натренировать для зимнего перелёта. Передавайте привет болотным тёткам, пусть прилетают в гости, в чистой воде покупаются).

Охотник поплескал себе холодной воды на лицо и понаблюдал за рыбой в воде у берега. Хорошо будет вечером втроём порыбачить, их ждёт жирный улов. И море забавы — когда вытянут сеть, на берегу окажется много извивающихся рыб, с которых нужно будет быстро разобраться: кого назад в воду, кого на копьё, кого сразу в нетерпеливую пасть. Ты тоже об этом думаешь, дорогуша?

Собака вместо ответа на немой вопрос неожиданно зарычала. Спрашивать её, почему, не имело смысла. Этого предупреждения было достаточно. Охотник, не делая резких движений и не поворачиваясь в сторону опасности, вытащил лук из чехла и быстро нацепил тетиву. Судя по поведению собаки, зверь, представляющий опасность, либо бродил по опушке, либо шёл к ним — но не бежал, иначе собака нервничала бы намного сильнее. Когда охотник встал в полный рост и развернулся, он был уже готов дать отпор кому бы то ни было. Стрела лежала на тетиве, ещё пучок охотник зажимал вместе с древком лука в левой руке. Выхватить их поочерёдно заученными движениями, чтобы пустить вслед первой, было более быстрым способом, чем выхватывать по отдельности из колчана. Ступня ноги поддела древо копья — это будет следующее оружие, пущенное в ход.

Внутреннее чувство говорило охотнику, что для кого-то это утро окажется бесповоротно испорченным. С любым зверем, даже недружелюбно настроенным, можно разойтись с достоинством для обоих. Но есть некоторые создания, встреча с которыми не сулит совершенно ничего хорошего. Это ощущение не проходило ещё с вечера. Видимо, неспроста.

Интуиция не подвела охотника — из леса к нему шёл человек. Он направлялся к озеру прямой дорогой, часто смотря по сторонам и оглядываясь. Так ведут себя испуганные звери, которые только что ушли от погони. Это был ещё один повод не опускать оружие — хотя встречный и поднял приветственно руку в знак миролюбия. За то время, пока он приближался, охотник изучал его взглядом. Опытному глазу каждая деталь могла многое сказать. Присохшая грязь на шнуровке обуви говорила о том, что человек уже не первый день в пути. Он не снимал башмаки и спал в них у костра. Тощая походная сумка казалась пустой, другого оружия кроме ножа на поясе и обычного безыскусного копья — без железного наконечника и каких-то украшений в виде ленточек, которые любят носить на оружие горожане, — у мужчины не было. По всему, он был не на охоте и нёс с собой лишь крайне необходимое. Когда он подошёл и остановился в нескольких шагах, взгляд охотника остановился на лице, на котором глубоко отпечатались следы переживаний. Уставшие глаза открыто говорили об этом.

— Что случилось? Ты один?

Охотник настороженно пробежал взглядом по окружающему лесу за спиной встречного. Собака в двух шагах за спиной охотника полностью перестала нервничать. Узнала старого знакомого.

— Сходку разграбили, — ответил тот. — Нас немного осталось. Они сейчас там, недалеко, в овраге. Я их ненадолго оставил, чтобы убедиться, что здесь безопасно.

Мужчина махнул в сторону леса за спиной, указывая направление.

— С ней всё в порядке, — добавил он. — У неё есть чем защититься. Мы услышим.

Только теперь охотник вздохнул с облегчением. Бросив оружие на землю, он по-дружески обнял нежданного гостя.

— Пойдём, не будем терять время! — сказал он, быстро подбирая вещи.

Дорогу до землянки мужчины прошли молча. Случившееся выходило за рамки обычных происшествий и было для всех настоящим потрясением. Ещё вчера он рассказывал дочери байки про войну, а сегодня утром она уже на пороге двери. Как это объяснить ей? «Это были роботы?» — несомненно спросит она. Наивный вопрос, который может задать только ребёнок. Тем не зачем было сгонять жителей Сходки.

Именно поэтому он ушёл с семьёй в глухие леса — потому что самым страшным было услышать не лязг гусениц за стенами хибар и дверьми землянок, а топот сапог. А следом увидеть разбойников, которые бесцеремонно выбивали двери и грубо выволакивали сонных людей, сбивая их кучу, как стадо овец. От робота не стоило ожидать излишней жестокости, ибо в его логике лежал основополагающий принцип обезвреживания. Нет прямой существенной угрозы — нет насилия. Но люди, те воинственные отряды и племена, которые остались ещё после большой войны в разных уголках земли, преследуя какие-то свои цели, способны были на любое унижение жертвы и зверство над братьями по роду. Их не очень интересовали вещи — как воров, они не боролись за еду — как хищники. В их задачах и планах не лежало нападение на роботов вражеской армии, ибо исход такового был обоим заранее известен. Они вели охоту исключительно на людей, опустошая попадавшиеся на пути маленькие селения. Укреплённые города они обходили стороной, не желая вступать в неравный бой, для них невыгодный.

Кто в округе живёт и чем промышляет на расстоянии в недельный поход пешком все знали, но что дальше — мало кто знал. В народе действительно ходили слухи, что вдалеке есть города, куда людей угоняют в пожизненное рабство. Последние события подтверждали самые худшие опасения. Сходка была одной из лесных деревень, где жили в основном охотники со своими семьями, и она уже с весны находилась под нависшей угрозой, а это означало, что разбойники в этот раз пришли с юга. Прямых нападений пока не было — река служила действенной преградой, а мост был только один, и жители Сходки его теперь непрерывно охраняли, не пуская чужаков к себе. В свою очередь они тоже не могли больше перейти на другой берег, чтобы разведать, где находится их лагерь и какова по количеству их мощь. После единственной серьёзной стычки при поддержке гарнизона крепости, которая лежала дальше на севере и патронировала все селения, фронты на всё лето застыли по линии реки, руководствуясь принципом «худой мир лучше открытой войны».

Видимо, этот подход оказался в корне ошибочным и чужаки относились к самой худшей категории разбойников. По сути — паразитов, которым совершенно чуждо уважение к другим народам. Будем откровенны — а что, собственно, можно было ожидать от этих жалких остатков человеческой цивилизации, если её моральные устои и в мирное время были в целом далеки от идеальных представлений?

Дочери при виде мужчин мгновенно изменились в лице. Гость был им хорошо знаком, но его пришибленный вид действовал весьма удручающе. Старшей дочери не обязательны были объяснения, к тому же для них и времени сейчас совершенно не было. Она успела таким же намётанным взглядом быстро считать достаточно сведений.

— С тобой всё в порядке? Как Милла? — озабоченно спросила она.

Младшая тоже подскочила, схватив гостя за рукав. Она хуже всех умела сдерживать свои переживания, а поведение окружающих давало много поводов для этого.

— Дядя Рол, а где Милла? С вами что-то случилось?

— Да, случилось. — Гость не стал придумывать отговорки и добавил успокаивающе: — Мы живы. Милла недалеко отсюда.

Во все времена, когда шла война, когда смерть без разбора уносила друзей, родных, детей — это было единственным важным: живы.

— Запритесь дома! — Отец, спешно сбросив лишние вещи в землянке, затаптывал худенький огонёк снаружи на пятачке и давал дочерям наказания. — Огонь не разводите, ведите себя тихо. Будут вламываться, ты знаешь что делать. Собери самое важное и будь готова дать отпор.

Он подошёл к старшей дочери и посмотрел ей прямо в глаза. Чтобы она поняла всю серьёзность. Дочь кивнула, стараясь унять волнение.

— Пап! Но вы ведь быстро вернётесь? — взволнованно залепетала младшая. — Дядя Рол сказал, что тут недалеко…

— Я вернусь в любом случае, — заверил её отец. — Но вы должны знать, что делать, если что-то пойдёт не так.

Втолкнув младшую дочь и собаку в землянку, он прихватил второй лук с колчаном, который передал гостю. Поймав старшую за локоть, когда она намеревалась зайти домой, следуя велению отца, он отвёл её чуть подальше. На пару слов между взрослыми.

— Если нас опередят — постарайся продержаться до ночи. Не жалей патронов, но не стреляй в воздух или наугад! Только точно в цель. Потом — запасной лаз, и в лес, на север, в крепость. Поняла? Те, кто сюда придёт, не будут вас убивать, наоборот, вы им нужны живыми. Оставь Азу, если она не сможет бежать. За ней не будут охотиться. Она не глупая и пойдёт по вашему следу, насколько ей силы позволят. Слышишь?

По лицу дочери потекли слёзы. Ей было больно слышать такие указания, но она понимала их смысл. Бросить лучшего друга в беде, чтобы спасти себя и младшую сестру. Она никогда не думала, что может наступить день, когда она должна будет совершить такое непростительное преступление, но вот он, похоже, наступил.

— Всё так плохо? — спросила она, вытирая мокрые щёки и стараясь говорить ровно.

— Хуже. Сходку вчера разграбили. Я сомневаюсь, что они пойдут дальше в эту сторону разбойничать, но кто знает… Это теперь открытая война и нам следует быть ко всему готовыми.

Так мужчины уходили на смертельную схватку: крепко обняв женщин — матерей, жён, дочерей — с заклинанием, произнесённым шёпотом: «Береги себя». И ответным заклинанием сквозь слёзы: «Вернись живым!»

«Защити их, это и твои дети!» — обернувшись, мысленно сказал охотник лесному духу. На крышу землянки приземлился дрозд. Дёрнув крыльями, он посмотрел одним глазом на удаляющихся людей под горой, потом на затушенный огонь на пятачке, который испускал дух слабеющим дымком, и, довольный, юркнул прочь, слетев в обратную сторону под гору. Никак обернуться в кустах в другого зверя решил. Более грозного. Хотя навряд ли такие страшные звери есть на земле, чтобы прогнать банду вооружённых мерзавцев из лесу. Кого человек за своё время существования не успел полностью истребить, те сами боялись его. Тут нужна хитрость. Или неукротимое бешенство огненного духа.

Ручей на своём пути от лесного озера до реки тихо струился по оврагам, проросшим мхом, и петлял между холмами. Он был мелким — перейдёшь, ноги до колен не замочишь, — но редко полностью замерзал даже лютыми зимами. Подземный ключ на дне озера бил круглый год, и вода неутомимо текла, прогрызая себе сквозь лёд ходы. Сейчас до зимы было ещё далеко, но некоторые растения уже готовились к ней, день за днём теряя по листочку.

Косули, настороженно потоптавшись в лесу, не решились идти к ручью на водопой и пустились прытью прочь. В конце концов, можно напиться и в другом месте, где не пахнет дымом от костра, который развёл человек.

Светловолосый юноша ещё немного постоял за деревом и спустился в овраг, по дну которого протекал ручей.

— Косули, — сказал он, разочарованно бросив копьё в сторону.

— Ушли? — спросила женщина у костра.

— Да. Учуяли нас.

Женщина помешала кашу в горшке, не выражая никаких эмоций. Съестные припасы были на исходе, так что какая-нибудь добыча им была бы очень кстати. Но юноша не решался уходить на охоту и оставлять женщину одну у огонька. Вскоре неподалёку хрустнула ветка под неосторожной ногой. Сидевшие у маленького огня встревоженно обернулись. Тут же в овраг спустилась ещё одна женщина. Бегло улыбнувшись юноше, она в ответ на вопросительные взгляды бросила к ногам суму, села, открыла её и вытряхнула на свой подол содержимое — парочку грибов, горсть ягод, да пучок черемши.

— Ну вот, на завтрак нам этого хватит, — сказала она оптимистично. — Лишь бы мы не достались сами кому-нибудь на перекус. Где есть медвежий лук, там должны водиться и медведи.

Юноша фыркнул. Пусть идут эти медведи, шкура на зиму лишней не будет. Женщина — это была его мать — искоса смотря на него, тихо смеялась. Ей хотелось немного взбодрить присутствующих — и себя тоже, ибо радоваться чему-то пока не было повода. Особенно трудно приходилось женщине, которая этим утром взялась выполнять роль поварихи. Лишь неопытный юноша мог не замечать признаков того, что ей через месяц-два предстоит стать матерью, но женское чутьё нельзя было провести одеждой, которая относительно хорошо прятала характерную округлость живота.

Шутка с медведем заставила и её ненадолго отвлечься от невесёлых мыслей. Лёгкая улыбка тронула её грустное лицо. Добавив в горшок грубо порезанные грибы, она дала каше ещё немного побулькать. Не став снимать горшок с огонька, она засыпала костерок землёй, соорудив маленький холмик. Беглецы разожгли огонь на худеньких веточках, боясь сильно дымить и привлекать к себе внимание, чтобы только по-быстрому позавтракать тёплым.

— Маленькая хитрость, — поучительно сказала мать сыну. — Так можно готовить на тлеющем огне, не дожидаясь, когда выгорят дрова. Чем толще сучья, тем дольше сохранится тепло под бугорком. И глиняный горшок не треснет от перегрева.

Юноша, несомненно, счёл бы способ тушить огонь водой более эффективным, за которой и ходить не надо — вот она в двух шагах, бери ладошками и плескай на костёр. Если бы не объяснение матери, он бы так и сделал, подумав, что повариха, загребая огонь, хочет его таким образом потушить. Та в этот самый момент повернула голову, внимательно вслушиваясь к тому, что происходило в лесу. Затем медленно поднялась и, встав на цыпочки и вытянув голову, начала настороженно озираться. Сидя в овраге, они могли не увидеть, что к ним кто-то приближается. Так оно и было, но только когда раздался тихий щелчок снятого предохранителя на пистолете, который она вытащила из сумы, другие двое сразу встрепенулись. В этот момент вдалеке между деревьями промелькнули силуэты.

Притаившись в овраге, троица некоторое время внимательно наблюдала за ними, пока к своему облегчению не убедилась, что приближающиеся люди опасности не представляют. Повариха глубоко вздохнула, приподняла руку с пистолетом, который прятала в складках платья, и поставила его опять на предохранитель. Внешне она выглядела сдержанной, но мелкая дрожь на руках выдавала, какое внутреннее напряжение на неё давило.

Вскоре двое мужчин спустились в овраг.

— Это — все? — удивлённо спросил охотник, остановившись и переводя дыхание, а заодно поочерёдно осматривая горемык.

— Я ему говорил… — Рол с оправданием пожал плечами.

Он сбросил лук с копьём в сторону и прошёл к костру, вынимая на ходу оставшиеся съестные припасы из сумы — куски вяленого мяса, завёрнутые в тряпицу. Чем богаты, тем и делимся. Часть того, чем его в спешке угостили, он съел по дороге, запив водой из ручья, остальное оставил для других. Заглянув в горшок, он по-простецки нарезал туда мясо, размешал кашу и попробовал её на вкус. Топора в ней не хватало, однозначно, а в остальном — съедобна и сытна.

— Ешьте и в дорогу, — сказал он, приглашая к трапезе. — Мы бегом за час добрались, пешком нам понадобится часа два-три.

Зачерпнув ладонями воду из ручья, он обмыл себе вспотевшее лицо. Его жена — Милла, о судьбе которой с таким беспокойством спрашивали дочери охотника, — в это время обнималась с оным. Судя по характеру объятий, эти два человека должны были быть очень близкими родственниками. Если бы их спросили, то они бы подтвердили догадку, сказав, что являются друг другу братом и сестрой. Кто старше, было на лицо — волосы брата уже подёрнула седина, в то время как сестра на вид была ещё далека от старости.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, намекая глазами на некие обстоятельства.

— Всё в порядке, — тихо всхлипнула Милла, отрываясь от брата и утирая лицо. — Как твои?

Они уже очень давно не виделись и теперь были несказанно рады встрече. Старший брат всю жизнь служил младшей сестре верным защитником, а это навсегда врезается в отношения друг к другу, какого возраста бы они ни достигли. О таких братьях мечтает каждая женщина.

— Сидят в норке под замком и терпят, боясь высунуть носик наружу, — ответил он шутливо на вопрос, вызвав на лице сестры улыбку. — Иди, ешь. За меня не беспокойся, я не голоден.

— Аким, мой брат, — сказала Милла, знакомя его со своими спутниками. — Это Марья. Дарий, её сын. В прошлом году к нам переселились.

Рол при этих словах усмехнулся:

— Да, дружище, давно ты уже не заглядывал к ним в гости! Совсем в отшельника превратился.

И хорошо! — можно было теперь с убеждением добавить. Иначе неизвестно, кто кого и куда вёл бы сегодня через лес.

Не доходя до озера, пятёрка людей свернула к Стрижиной горе. Взобравшись на холм, они немного передохнули. Мужчины не чувствовали себя уставшими (молодой человек и вовсе считал себя в силах ещё раз запросто взбежать), но Милла была не в состоянии держать такой быстрый темп, в какой ноги сами так и порывались пуститься. Прямо перед ними за деревьями величественно возвышалась скала. Охотник цепким взором бегло осмотрелся. Лишь опытный глаз смог бы заметить в этой чащобе следы человека и, вскарабкавшись на пологую верхушку холма, обнаружить за кустами шиповника дверь землянки. Впрочем, следопыта давно бы уже учуяла бдительная собака. Нет, она бы не стала лаять и ограничилась тихим условным рычанием, которое было не услышать снаружи. Но хозяева знали бы уже о приближении чужого человека.

Охотник, не заметив возле своего жилица никаких изменений после ухода, издал негромкий своеобразный свист. Для собаки это значило: я возвращаюсь, всё в порядке. А то, что с ним гости, она и так должна была уже услышать.

В жилище царил сумрак, в котором после дневного света трудно было что-то разглядеть. Поэтому вошедший не сразу бы увидел в пяти шагах перед собой девушку с винтовкой в руках, которая стояла в приоткрытой двери второй комнаты, где к тому же было темнее. Излюбленный приём хищников, которые превосходно умеют подстраиваться под световые условия — притаиться в тени и подпустить к себе жертву на расстояние решительного прыжка. Единственное, что выдало бы девушку — это тихий металлический лязг оружия. Сердитое рычание собаки в углу за дверью — и жертва в ловушке. Крайне неудобное положение, когда на тебя с двух сторон готовы напасть при первом неверном движении. Можно даже сказать: безнадёжное. Собака — меньшая беда, пусть она и большая, успеет больно покусать, прежде чем её одолеешь (в дверях не особо помахаешь палкой, для этого нужно выскочить назад). Более серьёзным противником был тот, кто целился с твёрдым намерением убить, а не облаять. Не важно — из винтовки или лука, который умелый стрелок тоже мог использовать. Высота крыши в проходе позволяла держать лук натянутым, не будучи сильно скованным.

Пока вся группа не вошла, девушка всё время держала винтовку наготове в полуопущенном положении, так и не двинувшись с места. Глазами только повела, советуя отойти побыстрее к стене, заодно вскользь осмотрев, кто с чем в руках. Когда затворилась дверь и перекладина легла в упор, она позволила себе расслабиться.

Разрядив винтовку, она отставила её в угол за дверь — на место, где она всегда стояла. В этот момент из-под её рук выглянула мордашка девочки и, только увидев знакомые лица, вынырнула и побежала к ним. Бросившись на шею Милле, она шёпотом запричитала, не в силах больше сдерживать чувства, переполняющие её детское сердечко:

— Тётя Милла, тётя Милла! Я так переживала, так переживала!.. Думала, когда вы наконец-то придёте, а вдруг на вас по дороге нападут?..

Сколько тут было радости! Женщины обнимались, плакали и тихо (насколько получалось в таком возбуждённом состоянии) говорили друг другу то, что обычно первым лезет на язык: как давно они не виделись, как соскучились, как похорошели, и прочее, и прочее… Марья в это время стояла в стороне, с умилением наблюдая за трогательной сценой. А глаза гостьи уже бегали повсюду, оценивая обстановку. Одно дело — судить человека по одёжке, и совсем другое — по его жилищу. Хорошо одеться можно легко, для этого не обязательно даже уметь шить — было бы чем выторговать добротную одежду. А вот построить жильё, в котором будет при любой погоде уютно — это тяжёлая работа.

Осматривая землянку, сразу видно было — человек, построивший её, не боится никаких трудностей. Марья была знакома с Миллой уже почти год и охотно с ней общалась. Та упоминала в разговорах ранее, что у неё есть брат, который живёт отщепенцем, но лишь как-то вскользь и как будто нечаянно, что заставляло строить на этом месте догадки. А матери-одиночки очень любят это делать. Исходя из мягкосердечного характера сестры, Марья рисовала себе её брата соответственно — с определёнными поправками на мужской характер, естественно.

Аким в реальности оказался едва ли не идеальным мужчиной. И хорош собой — не худой, но и к полноте не расположен, ростом — чуть выше среднего, лицо мужественное, решительное, волосы и борода в ухоженном состоянии. Умелый строитель и добытчик. Сказочно богат (за винтовку с пистолетом любой душу продаст и того будет мало) — наверняка прячет где-то в тайнике сокровища, не здесь ли под горой? Молодая жена, сказочно красивая и смелая (а ведь выстрелила бы, глаза не врали), лапочка-дочка — понятно теперь, почему живёт отшельником. На такую жену слишком много глаз бы смотрело с неоднозначным выражением (чаще с однозначным) в охотничьем селении, где одиноких мужчин было больше, чем семейных. Марья знала, каково это — чувствовать на себе взгляды, которыми тебе под одежду готовы лезть и осматривать с ног до головы (впрочем, необязательно до головы, можно и чуть выше середины на самом интересном остановиться). Вроде и приятно, особенно когда мужчина не плох собой, но с другой стороны — надо оно тебе, если ты для него всего лишь утеха на час? Красавицей нужно быть, чтобы мужчина от тебя голову потерял и захотел остаться насовсем. Такой вот, как эта девица. Ей, если по-хорошему, самое место на троне — владычицей краёв восседать, а не в глухом лесу жить.

Пара прямо на зависть — что для мужчин, что для одиноких женщин. Ну почему другим всегда везёт больше? Почему?! Впрямь хоть от обиды вой, стоя скромно в уголке. Одно счастье и вся её гордость — сын. Такого отца бы ему, как хозяин этого дома, чтобы было на кого ровняться. Надо на ногу этому несмышлёнышу наступить, чтобы не пялился на чужую жену, как остолоп. Блюди приличия, чтобы по носу не щёлкнули.

— Здрасте, — пролепетала девочка, решив перенять на себя заботу о гостях. — Вы есть хотите? Пойдёмте, садитесь, я вас накормлю… Вы, наверное, устали и проголодались после дороги?

Не дожидаясь ответа, она подхватила гостей за руку и усадила за стол, начав радушно обхаживать. Как кукол, которые не умеют говорить «нет». За кратчайший срок девочка перезнакомила всех между собой: это папа, его по-настоящему зовут Аким, но мы называем просто «папа»; это Кира, это Аза, она умная, команды умеет выполнять и не кусается, если её не злить, сейчас она больная лежит, потому что её медведь ударил, но уже выздоравливает; это мои куколки, я не придумала им имена, просто называю «папа» и «мама». Ну, их вы, наверное, знаете: это тётя Милла, а это дядя Рол. Себя забыла представить (типично ребёнок), да. Вета.

Подбежав к девушке, которая успевала участвовать сразу в двух разговорах — с Миллой (за долгое время так много накопилось, что за день не выскажешь, один вчерашний чего стоил) и с мужчинами, — Вета легонько дёрнула её за рукав и что-то шёпотом спросила. Видимо, спрашивала, чем накормить гостей. Марья уловила только первое слово, с которым дети обычно начинают обращение к взрослому: «Мам… (а можно, а где, а как)».

Странно это было. Отца она представила «папой», назвав после этого его имя, а маму представила только по имени: Кира. И всё. Никаких дополнительных описаний. И когда девочка рассказывала что-то гостям (а она рассказывала почти не умолкая, в пол-голоса, сходя в шёпот, когда ей казалось, что говорит слишком громко), то она тоже говорила: «Кира», а не «мама». Но в то же время если она напрямую обращалась к ней, то чаще называла «мама». Да и чересчур молодой Кира выглядела, чтобы быть Вете матерью, кроме если она родила её, сама ещё будучи девочкой-подростком.

А на самом деле ли она жена? Слишком похожа она была на Акима, и это бросалось к глаза. Похожа — как дочь на отца. Тут догадки начинали уходить в плоскость неприличных подозрений.

В оправдание можно сказать, что в некоторых случаях отношение отцов к дочерям далеко выходят за рамки родительских, и это хороший повод жить отдельно от всех — если чувства взаимны. Это, конечно, большая редкость. Хорошо ли, плохо — другой вопрос. Чтобы люди не выносили его на общий суд, есть только один действенный способ: переселиться подальше, где можно выдавать себя за мужа и жену, не боясь разоблачений.

Можно сколько угодно рассусоливать моральные принципы, но таков естественный инстинкт мужчин: желать более молодое и красивое женское тело. Протяни любому два яблока на выбор и, если у него здоровые зубы, то он выберет свежее и спелое, а не прошлогоднее. Говорить ничего не надо — глаза сами верно оценят, а руки потянутся. Все об этом знают. И счастлива должна быть девушка, которая ни разу не подверглась со стороны отчима попытке получить её тело.

Знала Марья, что и за её спиной некоторые шушукались, почему это она не заводит себе мужика — мало ли тут нормальных? И сама не такая уж уродина. Тоже смотря с какой стороны любоваться. Ан нет — живёт со взрослым сыном, которому уже самому пора заводить семью. Ужель всё ещё от материнской груди не отучен и прикладывается в охотку по вечерам?

Не переезжать ведь теперь каждый год из-за сплетен, когда уже невмоготу становится! И сыну тоже в лоб не заедешь вопросом, как он думает дальше свою жизнь строить, чтобы перед людьми не стыдно было за то, что взрастила «маменьким сыночком». Хотела как лучше. Чтобы вырос настоящим мужчиной, а не хамом, для которого ты через пару лет не больше, чем метла в углу. Отдавала всё самое лучшее: ему — сочный кусок мяса, себе — с прожилками; ему — мякоть хлеба, себе — краюшку. Да, врала, что у самой такие вкусы! И выкручивалась, как могла, чтобы для него достать какие-то вещи. Книжки, чтобы читать научился и его не называли тупым болваном. Поделки-игрушки, которые нравятся мальчишкам. Ну, не разбирается она в этом! И мастерить из дерева совершенно не умеет — гвоздь, и тот криво вобьёт, ещё и пальцы поранит! Рада была, если с местными сорванцами в разбойников играл, а потом упрёки выслушивала, что ему мужская рука дома нужна, которая и по столу хорошенько кулаком стукнет, и покажет, как правильно что-то делать, а то так глядишь, совсем распоясается, да в настоящего разбойника превратится. А в последний год прибавились всё более настойчивые советы свести его с девкой, вон ведь, каким бугаем уже вырос! Не нравится парочка здешних — пусть в город ступает, себя, так сказать, показать, да на других людей посмотреть. Стыдно должно быть парню сидеть дома, как девке, и ждать, что счастье само в дверь постучится.

Беда это, что нынче вокруг творится, а с другой стороны наконец-то появился хороший повод не просто навести сына на нужные размышления, но и заставить сделать свой самостоятельный выбор. Видела Марья, какими глазами он смотрел на воинов крепости, когда они целым отрядом приходили в Сходку! И стычки с чужаками тогда были — не в самой деревне, а дальше, на берегу. Отряд ещё месяц в деревне располагался, пока всё более-менее не утихло. Да и потом скауты регулярно навещали, проверяли, с мужчинами разговаривали о своём. Вот она: игра в разбойников по-настоящему. Иди, сына, играй, живи этим! Хочешь ведь, слепой только не увидит. Ты был её единственным помощником во всём, спасибо тебе сердечное за это! Она большая тётя, всю жизнь как-то одна справлялась правдами и неправдами, ты тоже теперь этому научиться должен, а не сидеть у неё под крылышком.

Так и не сказала… Не успела.

Знает, что сама виновата, а выплакать своё горюшко некому. Засмеют же.

— Тебе больно? — спросила Вета с сочувствием.

Только теперь Марья заметила, что у неё текут слёзы. Накрутила себя, как будто и без этого эмоций мало было. Вчерашние ещё переварены не были, присоленные сегодняшними, а тут ещё добрая порция. В виде исключения крайне хороших. Давно она не чувствовала себя среди людей так тепло принятой. Словно окоченевшая в натопленную баню зашла. С хозяевами ещё не поговорила, а уже раскисла в лужу.

— Немножко, — согласилась Марья, быстро вытеревшись. — Спасибо тебе, ты очень добрая девочка! И такая чуткая… И накормила нас вкусно.

Так отвечают обычно, исполняя роль кукол — благодарят и хвалят будущую хозяюшку. Игра игрой, но слова всегда глубоко западают в детские души. Что посеешь, то пожнёшь — эту простую истину нельзя забывать.

Марья не соврала — еда была вкусной, хоть и холодной. Накрывая на стол, Вета сетовала, что им нельзя разводить огонь, поэтому подогреть не получится. После пережитого кошмара, ночёвки впроголодь под открытым небом и странствий в лесу, предложенное жаркое из оленины с лепёшками казались царским обедом. Первый кусок с трудом лез в горло, но после него аппетит разыгрался вовсю. Сказались и переживания, и напряжение последних суток.

Вета растрогалась от полученной похвалы.

— Правда?

— Правда, — искренне подтвердила Марья.

Украдкой она показала глазами Дарию в сторону мужчин. Те, переговорив с женщинами о самом важном, занялись собакой в углу, которая едва ли не визжала от радости (Я! Я тут любимица! Наконец-то вы это вспомнили) — осматривали её рану под повязкой и обсуждали, насколько хорошо у неё обстоят дела. Милла с Кирой выплеснули друг на друга свой наплыв чувств и не прочь были присесть, составив компанию гостям. «Будь мужчиной, уступи дамам место», — можно попросить мальчика или подростка, но если юноша сам до этого ещё не доходит, то это признак неверного воспитания. Так вот.

Дарий понял, пусть и запоздало. Тоже растерян и весь на эмоциях. А тут ещё такая обворожительная девушка, что в дрожь и краску попеременно бросает. И это при том, что она ещё не подошла к нему ближе — что как раз собиралась сделать. Спохватившись, Дарий смущённо поблагодарил Вету за еду, спешно встал со скамьи и перешёл в угол, присев на корточки. Подальше от огня, так сказать, чтобы не обжечься.

— А что это за порода? — спросил он мужчин, чтобы завязать разговор.

Молодчина, нашёл хороший повод. Ему и на самом деле интересно было узнать, что это за порода собаки. Таких в лесу никто не держал, если — то обычных дворняг, для охраны от мелких лесных воришек. Кто из охотников был посмелее, держал волкодавов, чтобы на более крупных хищников натравливать. Это более хлопотное дело. Таких зверюг вскармливать и воспитывать сызмальства нужно, чтобы на своих людей не бросались. А эта — ни то, ни другое. Похожа на овчарку, но кого ей пасти в лесу? От таких собак большой толк только в городах, где есть равнины, чтобы держать стада. На медведя бросилась, вот вам и результат — лежит полуживая. Поправим: сидит. И чуточку лучше, чем «полу». Стоять даже может. Ходить — тоже, но видно, что на одну лапу слегка припадает (интересно — команду «Дай лапу!» знает?).

Как и Марья, Дарий тоже успел для себя поставить Акиму статус, который он по его мнению заслуживал (да ему, если по-хорошему, на троне вождём племени сидеть, а не в лесной землянке на полу — редкое огнестрельное оружие дома, собака редкой породы, которая умнее некоторых людей, редкая красавица… ух…). И Дарий строил в уме свои догадки, кто Кира на самом деле приходится Акиму и Вете. Он также слышал, как и о чём все разговаривают (ушки на макушке), и должен был заметить эту неразбериху в обращениях Веты. Как и Марья, и он в конечном счёте совсем запутался в этом интригующем вопросе, который его, возможно, волновал даже больше матери. Но он точно не решился бы спросить первым. Вообще рад был, что с хмурыми мужиками судачит, а не с плаксивыми бабами за столом краснеет, пряча глаза, и заикается.

— Я тоже сегодня плакала. — Вета между тем делилась с гостьей своими переживаниями. — Мне было страшно. За папу. И за тётю Миллу. Кира меня успокаивала, говорила, что папа сильный, против троих устоит, а с ним ещё дядя Рол, это уже шесть получается. А я говорю: «А вдруг их будет десять?» А Кира говорит: «У них пистолет есть, в нём семь патронов. И два лука, Посчитай, сколько будет». Я посчитала по пальцам — если в каждой сумке двадцать стрел, то вместе получается…

Вета быстро перебрала пальцами, заново высчитывая в уме простую математическую задачку.

— Сорок семь. Ну, это много! Даже если через раз промахнутся… Это надо на два поделить… (Ещё немного вычислений на пальцах с комментариями самой себе шёпотом). Двадцать… Двадцать три… И половинка от единицы. В общем, я успокоилась немножко.

Довольная тем, что всё правильно посчитала, Вета и сейчас успокоилась.

— А потом я Азу гладила. Она тоже, наверное, переживала. Она обижается, когда её оставляют долго дома и не берут на охоту. Когда её медведь чуть не убил, я тоже боялась и плакала.

Кира заботливо усадила Миллу на скамью рядом с Марьей и присела напротив. Отдохнуть после эмоциональной встряски. Сегодняшняя встреча никак не шла в разряд обыденных, ведь она могла и вовсе не состояться. Чудом спаслись — иначе не скажешь — а теперь сидят да радуются, а не связанные со слезами отчаяния против воли уходят в плен к иродам-чужакам. Такое не спрячешь в душе, как ни старайся. Да и не получится, когда с тобой общается девчушка с такой открытой душой, что прямо читай и плачь. «Боже, какая она прелесть! — трепетало сердце в груди Марьи. — Если ты есть там, наверху, — обереги её и дай ей здоровья и сил вырасти такой же чистой!»

Взрослая женщина понимает: это вопрос времени, когда она в полной мере поймёт, какими гадкими людьми наполнен мир вокруг и какими отвратительными мыслями они порой движимы. Но пусть это время для неё не спешит приходить и нещадно разбивать в осколки нежное, доверчивое сердечко! Хотя бы для неё…

Вета примостилась рядышком и прильнула к «маме» в поисках утешения.

— Я тогда больше боялась, — вздохнув, созналась она с чувством вины. — Я папу, конечно, очень сильно люблю, и тебя, тётя Милла люблю ужасно, но вы же вернулись целыми! А Аза тогда была сильно раненая, лежала и не двигалась, так, что я думала, что она умрёт.

Кира, прижав к себе Вету, которая готова была разреветься и оттого кусала пальцы, словно всё описанное сейчас заново происходило, погладила её по плечу и чмокнула в макушку.

— Вам надо было этого медведя на шкуру пустить, чтоб знал! — строго наказала девочка Кире, спуская таким образом свои эмоции.

— Пустим, если ещё раз придёт, — пообещала та, тихо смеясь.

— Конечно, придёт… — фыркнула Вета. — Нашли дурака. Прямо в дверь постучит и будет извиняться — я вашу собачку нечаянно поцарапал, простите, я больше не буду, вот вам бочка мёда…

Женщины, зажав рты, хором тихо прыснули. Сказочница. Даже голос подстроила, сделав по-медвежьи грубым. С такой даже на минуту не соскучишься. В один миг до слёз доведёт, а в следующий до смеха, обтереться не успеешь.

— Он вас обоих увидит и такого драпу даст, что только пятки видно будет!

Каким-то чутьём уловив, что гостья не верит во всю серьёзность высказывания (чтобы медведь хрупкой девушки испугался? Ха! Облизнулся бы скорее), Вета подхватила руку Киры и положила её на стол ладонью вниз. Сопротивление было бесполезным — легче было позволить с собой обойтись, как с безвольной куклой.

— Вот, смотри! — Вета показала на два заросших шрама на тыльной стороне руки. — Она даже с волками не боится драться! Вообще сумасшедшая! Папа её на охоту отпускает, они теперь по очереди с Азой ходят. Олениху на свой день рожденья одна свалила, папке тащить пришлось. Запыхался, а сам шутит — говорит: «Я хотел бы больше Киру на руках понести, но косуля тогда не захотела бы с нами идти, чтобы попасть на обед, поэтому пришлось так вот сделать…»

Ещё один приступ прикусываний кулаков. Как ни прячь глаза, а они выдают: одним крайне приятно, что её готовы носить на руках (и делают это — заговорщицкое подмигивание Акима служило красноречивым доказательством. Интересно — чья сегодня была очередь быть такой осчастливленной?), а другим завидно. В положительном виде, не злобно. Нет такой женщины на свете, которой было бы неприятно оказаться на руках любящего мужчины (хватило б ему только сил).

— Хватит тебе нас смешить! — шикнула Кира. — Вдруг там медведь за дверью подслушивает? Так и скатится вместе с бочкой кувырком с горки от смеха.

Теперь настал черёд девочки прикрывать ладошкой рот и утыкаться в плечо рядом сидящей, чтобы не расхохотаться во весь голос. Не так страшен бродящий по лесу медведь, как свора отъявленных злодеев. Если разговаривать негромко, то звуки голосов нельзя было услышать под горой — стены землянки почти полностью приглушали их, остальное тонуло в зарослях снаружи и естественном шуме леса. А подняться наверх исключительно из любопытства только дурак бы надумал. Но кто знает, сколько нынче дураков на свете?

— Иди, принеси сумку Миллы! — велела Кира. — Там твоё задание.

Вскочив с предвкушением со скамьи, Вета побежала за сумкой и принесла её. Пошарив в ней, не спросив при этом разрешения у владелицы даже взглядом (верный признак семейного правила «Всё, что моё — это и твоё. Бери, не спрашивая»), Кира вытащила пистолет. Аккуратно повертев его в руке, она умелыми движениями вынула магазин, проверила, пуст ли затвор, и передала Вете. Молча, без объяснений. Только вздёрнула утвердительно бровями.

Девочка, внимательно проследив за всеми махинациями, взяла опасную игрушку и начала выполнять то, чему её, очевидно, неоднократно заставляли учиться: правильно держать пистолет. Крепко, двумя ручками. Всё-таки не пистолетик, а махина сорок пятого калибра. Отдача от выстрела будет для детских рук сильной — поэтому и правильно стоять важно, когда целишься. Чтобы по лбу не получить и не разбить его до крови железякой. Так, как будто делаешь шаг вперёд. Руки вытянуть на всю длину вперёд и поднять напряжёнными на уровень глаз. Мушка впереди должна сойтись в прорези целика на одной линии с целью. Взвести курок, снять с предохранителя, выстрелить.

Щёлк!

Кира похвально кивнула. Пока Вета тренировалась, она неспешно вытаскивала патроны из магазина и складывала их в свободную чашку, чтобы не укатились. Одновременно она успевала одним ухом слушать и то, о чём тихонько толковали между собой мужчины в стороне. Понаблюдав за этими двумя женскими особями, можно было заметить в них много общих черт, но и столько же разительных различий. Вета своим поведением походила на собаку, которая ко всем дома подбегает, открыто радуется и ластится, отвлекаясь то на одно, то на другое дело. «Погладь меня!» — так можно выразить её постоянную потребность, не зависимую от сиюминутного настроя. Кира больше походила на кошку, которая вроде сидит и занята своим делом, но в то же время ничего не упускает из виду и всё слышит чутким слухом. «Хочешь погладить — подходи сам, там посмотрим, в каком я буду настроении: мурлыкать или шипеть», — говорил её вид.

Когда Вета демонстрировала шрамы на руке Киры, Марья успела увидеть намного больше. Состояние этих рук плохо сочеталось с остальным внешним обликом. Фигура и осанка у девушки были безупречными, движения мягки, как у кошки, но полностью лишены какой-либо девичьей жеманности. Черты лица своеобразны — всё в нём есть: и изящество линий, которые с первого взгляда вызывают симпатию, и строгость в выражении, когда лицо спокойно — видно, что это не просто человек разумный, а ещё и охотно размышляющий, — и даже какое-то величие, скрытое в манере держать голову — не вжимая её в плечи (я глупая, простите и любите такой), но и не задирая нос (вы глупые, но я вас прощаю, если вы полюбите меня такой). Брови и ресницы — на зависть всем девушкам, губы — чувственные и утончённые, жаждущие поцелуев (таких сладких, чтобы не оторваться, пока задыхаться не начнёшь). От уголков рта идут складочки, которые придают лицу с суровым выражением (как прежде с винтовкой наготове) ещё больше решительности и строгости, а при переживаниях — ещё более глубокой чувственности и сострадательности. Но сильнее всего завораживала улыбка, показывая истинную внутреннюю доброту. Кира ни разу открыто не рассмеялась — словно прятала смех в себе. Прикусывая большой палец, она отворачивала голову и почти беззвучно тряслась — издавая помесь тихого хохота и всхлипывания вперемешку с завыванием (не могу, сейчас лопну, держите меня). Сам смех искрился по всему лицу.

А глаза! Их цвет бесподобен — если успеть рассмотреть в упавшем лучике солнца. Синяя каёмка вокруг серых тучек, сквозь которые просвечивается жёлтый свет из чёрных зрачков. Миг солнечного затмения, запечатлённый художником-гением на век человеческой жизни. Редко кому выпадает удача наблюдать за солнечным затмением, и следует знать, что это событие для зрения опасное. Как и глаза Киры. О-ох! Не смотри в них, сын, если не хочешь ослепнуть.

Этой девушке достаточно одного взгляда, чтобы утопить в своём бездонном омуте кого угодно. Когда она ловит на себе взгляды, ей приятно, но она не смущается. Глаза не отводит, разыгрывая застенчивую деву, не хихикает наигранно. Мало того — в ответ сама смотрит прямым взглядом, изучая человека перед собой, и такое чувство появляется, будто насквозь видит. Такие глаза не дадут соврать. Она умна и рассудительна — лучше промолчит, чем сказать пустую глупость, её мнение здесь высоко ценится, это видно по взглядам отца, которые он бросает в её сторону, и тому, как он о ней отзывается. Даже если разговор не о ней — он обязательно где-то упомянет её либо прямо, либо косвенно. «…Олениной откармливаем, Кира намедни добыла…», — о том, как собаку выхаживают. И сплошные: «мы тут подумали», «мы так решили», «мы сделали», «мы…», «мы…». Не: «Я…», «Я…» — чем обычно так обильно насыщена речь мужчин. Причём в такой естественной форме, что ни о каком заискивании или перехваливании речи быть не может. И сам ведь очень умён — по разговору слышно. Чтобы иметь такой словарный запас, уметь его использовать и не испытывать нужды присыпать речь матом, нужно было прочесть и обдумать не менее дюжины книг.

Глазам влиятельного человека мало иметь красивые цвет и форму, им необходимо ещё выражать непоколебимую волю и ум, и такими глазами обладала Кира. Если она уже осознала, каким невероятным обаянием наделена — закрывай глаза и спасайся. Либо смирись и утони. В момент, когда почувствуешь нехватку воздуха — ты будешь уже потерян. Отныне ты её раб и выполнишь любое веление.

Ради таких женщин на войну не идут — ради такой женщины войну ведут.

Но вот руки… Э-эх!.. Не в шрамах дело, не сильно они уродуют их вид, кого-то, наоборот — впечатлят. Драка с волками нешуточное дело, не каждый мужик таким похвастать сможет, так что если шрамы остались только на руке — тебе крупно повезло. Дело в мозолях, потёртой кожи на ладонях и погрызенных ногтях, которые редко чистят. Опять же: руки выдают характер человека, а этот свои постоянно чем-то занимает, не гнушается никакой работы. Это перед вами не принцесса. Это — прилежная хозяйка дома, умелая охотница и заботливая мать. Вчерашняя ранка ещё зажить не успела, а сегодня опять где-то занозу загонишь или обожжёшься.

Сколько же ей лет? Судя по коже на лице и отсутствии каких-то морщинок не могло быть больше двадцати. И всё её тело так и пыхало молодостью, как цветущая вишня весной. Пусть она не такая открытая душой, как Вета — та была чуть ли не нараспашку открыта, — и скорее даже натура скрытная, но такая же естественная, что внушало не меньше доверия. Скорее даже больше — такие люди не разбалтывают секреты.

Марья всё время ловила себя на том, что невольно пыталась понять сущность Киры. И чем дольше за ней наблюдала, тем больше вопросов порождалось, на которых никто не давал однозначного ответа. Загадка-женщина — одним словом.

Вета, взяв пустой магазин, который Кира ей протянула с таким же бессловесным требованием, повозилась в этот раз с пистолетом подольше. Не всё у неё получалось так слаженно с переводом затвора в разное положение и перезарядкой, как у той, но она старалась. Разговаривала шёпотом сама с собой, рассуждая. Когда не могла что-то вспомнить или совсем не получалось — подбегала и просила показать. Как держать при этом пистолет, передавая другому, чтобы исключить несчастный случай, она усвоила после первого же настойчивого напоминания (вот так правильно — за ствол, дулом вниз, рукояткой вперёд — повтори, тогда возьму). Последняя часть задания состояла в том, чтобы зарядить магазин патронами. Не обязательно дополна, насколько пальчикам хватит сил продавливать пружину. Хотя бы два. У Веты, кстати, руки выглядели намного лучше и погрызенных ногтей не было. Значит, дело не в отсутствии удобного ножичка (какое тут может быть отсутствие, если у каждого по два ножа на себе в чехлах?).

— Мам, а можно я ему покажу? — спросила шёпотом Вета, смотря на Дария. Уловила, что он с большим интересом смотрел на пистолет и упражнения с ним, чем на собаку.

Кира согласно кивнула, но в то же время забрала магазин с патронами себе (от греха подальше), доделывая то, на что у Веты терпения не хватило — аккуратно вдавливать патроны.

— Прости за вопрос, но ты правда её мама? — спросила шёпотом Марья, доверительно пригнувшись над столом. Не выдержала. — Просто когда мы знакомились, она назвала тебя «Кира», а тут всё время говорит: «мама».

Видимо, это обстоятельство настолько укоренилось в семье — ни Миллу, ни Рола это совершенно не смущало, — что Кира от такого вопроса немного растерялась. Нечасто, значит, сюда заглядывают гости, поняла Марья, — а если, то из очень узкого круга знакомых.

— Они родные сёстры, — пояснила Милла, мгновенно придя на выручку.

— То есть?.. Я не совсем понимаю…

Простите, пожалуйста, глупую бабу, если касаюсь болезненной темы…

— Вета плохо помнит свою мать, она тогда была ещё маленькой. Кира её воспитывала, вот она её и называет мамой. Она её когда как называет, сейчас тут много людей и разговоров, и ей удобней её так звать, чтобы не путаться. У неё это привычка, а для нас всех в порядке вещей. Мы между собой всегда понимаем, кто есть кто.

— Прости… — ещё тише, почти беззвучно, прошептала Марья, смотря на Киру и с трудом глотая ком в горле.

Какая же она дура! Чего только не надумала себе, стыдно даже от одних мыслей. Так и хотелось пересесть к ней на одну скамью и крепко обнять — из сострадания и безмерного восхищения. Марья прекрасно знала, каково это — тянуть на себе одной семью. Пусть у Киры и была крепкая и надёжная опора в виде отца, тем не менее ей одной пришлось нести на себе бремя хозяйки, хранительницы очага и воспитательницы в том возрасте, когда она к этому была совершенно не готова. От такого тяжёлого удара Марью судьба уберегла — мать она потеряла, когда была уже зрелой девушкой.

Кира пожала плечами и мягко улыбнулась, разряжая эмоциональный наплыв, который у гостьи грозил перелиться через край глаз.

— А она мне наполовину мама, — сказала она, смотря с признательной улыбкой на Миллу. — Мы все тут друг другу в чём-то наполовину.

Так и живём — добавляют женщины постарше со вздохом.

Так и жили до сих пор.

Теперь Марья всё поняла. Эта семья состояла не их отдельных членов, а была одним целым. В неё никому не удастся вогнать клин раздора, ибо они безусловно доверяют друг другу и любой встал бы на защиту другого — худо тогда придётся тому, кто недооценит их. И поняла, почему Милла не любила распространяться о жизни своего брата — вовсе не из стыдливых чувств, а из-за нежелания наводить людей на завистливые мысли. Она вместе с Ролом так же причислялись к этой семье, как и собака.

Потупившись в стол, Марья чувствовала на себе пристальный взгляд мужчины (идеального и свободного!) за своей спиной и оттого терялась и краснела всё больше. Так неудобно ей было, что поставила себя в глупое положение (он ведь слышал — если не всё, то достаточно), что хотелось сквозь землю провалиться. И сыну, для которого тут провидение приберегло идеальную невесту, наверное, тоже этого хотелось.

Что-то нужно было сказать, но в голове всё окончательно пошло кругом. В порыве чувств Марья схватила руку Киру, и не в силах поднять глаза (выдадут, черти, всю её с потрохами), сдавленно прошептала:

— Спасибо… Спасибо за всё… Вам всем.

Других слов не нашлось.

И не нужно было. Марье, в любом случае. Будь она на месте своего сына, она бы говорила стоя на коленях и смотря этой лесной владычице прямо в глаза — и не так смущённо, а пылко и торопливо, боясь что она вырвет руку. Говорила слова благодарности, восхищения, радости, любви… просто изливала бы весь поток восторга, который испытывала… Дарюша, не будь же таким тупицей и сделай это… Человеческий век насколько короткий и подобный шанс выпадает лишь единожды. Будь достоин его!

Идиотка… Полная. Правильно укоряют, что как с малышом обращается и лучше бы о себе больше думала, чем о нём. Горшочек и тот в узелок засунула при побеге, чтобы его тёплым кормить. Когда Аким при первой встрече в лесу на него смотрел, у него прямо с глаз можно было считать мысль «страх страхом, а горшочек-то прихватить успела». И что?! Да, такая она баба — и в горящий дом забежит детей вытащить, и котелок с едой прихватит! Как же ей опостылело, что всю жизнь на неё вот таким взглядом смотрят и по какой-то мелочи судят — не горшочек, так носовой платочек. Сама себя не похвалишь — никто не сделает…

А всё почему? А всё потому, что есть такой неписанный закон природы, по которому всё, что одни недополучают, как бы ни просили и не трудились ради этого, получит кто-то другой! Сразу за всех, как некое божество, которому полагается приносить жертвенные подаяния. Олениху она добыла… А Марьин дылда — сверстник ведь на вид! — зайца даже добыть не может. Ни силки ставить не умеет, ни из лука толком стрелять. Дубиной только махать и по деревьям колотить. Аким свою дочь большему научил, чем многие отцы своих сыновей. Зуб даст, что любую шишку с ели собьёт — хоть из ружья, хоть из лука, хоть ножом. Девчонка — десяти лет от роду — и та стоит, учит парня, как с пистолетом обращаться. Стыд и срам.

А ты, продувная баба, как полная неумеха сидишь и не знаешь, чему её в ответ научить. Да нечему её учить! Не нужны ей твои советы — с таким отцом и такой «мамой»… Никому ты вообще не нужна, разве что сыну в роли прислуги. Пропади этот горшочек пропадом…

Закрыв рукой лицо, Марья не выдержала и разрыдалась. Как девчонка, которую научили только одной простой формуле: «не знаешь, что сказать — расплачься». Всё из неё теперь потекло слезами — не только страх и напряжение последних двух дней, но и горькое разочарование прошедших лет, а вместе с ними и обида за свою испорченную молодую жизнь, которую она годами молча глотала, впихивая в себя.

Милла утешительно обняла Марью, прижав к себе. Тихо стало в землянке. Только судорожные всхлипы слышались, которые ещё долго не утихали. Зажав руку Марьи в своих, Кира молча перевела глаза на Акима. Некоторое время они неотрывно смотрели друг на друга, словно считывая с лица мысли. Посмотрев коротко вверх, на падающие лучи сквозь просветы в крыше — определить время по их наклону, — Кира опять посмотрела на отца. Тот легонько кивнул. Два охотника без слов поймут друг друга.

— Располагайтесь на отдых, — сказал Аким спокойным, но твёрдым голосом. — Вы ночь не спали. Еды у нас на два дня хватит, когда стемнеет, можно будет развести огонёк, ухи сварить. К озеру засветло не ходите, воды впрок в бадейку наберите. Вообще днём лучше вниз не спускайтесь. Я вечером уйду — осмотрю окрестность, к Сходке ещё раз проберусь, вдруг там ещё кому-то удалось уцелеть. Здесь вы пока в безопасности, сюда дороги не ведут, в этой стороне нет селений, а тропки только свои знают. К нам медведи чаще заглядывают, чем люди.

Аким посмотрел по очереди на присутствующих. Все сочли его доводы разумными, возражений или других мнений не последовало. Рол не выразил желания присоединиться к разведке. Не хотел заставлять беременную жену переживать сверх меры, да и понимал, что здесь мужская поддержка нужнее, особенно если возникнет крайне нежелательная необходимость в этом — три воина (два — ошибочно решат противники, сбросив девушку со счетов) плюс одна рука с пистолетом (автоматическим, которым можно за время выстрела из лука все семь пуль куда надо послать), плюс собачьи зубы (задние ноги не скованы и рана не помешает ей прыгнуть и укусить в шею) — это сильный отряд. И устал Рол жутко, ночь не спал. Аким это всё понимал. Вся семья знала: он превосходный скаут, ему одному удобнее будет. Не первый раз на охоту уходит, оставляя родных дома на день-два. На Кире взгляд Акима задержался чуть дольше. «Ты теперь здесь за главного», — говорили его глаза. Как старшему сыну, которого у него никогда не было. Кира понятливо кивнула и вздохнула. Обычное дело. Она большая девочка, знает, что делать.

— Привет им передавайте, если увидите, — добавил Аким. — Помашите и улыбнитесь. И руки разведите, чтобы обняться. Они тогда теряются от смущения и уходят.

Не все сразу поняли смысл этих слов. Первая пискнула смехом Милла. Вета, поняв по скорченной свирепой гримасе, кому следовало передавать привет, зажала рот рукой и уткнулась в плечо «мамы» — а та только укоризненно головой покачала. Ещё один шутник объявился. На себя посмотри, когда мимо озера проходить будешь — сам за медведя сойдёшь. Не оттого ли сюда в гости ходят, что за родича принимают?

Марья едва сдержалась, чтобы не захихикать, как кокетливая девица. Реветь только-только перестала, лицо даже толком не вытерла. Но какое облегчение испытала! Обнять и расцеловать их всех следовало за такое счастье. Вместе с собакой, так уж и быть. И добровольно отдаться в пожизненное рабство — лишь бы приняли (говорила ведь себе: отведи глаза от омута, ан нет, засмотрелась).

Аким уселся поудобней в уголке, намереваясь вздремнуть часик-два. Ночью ему будет не до сна, поэтому следовало запастись им впрок. Один за другим путники зевнули — после бессонной ночи, дороги в тёплую погоду и сытной еды их быстро разморило. Поспать — это хорошая идея. Пожалуй, самая лучшая за сегодня. Мужчины решили последовать примеру Акима, каждый устроившись на подстеленных шкурах на полу у стены. В углу лежала целая кипа, и каждый мог себе взять две-три, не обделив других. Марью Кира отвела во второе помещение, предоставив свободный выбор, в каком углу и как она расположится. Для троих места в комнатке было достаточно. Подхватив винтовку из-за угла, Кира кивнула Милле и направилась к двери, на ходу вкладывая патрон из кармана в затвор. Сняв перекладину с двери, она медленно приоткрыла дверь и выглянула. Не услышав и не увидев ничего подозрительного рядом, она позвала жестом Миллу следовать за ней. Нужно было той срочно по важным девочкиным делам. Проводив её за двери, Кира с заряженной винтовкой в руках осторожно прокралась на корточках до зарослей за пятачком и осмотрела округу. Всё было тихо, если не считать шума леса. Ниже под горой раздалось кудахтанье тетерева. Хороший знак — рядом никакой опасности не было, чуткие птицы давно бы уже закричали и шумно улетели подальше.

Когда Кира через минуту вернулась назад, Милла уже зашла. Вета, настороженно выглянув вслед за ней, тоже успела выпорхнуть и шмыгнуть назад. Войдя в землянку, Кира закрыла приоткрытую дверь и направилась к своей лежанке, привычными движениями разряжая винтовку, которую поставила в этот раз не на прежнее место, а пристроила у себя в углу. Мужчины ещё не успели уснуть, хотя некоторые и делали старательно вид. Кира только вскользь посмотрела на Дария, но могла сразу сказать, что он не только не спит, но и наблюдает за ней украдкой сквозь опущенные веки. Странные ощущения он вызывал у неё. Парень был неплох собой и, можно сказать, даже симпатичен. А ещё это был первый молодой человек, которого она вообще видела перед собой. Как бы он ни старался прятать глаза, а она замечала его взгляд на себе. У любой девушке сердце забьётся быстрее от волнения, когда на неё смотрят, как на богиню. И он такой… как бы это сказать точнее… застенчивый. Как будто она тоже для него первая девушка, которую он видит. Кира не могла похвастать большим кругом знакомств: отец и Рол были единственными из персон противоположного пола, с кем она общалась, и они резко отличались от Дария. Это были мужчины. Зрелые, степенные, которые умели говорить прямо и знали, как порадовать девушку (и девочку) комплиментом. А Дарий вёл себя скорее как мальчик, знакомство с которым надо начинать с игрушек. Вета быстро это заметила. К куколкам он не проявил интереса, а вот к пистолету очень даже. Никогда в руках не держал — видно было. И вертел его, изучая, как настоящий мальчишка, получивший волшебную вещь. На винтовку он тоже поглядывал с вожделением, но тут уж ему придётся самому просить, а не ждать, что ему Вета предложит. Она бы рада была, но без позволения не решится. А Кира его не даст. Из вредности. Пусть сам подойдёт.

Прежде чем лечь, Кира ещё раз заглянула в комнатку. Хотела убедиться, как радеющая за благоустройство дорогих гостей хозяйка, что оные ни в чём не нуждаются. За исключением мягкой кровати. Не имеем, уж не обессудьте. Вета спать не намеревалась — тихий час днём был для неё часом скуки, которую она прогоняла играми с куклами. Это она сейчас и делала, прижавшись к Милле, по которой настолько соскучилась, что не хотела отрываться. Бедняжка Милла, что ей пережить пришлось — да ещё в таком состоянии! Кира тоже готова была присесть к ней с другого бока, но сдержала внутренний порыв. Будет ещё время. Ей сейчас отдых нужен больше, чем всем другим.

Марья устроила себе ложе у стены за дверью, поправив поудобней те шкуры, на которых там обычно спала Вета. Когда Кира заглянула в комнатку, Марья, видимо, подумала, что она высматривает и для себя местечко, встрепенулась было, но Кира тут же помотала головой и улыбнулась, успокаивая её. Хозяйка дома последняя, кто ложится спать, таков порядок. Спать не очень хочется, но привычка берёт своё. Вечером дел будет много — нужно будет для гостей что-то горячее приготовить, ещё раз вещи перебрать и перепаковать, которые следует взять с собой. Горестно оставлять родной дом — впервые за всю жизнь — но, как взрослая, Кира понимала необходимость этого. Дорога будет трудной — до крепости почти день пути, и это нормальным шагом, без остановок, а Милла не сможет так идти. Да и Вета тоже. Отец навряд ли вернётся раньше завтрашнего вечера — ему придётся быть предельно осторожным, чтобы остаться незамеченным, и как только он вернётся, они решат, когда пустятся в путь. А до тех пор вся забота о гостях будет лежать на плечах старшей дочери.

Кира ещё раз бегло оглядела мужчин. Рол быстро сник от усталости, Аким в силу выработанной привычки мог быстро засыпать, а вот Дарий не мог. К тому же спать в положении полусидя ему было неудобно, поэтому вопросом времени было, когда он во сне сползёт телом, завалившись боком. Тогда он точно перестанет за ней следить. Крепится, поди, из последних сил. Забавный. Что ж, дело его, молодецкое. А вот красна девица, между прочим, может быстро уснуть. Научилась от отца. Прямо хоть сейчас уснула бы стоя.

Может сде…(ы-ы-х, устала)…лать? Вдруг кинется, чтобы как настоящий кавалер поймать её на руки? А потом отнесёт и спать уложит. Давно её на руках не носили (…ы-ы-ы-хх, очень да-а-а…вно-о-ох…). Целую неделю.

Как говорит отец: «Каждый мужчина обязан почувствовать и измерить собственными руками, сколько весит счастье».

Аким

В Сходке никого больше не было. Сжигать южане деревню не стали, но имущество жителей к рукам прибрали. Как и самих жителей. Дожили. Мало того, что пустили чужаков на свой берег, так ещё и разгуливать им тут позволили. Куда смотрит гарнизон крепости? Думали — один раз в глаз им заехали и те сразу уползут? Какой толк от рассуждений, что это за народец и откуда взялся, дальние кочевники или переселенцы с голодных краёв? Видно, что хотят — это главное! Разбойники и убийцы, они везде одинаковые и разговор с ними один, короткий.

Дарий тоже наивный. Когда говорили по душам вечером под ёлочкой (чтобы женские ушки не подслушивали), он прямо от негодования пылал, что они женщин насиловали. Бешеные звери это, видите ли, а не воины. Откуда он знает, что они с ними делали? Через щель подглядывал, когда под полом прятались? Понятно, что ему стыдно за то, что струсил, а сам не признается. И не похвалишь за то, что мать послушал, хотя именно это их и спасло. Вот её в первую очередь отдали бы на поругание, если бы на то пошло. В любом войске — и разбойничьем — есть своя строгая иерархия. Делёжка добычи — исключительное право вожака и за самоуправство он зубы сразу выбьет. Излюбленная формула этой важной процедуры, при которой драки и вопросы о справедливом распределении сводятся к минимуму — это азартные игры по общепринятым правилам. Молоденькие и хорошенькие девушки в таких утехах это самая горячая ставка, и ни одна приличная сволочь не устоит, чтобы не сыграть на неё. Замужних стараются не трогать, иначе это в будущем больно аукнется — ведь пленных навечно не удержишь в узде и когда-то те охотно припомнят свои обиды. Приглянется бабёнка, могут к ней поприставать — мужика проверить, полезет ли он в драку за неё. Охочих до мордобоя всегда среди разбойников полно, там по ходу дела судить будут — уважать мужичка или плюнуть на него.

Всем этим захватчики уже у себя в логове занялись, в Сходке они от силы час находились. Не дураки, чтобы рисковать ответным ударом. Быстро налетели, всё вычистили — и быстро назад, на другой берег. Сопротивления им мало оказали — многие не успели, видимо, за оружие даже схватиться. Когда сразу по пять-десять в дом вламываются, оглянуться не успеешь, как тебя скрутят. Понятно, что без криков и истошных воплей не обойдёшься, а у страха не только глаза велики, но и фантазия богата. Попробуй отличи крики женщины, которую насилуют, от криков той, которой руки больно скручивают, чтобы связать! И вообще — никогда ещё настоящие воины не приходили в чужие селения с мирными намерениями и букетами роз. Начитался какого-то высокопарного романа про честь и достоинство, и думает, что вот так по-правильному всё протекать должно.

«Не изволите ли Вы, сударыня, отдаться на благо моих низких чувств?» — «Конечно нет, мударь (простите — Сударь)! Только если вы поклянётесь, что не тронете всех остальных, я, возможно, отдам своё грешное тело в жертву…» — «Клянусь! Мне Ваше тело будет достаточным откупом. Но за своих товарищей я, к величайшему сожалению, не ручаюсь. С ними Вам по очереди себя иметь придётся…»

Тьфу. И не скажешь вслух.

Слово человека — самая бесполезная вещь, которую люди придумали когда-то в книгах. Мы живём в состоянии войны и в этом есть своя суровая прелесть. Это время, когда нужно мгновенно понимать, друг перед тобой или враг. И если это враг, то оба знают, что речь идёт не о высокопарной чести, а о том, кому дальше жить. Это время горькой правды. А мирное время — это время лжи. Поэтому человечество никогда и не могло жить в долгом мире, ибо в спокойное время каждый волен идти на обман окружающих и низость только ради того, чтобы жить лучше их.

Ведь что оно стоит на самом деле — слово человека? Возьмём, к примеру, робота. Приняв какое-то решение в отношении тебя, он его озвучит — лаконично, без прикрас. Хотя ему, по сути, и не нужно этого делать, ведь он может просто раздавить тебя или проехать мимо. Но в одном можно быть уверенным — робот выполнит свою часть задания. За невыполнимые он и без того изначально не возьмётся. Человек же, считая себя издревле единственным существом на земле, наделённым совестью, может тебе сказать одно, а сделать противоположное, и найдёт что-то третье в оправдание. Но своё слово, тем не менее, будет раздавать, как золотую монету — даже если это фальшивка.

Так и порывает спросить прямо: «Ты молод и ты честен сейчас. Но сможешь ли ты своё слово сдержать лучше робота? Через день, когда ты будешь в другом настроении? Через год, когда успеешь со всех сторон обдумать своё слово. Через пять лет, когда оно станет тебе уже мозолью? Десять? Всю свою жизнь, не сломившись в трудную минуту, которых будет немало?»

Не поймёт. Снаружи — парень, а внутри — всё ещё мальчишка. Пожелал южанам наткнуться на чужих роботов, чтобы те с ними расправились. Тут уж смолчать не получилось.

— А ты делишь роботов на своих и чужих? Оставь это занятие, ибо никакая из их сторон не лучше другой. Тем более, что они тоже не делят остаток людей на своих-чужих и не будут требовать присяги верности, как это принято у нас, людей. Ты для них в тот момент становишься врагом, когда наводишь на них оружие, которым способен нанести какой-то ущерб. А в остальном ты для них не больше букашки под колёсами.

Душой Дарий неплохой парень и хочется пожелать ему только лучшего. Видно всякому, что без отца рос. Сплошные недостатки, на фоне которых и достоинства не заметны. Полная противоположность Киры, если так сравнивать. Как бы между ними чего не вспыхнуло. Запрещать или гневаться бессмысленно — не дети (в любом случае один из них), сами разберутся. Никакой любящий отец не захочет лишать дочь радости, которой жаждет каждая девушка: быть возлюбленной. Как близко — её право решать. Вся загвоздка в том, что Кира — испытание не для слабых, и такому, как Дарий, его не выдержать. Чем скорее они это поймут, тем легче себе сделают.

Выдвинулись на рассвете, как только светать начало. Всё добро пришлось оставить дома, с собой взяли только самое необходимое. Вещи — дело наживное, за ними можно будет позже вернуться в одиночку.

Дорогу Аким выбрал кратчайшую — прямо на север (насколько местность позволяла). Был ещё один вариант — идти мимо озера на восток, огибая хребет гор, что проходил севернее. За этим массивом невысоких, но трудно проходимых гор, которые чередовались с длинными оврагами, частично заболоченными, дальше на востоке проходила тропа. Добравшись до неё, можно было свернуть на север и выйти к крепости с другой стороны. Но для этого им пришлось бы заночевать, ибо засветло они бы не успели тем темпом, которым шли.

Теперь Аким понимал, что именно это было роковой ошибкой. Южане не остановились на грабеже Сходки, направив пару дней спустя ещё один отряд на вылазку, с которым они по закону невезения и столкнулись. Пришельцы оказались не только наглыми, но и неглупыми — догнав маленький отряд, они отрезали путь на север и взяли в охват, оттесняя назад. Эдакий способ пленения без тесного контакта и связывания рук. Выбор был прост: сдаться или вступить в бой — и он был принят, на удивление налётчиков.

Их можно было понять: три дюжины разбойников против трёх мужчин, трёх женщин, одной девочки и хромающей собаки — неравное до безнадёжности соотношение. На деле это соотношение начало сильно меняться — трём стрелками не только удавалось вырываться из тисков, но и сдерживать неприятеля, которому очень быстро расхотелось подставлять себя под стрелы и пули. Рельеф местности скорее подыгрывал обороняющимся, и как только они оказались на более ровном месте, решено было, как говорится: брать быка за рога. Иначе вставала реальная угроза упустить лакомую добычу. Отряд налётчиков уже понёс свои потери раненными, к этим бедам прибавилось ещё то неудобство, что отпор им давали и с помощью огнестрельного оружия, а выстрелы были слышны далеко. Рано или поздно они были бы услышаны гарнизоном крепости, который несомненно бросился бы на выручку соплеменников. Медлить больше нельзя было.

Дарий тяжело дышал, но был цел. Царапины и синяки можно не принимать во внимание. До свадьбы заживут. Силушек у него полно. Двое его пытались скрутить — вывернулся. Одного Марья по голове камнем огрела — хорошенько, от всей души, — со вторым сам расправился.

Ролу не повезло — плечо поранили, глубоко. Рану нужно было срочно перетягивать, иначе он потеряет слишком много крови и ослабеет. А бой ещё не окончен и до крепости далеко. Дотянут ли? Раненный боец — не единственная потеря и не самая болезненная. Была потеря хуже.

Перевязывая мужу плечо, Милла судорожно тряслась. Аким подошёл и утешительно приобнял сестру.

— Прости, я отпустила её, — шептала она, всхлипывая и глотая слёзы. — Прости меня, Аким, пожалуйста… Я не знаю, что на меня нашло… Их было так много, я испугалась.

Из-за холма прогремел звук выстрела. Через минуту ещё один. Четыре патрона из семи у Веты было ещё в магазине — один выстрел Милла сделала, когда оборонялась.

Беги дочка, не останавливайся! Теперь враги знают, что у тебя есть опасное оружие и ты умеешь им пользоваться.

Аким помог сестре с перевязкой раненного и, убедившись, что Ролу не грозит обморок, направился утешать Киру. Она чувствовала себя сейчас хуже всех и находилась на грани безумия. Южане по своей традиции попытались в первую очередь захватить женщин в заложники, поэтому основной удар во время атаки пришёлся на самую воинственную из них. Выстоять она его выстояла, но когда враги внезапно отхлынули, она не сразу поняла, почему. К бою она была готова — уже дома они учитывали вероятность стычки — но она совершенно не была готова к такому повороту событий. И уже тем более не была готова платить за свою свободу такой ценой.

Опустившись в бессилии на колени чуть поодаль, Кира притронулась к телу бездыханной собаки на земле. Аким присел рядом и прижал дочь к себе. Она уткнулась в отцовское плечо и беззвучно затряслась. Последний раз, когда Кира так безудержно рыдала, не в силах сдержать отчаяние и боль, она была ещё девочкой. С тех пор у неё и появилась привычка сжимать губы, прорисовавшая за годы взросления складочки в уголках рта.

— Мы её отобьём, — твердил Аким, запустив руки в волосы дочери и утешительно поглаживая её. — Мы её отобьём. Они выдохнутся быстрее её. Ты знаешь, как Аза её по склонам гоняла, когда они в догонялки играли. Вета умеет убегать, у неё прыть косули и хитрость лисы. Они её не догонят…

Короткая передышка им сейчас была крайне необходима. Враги вернутся — либо когда поймают убежавшую приманку, либо когда поймут, что не поймают. В обеих случаях они будут уверены, что родные девочки никуда без неё не уйдут. И тогда им предстоит ещё одна схватка, яростнее и отчаянней предыдущей. Азу южане всё-равно первым делом прибили бы — на кой им хромая, злая собака? Аза весь путь держалась молодцом, пользуясь теми передышками, которые они делали из-за беременной Миллы. К дракам она тоже была приучена (медведь послужил выпускным экзаменом), поэтому в жару схватки под удары не бросалась, прикрывая собой Вету с Миллой. За свою лучшую подружку она горло готова была перегрызть, для этого ей не нужно было команды. Когда Вета ринулась прочь, Аза настигла самого резвого бегуна и свалила его на землю, начав зверски кусать, пока ближайший товарищ не пришёл на выручку и не прибил её. Двоих она задержала ценой своей жизни.

Трудно было сказать, чья вина была в случившемся. Каждый чувствовал себя сейчас в какой-то мере виноватым. Иногда всё от возникшей ситуации зависит. У каждого выработанного за тысячелетия поведения есть своя целесообразность и зачастую это можно понять только спустя некоторое время. Мы всегда взвешиваем — по уму или рефлективно поступили? — а может оказаться, что исключительно оценка ситуации заставила нас сделать так, а не иначе. И один человек может предрешить исход ситуации в чью-то пользу. В какой-то неуловимый момент как Милла, так и Вета пришли к единому решению — и руки девочки крепко сжали рукоятку пистолета, который ей всучили, а ноги понеслись куда глаза показывали. «Какая глупая малолетка, струсила и дала дёру, бросив всех своих!» — скажут многие люди. «Какая мудрая девочка, не стала путаться под ногами и храбро отвлекла всех врагов, чтобы спасти свою стаю!» — скажут многие звери.

Мудрость в своём чистом виде, без прикрас — это наиболее эффективная схема поведения и не больше.

Подняв Киру с колен, Аким повёл её назад. Её так и порывало броситься вслед убежавшим, но она понимала глупость этой затеи, которая ничем хорошим не закончится. Одного преследователя успела сразить пущенной вдогонку пулей — вот и вся помощь сестре.

Милла следующей обняла Киру.

— Ты не виновата… — шептала та ей в ответ на те же мольбы, которыми Милла просила прощения у Акима. — Ты не виновата…

— Нам нужно уходить отсюда как можно скорее, — сказал Рол. — Я могу идти. Стрелять не смогу. Палкой отбиваться буду.

Он поднялся, придерживаясь за дерево, и постоял немного. Боль резала стянутое повязкой плечо, в голове шумело, стучало и кружилось — сказывался пропущенный удар по голове и потеря крови. Выпив воды, он дал себе ещё немного времени, а потом прошёл в сторону и подобрал с земли арбалет, который кто-то из нападавших выронил. Повертев его в руках и вскинув для примерки, он добавил:

— Или вот этим. Неплохая штука.

Рол прошёл чуть дальше и толкнул ногой лежащего на земле южанина (мёртвый или только притворяешься?). У каждого второго нападающего был арбалет, а без болтов, как известно, от него проку почти нет. Срезав грудную перевязь у бессознательного южанина, на которой они были в двух кармашках закреплены, Рол следующим делом снял с пояса крюк для взведения арбалета. «Гафа» — называют это приспособление. Его наверняка придумал когда-то любитель езды верхом на лошади, ибо оно именно по этому принципу работает: нужно повернуть арбалет вниз, нацепить тетиву на крюк и, держа его за рукоять, наступить ногой в стремя на передней части. Как будто на седло вскакиваете.

Раненная рука не помешала Ролу успешно взвести арбалет, благо сил во второй было достаточно. Передав арбалет Милле, он показал ей, как вкладывать болт перед самым выстрелом и как спускать тетиву. Стрелы были на исходе, лук Киры переломлен — во время травли она выставила его навстречу нападавшему, понимая, что не успеет уже выстрелить. Для южанина этот приём оказался неожиданным и он напоролся грудью на заострённый конец древка, переломив его под напором тела. Последующий удар рукояткой ножа в висок был ещё более неприятной неожиданностью. Пока Аким пользовался винтовкой, его лук несла Милла, выступая за неумением стрелять оруженосцем. Отбив очередную атаку, Кира на ходу обменялась с отцом на винтовку. Патронов у них изначально было немного, а теперь ещё больше поубавилось. На всех врагов их не хватит, а отбиваться дальше нужно было чем-то, поэтому трофейные арбалеты пришлись кстати.

За время, пока Рол вместе с Миллой возились с арбалетом, Аким добыл второй и передал его Ролу. После неудачной атаки в ближайшей округе остались лежать около пяти тел южан и благодаря им можно было неплохо вооружиться. Южане действовали преимущественно в паре: арбалетчика прикрывал спереди напарник с шитом, который первым и наступал с чем-нибудь ударным в руке — у этих разбойников были простенькие палицы. Дешёвое, но очень удобное и эффективное средство для нанесения крайне болезненных ран, вплоть до перелома любых костей. Успешная тактика, но не против тех, у кого имелось огнестрельное оружие, которое пробивало деревянный щит насквозь. Тут оставалось только идти врассыпную, чтобы мешать сосредоточиться на ком-то одном.

Кира кое-как оправилась от своего потрясения и тоже свернула к одному из тел невдалеке, которое шелохнулось. Толкнув тело перед собой ногой, она повернула его лицом вверх. Южанин был жив, но дышал сдавленно — он был ранен, получив удар чем-то твёрдым по голове, которым ему в кровь разбили ухо. Сейчас уже было не разобрать: то ли камнем, то ли копьём, то ли прикладом. Лучи солнца падали на его лицо, и он щурился, приходя в себя. Через несколько секунд, разглядев кто склонялся над ним, в его глазах отразился неподдельный страх, перешедший в ужас, когда девушка приставила ему нож к шее.

Последний разговор, для которого не нужно слов.

Последнее дело, которое она должна сделать сама.

Каждого детёныша ожидает день, когда родитель-хищник притащит полупридушенную жертву и бросит её перед ним — не в качестве еды, а для того, чтобы тот её убил. Это очень важный урок, когда принимается решение: становиться хищником — или жертвой.

Кира давно уже научилась подавлять в себе жалость к зверям. Удовольствия от убийства она не испытывала, но то были — звери. Чувство жалости по отношению к ним при убийстве оправдывается необходимостью и переходит в чувство благодарности за полученный дар — мясо, шкуры (или перьев — тоже нужная вещь для оперения стрел, если охотишься с луком). А что происходит при убийстве человека? Как оправдать его?

Именно этот урок проходила сейчас девушка, смотря в лицо поверженного врага. Кстати, не первого — за время отступления она уже нескольких сразила как из винтовки, так и из лука. Но там она делала это на расстоянии и могла себя успокоить тем, что только ранила их. Теперь она стояла на черте, переступив которую, уже нельзя было ступить назад.

Хищник — или всё-таки нет?

«Хищник, конечно ты хищник! — шептал лесной дух ветром вкрадчиво в уши. — Ты уже давно это поняла. В лесу-то какое самое главное правило? Либо ты съел, либо тебя съели. Прими это. Стань зверем — это будет проще!»

Почуяв свой шанс, он безостановочно теперь уговаривал своим невнятным первобытным голосом, предлагая неслыханные богатства и силы. Но невеста его не слушала. В её глазах стояли только две картины: убитой Азы и убегающей Веты. Казалось, будто время застыло, но на самом деле прошло не больше минуты, и все эти тяжёлые мысли пролетели по лицу Киры солнечными бликами. Изучив вдоволь игру судорожно дёргающихся мускулов на лице мужчины, который тоже пытался сказать что-то своё, рука девушки, не дрогнув, с нажимом скользнула в сторону. Из вспоротой сонной артерии потекла алая кровь, обильно заливая шею и капая на землю. Южанин конвульсивно дёрнулся, схватившись за смертельную рану.

Через минуту глаза жертвы смотрели уже потухшим взором на небо, не реагируя больше на яркие блики солнечных лучей, которые мельтешили сквозь листву по лицу; солнце взволнованно шептало ему что-то, торопясь успеть за последнюю дарованную минуту утешить своим философским взглядом на игру в жизнь и смерть на земле. Если прилечь рядом и подслушать — тайна окажется проста: считай, что умер счастливым — и божественный свет в ясном небе увидел, и невероятно красивую женщину в последний миг. Убийственно красивую, по-другому не опишешь.

Кира вытерла окровавленный нож об одежду мёртвого. Вот и всё. Вот ты и взрослая. Вчера ты ещё могла представить себя иногда девочкой, которую папа носит на руках — а теперь больше не сможешь. Ты теперь взрослая матёрая хищница. Встань, вытри рукавом слезу горечи и грязь с лица да посмотри на солнце, чтобы оно запомнило твой истинный лик. Людям можно показывать маски, но солнце не обманешь. Если кому-то приносить клятву с зажатой в кулаке землей, смешанной с кровью и слезами, — то ему.

Кровь за кровь. Есть такое правило у людей. Аза была членом семьи, а не простой шавкой. И если Вета хоть каплю крови потеряет, южанам придётся искупить её стократно. С чувством вины можно по-разному обходиться, как и с жалостью. Со стороны это выглядело местью, с её же стороны это было исправлением ошибки, которую она допустила, а именно — что не убила их всех сразу. Так что этой казнью она и себе немного легче сделала и врага от мук избавила.

Если говорить теперь о разнице между убийством зверя и человека, то Кира никакой не установила. Притерпелась, наверное, уже. Ни радости от этого, ни угрызений совести не ощущалось. Да и с чего, будучи зверем? Ведь именно так с ними обошлись — не как с людьми, а как с диким зверьём, которого можно поймать, запереть силой в клеть и там размножать, пополняя свой двор очеловеченными зверятами. В конечном счёте им бы всё-равно припомнили, кого они и как сильно ранили. Нет более лёгкого суда, чем свободного над запертым в клети.

Что ж, раз так — побудем зверьми. Привычное дело. Лес не против. Здесь действуют свои правила. Например, что с тобой будут только тогда считаться, если ты готов идти в отчаянную драку с тем, что у тебя есть: когтями, зубами, рогами, копытами, ножом; силой, хитростью или ловкостью.

Сняв с трупа пояс, на котором по сторонам и на пояснице были натыканы через ремешки болты (удобный способ, с длинными стрелами такое не провернёшь), и подобрав арбалет, Кира направилась назад. Нацепив на свой пояс трофейную гафу, она попробовала взвести арбалет, как это сделал Рол. Не получилось. Аким подошёл к ней и без лишних слов (можно сказать — вообще без слов) показал, как ещё можно взводить его: встать на колено, упереть арбалет на землю, нацепить тетиву на крюк и встать, прижимая арбалет ступнёй за стремя вниз. Этот способ был ещё проще и стоил меньше усилий. Один раз повторила — и уже научилась. Умница дочка. Грязная только до ужаса. Утрись. И воды выпей.

Дарий был занят тем же самым, но по другим причинам. От эмоционального перевозбуждения и кровавых зрелищ вокруг его стошнило. Отвернувшись за дерево и согнувшись, он конвульсивно выплёвывал съеденный завтрак. Очевидно, последней каплей, ввергшей его в шок, послужило откровение, что девушка, которая ещё вчера была сама милость и хорошесть, сегодня оказалась холодной головорезкой.

У Марьи нервы оказались крепче, но и она с заметным оцепенением смотрела на Киру. Если бы знала, что та свершит через минуту, то Марья в порыве чувств бросилась бы к девушке, чтобы остановить её и отговорить от такого грязного дела, как добивание врагов. Только в первый момент казалось, что Кира движима безумием, но стоило понаблюдать за ней немного, как становилось очевидным — это был перед тобой не человек, а прирождённый хищник. Кровь его не отталкивала, а наоборот — распаляла. Её поведение словно говорило сейчас им обоим: «Смотрите и учитесь, несмышлёныши! — так убивают правильно, а не просто по голове тем, что в руки попадётся, чтобы оглушить».

Всё-таки, пожалуй, верно судить людей по каким-то мелочам. Кто-то берёт на себя ответственность за свершённое, а кто-то стоит полностью растерянный, утираясь. И всё-то за него доделывать надо, да, такой он, любуйтесь. «Что ты вообще умеешь?» — этот возмущённый укор Дарию чаще всего придётся слышать от будущей жены.

«Такая уж она ему подходящая пара?» — вертелась мысль у Марьи в взбудораженной голове. И в ответ другой голос насмешливо отвечал: «Разве ты не хотела видеть его сильным и смелым? Неужели только на словах? Посмотри внимательно — вот перед тобой его учителя. Это не просто лесные охотники, это — настоящие воины. В бою не теряются, врагов не щадят, наставления и науськивания им для этого не нужны. Друг друга понимают без слов. Зализали свои раны, убедились, что поверженные противники опасности больше не представляют, оружие подобрали, утёрлись, воды отхлебнули, кровь выплюнули, переговорили коротко, что и как дальше, и готовы снова идти в бой — с ещё большей свирепостью».

Арбалет с поясом Кира всучила Марье в её онемевшие руки, сочтя это оружие для себя на данный момент лишним. Гафу она при этом оставила на своём поясе. Кто-то должен был взводить арбалет для Миллы, чтобы снять с раненного Рола эту нагрузку. Киру совершенно не волновало, как Марья с Дарием поделят между собой роли, и она, видимо, считала вполне естественным, чтобы они сами позаботились о себе. Нет гафы — идите снимите. Тут ещё кой-где тела валяются. Заодно второй арбалет добудете.

Перераспределив между собой оружие, отряд готов был двинуться дальше. Вопрос — в какую сторону?

— До крепости часа три ходьбы. — Аким указал рукой направление, обращаясь к дочери. — Дойдёте, оставайся там. Не иди назад. Я найду Вету и вернусь.

Кира понятливо кивнула. Идти всем вместе за Ветой означало делать именно то, к чему южане их с самого начала принуждали. Но кто-то должен был пойти за девочкой, а это могли сделать только два человека. Кира горела желанием идти вместе с отцом — вдвоём они были бы грозной силой — но тогда пришлось бы бросить Миллу и Рола на произвол судьбы.

Не первый раз быть за главного, справится.

Аким обнял Миллу на прощание, обменялся с Ролом хлопками по плечам, и ещё раз прижал к себе дочь, поцеловав в лоб. Свершённое только что ею убийство его нисколько не смутило. Кровь была уже с обеих сторон пролита — к чему тогда ещё какие-то фальшивые нормы?

— Бейся пока дышишь, никогда не сдавайся! В тебе кровь твоей матери, она даст тебе силы. Что бы ни случилось, помни: я люблю тебя так же, как любила она.

Выпустив дочь из крепких объятий, Аким направился прочь. Кира последовала бы зову крови и без этих слов последнего напутствия — в этом он был абсолютно уверен.

Берегитесь, враги! Нет более лютого существа, чем до крайности разгневанной женщины — а эта ко всему владеет в совершенстве своим оружием.

Мишутка

Сумерки накрывали лес. Неспокойный был день — это чувствовалось во всём: птицы постоянно прерывали свои песни предупреждающими вскриками, звери испуганно перебегали с полянок в чащи (и наоборот — кому где спокойней казалось), ветер порывами ворошил кроны деревьев — словно увидел что-то ужасное и теперь взволнованно вздыхал от переживаний. Крадущаяся хищником ночь предвещала быть зловеще тёмной — наступило новолуние.

Дрозд, спланировав с ещё светлого неба через кроны деревьев вниз и виртуозно заложив вираж, уселся на ветке. Тряхнул крыльями и посмотрел по сторонам. С пихты по соседству долетали щёлкающие звуки — белки ужинали орехами. Можно не бояться.

Мама-дроздиха в детстве рассказывала предание, что высоко в небе живёт хищная птица, самая быстрокрылая из всех. Она не любит свет, поэтому выходит на охоту только в те ночи, когда луна спит. Её глаза не отличишь от мерцания звёзд, и видят они в темноте лучше совиных. Она такая сильная, что может свалить медведя. Все её боятся — даже орлы и грифы — оттого в безлунные ночи так тревожно вокруг. «Лунный зверь» — это её имя, и произносить его следует в священном трепете.

Интересно было бы взглянуть на неё хотя бы одним глазком, пусть и страшно (простите, ни на кого там, внизу, нечаянно не нагадил?).

«Охотники! Охотники идут! Прячьтесь, звери-соседи!» — испуганно крикнул дрозд.

По стволу зацокали коготки — белка взмыла вверх.

Снявшись с места, дрозд пропорхнул через несколько деревьев и взмыл на другое, расположенное выше на склоне. Отсюда лучше было видно. И люди сюда точно не поднимутся. Трое из них шли с левой стороны на большом расстоянии друг от друга, а с правой им навстречу бежал рысцой ещё один. Сверху интересно было наблюдать — кто кого раньше заметит и что будет потом?

Дрозд быстро глянул на небо — заря ещё горела. Очень хотелось ему посмотреть, что произойдёт дальше. Люди, кстати, заметили друг друга одновременно. Тот, что бежал один, направился к самому крупному человеку (вожак стаи, по-всему). Добежав до него и чуток отдышавшись, он вместо слов ударил его кулаком в лицо. Так звери обычно вызывают друг друга на поединок. Что бы люди о себе ни возомняли, а ведут они себя точно так же, как и все остальные существа на земле.

— У тебя там, кажется, зуб болел, — сказал охотник, показав пальцем себе на щёку.

Громила, выпрямив голову, потёр рукой больное место, проверяя — всё ли на месте? Выплюнув сгусток слюны, подкрашенной кровью, он с достоинством вожака посмотрел в лицо соперника. Вызов был принят. Охотник утёр своё вспотевшее лицо, глянул на двух спутников громилы, которые спешили к ним, и добавил:

— Если я не ошибаюсь, у нас на этом месте разговор закончился.

Усмехнувшись, громила спросил:

— Ты стрелял?

Похоже было на то, что драка отменялась, а это значило, что здесь встретились два старых знакомых, которые давно не виделись. Так, значит, люди приветствуют себя в этих случаях! Забавно. Прямо как у зверей при дружбе: медведи обнимаются, лисы понарошку сцепляются зубами, кошки обтираются, архары стукаются лбами, олени скрещиваются рогами.

— Я ищу дочь, — выпалил в ответ охотник, оглядывая всех троих. Показав рукой себе под грудь и шмыгнув, продолжил: — Такая ростом. Это она стреляла. У неё пистолет. За нами с утра идёт погоня, она отбилась и теперь её затравливают.

— Кто?

— Ты ещё спрашиваешь? — едко усмехнулся охотник. — Ты что, вчера только родился?! Сходку разграбили!

— Что за ересь ты несёшь? Ты ополоумел?

Охотник ещё раз обтёр себе лицо — походившее, кстати, на лицо ополоумевшего человека: всё взмыленное и грязное, широко распахнутые глаза беспокойно бегают по сторонам. Да и весь потрёпанный вид подтверждал это впечатление.

— По-хорошему, — ответил он, сдерживая свой гнев, — тебе не в морду дать надо, а этой мордой в дерьмо ткнуть. Вы что там, гулянку устроили и все эти дни пьяные вдрызг валялись?

— Подожди! — встрял другой человек. — Говори по порядку. Когда? И что стало с людьми?

— Людей всех увели на тот берег. Четверым только удалось скрыться. Они должны быть сейчас где-то в той стороне, мы вышли на рассвете, но потом за нами увязались и нам пришлось разделиться.

Охотник показал рукой в сторону, и другие как по команде посмотрели туда же.

— Так вот почему с разных сторон выстрели были! — осенило троицу.

— Да. Их Рол ведёт, он знает тот путь. У нас было мало патронов, поэтому уже пару часов как тихо. Видимо, все потратили. Я надеюсь, что им удалось отбиться. Половина отряда за девчонкой ударила, а она их далеко за собой на запад утянула.

— И ты думаешь, что она оторвалась? Да ещё с пистолетом? Ей бы скорее с куском золота дали убежать!

— Я их всех выследил, они возвращались отдельными кучками. Её с ними не было, значит, ушла. Или они не решились дальше за ней гнаться, если она повернула сюда. Они и так далеко сунулись, поэтому не хотели терять времени. Одну не поймали — побежали других ловить. С ними моя сестра, она не может быстро идти.

Охотник водил по сторонами руками, показывая для наглядности направления, в которых то или иное происходило.

— Здесь никого не было, — сказал громила, переварив информацию и переглянувшись со своими товарищами. — Мы уже полдня прочесываем всю лесную полосу.

— Втроём? — хмыкнул охотник.

— Я половину гарнизона на ноги поднял, когда мне донесли, что в лесу кто-то стреляет! — огрызнулся вожак.

— Она могла проскользнуть между отрядами, — высказал своё предположение другой. — Понятно, что она не побежит незнакомым дядькам навстречу, раз запугана.

— Как они могли вообще на Сходку напасть, ведь там достаточно мужиков?! — спросил третий, который всё ещё не мог уложить в голове сказанное про грабёж.

— Достаточно против трёх сотен? — бросил в ответ охотник, заставив того замолкнуть с отрытым ртом.

— А ты откуда так точно знаешь, сколько их было? — испытующе спросил вожак.

— Я на следующий день был там и изучал следы. Они очень хорошо подготовились и подобрали время для нападения. Не знаю, как они застали дозорных врасплох, может, просто сняли с арбалетов. Потом обхватили деревню с трёх сторон и скопом ввалились. По пять-десять человек на одну дверь. Вот и всё.

— Если это было так, как ты говоришь, то нам надо завтра же выдвинуться со всем гарнизоном и дать им в рыло! — возмущённо вылетело из открытого рта третьего. Нашёл наконец что сказать.

— Я думаю, они именно этого и хотят добиться! — горько усмехнулся охотник. — Вы же им бесценный подарок сделаете, если попытаетесь перейти реку и половину при этом потеряете! Они после этого крепость одной левой возьмут. Я что-то не уверен, что эти три сотни вся их сила.

Люди переглянулись. Посмотрели по сторонам, а потом на небо. В лесу начинало уже темнеть и продолжать поиски в безлунную ночь было бессмысленно.

— И что теперь? — подумал вслух один из них.

— Ничего, — ответил охотник. — Мост надо было сжечь, а не надеяться, что он сам под ними развалится! Теперь поздно уже что-то делать. Готовьтесь к войне. Дайте мне стрелы, у меня свои закончились. Я пройду по берегу ручья и спущусь до Бурной. Где-то она должна была оставить следы.

— Ты не успеешь до темноты дойти до ручья.

— Ты предлагаешь мне лечь и спокойно поспать, пока моя дочь где-то в лесу под кустами отсиживается?

Приняв набитый стрелами колчан, охотник протянул взамен свой пустой. На последнюю реплику нечем было ответить. Как бы тройке людей ни хотелось помочь земляку и отцу семейства, который находился на грани отчаяния, здесь они уже ничего не могли сделать, кроме как пожелать ему удачи и отдать свой небогатый паёк, прихваченный в спешке.

Вожак у людей на то и есть, чтобы не сгоряча бросаться в жар дела, а принять рассудительное решение. В этой ситуации: собрать весь гарнизон крепости на опушке леса и, зная теперь кого и в какой стороне искать, выдвинуться на рассвете им навстречу. Как ни крути, а прочесывать перелески с большими силами куда эффективней. Кто знает — может искомые действительно прошмыгнули между другими нарядами и уже вышли к крепости? Это в любом случае следовало проверить. Раз враг отошёл, значит нападать на крепость не планировал и пытался действительно только спровоцировать другую сторону на глупости сгоряча.

Два воина напутственно стукнули охотника по плечу, выражая таким образом и своё уважение. Громила не счёл нужным это делать. Бить по плечу, видимо, в его глазах выглядело мальчишеством. В харю — это вот по-мужски!

Охотник подошёл к нему вплотную и посмотрел прямо в глаза. Мол, хочешь — выражай своё уважение.

— Не смей к ней прикасаться! — грозно предупредил он. — Она не для тебя рождена. Если тебе память о ней хотя бы наполовину дорога, как мне.

— К кому? — невозмутимо ответил громила. — Ты за кого меня принимаешь?

— Увидишь, поймёшь. Ты думаешь, что не стал бы такой сволочью, если бы она осталась с тобой? Ошибаешься, стал бы! Просто попозже.

Развернувшись, охотник направился прочь, ускоряя темп.

— А ты тот ещё умник! — бросил громила ему вслед.

Тот не стал даже оборачиваться. Скоро его бегущая фигура исчезла, слившись в густых сумерках за деревьями. Пора была и другим поторопиться, чтобы успеть выбраться из лесу, пока совсем не стемнело.

— Чего грызлись-то? — спросили товарищи громилу на ходу.

— Да так, из-за бабы одной. Давно было дело, вы ещё пацанами бегали.

— Нашли время… Не поздно ли?

— Запомни, зелень, — ответил громила пренебрежительным тоном наставника, — для того, чтобы дать кому-то с чувством в морду, никогда не бывает поздно.

— А чего не дал? — не унималась «зелень», напрашиваясь, видимо, на ещё более жёсткий ответ.

— Тебе повторить или до самого утром дойдёт? Вернётся, там и поговорим каждый о своих болячках. Силы нужно уметь беречь для нужного момента. И не для бывших друзей, а для врагов.

Тяжёлая была ночь. Медвежонок всё время ныл: то ему страшно, то скучно, то устал, то голоден. У медведицы и так все нервы были на пределе — чувство тревожности не покидало её, а тут ещё люди свою большую охоту затеяли. Чтобы как-то усмирить своё пушистое сокровище, медведица рассказала ему на отдыхе предание, которое ей в своё время мама рассказывала: что где-то в горах живёт хищник, самый сильный из всех. Он не любит свет и выходит на охоту только в самую тёмную ночь, как эту, когда нет луны. У него отменный нюх и слух, и от него очень трудно скрыться, потому что он найдёт любые следы. «Лунный зверь» — его имя, и его следует произносить в священном трепете даже им, медведям.

«Это он днём всё время гремел и мы от него убегали?» — спросил медвежонок.

«Нет, это люди. С ними вообще лучше не связываться и обходить стороной».

«А на вид они не страшные… И ходят потешно на двух лапах. Смотри, я тоже так могу!»

Медвежонок поднялся на задние лапы, угрожающе покачался и напрыгнул на мать. Та играючи шлёпнула его лапой.

«Запомни, Мишутка: запах людей — это запах опасности! Если ты его учуешь, лучше уходи. Хуже только огонь».

«А что они едят?»

«Они как мы: всё едят».

Под утро медвежья семейка набрела на ягодное место в лесу, и там медвежонок наконец успокоился и перестал докучать матери. Трудным этот год выдался для медведицы. Если бы у неё был с собой пестун, то было бы сейчас легче — он мог бы следить за сеголеткой и играться с ним. Но это был её первый выводок, поэтому приходилось все невзгоды медвежьей жизни тянуть на себе. Поначалу вроде всё шло хорошо — у неё родились славные малыши, весна выдалась тёплой, и в лесу, где она зимовала, находилось достаточно корма. Но потом нагрянули полчища людей из-за южных гор, и она, пометавшись туда-сюда, перебралась на северный берег реки. Один медвежонок утонул, сорвавшись с высокого берега в реку, одного встретившийся медведь задрал, которого малыш принял за папу, теперь вот остался только один. Никак не могла медведица избавиться от щемящего звериное сердце чувства, что она плохая мать. За одним не уследила, другим не сказала вовремя, что папы у медведей хорошими не бывают. Про людей вообще разговору нет.

Вчера опять переполох в лесу устроили. Ох, пападись хоть один из них ей в лапы! Обняла бы его от всей медвежьей души и расцеловала зубками.

«Охотник! Охотник идёт! Будьте осторожны, лесные звери!» — прокричал невдалеке дрозд.

Медведица настороженно поводила носом и привстала на задние лапы, осматривая утренний лес. С наветренной стороны никаких запахов не долетало, значит человек приближался с подветренной, откуда и птичий крик долетел. Взобравшись на холмик, медведица убедилась, что так оно и было — охотник бежал трусцой, постоянно осматривая местность. Он несомненно выискивал себе добычу, ибо в руках у него была длинная палка, с которыми они ходят на охоту.

Нет, изверг, её детёныша ты не получишь!

Мгновенно взъярившись, медведица рванула навстречу. Человек, заметив её, — резко в сторону, намереваясь убежать. Нет уж, голубчик, так просто ты не уйдёшь! Сейчас ты ей заплатишь за все её беды, причинённые вами! Нагнав охотника, который намеренно петлял, пытаясь затруднить ей продвижение и сбить с толку (Ха! За кого ты её принимаешь — за тупую дикую свинью?), медведица набросилась на него. Полученный укол острым наконечником копья, которое охотник выставил, чтобы сдержать её, ещё больше разъярило зверя.

Два врага, пометавшись ещё немного между деревьями и в бешенстве поревев друг на друга, сцепились под берёзой на смерть. Медведица, слепая от ярости и боли — напоровшись во второй раз грудью на копьё, ей удалось выбить оружие, но после этого она получила ещё один глубокий порез железным когтем в бок, и напоследок удар отогнутой веткой прямо в пасть, — встала на задние лапы и заревела. И она, и человек были в этот момент готовы к последнему броску. Оба были ранены: отбив копьё, медведица сумела зацепить человека лапой при ударе, когда он увернулся за дерево. Если бы полностью попала, он бы больше не встал — со ствола полетела отбитая кора и щепы на месте глубоких вырезов от когтей.

Со всеми оставшимися силами оба бросились друг на друга. Человек — на мгновенье раньше, упредив медведицу, которая намеревалась задавить его своим телом и растерзать на куски на земле. Полоснув ножом по морде, он юркнул под тушу и всадил под рёбра второй нож. Зубы зверя сомкнулись на руке — медведица успела перехватить руку с ножом — хрустнула переломанная кость предплечья и оба свалились по инерции падающих тел.

Взвыв тяжёлым протяжным стоном, медведица захрипела в судорогах. Смять человека она сумела — но и он сумел глубоко, до самой рукояти, воткнуть длинное лезвие ножа под грудную клетку. Страшная боль сковала всё её тело, в горле заклокотала горячая кровь. Окружающий лес в её глазах превратился в туманную пелену, которая быстро меркла — как и медвежье сознание, где отчаянно пульсировали последние мысли.

«Прости, мой пушистый комочек! Прости, я не хотела умирать! Уходи, убегай, не давайся человеку в руки! Прости свою маму… и помни — я люблю тебя…»

Так оно бывает: вступаешь в схватку в ненависти, а умираешь с мыслями о любви. В последний момент сердце говорит о том, что ему важнее. Что было недосказано — или сказано недостаточно часто при жизни. Кто-то подумает: это хищник, тварь, созданная убивать, ей чужды чувства любви. Но разве человек не такой же хищник? Если кто-то и создан убивать — то несомненно он, ибо нет на планете другого существа, который с таким упоением и неоправданной жестокостью тысячелетиями убивал своих братьев по роду. Миллионами. И не сказать, что от голода.

Как бы то ни было — разве ненависть настолько ценна, чтобы тратить на неё последние минуты? Ведь рождаемся мы все тоже не из ненависти. А если ей травим своё сердце всю жизнь, то уже по собственному выбору, сваливая вину на других людей, именуемых охотно «звери», — хотя как раз в истинных зверях ненависти от природы меньше всего.

Медвежонок долго и горько плакал. Прибежав попозже, когда закончилась яростная схватка, он поначалу не решался приблизиться, и только когда обошёл лежащих на земле с другой стороны — где человек не мог его увидеть — подкрался к матери. Она была ещё жива, но дышала всё реже и с большей натугой. Морда лежала на земле в лужице крови, вытекающей из пасти, глаза были закрыты. Она умирала. Всё, что сейчас ещё оставалось, это отсчитывать замедляющиеся вздохи в ожидании, какой из них будет последним.

«Мама, мама! — взволнованно шептал медвежонок, тычась своей мордочкой в залитый кровью нос матери. — Тебе очень больно? Вставай, пойдём отсюда!»

Мать не отвечала. Каждый выдох вырывался из неё клокочущим стоном, которые становились всё тише. В последнем — еле слышное «Мишутка…», потом дыхание угасло и тело медведицы больше не двигалось.

«Мама, вставай!» — отчаянно просил медвежонок; рыдая, метался из стороны в сторону — то отсюда боязливо выглянет, то оттуда, то на задние лапы привстанет: не встаёт ли человек? Нет, не вставал, продолжая так же вяло лежать. Медвежонок то за голову мать потрогает, то за плечи, пытаясь расшевелить — и всё продолжал тихо стенать: «Мама, вставай, пожалуйста…»

Он знал, что такое смерть — видел уже, но никак не мог смириться с тем, что это случится с его матерью. Как такое возможно — ведь она самая сильная! Только что ещё была такая живая (пусть и немножко нервная — переживала она очень), а теперь… Теперь её человек убил. Зачем, за что?

А вдруг это и есть тот самый Лунный зверь? Хотя странновато маленький он для самого сильного зверя на земле. Но он смог побороть медведицу, а его, недоросля, уж тем более переборет! Надо спрятаться от него…

Прижавшись к матери (бедная моя, какая же ты сильно расцарапанная!), медвежонок сжался в комочек и закрыл глаза. Пусть думают, что он тоже мёртвый (один глазик подглядывает из-под лапки, если вдруг кто-то появится). Прочувствовав теперь всю боль безвозвратной утраты, медвежонок тихо заплакал. Как плачут только звери: беззвучно, одними слезами, со скованным от горя сердцем.

«Прости, мама, — мысленно по-медвежьи скорбел он, — прости, это я, наверное, виноват, что тебя убили. Ты ведь меня защищала… Я полежу ещё немного под твоим боком, пока ты тёплая и пахнешь родной мамой, а потом пойду сам добывать себе еду. Я и тебе ягодок принесу, перед мордочкой положу. На прощание. Чтобы ты знала, что я тебя люблю».

Аким не смог больше встать. Ему удалось вывернуться из-под навалившейся туши медведицы, но полученные раны были слишком тяжёлыми: разодранный бок, перекушенная рука (по ощущениям — откушенная), на спине горели глубокие следы от когтей, запущенных в них при смертельном обхвате. Привалившись к туше, Аким истекал кровью.

Увидев медвежонка, который появился из зарослей, он понял, почему подвергся такому неожиданному нападению. И вроде понимаешь: повезло дико, ибо это была молодая самка, не такая крепкая и ещё неопытная в схватках, — но от этого на душе не легче. Вся нелепость ситуации в том, что они оба защищали своё дитя.

Смотря на медвежонка, сердце Акима сжималось от жалости. Не выживет малыш без матери, если чудом доживёт до зимы, то потом его либо другие хищники задерут, либо охотники выследят с тем же результатом. Шатун — слишком опасный зверь, и оставленные на зимнем снегу медвежьи следы равнозначны сигналу общей тревоги, который стихнет вместе со смертью хищника, голодного до такой крайности, что он будет бросаться на всё живое — и людей в том числе тоже. Скорее всего даже на них в первую очередь — звери не жгут костров и не варят-жарят на них еду, запах которой медведь уловит издалека. Летом его можно прогнать огнём — зимой его ничто не остановит. Пуля в голову — самый надёжный способ. За неимением оной — кол в разъярённое сердце либо рогатина.

В образе медвежонка Аким видел одновременно и свою дочь. Как теперь Вета будет выживать? Благо, если набредёт на людское селение и поймёт, что это свои. Кто-то да приютит бедную сироту. А если заблудится? Не в ту сторону Вета побежала, а именно: на запад, и если не повернёт на север, то может ещё месяцами бродить в бескрайних лесах вдоль берегов Бурной. Она теперь обречена, как и этот медвежонок, на жестокую борьбу за выживание в среде, полной враждебных существ.

«Вета, Вета, родная!» — стучало пульсом в жилах.

Солнечные лучи косо сквозили через утренний лес и падали на лицо Акима, заглядывая в глаза под тяжелевшими веками. Последнее движение, давшееся с трудом — перевести взгляд на солнце.

«Убереги её, прошу тебя! Как бы тебя ни звали — если ты есть и это твой свет, который ты нам посылаешь каждый день, — пошли ей хотя бы чуточку больше тепла и света: чтобы согреть и осветить путь, полный опасности».

Смерть никогда не приходит одна. Она приводит с собой друзей и близких людей. Всех тех, кому было ещё что сказать, с кем ещё не простился. Ведь для умирающего это последняя возможность. При жизни человек может быть одинок — и, возможно, даже любить одиночество и стремиться к нему, — но когда он чувствует приближение смерти, то ищет близости с людьми. Умирая рядом с телом медведицы, которая в свои последние минуты была тоже не одна, Аким не был одинок. Боль в израненном теле спадала и вместо неё приходили яркие видения.

В памяти всплыла картина: Аким с Юной гуляют по лесу — по грибы, по ягоды — вместе с Кирой. Она ещё восьмилетняя девочка: уже тогда умная и прозорливая, от неё очень трудно было что-то утаить. В один момент дочка заметила, как Аким погладил живот жены, и поняла: тут что-то не так. Родители не скупились на ласки, но вот именно этот манер: вроде и невзначай, но почему-то именно по животу (нормальный, разве что немножечко вздутый — мама объелась перед выходом) — показался ей необычным. Как и загадочные улыбки, которыми родители обменялись. Когда Кира подошла и изучающе посмотрела обеим в лица, а потом перевела взгляд на живот матери, тогда Аким с Юной поняли, что должны ей сейчас сказать правду. «Я скоро стану ещё раз мамой. А ты станешь сестрёнкой», — сказала Юна, улыбаясь. От ребёнка следовало в такой ситуации ожидать кучу наивных вопросов, но Кира ни одного не задала. Вместо этого удивлённо прикоснулась к животу матери и тоже его погладила. Ей всегда было важно ко всему прикоснуться, чтобы получше это понять. Слова и объяснения были ей недостаточны — она хотела почувствовать своими руками: лёд — холодный, огонь — горячий, камень — твёрдый, пух — мягкий. Так и здесь: ей вовсе не хотелось узнать — как это так случается, и как мамы вообще понимают, что станут мамами; почему дети растут у них в животиках и как они потом оттуда вылазят; — она просто приняла это за свершившийся факт. Вот мама, у неё в животике ребёнок и это чудесно. Всё в порядке вещей, ведь и она когда-то там была и успешно выбралась, чему они все только рады.

Кира обняла мать, вздохнула и сказала: «А я думала — когда же вы наконец догадаетесь, что я уже давно мечтаю стать сестрёнкой? Мамочка, как же я тебя люблю!»

С того дня Кира изменилась. Она стала ещё более усердно помогать родителям в хозяйстве и на промысле — будь то рыбалка или охота, — ухаживала за матерью и не упускала возможности нежненько прижаться щекой к растущему животу и погладить его. Ей было совершенно безразлично, кто родится: мальчик или девочка — и как его (её) назовут. Для неё было главным то, что у неё самая лучшая мама на свете. И что она станет сестрёнкой. Вот счастье то!

Иметь такую дочь было воистину великим счастьем. Что бы Аким без неё делал, когда они потеряли Юну? Кира многому успела научиться от матери и всю заботу о малышке Вете переняла на себя, дав отцу возможность выходить на промысел. На дворе стояла зима и запасы неминуемо закончились бы до весны без охоты. Кира помогала отцу в меру своих сил: разделывала туши, готовила, шила одежду и обувь. Мерку с себя снимала — она ведь не единственная девочка, в далёком городе таких полно, и по заверениям кочевых торговцев хорошая тёплая одёжка шла нарасхват. Кира старательно училась любому делу, которое было чем-то полезным. Оттого у неё и такие изношенные руки уже с детства были. Что ж — золотые руки красивыми не бывают. Только мозолистыми.

Тот день, когда Аким ввалился в землянку с раненной Юной, никто из них забыть не смог. Перед тем, как отпустить мужа за помощью к сестре — Рол слыл хорошим врачевателем, а Милла могла побыть на пару дней посиделкой — Юна притянула его к себе слабой рукой и попросила поцеловать на прощание. Видимо, она предчувствовала свою скоропостижную кончину и хотела сказать своё последнее «я люблю тебя».

Тяжелее всего было смотреть Вете в глаза. Малышка не понимала, куда делась мама. «Усла?» — спрашивала она, тыча в дверь. Удобная ложь — согласиться, что да, ушла. И продолжать её днями, неделями и месяцами обманывать, малодушно придумывая новые отговорки на постоянные вопросы (а когда придёт, а почему никто не идёт её искать, а куда она так далеко ушла?). «Мама не придёт. Мама умерла, её больше нет», — чудовищный ответ двухлетнему ребёнку, который ввергнет его в больший шок, нежели девочку-подростка.

Точно так же, как и этот медвежонок с другого бока туши, Кира с Ветой жались к отцу, вместе оплакивая своё горе и утешая друг друга. На пологом склоне холма, по соседству со Стрижиной горой, Аким похоронил любовь своей жизни. Под кустом вереса, где они своей первой весной сидели на отдыхе, любуясь величественным видом горы перед ними, и Юна сказала: «Здесь я хочу навеки остаться, в этом месте. Здесь жить и расти наших детей под ласточкиными гнёздами». Там они и занялись над воплощением этой мечты в жизнь, которая родилась девять месяцев спустя. Там Юна и осталась, как хотела: навеки. Каждый раз, когда проходили мимо — а как Аким, так позже и Кира намеренно сворачивали туда «по пути» — они на месте захоронения оставляли свои дары: лесные цветы — весной и летом, жёлто-красные кленовые листья — осенью, срезанную веточку хвои — зимой. Присаживались и рассказывали, что лежало на сердце. Как идут дела, как растут детки. Так, словно Юна была вместе с ними и слушала. Чтили память. Благодарили за всё, что дарила им при жизни. Только по кучке иссушенных листьев и цветов могилу можно было заметить, ничем иным она от других мест особо не отличалась: такая же груда камней и булыг, каких в здешних лесах не счесть.

Глупая смерть: подскользнуться, угодить ногой в заснеженную расщелину и упасть так неловко, что результатом окажется не просто вывих или ушиб, а открытый перелом. Это было полбеды, сама беда пришла с последовавшим воспалением, которое не удалось побороть. Ещё глупее была смерть случайно угодить в лапы медведицы после того, как на тебя напал отряд разбойников и ты от них успешно отбился. Жаль, что к Акиму никто не будет приходить и складывать цветы на кучку истлевших костей, в которой будет уже не понять — чьи человеческие, а чьи медвежьи. Дай бог, если вообще кто-то из потомков сможет вернуться в родные леса свободным человеком без опасений попасть в руки разбойников.

Последняя мысль в затухающем сознании, направленная самому близкому человеку, который остался в прощальном кругу:

«Юна, прости, я не уследил за нашим сокровищем…»

Лёгкий порыв ветра подхватил имя, соскользнувшее шёпотом с губ умирающего, и разнёс его по всему лесу. Услышьте звери и запомните его! Если вы увидите одинокую девочку в лесу, то будете знать, как её зовут.

Не троньте её!

Это добыча Лунного зверя.

Милла

К Бурной вышли в полдень. Ночь скоротали в лесу, не доходя до Сходки. На подходе к деревне отряд южан разделился: половина осталась охранять трёх пленных, другая ушла в разведку. Отсутствовали долго — южане осторожничали, боясь нарваться на неприятельские силы, которые могли прийти по зову помощи на выручку. Видимо, никому не удалось убежать и известить их о случившемся. Южане выглядели довольными (как мы вас перехитрили, а?), но всё-равно опасались. Дорога назад казалась им мучительно долгой, так как пленные не могли быстро идти и регулярно приходилось останавливаться на привалы.

Стоя перед мостом над бушующей рекой, Милла прощалась с прежней жизнью. По пути к Бурной их никто не попытался отбить назад, как бы они на это ни надеялись. Для этого было два объяснения. Первое: если Аким смог отыскать Вету и не попал вместе с ней в плен, то он несомненно увёл её в крепость. Не застав своих родных там, он должен был понять, что с ними приключилась беда, и тогда, оставив Вету в надёжных руках (таких было много), он уже давно бросился назад на поиски пропавших. Возможно, он сейчас где-то рыщет по лесу, выслеживая их. Второе: возможно, он уже на том берегу. Вместе с Ветой. Скоро они об этом узнают.

Какая нелепость: удачно скрыться при нападении врагов на деревню, а потом на полдороге к крепости попасть им в руки. И это после продолжительного преследования, во время которого им удавалось с боем сдерживать натиск. Аким в паре с Кирой слаженно действовали — сказывалась сноровка двух охотников, которые не раз вместе ходили на крупных зверей, — заставляя неприятеля всё время прятаться за деревьями. Оба превосходно стреляли как из винтовки, так и из лука на относительно дальние расстояния. Рол не мог с ними в этом соревноваться, но на более близкой дистанции тоже на давал врагам подходить. Пока всё не пошло наперекосяк. И вот они опять оказались там, куда их с самого начала хотели увести. Очевидно, южане поняли, что если не пойдут в решительную атаку, то упустят добычу и потом им самим придётся уходить от преследования подоспевшей подмоги из крепости. Если Милла верно оценила ситуацию во время второй травли — а там южане не стали медлить и сразу взяли их в клещи, заставив отступать в обратном направлении, — то Дарий именно с этой целью пустился в бегство. Недостойный взрослого мужчины поступок — бросить женщин на растерзание, в том числе девушку, с которой у него определённо что-то невероятно романтическое приключилось в предыдущие дни (Кира не признавалась, но Милла поняла это по косвенным признакам). С другой стороны это была единственная надежда, ибо больше никто из них не мог с такой молодой прытью мчаться через лес, неуклонно отрываясь от преследователей. Кто знает — может Дарий решил по примеру убежавшей Веты перетянуть на себя силы противника и дать своим людям возможность вырваться из окружения, использовав этот момент? Не вышло. Южане не купились на приманку. Не такая она, видимо, ценная была в их глазах. Те трое, что побежали следом, через сто шагов махнули рукой и развернулись. Бог с ним, время будет ему судья и вынесет свой приговор — правильно он поступил или неправильно.

Пока двое южан переговаривались с дозорными на другом берегу, Милла оглядывала лес глазами, полными отчаяния. Её единственным утешением было то, что оставшиеся с ней дорогие сердцу люди благополучно (относительно — нужно добавить) перенесли дорогу. Рол стоял, опираясь спиной об ствол дерева и прижимая руку к раненому плечу, и мутными глазами смотрел вперёд, за реку. Кира сидела возле соседнего дерева с закрытыми глазами и сдавленно дышала. Её опять с утра мутило. Она почти ничего на завтрак не ела, подкрепившись кусочком мяса, через силу в себя впихнутым.

Малыш в чреве Миллы не буянил — чувствовал, наверное, что матери и без его концертов нелегко. Ещё одна нелепая ирония: когда они уходили в крепость, Милла была самым слабым звеном, а когда их вели связанными назад, наоборот — она оказалась самой выносливой. Логично: её не избивали, как Рола. На нём южане, видимо, решили выместить свою злобу за оказанное яростное сопротивление. Когда их схватили, почти каждый счёл своим долгом приложиться хотя бы раз к нему кулаком. То, что он был ранен, их не смущало. Сдохнет, мол, и поделом! Не сдох. Вероятно, южанам за пленных платили какие-то премиальные, раз его не стали прибивать. Даже не подталкивали, хотя он влачился всю дорогу, и кормили наравне с женщинами (кто их знает — может таким образом дополнительно издевались: лучшего, дескать, не заслуживаешь?).

Переговорив с дозорными, двое южан махнули издалека рукой своим товарищам, чтобы они переходили. Те в свою очередь махнули им — чтобы шли к ним назад, помогать. Дозорные остались на другом берегу у своего костра. Встав, они с любопытством смотрели, как десятеро переводят пленных через мост. Их, очевидно, забавляла такая чрезмерная опека — всего-то трое голов, не сотня с гаком, как пару дней назад! На своём языке они громко подшучивали, что не особо нравилось проводникам. Те же не стали огрызаться и только пробурчали между собой что-то, только им понятное. Из всех разговоров Милла не поняла ни единого слова. Этот язык был для неё совершенно чужд. Всё, что она поняла — что её будут переводить первой. Те парни, которые вели их назад, уже давно поняли, что она относится к самой безобидной категории людей, от которых, соответственно, и хлопот меньше. В какой-то степени Миллу за это, наверное, даже уважали — ведь она ухаживала сразу за двумя, будучи сама в затруднительном положении. Другого объяснения, почему по отношению к ней не применили насилия (связывание и принудительное конвоирование не в счёт) у неё не было. Даже не ощупали как следует по очереди (на предмет оружия, естественно), чего следовало ожидать.

С Кирой это попытались сделать, но только один раз. Если в глазах южан Милла выглядела безобидным цыплёнком, то Кира, наверное — тигрицей. По-другому её описать было трудно. Она бросалась на каждого, кто оказывался рядом, била, топтала и кусала, как могла. При чём делала это совершенно непредсказуемо, без криков и воплей. В одно мгновение могла выглядеть спокойной, уставшей, сонной, больной — всё из этого было, и не наигранно, южане в этом не сомневались, — а в следующее могла уже душить кого-то, рискнувшего подойти слишком близко. После первого, кого она едва не придушила — пятерым сообща удалось оторвать её, пересилив (кому-то при этом тоже досталось по больным местам на лице и других частях тела), — ей связали руки за спиной, а потом и вовсе обмотали тело. Для надёжности.

Вымотала она им все нервы. Ни на минуту спуска не давала и использовала каждый шанс, каким маленьким он бы ни казался, чтобы — если не вырваться, то обязательно устроить драку. Тоже нелепая ирония: как будто не она попала в плен, где над ней намеревались издеваться, а к ней в плен попали и она теперь всласть издевалась. Наверняка парни только тому и рады будут, когда сбагрят её следующим провожатым либо доставят к пункт назначения. Несомненно они об этом переговаривались, когда успешно перевели на другой берег Миллу, а затем Рола, собираясь теперь с духом для самого тяжёлого. Что могло прийти на ум Кире, даже Милла не бралась предсказывать. Иногда ей казалось, что её племянница от чрезмерного стресса элементарно с ума сошла — человек со здравым рассудком не стал бы вести себя с такой экстремальной агрессией и поберёг свои силы. Ночью Милла перешептывалась с Кирой, пользуясь случаем быть наедине (условно — шагов на пять от дремлющих надзирателей). Увещевала её поберечь себя (имелись веские подозрения, в которых Милла всё больше утверждалась), просила бежать, если удастся (что Кира и пыталась безостановочно), и просто утешала её — отчаянный бой стоил девушке много сил. А те, что оставались, она тратила на драки, находя возможность и повод. «Я вас не оставлю. Они мне за всё заплатят», — это было всё, что Кира ответила. После этого она вообще перестала говорить.

Сошла с ума или преследовала какую-то цель своим поведением — оставалось только гадать. Ни её «наполовину мама», ни чужаки-надзиратели не смогли этого до сих пор выяснить. Только Рол дал взглядом Кире понять, что понимает её — но поддержать к сожалению ничем иным не может. «Бейся пока дышишь, никогда не сдавайся!» — этим словам отца она следовала на каждом шагу. Во всём отряде под конец не осталось человека, который не получил бы от неё свою порцию ненависти. Как уже сказано было — они вообще боялись к ней подходить, оставив на попечение Миллы. Чего она только не вытворяла! В первые часы после того, как схватили, она на глазах верёвки грызла, игнорируя прикрики (тогда едва и не придушила того, кто решил проучить «дурную девку» не только словами); ставила подножки (чтоб ты побольнее упал!); толкала на склонах (катись к лешиной матери!); отгибала ветви, как пружины, когда проходила (ты не знал такого гадкого трюка? Теперь надолго запомнишь!). На привалах взяла за привычку на кого-то неотрывно смотреть — и не сказать, чтобы уничижительно, исподлобья. Нервы у каждого когда-то не выдерживали. Первый решил, что она голодная и пытается его так усовестить — Кира мало ела, а половину того, что сглатывала через силу, выплёвывала из себя при очередном приступе тошноты. Поднесённый кусок мяса на палочке (ближе, я слишком слабая, ещё ближе, пожалуйста, к самому рту) был большой оплошностью — вместо мяса прикушенной оказалась рука добряка, при чём до крови. Второй решил, что если он выскажет ей, как гадко с её стороны так отплачивать за терпеливое отношение (судя по жестам и интонации, на другом берегу ей не спустят такое поведение с рук), то она перестанет буравить его глазами. Не перестала, но делала это теперь по отношению к нему с издевательской улыбкой (не бойся, подойди ещё ближе — смотри, какая я добрая).

Большой проблемой оказалось и само сопровождение. Вроде простое дело на первый взгляд — дёрнул за верёвку: мол, вставай, пошли! Куда, скотина глупая, в другую сторону!

Третий решил, что проблема исчезнет после перекинутой на шею петли, с помощью которой можно легко управлять человеком. Будешь упрямиться — задушишься. Почти задушилась — за что находчивый парень получил по ушам от товарищей (судя по жестам и интонации за сию потерю на том берегу ему эти уши по меньшей мере отрежут), а чуть позже по ноге от «скотины», когда она пришла в себя и отдышалась. Тянуть за волосы (удобный способ, когда они длинные) грозило боданием в живот или подбородок, когда она вставала. Бить по щекам — укусом на руке и ответной местью при первом удобном случае. И втором. И третьем, если уж на то пошло.

Три вещи южане быстро усвоили: эта девка научена тому, куда больно бить; она не реагирует на запугивания, как будто вообще страха не испытывает (настоящий ужас для мужчин, которые зачастую только этим управляют женщинами и детьми); она готова в любой момент убить их без всякого сожаления. Как дикая тигрица, насильно запертая в клеть.

Выходом из этой проблемы оказалась смекалистость кого-то из южан, который заметил раньше других, что Кира ни разу не попыталась сбежать, оставаясь с двумя пленными, и начал использовать Миллу как средство управления. Странно, что им это осознание так запоздало пришло в голову — после двух боёв, когда Кира до последнего защищала их, как тигрица своих детёнышей. Собственно, она только тогда и сдвинулась с места, когда южане поняли, что она ставит перед ними выбор: либо вы побережёте этого мужичка и поможете ему встать и ковылять рядом, либо вы будете тащить меня, ибо я скорее задушусь, чем сделаю шаг. На тот момент они ещё не могли предполагать, что второй вариант был бы, вероятно, менее хлопотным, ибо молчаливое согласие Киры идти не было согласием делать это миролюбиво.

«Не верь ей, она только на вид милая!» — убеждали парни дозорного, который оценивающе осматривал её с ног до головы перед костром.

К огромному облегчению своих провожатых никаких пакостей Кира им не устроила, когда переходила мост (лишнее доказательство, что своих бросать не хотела). Даже не попыталась кого-нибудь столкнуть в реку. Неудивительно — со связанными сзади руками она бы и сама тогда свалилась скорее всего. Но укусить могла бы. Плохой это знак, если она так смирно себя вела. Как это объяснить дозорным, которые о их злоключениях знать не знали?

Один из них, считающий себя, видимо, за главного, с надлежащей наглостью подошёл к пленной почти вплотную и подёргал за верёвки на теле.

«Вы бы ей ещё глаза завязали!» — насмешливо высказался он на предмет того, как добросовестно её опоясали: не только руки за спиной крепко связали, но ещё и туловище дважды обхватили, полностью их зафиксировав. — Это чтобы она не брыкалась, да?»

Несколько дозорных — их вместе была тоже неполная дюжина — засмеялись, поняв намёк.

«Ты за языком следи! Хочешь нас как дураков подставить, или что?» — возмутился один провожатый.

«Чего ты сразу кипятишся? — примирительным тоном ответил старшина дозорных. — Я же не это имею в виду…»

Посмотрев девушке на грудь и представив себе её размер (приблизительно, насколько одежда позволяла), он с таким же бесстыдством посмотрел ниже пояса. Очевидно, испачканный вид юбки и характерно терпкий запашок, который исходил от пленной, испортил ему представление. Отпускать комментарий в духе «Вы хоть бы в реку её окунули, прежде чем приводить» он не стал. Хотелось, конечно (любил он поважничать, а перед симпатичной бабёнкой это вообще святое дело), но подобрать в голове более изысканную формулировку провожатые не дали, один за другим высказывая своё возмущение или предупреждение.

«Она не меньше пяти наших уложила! Второй отряд их как раз по всему лесу собирает, не сегодня, так завтра тоже подойдут».

«Не врёшь? Чем — вот этим?» — присвистнул дозорный и ткнул на винтовку, которая висела за спиной провожатого.

«И этим, и всем остальным. Из лука она тоже метко бьёт. Мы к ним вообще долго подойти не могли, потому что они отстреливались, как черти. Только когда её схватили, остальные сдались. Ты не смотри на неё так, будто это просто баба, она любого из вас один на один уложит, замахнуться не успеете. Ножом швырнула — в пальце от меня в дерево вошёл!»

«Ты лучше от неё отойди подальше, серьёзно говорим!»

Старшина осмотрел окружающих. Заверения провожатых его впечатлили — не те это были парни, которые по лесу побегают, чтобы потом взмыленными сказки рассказывать. Эти парни выглядели не просто взмыленными — они выглядели измученными и потрёпанными. Если хорошо приглядеться, то у каждого где-то можно было увидеть ссадины. К тому же винтовка служила веским подкреплением их слов — а потрогать и побаловаться с ней все хотели по очереди, и кто это хотел, тому следовало поумерить свой пыл в общении с отрядом лесных тятей. Женщин облапывать нельзя было (преждевременно), трофейное оружие — можно было. За это руки не отбивали. Пока их владыка Сангар не присвоил такую редкую и дорогую штуку, стоит хоть раз в жизни её подержать, взвесить — сколько весит счастье настоящего воина.

По глазам старшины заметно было, что он колебался: верить или не верить. На вид девка ну никак не тянула на грозного воина, к тому же была больная — видно по лицу и по походке. Казалось: толкни её пальчиком — упадёт. Старшина в своём представлении одной рукой её сломить мог (второй при этом срывая одежду с тела для последующих очень приятных для него игр). Это были не глаза убийцы, которыми она смотрела на котёл с едой над костром — это были глаза голодного зверька. С той минуты, как её подвели к костру, она всё время неотрывно смотрела на костёр, полностью игнорируя мужчин, которые её обсуждали в своё удовольствие. Даже если она не понимала их язык (очевидно, что не понимала), она не могла не догадываться, о чём идёт речь. Самая глупая баба и та догадается.

И вот вдруг в тот момент, когда старшина решил немного получше вглядеться в её лицо, она перевела на него глаза. Лёгкая улыбка, лукавый взгляд, скользнувший вниз (какой у тебя большой и твёрдый, покажешь?) — и руки богатыря сами потянулись: одна за ножом на поясе, другая к верёвкам на девичьем теле. Чего им, двадцати добрым молодцам, бояться — одной девки с голыми руками? Жаль, конечно, что не вся голая — было бы прекрасное зрелище (а что? — воображать ведь никто запретить не может, как говорится: «глазами товар не испортишь»!).

Обаяние женщины — это её самое страшное оружие. Женщина для этого не обязательно должна быть обворожительно красивой, собственно всё обаяние заключается в даре угадывать потаённые желания мужчин и умении их использовать. Насколько точно эта бесовка угадала их, старшина ещё долго будет впоследствии вспоминать. Как будто с его глаз в мгновение ока считала, что он любит подходить к женщине сзади и начинать любовные утехи с похотливым распусканием рук, прижимаясь к ягодицам (а они у её были в самый раз: не плоские, а аппетитно округлые). «Ты верно давно уже не получал этого удовольствия, малыш?» — промелькнуло в мимолётном взгляде, брошенным через плечо, когда она повернулась к нему спиной, подставляя опутанные руки (пожалуйста, доставь ей это удовольствие и дай ими что-нибудь размять!). Ничто так не раззадоривало старшину как вот это «малыш». Не важно, было ли это сказано вслух или глазами. А эта девушка была к тому же выше его на пол-головы, что ещё сильнее подстегнуло внутреннего зверька. Малыш? Он?! О-о, он бы тебе такого малыша показал! И наказал им, так чтобы тебе кричать хотелось и после этого долго стонать…

Да, кричали они громко. И стонал старшина ещё долго. Ожог на лице доставляет очень болезненные ощущения.

«Говорили же — это шайтан-девка, не подходите к ней!» — бранили провожатые дозорных, заново связывая придавленную к земле и скрученную общими усилиями Киру.

«Радуйтесь, что нож не успела схватить!»

Этому действительно следовало радоваться. Никто из дозорных не ожидал, что такая на вид милая и слабая девушка может свалить крепкого мужика, при чём сделать это с таким хладнокровием: сперва усыпить бдительность, стрельнув голодными глазками и подкупив жалостью, а потом неожиданно нанести удар в горло, со всей силы пнуть в колено и столкнуть в костёр. При падении воин выронил нож (вот зачем напрашивалась разрезать ей путы — она не руки размять хотела, а нож в них получить), но в тот момент, когда она хотела его схватить с земли, на неё уже набросились три бдительных охранника. То-то она так смирно переходила реку — чтобы других дураков проучить. Итог урока: один побитый и обожжённый, которому нелегко будет смыть свой позор, один разбитый нос и пару свежих царапин. Не так просто скрутить тигрицу — она обязательно изловчится каждого укусить или заехать когтями в лицо.

Когда Киру уволокли и привязали к дереву, провожатые наконец облегчённо вздохнули. Расположившись вокруг костра, они поведали дозорным свою больную тему: какая эта девка рассякая на голову пришибленная и что на неё никакой управы нет. Как ни скрути, а всё-равно обязательно выждет удобный момент, чтобы заехать в лицо. Сжалишься, руку освободишь, чтобы поесть сама могла (или ещё что-то сделать ради облегчения) — глаз рада будет выдавить или клок волос выдрать. Когда на самом деле спит, а когда только вид делает, тоже не поймёшь. На отдыхе ничего другого не оставалось, как связывать её всю, ибо сколько руки и как больно ни выкручивай, а толку никакого. Задремлешь на минуту, а она того только и ждёт — подскочет и ногой в лицо заедет.

«А с ними что? — дозорные показали на Миллу с Ролом у соседнего дерева. — Их чего не привязываете?»

«А куда им деваться? Баба далеко не убежит, а мужик и так еле дышит. Дошёл и то хорошо. Пусть Сангар сам решает, что с ними делать».

Один из дозорных толкнул соседа локтем, кивнул в сторону повязанной пленной, которая сидела с закрытыми глазами, и спросил:

«Как тебе, взял бы в жёны на недельку? Тебе вроде нравятся бабы с характером».

Тот пренебрежительно махнул рукой:

«Да ну, больно надо! Её, вон, трое к земле прижали и руки вывернули, а она даже не пискнула. Думаешь, ей не больно было? Какое ты вообще от неё получишь удовольствие? Всё-равно что с бревном обниматься. Ещё и в лицо плюнет».

«У бревна нет этого…»

Дозорный изобразил руками женскую грудь.

«Ну так иди и потрогай её, если тебе этого достаточно».

После бурного всплеска из-за учинённой драки мужчинам хотелось сгладить эмоции, поэтому шутливый вызов был принят соответственно (не дурак, чтобы нарываться на серьёзные неприятности из-за руколапаний вне установленной очереди). Встав, дозорный набрал в миску еды — котёл чудом не опрокинулся на голову старшины, когда тот распластался на горячих углях, — и пошёл к пленным. Сейчас он покажет им всем, как правильно приручать тигриц. Кого не запугаешь грубой силой и демонстрацией острых штучек, которыми можно сделать очень больно, на того подействует доброта.

Кира сидела с закрытыми глазами, совершенно выдохшаяся, устало опустив голову. Убедившись, что она надёжно привязана к стволу, дозорный присел в шаге от неё — так, чтобы она не дотянулась, если бы захотела. Затем он поднял миску с дымящейся едой на уровень её лица и немного поводил, подгадывая, чтобы дуновение воздуха несло аппетитный аромат на неё. Голод не тётка (та сидела неподалёку и глотала слюнки), и какая-то реакция должна была последовать. Однако не последовала — а южанин очень внимательно следил за её лицом, отмечая про себя, что под налипшей грязью и царапинами (самой тоже доставалось при драках) скрывается очень миловидная внешность. Её бы обмыть — красавица будет на загляденье. Подумать только, что за ажиотаж будет, когда её на торги выставят! Ну и пусть ведёт себя как бревно, не такая это помеха, если знать с какой стороны прижиматься. Глядишь, со временем размякнет. Главное — иметь терпение.

Вдоволь изучив спящую красавицу (не поцелуешь ли, добрый молодец с ножом на поясе?), дозорный пришёл к выводу, что даже если она жутко голодная, то не подаст виду.

«Смотри, чтобы не укусила!» — звучали в его сторону предостережения.

Один из провожатых показал для наглядности на отчётливый синяк на своей руке. Впрочем, последнее происшествие яснее некуда объяснило, к каким жгучим последствиям может привести даже мимолётный невинный соблазн. Дозорный бросил взгляд к реке — там старшина обмывал своё лицо, охлаждая ожоги, и при этом в пол-голоса самому себе отрывисто рассказывал, пытаясь проглотить набитый ударом ком в горле, какими всеми способами он люто поимеет эту паршивку, если когда-то заполучит её. Вот кому даже писков этого бревна не нужно будет, чтобы получить своё удовольствие.

«Не сиди так близко, у неё ноги не связаны!»

Тоже дельный совет. Провожатые об заклад биться готовы были, что она не упустит возможности поддать сидящему в колено, когда он обернётся, или подставить ноги, когда будет вставать, чтобы если не свалить на землю, то хотя бы досадить лишний раз.

«Не надейся, дружище, она даже куска не возьмёт! Отдай другой бабе, она их обоих обхаживает. Ей, вот, можешь руки развязать, она ничего не сделает».

Встав, дозорный осторожно обошёл Киру кругом (как клетку с тигрицей) и молча протянул миску голодной тётке у соседнего дерева. Посмотрев в её лицо и убедившись, что да — эта бабёнка сама по себе спокойная и мирно настроенная, а не просто разыгрывает такую, — он распустил узлы верёвки на её руках и снял путы. Куда ей действительно бежать в таком состоянии — в лес рожать, чтобы волкам отдаться с дитятком на корм? В этих глазах страх, сострадание и благодарность были искренними и убедили бы даже чёрствого душой человека. У её мужа — по каким-то признакам южане без объяснений сразу понимали, что это её муж, — тоже были человеческие глаза. Прямой взгляд он выдерживал и смотрел с надлежащей гордостью, но без откровенной ненависти. Посмотришь и сразу видно: нормальный, трезвый мужик, за свои поступки ответ нести будет. Впрочем, и у девки не наблюдалось признаков, что она не понимала, что делала. Напротив — она очень даже хорошо понимала, и в этом была вся заковырка.

Правильно парни сказали: шайтан-девка. Жить надоест — подойди к ней и развяжи руки.

Кто она вообще такая и чем связана с этой парочкой? Скажи сейчас, что они близкие родственники — никто из южан бы не поверил и рассмеялся. Кто-то это кстати и говорил, заливисто смеясь в синем небе, но люди его не слышали. А когда смотрели, жмурились и прикрывали глаза ладонью. Невероятно красивое, но и одновременно опасное это зрелище: смотреть прямо на солнце.

Ровно как и в глаза некоторых женщин.

Дозорный ещё немного побыл с пленными, попытавшись завязать с ними разговор, но никаких особых успехов не добился. Либо они не понимали мешанину слов из разных языков, при помощи которых южанин надеялся найти хоть один, которым обе стороны худо-бедно могли бы изъясняться, либо попросту не хотели. Главное было — показать, что ты добрый. И имя назвать. Ничто не располагает пленных к себе больше, чем данная им возможность обратиться к кому-то по имени за помощью. Рано или поздно они и свои имена скажут — и этой шайтан-девки.

Имя — оно всегда имеет какую-то власть над человеком.

Вечером того же дня пленных доставили в стан. Его южане разбили в удобном месте: между рекой, высокими холмами и лесами, которые окаймляли долину со всех сторон. На смотрины заявились высокопоставленные лица, включая Сангара — предводителя южан. Очень неприятный тип. Ничем не выделяющийся: ни ростом, ни фигурой, ни лицом. Обычный неказистый, почти полностью облысевший и не в меру напыщенный пещерный человек с гадкими глазами и хвастливо выращенной бородой, перед которым все пресмыкаться готовы были — и ему это очень льстило. Прямо противоположное, что провожатые пытались Милле донести, невзирая на то, что она почти ничего не понимала. Почему-то именно ей. Вероятно, надеялись на то, что она сможет как-то повлиять на двух других, дабы вели себя, как подобает пред великими повелителями.

Пара, отряженная докладывать о достигнутых успехах Его Сиятельству Излучающему Божественную Силу (о, прости за столь скромное описание твоих достоинств!), постаралась расхвалить ему товар, который ишачок привёз по дорожным ухабам на телеге. Судя по пренебрежительному выражению лица, с которым он слушал, одновременно осматривая жалкую троицу, потеря собственных людей его не особо удручала. Больше всего его впечатлила винтовка, которую он вертел в руках и осматривал взглядом ценителя (откровенной жадины и хапуги — в мыслях многих голов вокруг).

Подступив к Ролу почти вплотную, Сангар посмотрел ему в лицо. Не как мужчина — мужчине, а скорее как будто это была скотина на базаре, которую под узду держали. Задержавшись взглядом на перетянутой ране на плече, он выразил некое немое довольство. Мол, дрался — хорошо, заслуживает толику уважения.

«Имя?» — отрывисто спросил Сангар.

По голосу слышно было, что так он всегда разговаривал: в приказном и требовательном тоне, ожидая немедленного выполнения его воли. Как положено повелителям. Не дождавшись надобной реакции от пленного, Сангар подманил жестом со стороны помощника: наугад, не выбирая кого-то определённого. Первый, кто быстрее других вызвался оказать услугу досточтимому, с более оживлённым видом постарался донести до «глупой скотинки» смысл простого вопроса. Хлопнув себе в грудь, он назвал своё имя, затем показал на Сангара, назвал его имя (с подобающим благоговением и воодушевлением, конечно же), а после этого перевёл руки на пленного с вопрошающим видом. Ну? Будешь отвечать или ещё раз повторить?

— Эй, — с промедлением процедил сквозь зубы Рол. — Так меня зовут: Эй.

«Эй? — Губы Сангара медленно расплылись в ухмылке. Ткнув на Миллу, он спросил: — А её?»

— Эй. Её тоже зовут Эй.

«Чёрт, да их тут всех зовут Эй!» — воскликнул Сангар, и вся толпа вместе с ним громко загоготала над какой-то только им понятной шуткой.

«Они, наверное, у себя по числам детей называют! Это тристапервый, это двестидесятый», — издевательски подшутил ещё один умник, которому тоже не терпелось как-то выслужиться.

Приняв ответ как должное, Сангар подошёл к Милле.

— Если ты к ней прикоснёшься, я тебя задушу. Как и этих ублюдков, — холодным тоном сказал Рол.

Когда речь идёт о женщине, мужчины понимают друг друга даже без знания языков, на котором каждый говорит. Проигнорировав предупреждение, Сангар посмотрел в глаза Миллы (как быстро ты их отведёшь, ничтожная тварь?), затем скользнул взглядом вниз и отошёл. Недостойное это занятие для богоизбранных — сцепляться с дикарями из-за какой-то беременной бабёнки. Ведь и он не какой-то самец, которому любую самку оприходовать хочется. Он — !!! (таких и слов нет, чтобы описать его величие).

Следующую пленную держали двое под руки — как и Рола. Миллу только один охранник за рукав держал, да и то больше для порядка, чем в силу необходимости. Сангар цепким взглядом заметил это. Несомненно ему уже расписали подвиги Киры, стараясь не слишком в этом усердствовать — иначе храбрые налётчики выглядели бы как мальчишки по сравнению с ней. С другой стороны нужно было и расхвалить «добычу», чтобы не сочли за дураков.

В том, что Киру крепко держали под руки и она была дополнительно связана по ногам — не туго: так, чтобы могла передвигаться мелкими шагами, но не могла пнуть, — был и другой смысл. Она еле на ногах держалась. На неё с утра приступами находила тошнота, а после езды на повозке и вовсе развезло. Если бы не поддержка, она скорее всего зашаталась бы и свалилась от головокружения. Иногда она поднимала глаза и смотрела мутным взором прямо перед собой, а потом опять опускала их либо закрывала (тошно от вас всех, противных).

Бесцеремонно схватив девушку за подбородок, Сангар властно поднял её лицо, чтобы получше рассмотреть. Краем глаз он внимательно следил за тем, какую реакцию покажет пленный мужчина: дёрнется ли, как быстро и с какой решимостью. По отношению к жене и дочери рефлекс защитника срабатывал мгновенно, здесь же была определённая задержка и медлительность. Младшая сестра? Непохожи. Племянница? Любовница? Соседка? В любом случае — свободная, ибо будь у неё дружок, он бы ни за что её не бросил. Ну а если бросил, то всё этим уже сказано.

Стиснув зубы, Кира крепилась, не желая открывать глаза и смотреть в лицо изверга, виновного в том, что они вынуждены были бросить свой обжитый дом и потерять по дороге любимых людей. В этот момент она поклялась себе, что никогда не посмотрит ему в глаза — даже когда будет убивать. Для неё это не больше чем куча дерьма, от которого не менее отвратительно несло потом и смрадом (они — лесные дикари, а всё же приучены чистить зубы тряпицей, окунутой в травяной отвар, и полоскать рот).

Показав на Киру, Сангар покосился на Рола и спросил, предугадывая ответ:

«Её тоже зовут — Эй?»

Не получив скорого ответа, Сангар посмотрел на Миллу.

— Её имя ты узнаешь в тот день, когда подохнешь, — с такой же прохладцей сказал Рол.

Сангар хамски хохотнул. Ответ был принят.

«Эй! Это твоё?» — Он потряс перед Кирой винтовкой.

«Она что — глухая?» — спросил он охранников, немного раздражённый тем, что пленница не хотела открывать глаза — даже от лёгкого хлопка по щеке (считай себя счастливой — таких нежностей редко кто от него получал).

«Её это ружьё, Сангар, её! — робко ответил охранник, решив не доводить дело до крайностей. — Она всё слышит, просто не разговаривает. С ними (кивнув на родственников) она тоже ни разу не заговорила. Немая, наверное».

Повелитель сурово посмотрел на воина.

«И ты говоришь, что она стреляла? — с ухмылкой сухо спросил он (кто из нас обоих дурак: ты или я?). — Покажи, как далеко! Если ты соврёшь, я отрежу тебе язык».

«С-стреляла, — сглотнув, убеждённо продолжил воин, — правду тебе говорю! Дотуда попадала, вон, где вторая юрта стоит! И из лука стреляла, она сразу три стрелы в руке может держать и так: раз-раз-раз! — одну за другой пускать. Перебежать за другое дерево не успеешь».

Южанин скрючил пальцы и изобразил пустыми руками, как он быстро стреляет из лука. Скорость, конечно, не как у пулемёта, но по отношению к медлительному арбалету весьма внушительная.

«Я не знаю, как у неё это получается, она их как-то между пальцами зажимает. Вообще она дралась не хуже мужиков, как тигрица. И вёрткая, как кошка. Подойдёшь слишком близко, а у неё уже нож в руке. Зарежет в два счёта, как скотину. Сегодня утром — только перевели через реку, дозорные хотели ей поесть дать и руки развязали, — так она сразу заехала ему в горло и в костёр столкнула. Глянуть только успели, как она уже к ножу на земле бросилась. А выглядела такой же вот полудохлой».

Бросить камушек в чужой огород — святое дело. Особенно если он был первым брошен. Не очень красиво — закладывать товарищей, но ведь и они этим не побрезгуют.

Сангар, внимательно слушая, обходил пленную и осматривал её со всех сторон. Да, к девушке с такой соблазнительной фигурой так и норовит подойти со спины и развязать руки. А у неё они были намного крепче связаны, чем у мужика. Понятно — у того плечо ранено, поэтому и так много не сделает, но другой бабе-то руки за спину не стали заводить и связали спереди. А ноги и вовсе оставили свободными. Давно бы уже убежать могла.

Эка занятная вещица: женщина-воин. В жизнь таких не видывал. Злых, сварливых, скандальных — сколько угодно, но воистину хладнокровных убийц, умеющих обращаться с оружием, — ни разу. На указанной воином дистанции ни один арбалетчик не возьмётся с полной уверенностью утверждать, что попадёт в цель. Стоило полагать, что если бы не мешающий лес, то на открытой местности эта дистанция на точное поражение возросла.

Неоднозначно хмыкнув, Сангар прошёлся вдоль охранников, пристально посмотрев им в лица. Не на предмет того, врут или не врут, а скорее — что они умалчивают. Странный это был случай. Когда лесную деревню захватили, всё прошло как по маслу, жертв не было. Так, пару человек отделались лёгкими ранениями. А тут — пол-отряда не вернулось. И это против жалкой горстки мужиков плюс сиё чудо-юдо лохматое.

«Клянёмся, что так и было, как он говорит! — подтвердил другой охранник, заискивающе кланяясь головой. — На других баб с трёх сторон пойдёшь, так они сразу визжать и в бег, как курицы, а эта не боится. Сама в драку лезет. Шайтан в ней сидит, не иначе».

Сангар обладал очень цепким взглядом и знал, что ему в том числе и поэтому боятся смотреть в глаза. По тому, как охранник с покрасневшим носом отвёл глаза, Сангар понял, кто ему этот нос разбил. У каждого героя схватки с тигрицей находились на лице в качестве доказательств царапины. Повелителю даже всматриваться особо не нужно было, ибо когда он подходил к очередному воину, у того рефлективно начинало чесаться или сильнее нарывать больное место. От страха, наверное. Один невольно повернул руку, пряча кровоподтёк от укуса. Другой переступил с ноги на ногу, легонько скривившись — отдавленные пальцы на ступне ныли. Третий почесал шею, на которой верёвка, едва не удушившая его, ободрала местами кожу.

Грозные лесные тяти вели себя сейчас как нашкодившие мальчишки перед атаманом, который строго помахивает плёткой, выискивая, кого первого наказать. Дралась, говорите? Так-так… Физиономии ваши пристыженные царапала? Нескладно тут что-то получается. Вас: десять — сильных удальцов хоть куда. А она: одна — как сладость на ораву голодных. Откуда у неё столько сил? Одного могла исцарапать, с другими просто бы сдалась. За день каждый мог успеть приложиться к лакомству в охотку. И связана действительно надёжно…

Что-то воины от него однозначно утаивали, это Сангар чуял. Ничего, он это узнает. И тогда отрежет кое-кому не язык, а что-то другое. Чтобы не повадно было раньше вынесенного повелителем решения совать руки и другие части тела туда, куда не следует.

Кира гулко кашлянула, пошатнувшись. С трудом сглотнула и опять закашляла. Судорожно согнувшись, она повисла на руке охранника, а затем, не удержавшись, упала на колени. Окружающие с отвращением отводили глаза, чтобы не смотреть, как её рвёт. Некоторые, впрочем, смотрели — с удивлением. А кто-то даже с подозрением.

Грубо откинув спутанные и грязные волосы пленной, Сангар бегло осмотрел её голову с обеих сторон.

«По голове били?» — спросил он строго ближайшего охранника.

«Нет, клянусь, не били! — испуганно начал оправдываться тот. — Она с самого начала такая больная была! Идёт-идёт, а потом вдруг зашатается и падает вот так. Отплюётся, отдышится, и снова встаёт. Не похоже, чтобы было заразным, больше ни у кого такого нету. Мы так её и схватили — она как раз в одного из нас нацелилась, а потом вдруг обмякла и так по дереву и сползла на землю. Ну мы тут же и набросились втроём. Два патрона у неё оставалось, так что двоим из нас крупно повезло».

Сангар, пристально посмотрев на Миллу, которая дёрнулась было к упавшей Кире, но была сдержана охранником, подозвал одного из своих приближённых и отдал ему какое-то краткое распоряжение. Тот в свою очередь махнул в толпу, та задвигалась, передавая приказ и пропуская исполняющего, и уже скоро ему протянули бадейку с водой. Избранный Сангаром воин, который в силу своего хмурого вида скорее годился на роль грозного атамана, набрал ковшом воды и приставил к губам больной, предлагая сполоснуть рот и попить. Оставшись довольным тем, что та не стала разыгрывать чрезмерно гордую и приняла столь добросердечное предложение, он уже вознамерился было обмыть лицо пленной (гляньте, какой заботливый мерзавец), набрав в пригоршню воды, но был остановлен охранником.

«Не делай, дорогой, она укусит! Не обманывайся её слабым видом, если её сейчас развязать, она на первого попавшегося набросится».

Немного подумав и заглянув в бадейку, воин отошёл чуточку назад и выплеснул всю оставшуюся воду в лицо пленной. Каков, а? И умыл, и целым остался! Воин с задорным выражением развёл руки. Лучше тебе, дорогуша?

Толпа вновь загоготала. Воин приподнял бадейку, показывая на неё двум другим пленным. Не желаете ли, дорогие гости, тоже освежиться? В два счёта обустроим, воды тут предостаточно. Свежей, ледяной, недавно из речки в бочонке привезли.

Кира, отфыркавшись и откашлявшись, с трудом встала. Путы мешали ей выставить ногу, чтобы опереться на неё, а руки тоже были связаны — благо охранники помогли, подхватив под руки (благодарю, я обязательно вам отплачу когда-нибудь за всё разом). Вода промочила всю одежду сверху и стекала по телу, щекоча. Как охотно она бы сейчас искупалась в реке! До другого берега. Вместе со всеми желающими разбить себе головы и захлебнуться в бурных потоках. Как вам такая забава, не слабо?

Воин отдал бадейку доставщику воды и махнул охранникам, которые поддерживали Киру, приказывая следовать за ним. Покрепче подхватив пленную, они повели её за ним. Других двух пленных уводить следом за ними не намеревались, из чего следовал вывод, что их разводят и, возможно, навсегда.

— Стойте! — взволнованно крикнула Милла. Дёрнувшись и будучи удержанной охранником, она умоляюще протянула связанные руки к Кире. — Пустите меня к ней, она больная! Пожалуйста…

Не зная, как объяснить южанам свою просьбу — которые и не особо горели желанием её понимать — она обратилась к Сангару, который изучающим взглядом наблюдал за ними.

— Сангар… Пожалуйста!..

Милла показала на себя, а затем на Киру. Неоднозначный жест, который можно было иначе истолковать.

«Она за ней ухаживала и кормила её, — объяснил охранник, который понял суть просьбы (он же, кто раньше других понял роль Миллы). — Она безвредная, мы руки ей на привалах развязывали, она сама потом даёт их связать».

Что-то хитрое задумав, Сангар неспешно подступил к паре пленных. Державшие Киру охранники остановились по команде и ждали окончательного решения повелителя. Больная, которая чувствовала себя после омовения заметно лучше, так и продолжала смотреть вниз, не поднимая взгляд.

«Вы убивали моих людей. — Теперь Сангар разговаривал с Ролом холодным тоном сквозь зубы. — Вы должны заплатить за это! Это были хорошие воины. Мои воины! — Сангар стукнул себя кулаком в грудь. — Все знают: Сангар справедливый хан! Вы храбро сражались, поэтому я предлагаю хорошую сделку».

Сангар снисходительно позволил всё тому же помощнику перевести смысл сказанного на язык жестов и кривляний, которые вызывали благосклонные смешки в толпе. Слово «убивать» было понятным образом заменено на жест «стрелять», под «людьми» подразумевалась толпа, заключительное выражение спрашивало: «Почему?». Почему вы, такие нехорошие, напали на нас, хороших? Мы ведь только поговорить с вами хотели, а вы сразу драться. Посмотрите на этих храбрых молодцев, как вы их искалечили (охранники старательно лепили их себя невинно пострадавших), разве это по-дружески? Эх, вы!..

«Эй, это твоя жена? — продолжил Сангар. — Она стреляла в моих людей?»

Не дождавшись ответа (чего и следовало ожидать), Сангар обратился в охраннику Миллы:

«Она стреляла в кого-то из вас?»

Нерешительно переглянувшись с товарищами (закладывать эту добрую душу или сбить ей цену, что ваши хари скажут?), охранник торопливо ответил:

«Да, кажется, один или два раза… Но она ни в кого не попала. Она и не умеет стрелять. Он ей арбалет заряжал, а она больше от испуга наугад спускала по ногам».

Сангар прошагал перед пленённой супружеской парой важной походкой судьи взад-вперёд, затем снял закинутую за спину винтовку и протянул им.

«Это ваша вещь. Я не вор, чтобы просто забирать добро у других. Это очень ценная вещь, мы можем обменяться: оружие или её свобода. Она сможет жить с нами и её никто не тронет. Слово Сангара!»

Переводчик быстро нашёл, как это объяснить: вытащив нож, он приставил его под путы на руках Миллы. Предоставленный выбор вкупе с вопрошающим ожиданием даже полный дурак быстро понять способен. Повелитель посмотрел проницательным взглядом торговца на Рола. Не заметив на его лице должной решимости, он протянул винтовку Милле. Не бабское это дело — принимать важные решения, но справедливости ради следует дать ей эту возможность. Кто вас, северян, знает — может у вас бабы в семье главные?

Милла с отчаянием на лице посмотрела на мужа и на племянницу, суд над которой, очевидно, уже был свершён. Из глаз у неё текли слёзы. Не выдержав первой, она шмыгнула носом, сглотнула ком в горле и утвердительно кивнула, показывая на свои руки.

— Прости… — шепнула она еле слышно, закрыв глаза и беззвучно заплакав.

Выбор был сделан. Получив одобрительный кивок от повелителя, южанин разрезал путы на руках пленной и снял их. Охранник отпустил рукав и отступил в сторону. Помощник демонстративно развёл руками: всё — ты свободна! Разве он не велик, наш повелитель? Благодари его за такую милость, мы всего лишь покорные слуги. Точно решила, не передумаешь? А то вас, баб, порой не поймёшь: сначала скажете так, а через минуту что-то другое. Если что, верёвки всё ещё тут.

Сангар закинул с довольным видом винтовку за спину. Хороший сегодня выдался день, такую выгодную сделку провернул! Не удостоив Миллу взглядом, он опять подступил к Ролу.

«Эй! Сколько ты убил людей?»

Охранники быстро переглянулись.

«Трёх он ранил. Он тоже плохо стреляет, и потом у него плечо порезанное было».

Грубо притянув охранника за ворот, Сангар рявкнул ему в лицо:

«Куда тогда остальные делись, а?! Если он только трёх ранил? Вас было тридцать, а привели вы троих! Ты хочешь мне — Сангару! — сказать, что она одна убила половину из вас?»

Воин испуганно заморгал и покосился на обвиняемую в столь великом подвиге, на который в этой толпе не каждый способен был. Разве что на словах.

«С ними ещё двое были. Они разделились, чтобы нас запутать, и мы тоже разделились. Мы с другой половиной потом больше не встречались и думали, что они уже вернулись. Один из них был крепким бойцом, он с ней ружьём менялся и тоже хорошо стрелял. Они и похожи, я думаю, что это её отец. Если бы они были вдвоём, их бы никто не одолел. Они как лесные духи — раз, и их нет! А потом раз — и бьют откуда-то со стороны! Правду говорю! Если бы её с ними не было…»

Охранник многозначительно покосился на беременную Миллу. Недосказанную часть фразы нетрудно было додумать.

«…мы бы пришли с пустыми руками и нам было бы стыдно показываться тебе на глаза, Сангар. А так мы принесли тебе два подарка. — Воин показал на винтовку за спиной повелителя и на чудо-юдо лохматое (и полумокрое). Заискивающе осклабившись, он добавил для пущей убедительности: — Она правда здорово дерётся. Нам её жалко было бить, а убивать мы её и вовсе не хотели, поэтому она многих из нас перебила. Посмотри — у неё коготь на поясе висит, чтобы арбалет заряжать. Она его с убитого сняла, потому что у неё стрел для лука больше не осталось. И она знает, как его использовать. И ножом швыряется. Я никогда не видел, чтобы бабы по-настоящему могли сражаться, как она. В ней много силы».

Сочтя слова воина достаточно убедительными, Сангар отпустил его ворот. Подарки были действительно ценными. Один из них уж точно. Поправив винтовку, Сангар вернулся к прерванному разговору с пленным.

«Эй! Ты будешь жить вместе с нами, но должен будешь отработать за тех, кого мы потеряли по твоей вине. Если ты постараешься, то твой ребёнок будет жить свободным и ему не надо будет расплачиваться за тебя. Мы дадим ему дом и семью, а твоя жена может остаться ему матерью. До той поры, пока ты не начнёшь делать глупостей».

Рол ничего не ответил. Охотней всего он бы плюнул этому самозванцу в лицо. Даже если бы они понимали друг друга, тут любые слова были излишни. Посмотрите только, какой справедливый судья, всем курам на смех! Ещё и считает, что они дёшево отделались. Попроси сейчас глоток воды, чтобы пересохшее горло смочить, так и это в долг запишет и взыщет. Так волк с овцой в басне торговался, привязав её в лесу к дереву. Хочешь, мол, чтобы я тебя сейчас съел или отпустить в долг? Слово волка, что не задеру сразу и дам ещё побегать! До опушки.

«Волк» осклабился и, довольный собой, направился озвучивать третьей «овце» своё судейское решение. Милла в это время, справившись с растерянностью (её что — действительно отпускают или только для виду?), выпросила жестами воды (несложное дело: показать на бадейку в руках одного из воинов в первом ряду) и поспешила первым делом напоить мужа, пока его не успели увести. Сейчас перед ней стоял ещё более трудный выбор, который она должна будет сделать: либо остаться с Ролом, либо упросить — да хоть и на коленях! — чтобы позволили быть с Кирой.

— Иди с ней, ты ей нужнее, — тихо сказал Рол, утолив жажду. — Не переживая за меня, до сих пор не убили. Как-нибудь справлюсь.

Охранники не торопились разнимать пару, которая обменивалась прощальными словами, с любопытством ожидая следующего акта судейства над овечками. В данном случае: над тигрицей. Очень занимательный случай. Можно открыто сказать — уникальный. «Волк» не стал ещё раз обходить подсудимую, чтобы заставить её посильнее нервничать (первый раз не подействовало, к чему тогда такая честь?). Подходить вплотную тоже не стал (недостойное повелителей это занятие — липнуть к бабам, будь они хоть трижды привлекательными; они должны к нему липнуть и безумно радоваться, если он на них посмотрит). Остановившись в шаге, он ещё раз пристально изучил подсудимую взглядом. Если сравнивать её с другой «овцой», то она отличалась от неё, как белая от чёрной. Одета в такую же юбку, какие носят здешние лесные дикари: из плотной материи, простую одноцветную (землисто-зелёный, серо-чёрный и коричневый — это были самые ходовые тона), но на этом сходства заканчивались. Рубаха по фасону выглядела скорее мужской, чем женской, и была надета навыпуск. Поверх крепкий ремень — тоже скорее мужской, на котором висела трофейная гафа и пустой чехол от ножа. Там, где кожа открыта, заметны царапины и синяки. Нелегкая эта работа была для храбрых молодцев — скручивать тигрицу, не применяя силу кулаков. Промокшая от выплеснутой воды рубаха липла к груди, обрисовывая аппетитные женственные контуры: не большие, но и не слишком маленькие — в самый раз, чтобы ладошку наполнить. Живот ниже ремня не выпирал (тоже в самый раз, как и талия в целом), но определённые черты в поведении наводили на некие подозрения. Это надо будет первым делом выяснить, ибо значительным образом влияло на ценность «подарка». Дышала пленная ровно, не выдавая волнения.

«Эй! Ты должна будешь отплатить за всех тех, кого вы убили. Мои воины сказали мне, что вас было больше, и если бы другие не оказались такими трусами, то они могли бы перенять часть вины на себя и тебе не пришлось бы тогда за них расплачиваться. Ты крепкая и здоровая, мы дадим тебе отдохнуть, а потом ты родишь для нас сыновей, таких же храбрых. Столько, сколько убила наших».

Окружающие захихикали, прикрывая рты, и залыбились, проникаясь сказанным. «Для нас» — значило именно это, иначе Сангар бы сказал «для меня». Вот это подарок так подарок! На такое великодушие способен только самый великий повелитель всех времён и народов. Если хорошенько посчитать, сколько она убила (обязательно будет сделано, включая раненых, ибо покушение на жизнь равно убийству), то веселья всем надолго хватит. Вопрос был теперь только в том, сколько Сангар сочтёт нужным для отдыха. С женщинами в стане южан было негусто — а утех с ними хотелось всем. Хотя бы иногда. Следовало ожидать, что Сангар захочет первым «от имени всех» выразить своё желание зачать будущего сына, но в силу того, что у него недостатка в наложницах не было, то он быстро передаст «подарок» в руки своих лучших подхалимов. А там он пойдёт по рукам направо и налево. Азартным игрокам в кости уже можно было потирать в предвкушении руками.

Переводить решении судьи никто не вызвался, ибо пленная и глаз поднимать не желала, упрямо смотря вниз и, видимо, намекая этим, что смотреть ей в глаза можно только стоя на коленях. Поединок лесной владычицы против повелителя — так это следовало понимать. Сангар снял винтовку и тряхнул ею перед пленной.

«Или ты будешь покорно служить мне и пойдёшь вместе с нами. Я ценю своих воинов как десять ваших. Когда ты расплатишься за все долги, будешь свободной».

Несколько человек тихонечко присвистнули. Вот так предложение! Ай да Сангар, ай да хитрый лис! Подумай хорошенько, девка, и прими во внимание, что сей бравый муж обычно с девками вообще не торгуется! Только торгует ими (святое дело, а уж на благо войска тем паче). Выбор за тобой.

Помощник немного склонился, пытаясь заглянуть в лицо пленной, которое частично было скрыто под свисающими волосами. Не дождавшись реакции, он пожал плечами и посмотрел на повелителя. Шайтан её знает, может она действительно немая? Надо будет проверить. Не такой уж и важный изъян, учитывая все остальные прелести (облапать глазами и спереди и сзади все уже вокруг успели, и не раз).

Закинув винтовку за спину, Сангар небрежно кивнул охранникам. Когда они начали разворачиваться в обратную сторону, чтобы увести пленную, один из них вдруг споткнулся и упал на четвереньки, едва не сбив своего повелителя. «Растяпа! — можно было сейчас насмешливо гаркнуть. — Смотри под ноги!» Никто в этот момент не обратил особого внимания на то, что нога пленной была намеренно подставлена — путы не позволяли ей со всего размаху пнуть, но полшага иногда бывает для подножки достаточным.

Неудачник быстро понял свою оплошность. За прошедшее время, пока Сангар разговаривал с Миллой и Ролом, Кира вела себя как присмиревшая овечка, заставив охранников немного расслабиться. Они, вероятно, полагали, что она не решится среди такого скопища людей напакостить. Напрасно. Второй охранник вскрикнул вслед за первым. Он сначала подумал, что его товарищ нечаянно споткнулся, и когда пленная тоже начала внезапно падать, то обхватил её руками, удержав на ногах. От неминуемого падения он её спас — товарищ в добавку неудачно запутался ногой в верёвке и потянул зачинщицу за собой, — и в награду получил в придачу к тесным обниманиям жгучий укус в плечо. Отпрыгнув (так и норовит сказать: как укушенный), он с болезненной гримасой прижал рукой больное место.

Раззява в пыли, испугавшись гнева повелителя, рассерженно хлопнул рукой по земле, и истошно заголосил, кланяясь:

«Шайтан! Это шайтан, а не баба! Она специально выждала, хотела, чтобы я на тебя упал. Извини, Сангар! Не уследил!»

Кира сухо сплюнула в сторону и гулко хохотнула со злорадством, мотнув головой, чтобы откинуть волосы с лица (не ты ли, дружок, первый начал эти игры с верёвками?). Есть ещё желающие приласкать тигрицу? Примерно то же самое выразил и укушенный, с чувством махнув на пленную рукой и пнув травинку, чтобы спустить злобу. Не первый раз. Но дай бог, последний. В жизнь он больше к ней не подойдёт, разве что прикажут.

Вот вам, любуйтесь: связанная по рукам и ногам, больная, а всё-равно двух обдурила. Итог: один на земле, один прокушенный рукав, под которым назревает очередной кровоподтёк. А сама каким-то чудом изловчилась на ногах остаться, продолжая как ни в чём не бывало горделиво смотреть себе под ноги.

Толпа, заскучавшая было на минутку, загоготала над двумя недотёпами и захлопала в ладоши, выражая пленной похвалу. Вот таким должен быть настоящий воин: никогда не сдаваться и драться до последнего вздоха, смеясь опасности в лицо.

«Эй! — крикнул укушенный южанин Милле. — Иди, отведи её!»

А та только того и ждала, нерешительно перетаптываясь в стороне и не зная, как напроситься, чтобы её пустили сопровождать Киру. И надо было очень. Давно уже. Сил еле хватало терпеть, чтобы не осрамиться при всех, а тут ещё столько волнений пережить пришлось.

Рола уводили в одну сторону (он тоже усмехался — на большее сил не было; как отдохнёт, так обхохочется вдосталь), Киру — в другую. Милла послушно засеменила к племяннице, подхватила её под локоть и повела за провожатыми. Осторожно, чтобы одна не споткнулась, а другая не расплескала содержимое мочевого пузыря, сдавленного ребёнком в чреве (умоляю, малыш, не бузи и ты, побереги бедную маму!).

Сангар, сложив руки на груди, смотрел им вслед с довольно смешанными чувствами. Гнев с одной стороны был бы уместен, чтобы поставить заносчивую деваху на место (у его ног, лбом к земле). Ведь она не просто сдуру напакостила, а действительно подгадала момент, чтобы показать ему, Сангару, что она обо всём этом думает. С другой стороны выместила свою злобу на других и сплюнула в сторону, а не повелителю под ноги. Мол, вот какая настоящая котировка твоих людей: десять олухов за одну северянку. И это за обычную, а перед тобой, неуважаемый, очень необычная. Если ты уже опускаешься до торгаша, то следовало задуматься над тем, не окажется ли цена слишком высокой для тебя.

Лицо прихвостня Сангара скорчилось в гримасе «ничего себе даёт». Что думает хозяин на этот счёт? Ведь это открыто брошенный вызов. Недостойное великих повелителей дело — вступать в поединок с бабой, — но такую наглость нельзя оставлять безнаказанной. Так глядишь, и другие обнаглеют и вообще всякое уважение потеряют.

Вздёрнув подбородок и погладив бороду, Сангар деловито показал рукой вслед уходящим и воскликнул воодушевлённо:

«К нам самого шайтана привели! А! Сам всевышний привёл меня сюда, чтобы усадить шайтана в клетку! Хвала вам, воины Сангара!»

Под общий смех повелитель с гордостью стукнул себя кулаком в грудь. И себя возвысил, и людей рассмешил, и бедняг-воинов похвалил. Да будет так, как он сказал! Сломить гордую женщину — не просто соблазн, это дело чести любого мужчины. Ничего, придёт день, и эта тигрица у него с рук есть будет, ластясь к коленям, не зовись он великим Сангаром! Слово волка!

*****

Первый снег в этом году выпал рано, половина осенних листьев с деревьев опасть ещё не успела. Это явление оказалось настолько неожиданным, что все видели какое-то предзнаменование, истолковывая по-разному. Кто-то считал верной приметой к суровой зиме, кто-то — к жаркому лету в следующем году, кто-то — к грядущему богатству. У кого на что фантазии хватало.

Осень шла до этого дня размеренным шагом, красочно раскрашивая леса, и дала всем возможность насладиться последним теплом бабьего лета. Дождей на радость землекопов выпало мало, поэтому строительство казарм в достаточном количестве для войска можно было считать выполненным в срок. Постарались на славу общими усилиями. Юрт было немного — их привезли с собой только семьи кочевников, — да и не шибко вместительными они были. Даже на четверть войска не хватило бы. Кто располагал средствами и влиянием, выторговал себе лишнюю, все остальные должны были как-то сами думать о том, как они будут зимовать. Летом можно пожить под открытым небом, не особо горюя. Дождь польёт — спрячешься под телегой или деревом с щитом над головой вместо зонтика, а промокнешь — тоже не велика беда, обсушишься позже у общего костра, травя шуточки с друзьями. Но с затяжными осенними дождями, а уж тем более — зимней вьюгой — шуточки плохи. Посему решено было выкопать длинные котлованы по грудь глубиной и накрыть их двухскатными крышами. Донельзя простая конструкция, дюжина отъявленных дураков и та за неделю справится — знай только, напоминай им каждый день, что им в этой яме жить куда приятней будет, чем в сугробе снега на замёрзшей луже осенней грязи. Пленные мужчины усердствовали в меру своих сил, приговаривая про себя, что роют будущие могилы своим «доброжелателям». С горечью, ибо не знали, кто способен будет одолеть такую огромную орду, которая однозначно готовилась к войне — по-всему, в следующем году, как только подсохнет земля. Знали бы раньше, ушли своевременно из лесов в крепость севернее. Кто-то ведь и предупреждал, кто-то и уходил, но это были единичные случаи. Большинство жителей лесных деревень решили ещё подождать до осени, а там с первыми холодами уйти на зимовку в более надёжные края. Вот и дождались.

Южане старались вести себя миролюбиво. Они руководствовались правилом сильнейшего, оправдывая им свои доброхотные намерения, и не упускали случая, чтобы похвалиться перед жалкими пленниками своими доблестными достижениями и ещё более амбициозными намерениями, а заодно в очередной раз предложить перейти на более надёжную сторону. Мол, делов-то — послужите годик-два, зато потом будете свободными. Не хотите — как хотите, ходите дальше в оковах, копайте землю. Мы над вами так или иначе властвовать будем — миром не захотели пускать к себе, подомнём под себя силой. Зиму вот только переждём. Не любим мы при морозе по сугробам лазать, не привыкшие к такому после родных тёплых краёв.

Солнце в день раннего снегопада осветило округу, продравшись запоздало сквозь серое полотно туч, и, должно быть, так же ахнуло от изумления, как и люди поутру. Холодный ветер, дувший уже второй день, за ночь заволок небо тяжёлыми тучами; снега выпало немного — припорошило всего в палец толщиной, но этого было достаточно, чтобы выбелить все просторы до самого горизонта. Стоило только солнцу встать из-за вечноснежных гор (туда наверняка ветер-пастух гнал своё стадо по небесным лугам), как снежок начал таять. К вечеру от него почти ничего не осталось и только под ворохом опавших от налипшей тяжести листьев можно было ещё наскрести горсточку мокрых крупиц.

Но сейчас было утро, и люди, веселясь и дурачась, бросали друг в друга снежки. «Прямо как дети!» — с умилением думало солнце, смотря на них сверху. Дети, кстати, тоже не упускали случая лишний раз повеселиться. Многие южане — и не только кочевники — пустились завоёвывать чужие земли вместе со своими семьями. Сангар, великий хан, благосклонно разрешил, слава ему небесная. Ещё и необъятные земли в награду за службу обещал. Не степные, иссушенные зноем и ветрами, не каменистые на голых склонах гор, а плодородные — с лугами, покрытыми сочной травой, и лесами, где живностью кишмя кишит. И ведь не соврал. Вон — гляньте только вокруг! Хочешь есть — сходи в ближайший лес, да поймай себе зайчишку. Хочешь пить — сходи к реке, да зачерпни горсть чистейшей горной воды. И камни собирать нет нужды, чтобы слепить лачугу — пойди наугад в любую сторону, обязательно упрёшься вскоре в сплошной лес. Руби и строй на здоровье. Рай да и только.

Солнце полюбовалось природным пейзажем, который на выбеленном снегом фоне казался ещё более насыщенным красно-желтыми тонами, а затем выследило пару зверей в окружных лесах. В одном месте семейка диких свинушек рыла землю, в другом косули прытью бежали через лес, заприметив стаю рыскающих волков; белки огненными всполохами мелькали то там то сям по стволам деревьев, суетливо закапывая в листве под снегом последние запасы на зиму; с озера шумно поднялся косяк уток, направляясь неизвестно куда. Да, дорогие пташки — кто ещё не успел улететь на юг, тому самое позднее теперь следует об этом серьёзно задуматься! Зима уже на пороге. Медведи — вам пора подыскать себе берлогу для спячки! Еды вам ещё хватит, чтобы нагнать немного жирка, но ненадолго.

Люди — не забывайте между нашедшим весельем, что вам тоже следует поторопиться с некоторыми делами! Делу время, а потехе час — как вы любите говорить. У вас ещё не все избы срублены и крыши плотно крыты. Как польют дожди, бестолку будет грязь в ямах ногами месить.

Перед одной из казарм на заснеженной земле сидела женщина, склонив голову. Когда солнцу удалось заглянуть ей в лицо, то оно увидело, что женщина горько рыдает, протягивая в отчаянии руку.

— Отдайте мне его, это мой ребёнок… — твердила она умоляюще сквозь всхлипы.

Случайно проходивший воин подошёл к ней и, склонившись, поинтересовался причиной её горя.

— Милла. Милла меня зовут… — отвечала она отрывисто, продолжая рыдать.

Кое-как — скудным набором слов и жестами — оба пришли к некому взаимопониманию. Солнце, заглянув в лицо мужчины, увидело крайнее неодобрение. Через минуту после того, как он спустился по ступеням и решительно вошёл в двери казармы, его грубо вытолкнули назад. Встав со ступеней ещё более рассерженным, он не стал дальше ругаться и направился долой. Вскоре он вернулся с компанией других мужчин, которая резким тоном вызвала проказников из казармы, не найдя в картине с плачущей на грязной земле пленнице ничего весёлого. После недолгого скандала всё закончилось тем, что ей всучили в руки младенца, тем самым успокоив. Трепетно прижав его к себе, женщина теперь рыдала от облегчения, благодаря своих заступников. Мир не без добрых людей.

Из всего случившегося солнце поняло то, что у неё отобрали ребёнка, требуя сказать настоящее имя. Чьё — ясное светило не поняло, ибо не особо прислушивалось к разговорам. С одним оно было согласно — что это гадкая шутка и негодники заслужили наказания. Им ещё радоваться стоило, если никто не донесёт про этот случай до Сангара. Самоуправства подчинённых тот терпеть не мог, а тут ещё налицо нарушение данного им этой женщине обещания. Он и без того пребывал в последние дни далеко не в лучшем настроении, так что безудержная ярость повелителя будет естественной реакцией. Что это значит, олухи и сами должны понимать.

С умилением проводив счастливую мать взглядом, солнце внимательно осмотрело крышу здания, откуда вынесли младенца, надеясь найти щелку, чтобы заглянуть внутрь. Там, кажется, похитители прячут суженую лесного духа. Он жаловался, что давно не видел её. Трудно ему выследить её — зверем в большое селение не зайдёшь, ибо обязательно убьют и будут рады лёгкой добыче, — а пташкой много через открытые проёмы окон в сумрачных помещениях не разглядишь. Тоже опасное дело, ибо подростки-сорванцы с большой охотой брали любых птиц на прицел самодельных арбалетов. Стреляли они притупленными болтами, чтобы, промахнувшись, ненароком не поранить собственных людей, но этого хватало, чтобы перебить птице крыло или голову. Раненных пернатых сорванцы дарили девочкам вместо цветов, а те, разжалобившись, пытались выходить безнадёжных пациентов. Ишь какие добросердечные охотники, прямо все в своих отцов.

Последний раз солнце видело пропавшую лесную владычицу несколько дней назад. Тогда люди тоже изрядно веселились, устроив какой-то праздник. Это как раз был предпоследний день бабьего лета, когда даже нагишом под солнцем не зябко было сидеть. Такой её, кстати, и явили солнцу: нагой, прикрытой только в двух местах шкурой. Она лежала с закрытыми глазами на повозке, привязанная по руками и ногам, разведёнными в разные стороны, и не двигалась. На лице и теле видны были ссадины со свежими кровоподтёками, но в целом девушка была живая, солнце в этом не сомневалось. Её несколько часов возили по селению и под конец стащили и унесли, совершенно безвольную, под эту вот крышу.

Забавный праздник. Пару столетий назад люди почти по всей планете устраивали осенью праздник урожая. Благодарили солнце, показывая самые лучшие плоды, и жгли в честь его большие костры из соломенных сооружений. Потом про всё это забыли, по меркам людей — надолго, но теперь, видимо, опять вспомнили хорошие старые традиции. Мужчины, которые толпились вокруг повозки с девушкой, расхваливали её как только могли и торговались между собой за право потрогать её. Но никакие из тех рук, которым дозволено было погладить тело в разных местах, запустив их и под шкуру (особенно охотно туда), не ласкали девушку так нежно, как солнечные лучи. Уж они точно не упустили ни одной клеточки кожи, расцеловав её любвеобильно с головы до пят. Спину только не дали поцеловать. Жаль, ведь ей это так нравилось. Не слушая весёлого гомона мужчин, солнце шептало девушке в уши самые приятные слова, которые когда-либо слышало из уст людей, но та так ни разу и не улыбнулась. Ну да ладно, и без этого праздник можно было считать удавшимся. Солнце, в любом случае, чувствовало себя польщённым, ведь люди ему показали самое лучшее, что имели. И лесной дух с облегчением вздохнул, когда попозже узнал новость — беспокоился, всё ли с ней в порядке. Переживал он и тосковал, сетуя небесному светилу, что проворонил своё счастье в нужный момент. Бывает. Ничто в этом мире не совершенно, и лесные духи порой дают так же маху, как и люди.

Обернувшись в сумерках в волка, лесной дух ночью долго выл под Стрижиной Горой на луну, клятвенно обещая ей, что никогда больше не даст возлюбленную в обиду. Вспорхнув в лунном свете мотыльком над деревьями, через миг помчался болотной совой над марью, через другой петлял зайцем в траве между деревьями, через третий кружил в шумной стае летучих мышей у подножия высоких гор. И так метался в пылу дикой охоты дни и ночи напролёт до исступления, уснув с приходом зимы медведем в горной пещере. Пошли снега, похоронив под собой никем не найденные трупы, которые лес в скорби осыпал букетом осенних листьев. Ударили морозы, затянув лесное озеро под Стрижиной Горой толстым слоем льда; только в центре озера осталась полынья, у поверхности которой плавали рыбы, хватая ртами воздух, а подо льдом вытекающего ручья продолжала пульсировать жилка воды. Жизнь словно остановилась и только неуступчивая горная река продолжала бушевать — пусть и с меньшей силой, чем летом, — не давая заковать себя в плен льдов и упрямо вгрызаясь потоками в замёрзшую кромку берегов.

Недалеко от моста в двух шалашах сидели дозорные и, нахохлившись под шкурами, грелись у огонька. Скучное занятие, ибо после давней вылазки южан на другой берег северяне не показывались на глаза и не пытались как-то отомстить за похищенных жителей деревни. Теперь они тем паче не рискнули бы ступить даже шагу на совершенно обледенелый мост, а обстреливать дозорных — мелкая пакость, которая никому ничего не даст. Поэтому если дозорные смотрели за берегом реки, то больше надеясь увидеть там какого-то зверя. Хоть какое-то развлечение для глаз.

Неделю-две там ворон повадился на деревьях сидеть и так же от скуки наблюдать за людьми. Днём покаркает, погуляет степенным шагом хозяина по снегу, выискивая что-нибудь съедобное, разомнёт крылья, а с приходом темноты опять усаживается то на одной макушке дерева, то на другой. После его исчезновения через пару дней косяк оленей привал устраивал, отдыхая от волчьей травли. Заприметив людей на другом берегу, копытные в тот же день ушли.

Когда приходила смена, дозорные оживлялись. Разговаривали, делились новостями: что здесь было (да ничего, ворон и тот от скуки, наверное, подох) — чем в стане народ развлекается (да ничем особенным — жмутся в землянках у печей и играют в кости на то, кому проход от снега чистить, да кому за свежей водой идти). Отдежурившие уходили, пришедшие занимали их места, ёжились и грели руки. Холодно, брр! Чтобы через время не заснуть вместе, рассказывали друг другу разное из прошлой жизни — как оно было по ту сторону южных гор и как оно теперь по эту. Вспоминали дорогу, которая была долгой и не без трудностей. Кому-то суровая зима была не в новинку (ты, вот, друг, послушай, как у меня на родине в горах было!), а кто-то изрядно тосковал по жаркой пустыне. Человек — он живуч, везде найдёт себе пристанище. Нравится али нет — весьма занятный вопрос. Сейчас жалуется на одно, а покинет обжитое место, уйдёт в другое — будет уже с теплом вспоминать. Сделает одно с убеждением, а через время начинает сомневаться, правильно ли поступил.

«Нехорошее у меня чувство, скажу вам! — говорил один из дозорных, поглядывая на протоптанную дорожку к стану. — У меня уже тогда под ложечкой сосало, просто я молчал. Все радовались, ну и я радовался».

Дозорный потёр шею. Привычка. Друзья знали — откуда. В подарок досталась от одной персоны, едва не удушившей его. Знали и то, что парень был не в меру суеверен. У каждого свой таракан, как говорится.

«Хотите смейтесь, хотите нет, но погода тогда осенью не случайно испортилась! Это был знак. На беду мы её привели, правду говорю! Она всех нас когда-то загубит, а тех, кто её лапал, в первую очередь… Посмотрите, какая живучая оказалась! Она ведь и в лесу с нами тоже до последнего грызлась, не сдавалась. Об заклад бьюсь — подсунь ей сейчас нож, так она ночью мигом очухается и всех в доме тихонько перережет! Шайтан, он такой — никогда не спит, всегда следит за тобой».

Дозорные в обеих шалашах в молчаливом согласии посмотрели на заснеженный лес на другом берегу реки, вспоминая давние происшествия. И у них было нехорошее чувство. Такое, словно кто-то беспрестанно следил за ними глазами хищника. Не выдержишь — встанешь, выйдешь из шалаша, чтобы заодно немного тело размять, округу осмотришь — никого, ни одной души. Снег да снег кругом. Взбодришься на морозе, придёшь назад — чаю горячего попьёшь, закусишь сухариком, — а чувство всё-равно не проходит. И сколько ни разглядывай лес на другом берегу, ничего подозрительного заметить не удаётся.

Вся горе-компания лесных тятей давно уже договорилась никому не рассказывать больше того, что уже было ими сказано. Себе на благо. Остальные-то из отряда так и не вернулись. Много чего можно было предположить: что полегли — то ли от отряда северян, то ли от одного воина, который неутомимо выслеживал и преследовал своих врагов; что сдались в плен; что заблудились; в конце концов даже такую глупость, что они боятся вернуться и поэтому решили перезимовать в ограбленной лесной деревне.

Уважительная причина была: девчонку ведь так и не поймали. Убежала — и это от оравы взрослых мужиков! Позор да и только. Двух из пистолета ранила, заставив остальных быть более осторожными. Тоже оказалась не глупой, как поначалу показалось. Юркнула в кусты за холмом, а потом, наверное, по дну оврага в другую сторону крадучись ускользнула, пока они по склонам лазали, надеясь найти её там или высмотреть в лесу. Так и сгинула бесследно. Ни девчонки, ни пистолета — а ведь знатная была бы добыча.

Тот отважный северянин, которого они считали отцом девчонки и шайтан-девки, на её поиски, очевидно, ушёл, ибо после побега первой его больше не было в рядах маленького отряда. Да поможет ему лесной дух найти свою дочь! Не такие они подлецы, как некоторые, чтобы желать здешним людям только зла и изгаляться над ними в меру своего больного самолюбия.

Лесной дух, кстати, следил за дозорными глазами рыси, притаившейся в некотором отдалении от берега. Она уже с раннего утра там сидела на могучем дереве, оставаясь незамеченной — расцветка меха идеально сливалась с корой, а у людей не такое острое зрение, чтобы отличить лесную кошку. Оттого они и чувствовали эту неопределённую нервозность, то и дело внимательно осматривая местность и не находя явных причин. Вечером вновь повалил снег. Замельтешило в темноте бесчисленное множество снежинок, которые падали с тихим шуршанием на старый снег. Спрыгнув с дерева, рысь прошла к мосту. Постояла немного, чутко вслушиваясь, что делают люди в двух шалашах (продолжали дремать), а потом осторожно потрогала лапой настил моста. Скользко. Но пройти можно, нужно просто распустить когти. Для человека — опасно, разве что ползти на четвереньках, для рыси — сущий пустяк.

Осторожно, шаг за шагом, большая кошка перешла мост, сразу за ним свернув направо, прочь от шалашей. На твёрдой почве она сразу пустилась в бег, иногда останавливаясь и оглядываясь — не преследуют ли её? Спасибо тучке за снег! Он как нельзя лучше скрыл кошку в темноте и вскоре полностью заметёт оставленные следы. Когда люди будут утром делать свой обход, то уже ничего не увидят, а если у кого-то из них будет в голове стоять волшебная картина с рысью на мосту под ночным снегопадом, то он посчитает, что ему это в полудрёме примерещилось. Пусть на своё здоровье толкует как ещё один знак. Тоже дозорные… Был бы на месте рыси шатун, он разодрал бы всех, кто не успел убежать от ужаса.

Самое главное лесной дух узнал: его суженая была жива. Через ночь наступит новолуние — время, когда можно переродиться в Лунного зверя. Непростая задача, ведь этого не случалось уже так много столетий. Это вам не просто махнуть волшебной палочкой и сказать «Абракадабра!». Чтобы перевоплотиться в непобедимого зверя, нужно принести себя в жертву и спасти тем самым до крайности отчаявшуюся душу. Рысью этого не сделаешь. Лучший вариант в данной ситуации — влететь обмороженной синицей в окно и спикировать на будущую креатуру, норовя угодить в лицо, чтобы вызвать защитный рефлекс. А затем, будучи зажатой в ладонях, пискнуть в последний раз, принимая поцелуй, и испустить дух.

Как с любым существом на земле и здесь должно пройти время, чтобы в новом обличье родиться на свет. Когда это произойдёт — может знать только луна, покровительница умерших душ. Но если произойдёт, то уже никто не сможет остановить Лунного зверя. Он найдёт любые следы и низвергнет любого противника. Бойтесь его, ибо он не знает слова «пощада» и утолять жажду будет кровью.

Одним днём будущей весной он проснётся вместе с медведями из зимней спячки и выйдет на свою страшную охоту, о которой впредь будут складывать легенды.

Если верить в древние поверья.

А если нет — во что тогда? Человеку нужна вера во что-то вышестоящее над всеми, иначе он превратится в то, что создал своими руками: в бездушное орудие убийства. В машину, которая не испытывает ни капельки любви к природе и миру в целом.

Выбор за каждым из нас.

Единственное существо, у которого нет выбора — это Лунный зверь. Его жизнь превратится в дикую травлю, где как он, так и на него будут безжалостно охотиться; в травлю с передышками, чтобы наспех зализать раны.

Рысь это предчувствовала, поэтому уходила в более надёжные края. И ей, когда она была ещё котёнком, мать назидательно рассказывала древнюю легенду. Взобравшись на дерево в другом лесу, она терпеливо ждала, когда закончится непогода и можно будет выйти на охоту. Снег падал крупными хлопьями, накрывая лесную кошку белым одеяльцем, и в тихом шорохе ей чудилось хриплое мурлыканье матери, рассказывающей ей тёмной тревожной ночью сказку.