Батальон четверых (сборник)

Леонид Соболев, 2015

В книгу вошли избранные рассказы писателя-мариниста Леонида Соболева (1898–1971) из книги «Морская душа» и очерки из книги «Дорогами побед» о героических матросах Черноморского флота, об обороне Крыма и освобождении Севастополя от фашистских захватчиков. Книга выходит в серии «Поклон победителям», выпуск которой приурочен к празднованию 70-летнего юбилея Победы в Великой Отечественной войне. Для среднего школьного возраста.

«Чёрная туча»

(Из фронтовых записей)

Бой ушёл вперёд.

Он гремел теперь далеко в степи, и сюда доносилось лишь приглушённое ворчание разрывающихся мин и снарядов. Над опустевшими окопами, вырытыми в агротехнической посадке вдоль ровной аллеи, лёгкий ветерок чуть шевелил деревья, вернее, огрызки деревьев.

Тонкие их стволы были срезаны, расщеплены или белели ранами сорванной коры, ветви — надломлены, обгрызены, посечены. Листья, пробитые и надорванные, преждевременно пожелтели. Изуродованная зелень молчаливо свидетельствовала о том, что вытерпели люди, укрывшиеся под ней в неглубоких своих окопах. Две недели свистел в этой рощице металлический вихрь, две недели рвались здесь мины, снаряды, авиабомбы, густыми роями летели пули — и когда-то высокие и пышные акации превратились в низкий общипанный кустарник.

Две недели бились здесь черноморские моряки, сошедшие с кораблей для смертельного боя с фашизмом.

Это были два батальона Первого морского полка. В начале осады Одессы его сформировал и повёл в бой командир Одесского военного порта полковник Осипов, старый моряк, матрос с «Рюрика» и «Гангута», который в Гражданской войне бился в Первом кронштадтском экспедиционном отряде и командовал матросским отрядом на Волге. Новый полк в первом же бою отбросил румын от ближних подступов к городу и захватил эту посадку у колхоза Ильичёвка. Она была очень важна: во-первых, она закрывала врагу подход к высоте, выгодной для обстрела Одессы; во-вторых, отсюда в своё время, с прибытием подкреплений, командование рассчитывало начать новый удар.

Это отлично понимали и осаждающие. На два батальона моряков, державших посадку, румыны бросили целую дивизию — два пехотных и один артиллерийский полк. Посадка оказалась в фактическом окружении: спереди, сзади, слева и справа были румыны, и только высокая кукуруза, протянувшаяся к железнодорожному полотну, где оборонялась остальная часть полка, была единственной дорогой, по которой ночами подтаскивали морякам цинки^[1] с патронами, мины, пищу и воду. И по этой же кукурузе не раз пробирался к своим бойцам полковник Осипов, чтобы осмотреть позицию, распорядиться насчёт отражения очередной атаки и, кстати, побеседовать по душам.

— Окружением маленьких пугают, — говорил он своим глуховатым негромким голосом, пережидая разрывы мин и снарядов. — Поглядите, как вы тут ладно устроились: посадочка-то ваша углом идёт. Полезут румыны с тыла, внутрь угла попадут — будете их с двух сторон бить. Справа навалятся — левая посадка фланговым огнём их положит. Слева сунутся — правая так же будет во фланг косить. Ну а если чёрт их понесёт на самый уголок, тут у вас полная мощь огня, понятно?.. За такую посадку денежки платить можно. Ваше дело — не зевать, высматривать, откуда полезли. Крепче держитесь, товарищи, по-флотски держитесь!.. Скоро эту посадочку оставим, вперёд пойдём. Не на мёртвый же якорь тут стали!

И моряки держались. Ежедневными атаками враг пытался сломить их сопротивление. Две недели подряд одна за другой накатывались волны атакующих румын (в иную атаку до восьми волн) — и разбивались о твёрдость и мужество краснофлотцев, как о скалу.

Грудами трупов, наваленных друг на друга, эти волны так и застыли у окопов неопровержимым доказательством краснофлотского мужества и стойкости. Пули, остановившие их на бегу, были у них во лбу, в сердце, в груди — точные, прицельные пули спокойного морского огня. Убитые лежали без оружия: оно попало в руки моряков, и солдаты, лежавшие сверху недвижной этой груды, были повалены пулями из румынских же автоматов и пулемётов, принесённых сюда накануне теми, кто лежал внизу.

Только полсотни шагов отделяло убитых от посадки. Так учил своих бойцов полковник Осипов:

— Не нервничай, ближе подпускай. Они в атаке орут, поливают из автоматов, на психику берут, вон как вчера шагали — в восемь рядов, с музыкой и иконами: нам, мол, всё нипочём!.. А вы их тоже на психику берите: топай, мол, топай, а я обожду, когда у тебя гайки начнут отдаваться… Молчите и поджидайте. Пусть на предыдущих ораторов полюбуются: тоже на мораль действует, экое кладбище навалено!.. Вот когда так подойдут, что их карточки рассмотришь, когда глаза их увидишь, а в них страх, тогда и бей в лоб. Веселее будет: одного повалишь — десять сами назад побегут…

И сидели моряки под срезанными начисто ветками, часами выдерживая бешеный миномётный и артиллерийский огонь, предвестник атаки, сидели и под диким ливнем автоматического огня наступающих румын. Сидели, «не нервничая», молча давая атакующим дойти до груды трупов и понять, что тут — смертный рубеж, которого не перейти, что так же, как и сегодня, шли на эту посадку вчера, и позавчера, и неделю назад другие роты и батальоны. И небритые лица румын, уже перекошенные страхом подневольной атаки, впрямь искажались ужасом перед грозным молчанием морских окопов, таящим смерть, перед выдержкой и мужеством «чёрных комиссаров».

«Чёрные комиссары», «чёрная туча», «чёрные дьяволы» — так прозвали румыны краснофлотцев морских полков. Моряки пошли с кораблей в бой в чём были — в чёрных брюках и бушлатах, в чёрных бескозырках. Такими они и запомнились румынам при первых встречах, когда, подпустив их вплотную к окопам, моряки встретили их яростным и точным огнём, когда, словно вой шторма, пронеслись по полю и свист, и крик, и издевательское улюлюканье, когда чёрные высокие фигуры замелькали в зелени посадки в бешеной контратаке и нельзя было ни автоматами, ни пулемётами остановить их неудержимый бег, когда внезапной угрозой вставали над жёлтой кукурузой чёрные бескозырки и могучие руки в чёрных рукавах бушлата заносили над грудью острый и быстрый штык…

С первых этих встреч многое изменилось во внешнем виде морской пехоты: краснофлотцев переодели в защитную форму. Но часто, взлетая на бруствер окопа, словно на трап по тревоге, быстрым морским прыжком, моряки вытаскивали откуда-то из-за пазухи флотскую бескозырку, и чёрные фуражки опять мелькали в кукурузе наводящим ужас видением «чёрной тучи» — нетерпеливой, грозной силы, устремлённой лишь к одному: разбить и уничтожить врага.

Такими запомнили моряков румыны. Нам же, кто видел и помнит прежние бои за революцию, знакомо и это мелькание бескозырок в зелени кустов, знакомы и ленточки, развевающиеся в атаке. Как будто вставали из боевых своих братских могил матросы, дравшиеся и в степи, и в лесу, и на конях, и на бронепоездах — везде, куда посылали их революционный народ и партия; как будто воскресло орлиное племя матросов революции: тот же дух, то же боевое упорство, натиск и смелость, то же презрение к смерти, весёлость в бою и ненависть к врагам. Пусть эти, новые, моложе, пусть за плечами у них нет долгих лет царской службы, школы ярости и гнева, но это — одно племя, одна кровь, одна мужественная семья моряков, какие бы имена кораблей ни сверкали на их ленточках и с какого бы моря ни сошли они на сушу бить врага — с Чёрного ли, с Балтийского ли, с Тихого или с Ледовитого океанов.

На берегу они сохраняют в своих бригадах и полках ту же сплочённость и боевую дружбу, которая рождается только кораблём. Корабль, где люди живут, учатся, спят, бьются в бою и гибнут рядом — локоть к локтю, сердце с сердцем, необыкновенно сближает людей, связывает их прочной личной привязанностью и создаёт из них монолитный коллектив.

И это свойство моряков — быть в коллективе, гордиться именем своего батальона, как именем корабля, — сказывается и в окопе, и в атаке, и в разведке. Разные люди с разных кораблей сошлись в батальоне, но, глядишь, через недельку этот окоп или блиндаж напоминает кубрик. Уже появились ласково-грубоватые прозвища, уже летают свои, понятные только здесь шутки. Уже всем известно, что Васильев с «Червонной Украины» — спец по ночной разведке, а Петров с «Беспощадного» — отличный снайпер, что старшина роты, комендор с «Ворошилова»^[2], человек очень горячий и что в атаке за ним надо присматривать и в случае чего выручать: того и гляди, полезет один против десяти и погибнет зря из-за своего характера. Уже все знают, что нет в полку лучшего миномётчика, чем Иванов с тральщика. Не тот Иванов из авиабригады, который пристрелил мотоциклиста и рванул дальше на его машине, и не тот Иванов с канлодки^[3], что пошёл ночью в кукурузу оправиться, а вернулся с двумя румынами: напоролся на разведчиков, одного стукнул по голове, другой же сам лапки кверху, — а тот Иванов, у которого усы и который играет на баяне…

И каждый из моряков с восхищением и почтительной завистью к отваге будет целый час рассказывать вам о своём полковнике, о его шутках, о его личных подвигах, о его легендарной машине, пробитой осколками и прошитой пулемётными очередями, на которой он подлетает к окопам, словно на катере к парадному трапу. С любовью, как о близком друге, расскажут вам моряки о военкоме полка Владимире Митракове, о том, как видели его всегда рядом с собой в самых опасных местах, как обучал он моряков стрельбе из трофейных автоматов, как пробирался он к окружённым подразделениям, неся с собой волю к победе, весёлую шутку и дружеское, тёплое слово, и как провожали его, раненого, в тыл, как ждут его обратно — всем полком — и какую встречу ему готовят.

Посидите с моряками вечерок в окопе — и вся жизнь нового коллектива, этого корабля на суше, встанет перед вами во всей её суровой и весёлой простоте, в шутках и подначках, в уважительных отзывах о храбрейших, в мужественной скорби по погибшим товарищам, и во всяком взводе увидите вы неразлучных друзей, из которых каждый отдаст жизнь за нового своего друга, «корешка» или «годка»…

И если в такой коллектив попадает молодой человек, не видевший ранее ни корабля, ни моря, он впитывает в себя этот мужественный дух, традиции и боевые навыки, эту присущую морякам гордость за свой корабль (или батальон) и желание сделать его лучшим, красивейшим, храбрейшим. Молодого человека смущает, что не может он, подобно товарищам, надеть в бой драгоценную ленточку с именем своего корабля, что в беседах между атаками никак не назвать ему тех, с кем он плавал, кто командовал его кораблём, кто был на нём комиссаром. Но тем более хочется ему доказать этим особенным людям, понимающим друг друга с полуслова, полужеста, что и он достоин войти в их тесную и смелую семью. И он идёт в бой впереди других, уходит в опасную разведку, кидается один на десяток врагов. Он хочет завоевать право не опускать глаз перед этими мужественными, простыми и веселыми друзьями-моряками.

Так получилось и с молодым севастопольским пареньком Юрием Меем. В Третий морской полк, формировавшийся в Севастополе, он пришёл добровольцем, не служив ещё на флоте. В конце сентября крейсер с десантом подошёл ночью к Одессе; моряки в темноте погрузились на баркасы и погребли к берегу, в тыл румынам. Вместе с остальными Мей спрыгнул по грудь в холодную воду и так же, как остальные, не почувствовал холода (моряки потом говорили: «Холодная вода, понятно… Но очень тогда азартно было, не замечали…»). В темноте взвод его ворвался в прибрежную деревню, напоролся там на тяжёлые орудия, перестрелял и переколол немецких артиллеристов. Так провёл Мей ночь, день и ещё ночь в яростном бою — в первом своём бою.

Удар десантного полка во фланг румынам в сочетании с лобовой атакой батальонов Первого морского полка (покинувших наконец для этого свою знаменитую посадку у Ильичёвки) отбросил врагов на несколько километров. Моряки заняли новые позиции, расположившись в недавних румынских окопах, повернув их фронт к врагу. Напор моряков освободил Одессу и порт от обстрела тяжёлой немецкой батареей. Орудия были отправлены в город, и каждую пушку провезли по улицам с выразительной надписью, выведенной белой краской на чёрном длинном стволе: «Она стреляла по Одессе, больше не будет».

Немецко-румынские фашисты решили вернуть потерянные ими выгодные позиции. Удар за ударом, атака за атакой, тысячи мин и снарядов посыпались на Третий полк. Враги пытались подавить его сопротивление количеством: утром 29 сентября на окопы, где был один третий батальон этого молодого полка, двинулось до полутора тысяч румын.

Автоматчики их ещё в темноте подкрались к окопам на семьдесят метров и с началом атаки открыли огонь, держа моряков в земле и не давая поднять головы. Моряки, как обычно, подпустили атакующих поближе и скосили первую волну. Трое краснофлотцев — Димитриенко, Вчерашний и Лисьев — выскочили из окопов, закололи автоматчиков в кукурузе и их же оружием стали бить во фланг следующей цепи румын, пошедшей в атаку.

В окопе сперва не заметили, что вслед за этими тремя выскочил и Мей. Он залёг с винтовкой в кукурузе, стреляя вдоль румынской цепи. На него, прячась за копнами, пошло до шестидесяти румын со станковым пулемётом. Мей поднялся во весь рост, швырнул две гранаты, отбил пулемёт. Он быстро повернул его и погнал им все шесть десятков солдат назад. Увлёкшись этим, Мей перетаскивал пулемет все дальше и дальше вперед, кося им откатывающихся румын… И хорошо, что командир роты заметил это и выслал к Мею ещё семерых моряков, иначе он был бы отрезан от своих.

Так доброволец Юрий Мей вошёл в боевую семью Третьего морского полка, и никто уже больше не спрашивал его с дружеской насмешкой, с какого он корабля и какой специальности, и представили мне его так: «Который с чужим пулемётом в отдельном плаванье был…»

В этом же бою произошло то, что командир батальона старший лейтенант Торбан, смеясь, назвал «стихийной контратакой».

Батальон отражал одну атаку за другой. Сильный автоматный огонь сменялся миномётным, потом снова надвигались цепи румын. Поднять людей в контратаку под этим огнем, прижимавшим к земле, Торбану казалось делом трудным, и он медлил, выжидая хоть какой-нибудь передышки. Но далеко от командного пункта, в девятой роте, командир отделения Вялов, пригибая голову под роем свистящих пуль, повернулся к командиру роты Степанову:

— А что, товарищ лейтенант, если самим на них кинуться?.. Прямо же терпения никакого нет, до чего хлещет… Может, ударить — драпанут?

И в огонь, которого, казалось бы, не могут выдержать человеческие нервы, выскочили из окопа во весь рост сразу трое: Вялов, Степанов и услышавший этот разговор пулемётчик с канлодки Соболев. За ними, как один человек, тотчас кинулась вперёд вся девятая рота. Увидев это, поднялась и соседняя — седьмая. За ней — первая. Боевой порыв шквалом поднял моряков и в соседнем, втором батальоне. «Чёрная туча» ринулась на атакующих румын и, спотыкаясь о вражеские трупы, наваленные перед окопами, покатилась неудержимой страшной лавиной. Румыны дрогнули и побежали назад…

— Ну и дали они ходу — узлов^[4] на тридцать! — рассказывал потом лейтенант Степанов, оживлённо взмахивая верёвочными вожжами (он взялся самолично доставить меня в соседний Первый морской полк на скрипучей мажаре^[5], запряжённой парой отбитых у румын коней). — Попрыгали сперва в свои окопы, а мы сбоку налетели, перекололи порядком, кто не поспел выскочить. Остальных гнали, гнали, восемь километров гнали, пока краснофлотцы не притомились… Тпру, чёрт!.. Извините, правый мотор отказал, — перебил он себя и спрыгнул с мажары, чтобы освободить заднюю ногу лошади от вожжи (лейтенант до зачисления в полк командовал торпедным катером).

Этот бой дал огромное количество трофеев: две тяжёлые немецкие батареи, державшие порт и город под обстрелом, автоматы, пулемёты, винтовки, миномёты, танки, зенитки… В новых окопах у каждого моряка Первого и Третьего полков рядом с родной трёхлинейкой лежал теперь заработанный в бою автомат или пулемёт, выставив из зелени посадки свой чёрный ствол и поджидая бывших хозяев. В Первом полку, куда привёз меня Степанов, полковник Осипов как раз и уточнял количество трофеев.

— Да это я слышал, сколько вы сдали в трофейную комиссию. Вы мне скажите, сколько себе оставили? — добивался он от майора, командира первого батальона.

Майор конфузливо отводил глаза и убедительно прижимал руку к груди.

— Да самую малость, товарищ полковник, пустяки…

— Ну всё-таки? Не отниму же я у вас!

— Как сказать… прошлый раз шестнадцать автоматов во второй батальон взяли?..

— Взял, потому что те только на миномёты напоролись… Вам же три их миномёта прислал. Ну, начистоту — сколько?

Майор томился. Полковник Осипов оглядел посадку. В зелени стояло штук тридцать трофейных ящиков с минами. Он открыл крышку первого. Но там вместо мин оказалась белая пышная курица, в другом — кролик. Он, моргая, смотрел на полковника, и тот рассмеялся. Рассмеялся и майор, а за ним засмеялись и краснофлотцы — пыльные, перемазанные землёй (они подправляли румынские окопы).

— Румынское хозяйство, — пояснил майор. — Двенадцать кроликов, четырнадцать кур и один петух… Тоже прикажете в комиссию сдать, товарищ полковник?

За трофейной яичницей в бывшем офицерском блиндаже, когда разговор пошёл неофициальный, майор наконец признался, что в батальоне насыщенность автоматным и пулеметным огнем, по его мнению, теперь достаточная и что штук двадцать можно передать молодому Третьему полку. Полковник Осипов усмехнулся.

— Ну то-то… Только им не надо: они сами нам тридцать штук предлагают… Смотри, майор, морячки пришли что надо, как бы нашему полку не отстать…

Так показал себя в первом же восьмисуточном бою Третий морской полк, только что сформированный из краснофлотцев, впервые сошедших с кораблей в десант. В непривычной обстановке, не умея ещё как надо применяться к местности, окапываться, вести разведку, держать связь, моряки показали образцы боевого напора, смелости и инициативы. Вперёд, только вперёд — вот лозунг, с которым они ринулись в бой.

И моряки шли вперёд «чёрной тучей», сметающей сопротивление, сеющей ужас и панику, шли, сшибая мотоциклистов и мчась дальше на их же машинах, сшибая кавалеристов и громоздясь на трофейных коней. Дважды, трижды раненные, моряки не выходили из боя. Падали товарищи рядом — остальные шли вперёд, горя местью, горя давней матросской яростью. К упавшим подползали санитары и под огнём вытаскивали раненых. Оставшиеся на ногах шли вперёд, в неизвестные и непонятные рощицы, посадки, в заросли кукурузы, в сожжённые и разграбленные деревни, шли, окружённые врагами, в самую гущу которых с фланга ворвалась с моря эта «чёрная туча»…

Так две ночи и день шёл через расположение врага Третий морской полк, пока не вышел на соединение с частями Приморской армии и с Первым морским полком полковника Осипова. Красноармейцы, увидев в кукурузе запылённые и обожжённые боем чёрные фигуры, встретили их радостными криками: «Ура! Моряки!..»

С осиповцами встреча вышла более любопытной.

Трое разведчиков Третьего полка, пробираясь на второй день по кукурузе, заметили в ней шевеление. Они присмотрелись и увидели шесть человек в камуфлированных плащ-палатках. Румынские автоматы торчали из-под вражеского этого одеяния. Разведчики шёпотом посоветовались: шестеро, а может, там ещё кто притаился?.. Но проверить надо, на то и разведка.

Моряки, наклонив штыки, выскочили из кукурузы и кинулись через прогалину во весь рост.

— Сдавайтесь, руманешти! Моряки идут!.. Матрозен, матрозен!..

Из кукурузы охотно выскочила фигура в румынской плащ-палатке. Она кинула автомат и раскрыла руки, как для объятия. Моряки на бегу переглянулись: сдаётся, факт!.. И вдруг «румын» закричал на русском языке:

— Славному Третьему морскому полку ура!

И кукуруза подхватила «ура!», и из-за шуршащих стеблей выскочили ещё люди в румынских плащах, и трудно было понять, кто кого «брал в плен», так переплелись дружеские объятия. Связь между двумя полками морской пехоты, разделёнными врагом, была установлена.

Когда первый восторг встречи улёгся, моряки Первого полка спросили:

— Чего же вы, орлы, на нас кинулись? Ох и напугали, вот напугали…

— А чёрт вас догадал так обрядиться, — недовольно сказали моряки Третьего полка. — Мы же вас вполне пострелять могли. Хорошо, что на штык вас решили взять, а то бы подырявили пулями…

— Да мы вас уже полчаса в кукурузе рассматриваем, — ответили «старички»-осиповцы. — Бушлатики, товарищи, поснимать придётся. Война здесь другая… А что втроём в атаку кидаетесь — это по-нашему, по-осиповски. Значит — сдружимся.

И через несколько дней краснофлотцы Третьего морского полка научились и окапываться поглубже, и в разведку незаметно ходить, и прикрывать чёрную матросскую робу защитной гимнастёркой или плащом. Одному не изменили новые бойцы: верности флотским традициям, идущим от «Потёмкина», от штурма Зимнего дворца, от давних боёв на Урале, Перекопе, Волге и Донбассе, — мужеству, напору, верности Родине, готовности быть всегда и всюду первыми.

И грозное слово «чёрная туча», родившееся в исторической обороне Одессы, где на каждого советского воина приходилось не менее шести врагов, пошло гулять по фронтам Отечественной войны всюду, где навстречу врагу появлялись яростные и гневные полки морской пехоты.

1941

Примечания

1

Ци́нка — цинковая коробка (обычно для хранения патронов).

2

«Черво́на Украина» («Красная Украина») — крейсер на Черноморском флоте, «Беспощадный» — эсминец на Черноморском флоте, комендо́р — морской артиллерист, «Ворошилов» — крейсер на Черноморском флоте.

3

Канло́дка — канонерская лодка, небольшой военный корабль с несколькими орудиями для действия вблизи берегов.

4

У́зел — морская мера скорости, равная числу морских миль (1,87 км), пройденных в час.

5

Мажа́ра — большая телега с решетчатыми боковыми стенками.