Али-баба и тридцать девять плюс один разбойник

Леонид Резников, 2017

Может ли сказка перевоспитать человека? Еще как! Особенно, если за это берется само мироздание, отправив Максима на сказочный Восток, слишком уж буквально восприняв его глупую клятву. Максим и представить себе не мог, что по воле случая в одно мгновение превратится из неудачливого воришки в главаря кровожадной банды "Коршунов пустыни". Но так ли это захватывающе, и нужна ли ему эта довольно хлопотная должность на самом-то деле, вот в чем вопрос!

Глава 5. Так ничего и не понял

Мансур пребывал в неописуемом гневе: богатый караван, перевозивший дорогую посуду, ковры и драгоценные побрякушки безо всяких проблем добрался до первой стоянки, о чем сборщика налогов известил один из соглядатаев, прислав почтового голубя с коротким сообщением на лапке. Мансур рвал и метал. Подушки и валики летали по комнате, нежный гусиный пух из разодранных одеял кружился в воздухе, опахало, отобранное у махальщика, ходило по спинам прислуги, компактной кучкой метавшейся по комнате из угла в угол, но при этом даже не помышлявшей о бегстве — будет еще хуже. Семнадцать жен Мансура заперлись в гареме, прижимая к себе плачущих детей. Никто не мог понять, что вдруг нашло на уважаемого всеми человека. В такой ярости его еще никто ни разу не видел. Бывало, конечно, разойдется Мансур-ако из-за какого-нибудь пустяка, вроде: не так косу перед ним поставили, криво подушку под бок подложили, или слуга мало чаю в пиалу нацедил. Побуянит Мансур-ако немного, позверствует да и успокоится. Но на этот раз все было серьезно, и даже очень.

— Проклятые идиоты, черные щенки! — рычал Мансур, разрывая в пух и прах очередную подушку. — Тупые ленивые ишаки! Не суметь выполнить такое простое дело!

— Господин, — в чуть приоткрытую дверь бочком протиснулся слуга, непрестанно кланяясь, — к вам Черный Махсум с телохранителем.

— Ага-а, вот я ему сейчас задам! — обрадовался Мансур, бросая подушку и вскакивая на ноги. — Впусти!

Слуга юркнул обратно в дверь, и в комнату вступил Махсум. Вид у молодого человека был вызывающе надменный. Рука его лежала на эфесе сабли, подбородок был гордо вздернут, нижняя челюсть выдвинута вперед, а во взгляде читались ярость и негодование. Правое ухо молодого человека вздулось и пылало, а левую сторону лица покрывал фиолетовый синяк.

— Кого вы нам подсунули, уважаемый? — с ходу ринулся в атаку Махсум. Он приблизился к Мансуру на пару шагов и замер, расправив плечи и ожидая ответа на поставленный вопрос.

— То есть… как? — опешил от такого неслыханного нахальства Мансур.

— А вот так! Ваш караван вез опиум, — сверкнул глазами Махсум и прикоснулся левой рукой к синяку, не забыв поморщиться.

— Опиум? — еще сильнее растерялся сборщик налогов. Он не помнил, вез ли караван опиум или нет. Возможно, и вез — почти каждый караван перевозил его. Но Мансур никак не мог взять в толк, какое отношение имеет опиум к потерпевшей фиаско кампании по захвату каравана. — Возможно, но…

— Никаких «но», любезнейший! — махнул рукой Махсум, словно бросил перчатку в лицо Мансуру.

Тот от неожиданности отступил на шаг, зацепился ногой за разорванную подушку и брякнулся на толстый зад. Махсум грозно навис над визирем.

— Я не потерплю подобного обращения с моими людьми! — продолжал наседать Махсум на ошеломленного, сраженного, можно сказать, наповал неожиданным натиском Мансура. — Моим людям нанесены тяжкие увечья. Вот, взгляните на него сами!

Махсум резко выбросил руку в сторону Ахмеда, и тот сделал шаг вперед, демонстрируя «боевые раны». Правую щеку разбойника покрывал огромный красно-фиолетовый синяк, подбитый глаз был красен, словно у рассвирепевшего быка, а разбитый и заткнутый пучком ваты распухший нос напоминал картофелину. Ничего не понимающий Мансур переводил недоуменный взгляд с молодого человека на его телохранителя и обратно.

— Видите? — продолжал Махсум, не давая опомниться Главному сборщику налогов. — И это один из храбрейших моих людей! Их избили, обобрали до нитки, увели коней, и кто-то за это должен ответить! — Махсум, изобразив на лице зверскую мину, потянул из ножен саблю.

— Ой-ё, но при чем здесь я? — Мансур на всякий случай отодвинулся подальше от молодого предводителя шайки разбойников. — Вы должны были…

— Нет, это вы должны были предупредить нас, что идет целый караван наркоманов!

— Кого? — удивленно переспросил Мансур.

— Наркоманов! — повторил Махсум, резко, с лязганьем, вернув наполовину вытянутую саблю обратно в ножны, отчего Мансур испуганно подпрыгнул. — Обкуренных идиотов, которым барханы по колено!

— По колено?

— Нечего цепляться к словам! По колено, по пояс — какая разница? Главное, мои люди надолго выведены из строя, и, повторюсь, кто-то должен ответить!

— Э-э, — завозился на подушках облепленный с ног до головы перьями Мансур, — но мне доложили, что именно вы были пьяны!

— Ложь! — презрительно скривился Махсум. — Наглая и неприкрытая. Докажите!

— Да от вас и сейчас еще разит, как… как… — Мансур начал приходить в себя и решил перехватить инициативу в, мягко говоря, странном разговоре.

— Да, пьяны! — вскинулся Махсум. — А что нам еще оставалось, когда моих людей преследуют невыносимые боли? А вино, как известно, их заглушает.

— А-а-а! — заученно взвыл Ахмед, вцепившись в щеку и нос и принявшись раскачиваться.

— Вот, видите? — Махсум яростно повращал глазами. — Видите, что с ним сотворили эти негодяи?!

— Ну ладно, ладно, — примирительно выставил ладони Мансур. — Произошло недоразумение и…

— Недоразумение?! — взревел Махсум, грозно сводя брови на переносице. — Вы называете подобное недоразумением, почтеннейший?

— Ну хорошо! Ошибка, произошла ошибка!

— Ваша ошибка.

— Моя, — поразмыслив, согласился Мансур. Ему уже порядком надоело пререкаться с нахальным молокососом.

— Отлично! В таком случае я требую компенсации за нанесенные моральные и физические страдания моих людей.

— Что-о?! — глаза Главного сборщика налогов от подобной наглости полезли на лоб. — Да как ты смеешь, безродный щенок, что-то у меня требовать?!

— В таком случае следующий караван вы будете грабить сами! Мы отказываемся от сотрудничества с вами. Пошли, Ахмед.

Махсум развернулся на месте и, чеканя шаг, направился к дверям. Ахмед, мгновенно прекратив горланить, сдержанно поклонился хозяину дома и засеменил за своим предводителем, прихрамывая то на правую, то на левую ногу.

— Стойте! — окликнул их Мансур, когда Махсум уже коснулся дверной ручки.

Махсум, словно пребывая в сомнении, опустил руку и медленно обернулся.

— Слушаю вас, почтеннейший, — важно произнес он, вновь вскидывая подбородок.

— Мне кажется, мы оба немножко погорячились, — осторожно заметил Мансур.

— Возможно, — сдержанно отозвался молодой человек. — И что вы имеете нам предложить?

— Что вы желаете получить в качестве… м-м-м… компенсации — не помню, чего ты там такого наговорил?

— Мы тут посоветовались с товарищами, — Махсум бросил взгляд на притихшего Ахмеда. Тот согласно кивнул, — и решили, что тридцать девять новых коней и ковер, на котором вы изволите сидеть, вполне компенсируют страдания моих людей.

— Ковер? На кой вам сдался мой ковер? — Мансур оторопело уставился на молодого человека, на всякий случай вцепившись пальцами в свой прекрасный персидский ковер ручной работы, стоивший ему кучи золота.

— Хорошо! Обойдемся без вашего ковра — мы готовы пойти вам на уступки, — поразмыслив, согласился Махсум, а Ахмед вновь кивнул и показал своему предводителю выставленный вверх большой палец правой руки.

Мансур не понял жеста, решив, что это один из тайных знаков разбойников, и от греха подальше решил не продолжать спор. К тому же очень дорогой, любимый ковер оставался при нем.

— Уф-ф! — расслабился он немного. — Так и сделаем. Я сейчас напишу расписку на получение табуна из тридцати коней…

— Тридцати девяти, — поправил Махсум. — У вас что-то с памятью, почтенный Мансур-ако.

— Помилуйте, как я объясню пропажу целого табуна эмиру?! — возмущенно взмахнул руками Главный сборщик налогов. — Это же не корзина яблок и не выводок проклятых мышей, пожирающих зерно мешками!

— А вот это уже ваши проблемы, почтеннейший. Если вас не устраивают наши условия, то мы уходим. У нас, знаете ли, еще куча дел.

— Стойте! — опять крикнул Мансур, разрываемый сомнениями и тревогой. — Не будем горячиться. Я дам вам тридцать пять коней.

— Тридцать девять! — хором ответили Махсум с Ахмедом.

— Ладно, будь по-вашему! — Мансур в сердцах грохнул пухлым кулаком по мягкому валику и тихо, себе под нос, добавил: — Спишу на убытки от тухлого овса и верну с поставщиков и главного конюха… Нет, конюху тоже придется заплатить. О-хо-хо, опять непредвиденные расходы!

— Так что вы решили? — переспросил Махсум.

— Сегодня вечером заберете коней в ущелье.

— Оседланных, — осторожно добавил Ахмед.

— Да-да, оседланных! — Щека Мансура нервно дернулась. — Что-нибудь еще?

— Благодарю, оседланных коней вполне достаточно. Вы деловой человек, Мансур-ако. — Махсум позволил себе скупую улыбку. — С вами приятно иметь дело.

— А то! — гордо приосанился Мансур. — Все, свободны!

Махсум с Ахмедом заспешили к дверям, а Мансур, взявшись за принесенные ему перо с бумагой, задумался, скребя остро отточенным кончиком пера затылок:

— И все-таки я так и не понял: при чем здесь я?..

Новый топор Али-баба так и не купил — хотел, конечно, но все было как-то недосуг. То лежанку плетеную матери приспичило для отдыха, то казан, служивший тридцать лет верой и правдой, неожиданно прохудился, то забор нужно подлатать да веранду на крыше дома устроить, то у лопоухого корм раньше времени закончился. Дел, в общем, было невпроворот, и чем дальше, тем больше. И вот же удивительное дело: не было денег — и как-то обходились без лежанок, двух казанов и прочего, и прочего, а как завелись, так сразу понадобилось и то, и другое, и третье. Прямо-таки напасть какая-то! Али-баба только и успевал, что развязывать и завязывать мешок с золотом, монеты в котором убывали с пугающей быстротой.

— Али-баба, сынок! — окликнула мать сына, входя в дом. — Мне нужно немного денег.

— О, мама! Зачем теперь? — У Али-бабы в последнее время появилась странная привычка чесаться, когда речь в очередной раз заходила о деньгах. Вот и сейчас, лишь прозвучало знакомое «немного денег», на несчастного Али-бабу напала жестокая чесотка.

— Я платье на рынке присмотрела — хорошее, крепкое, надолго хватит, — повела насурьмленной бровью мать. — Да и сундук для вещей надо бы купить.

— Два, — хмуро отозвался Али-баба, скребя шею и руки ногтями.

— Платья? — обрадовалась старушка щедрости сына, но, как оказалось, слишком рано.

— Сундука два. А лучше три. В один ваши вещи — увы! — не поместятся. Знаете, мама, вам впору уже одежную лавку открывать или модный дом, столько вы тряпок за неделю накупили.

— Ой-ё, какой ты стал жадный, сынок, — удрученно покачала головой мать. — Родной матери…

— Я не жадный — я экономный, — огрызнулся Али-баба. — Прошло всего две недели, а уж полмешка нет. А вы не подумали, что мы будем делать, когда золото закончится?

— А чего думать-то? — махнула ручкой старушка. — Пойдешь в свою пещеру и еще один мешок возьмешь.

— Да вы в своем уме?! — Али-баба от подобного заявления аж подпрыгнул на месте словно ужаленный.

— А что такого? — наивно похлопала глазами мать. — Если дух такой добрый, то чего не дал сразу два мешка, а всучил тебе всего один?

— Он предлагал, — растерялся Али-баба, — но я отказался. Жадность — великий грех, мама.

— Глупый ты у меня еще, — обреченно вздохнула старушка. — Кто ж отказывается, когда дают. Дураком быть — вот великий грех. Брал бы пример с Касыма. Столько денег, а до сих пор ходишь, как оборванец. Непутевый!

— Да вы что?! — охнул Али-баба. — Мама, я вас просто не узнаю.

— И я тебя тоже, между прочим! Попросила одну монетку на платье, так разговоров на полдня.

Али-баба тяжко вздохнул, перестал чесаться и полез в мешок. Скрепя сердце он отсчитал три монеты и передал их матери.

— Возьмите. Этого хватит на хороших прочный сундук и на платье.

— Вот спасибо, сынок! — обрадовалась женщина, заворачивая монеты в тряпицу, а тряпицу зажала в кулак — так уж точно никто денег не украдет. — Знаешь, там еще сурьму привезли и индийские благовония, — вопросительно уставилась она на сына.

— Ну, знаете, мама! — окончательно вышел из себя Али-баба. — Да у вас столько краски набралось — хватит три раза с ног до головы выкраситься и еще на долю лопоухого хватит. А вонючими благовониями весь дом уже до самой крыши провонялся, с закрытыми окнами спать невозможно. Ничего больше не дам! — отрезал Али-баба, закрывая собой изрядно сморщившийся мешок.

— Нет так нет, — пожала плечами старушка. — И незачем так кричать. Подумаешь…

Она развернулась и, чуть сутулясь, потопала к выходной двери. Али-баба проводил мать тяжелым взглядом, вновь вздохнул и, размышляя о власти проклятого золота, завязал мешок бечевой. Нужно было что-то решать, вот только что…

Я уверен, вы скажете, что потратить полмешка золота за полмесяца невозможно? Можно, и еще как! А при желании и целый мешок. Были бы деньги, а товар по сходной цене всегда найдется. Вы слышали, есть лавки, в которых богатым бездельникам втюхивают грошовые товары по цене целых двух лавок со всем их барахлом? Не слыхали? Есть такие, клянусь Аллахом: и лавки, и чудаки, которые в них покупают. Что, скажете, таких чудаков не бывает? А видели ли вы, некоторые женщины в драных шальварах ходить начали? Думаете, нищие? Ан нет! На днях мне на глаза дочка купца Вахида попалась в драных штанах. Скажете, тоже нищие? Это, говорят, последний писк моды — рванье носить. Так штаны-то на девчонке откуда, как вы думаете? Мы все здесь взрослые люди, и потому я вам скажу напрямую: от моей Зейнаб те штаны, вот провалиться мне на этом самом месте! Моя жена, чтоб у нее в бане шальвары не подменили, всегда на них свое имя вышивает по нижней оторочке, а тут гляжу: и штаны драные вроде как ее, и даже имя на положенном месте красуется! И ведь на помойку штаны-то выбросила, а оно вон как… Рассказал я Зейнаб про шальвары — вот как вы прямо мне не поверила, побежала смотреть. Точно, ее шальвары! Решила допытаться у Мадины, дочки купцовской, откуда та их взяла, а Мадина гордо ей и заявляет: в той-то и той-то лавке за пять золотых купила. А вы говорите!..

Так о чем я? Ах да!

Касым тоже был далеко не дурак, деньги-то он лихо считать умел и приход с расходом быстро связывал: на полкошеля золотых так не развернешься. Али-баба уже не раз замечал, как брат подозрительно косится на него и на мать. Еще бы! Новые платья каждый день, новые казаны, новое стойло ослу, в кормушке у животного не переводятся отборные овес и ячмень, хотя Али-баба и считал совершенно бесполезным расточительством кормить подобным образом осла. Еще новая калитка, новые двери и окна, беседка на крыше, выложенная плиткой дорожка к дому, и тут уж поневоле задумаешься, на что все это куплено. К тому же Али-бабу уже две недели никто не видел спешащим в горы с топором на плече, что не могло не вызвать разных домыслов и подозрений.

Смотрел Касым, смотрел, наконец сложил два и два и направился к брату, кипя праведным гневом. Согласитесь, кому понравится, что его держат за круглого дурня.

— Эй, Али-баба? Где ты, гнусный плут?

Потный и красный от возмущения Касым, как всегда без спросу, ввалился на половину дома, где жили Али-баба с матерью.

— А, вот ты где прячешься!

Али-баба только и успел, что прикрыть мешок курпачой.

— Э, Касым, разве тебя не учили, что вламываться в чужое жилище неприлично?

Али-баба пытался скрыть испуг, но получалось с трудом. Голос его дрожал, а пальцы нервно теребили подол старой заношенной рубахи.

— Это мой дом, мошенник!

— Я мошенник? Ты, брат, похоже, сегодня не в себе. Или жена, страдающая бездельем и бременем, достала тебя вечным нытьем, и ты решил сорваться на мне?

— Оставь в покое мою несравненную и дорогую Айгуль! — пропыхтел Касым, то сжимая кулаки, то вновь разжимая их.

— Ну конечно, сравнить такой драгоценный алмаз просто не с чем, — вновь поддел брата Али-баба, однако на этот раз Касым никак не прореагировал на колкость.

— Оставим Айгуль в покое, и лучше поговорим о наших баранах.

— Вот теперь я точно уверен, что тебе солнцем напекло голову. О каких баранах ты толкуешь, брат?

— О таких!

— Каких?

— О тех, что ты прячешь под курпачой.

— Э-э, знаешь, — Али-баба быстро одернул за уголок курпачу, из-под которой выглядывал похудевший бок мешка, и уселся на нее, — ты ошибаешься. Там нет никаких баранов.

— Зато, я уверен, там есть кое-что получше них, — радостно потер влажные ладони Касым и растянул полные губы в довольной ухмылке.

— Да ты не в себе, брат.

— А вот сейчас мы проверим! — он начал наступать на Али-бабу.

— Нет, не дам! — Али-баба навалился грудью на курпачу, закрывая собой драгоценный мешок. — Это мое, мое и матери!

— Показывай, что там у тебя! Ну?

— Не покажу!

— О проклятый лгун! Неужели ты думал утаить от меня целое сокровище? — осуждающе покачал головой Касым.

— Я не лгун, а несчастный дурак, — всхлипнул Али-баба. — Дурак и простофиля.

— Кто бы сомневался, — усмехнулся Касым. — Ну, долго я еще буду ждать?

— На, смотри! — сдался наконец Али-баба. — Смотри, чтоб твои бесстыжие глаза лопнули, а загребущие руки отсохли.

Он вскочил на ноги и рывком сдернул курпачу с мешка. Глаза у Касыма полезли на лоб.

— Это то, о чем я думаю? — уточнил он, облизнув разом пересохшие губы.

— Если ты имеешь в виду золото, то — да!

— Ах ты, мошенник! — выдохнул Касым, набрав полную грудь воздуха. — Плут, негодяй, проходимец! И ты хотел утаить от меня целый мешок золота? Признавайся, несчастный вор, где ты взял такую прорву золота или, клянусь Аллахом, я немедленно призову сюда стражу!

— Зови! — выпятил грудь Али-баба. — Но тогда тебе ни шиша не достанется, так и знай!

— В таком случае мы должны разделить его по-братски, — потер ладони Касым, в чьих глазах тлели искры жадности.

— Свою долю ты уже получил сполна.

— Э-э, те жалкие несколько монет, которые ты обманом всучил мне?

— С тебя хватит и их!

— Нет, не хватит! Не хватит! — капризно топнул Касым. — Значит так: или мы делим, как положено, или я пошел за стражей.

— А положено — это как? — поинтересовался Али-баба, склонив голову набок.

— Очень просто! У тебя был полный мешок золота, так?

— Предположим, — осторожно согласился Али-баба, догадываясь, к чему клонит Касым.

— А раз так, то, выходит, мне причитается половина.

— Я сказал «предположим», а не «полный мешок».

— Уй-юй, какой же ты стал скупой! С родным братом не желаешь делиться.

— А ты делился со мной? Делился?

— Ты живешь в моем доме, не забывай об этом, оборванец!

— И пашу на тебя и твою распрекрасную женушку как проклятый!

— Пустые разговоры, — отмахнулся Касым, поморщившись. — Значит, так: или я забираю свою половину, — а это как раз то, что осталось в мешке, — или скоро ты познакомишься с дворцовой стражей.

Что было делать несчастному Али-бабе. Он ни минуты не сомневался, что очумевший от жадности Касым без зазрения совести сдаст его страже с золотом и потрохами, лишь бы заполучить несколько звонких монет. К тому же Али-баба давно догадывался, чем может закончиться история с мешком золота, и потому на днях припрятал немного в стойле у лопоухого. Отложенных денег должно было хватить, если расходовать осторожно, где-нибудь на полгода, а потом… Потом он что-нибудь обязательно придумает, ведь руки и голова остались при нем.

— Забирай! — согласился Али-баба.

— Что? — не поверил ушам Касым. — Ты согласен?

— Согласен! Забирай все и оставь меня в покое.

Али-баба пнул ногой мешок. Золото тихонько звякнуло.

— Нет, погоди! Раз ты так быстро согласился, чтобы я забрал все, значит, у тебя еще что-то где-то припрятано.

— Нет у меня больше ничего, — развел руками Али-баба, состряпав унылую физиономию, но про себя подивился смекливости брата. — Просто хорошо зная тебя, я решил, что такое решение будет наилучшим — ты ведь не отвяжешься, пока не высосешь всю кровь.

— Я такой! — согласился Касым с Али-бабой, гордо выпятив пузо. — Никогда не упущу своего.

— Рад за тебя, брат. А теперь забирай мешок с глаз моих долой и проваливай вместе с ним из моего дома. О, наконец-то я опять вздохну свободно! — Али-баба воздел руки к потолку. — Как я устал от блеска проклятого золота!

— Дурак! — хмыкнул Касым, закидывая на плечо мешок. Уже у самой двери он остановился и бросил Али-бабе через плечо. — Был нищим ослом да так им и помрешь.

— Не дождешься! — крикнул вслед брату Али-баба, но дверь за Касымом уже закрылась.

Али-баба устало опустился на скомканную курпачу, сложил руки на коленях и, пристроив на них подбородок, задумчиво уставился в свежевыбеленный чистенький потолок, который еще даже не успели засидеть мухи.

— Да! — Входная дверь, скрипнув, вновь приоткрылась, и в ней возник нос Касыма. — Знаешь, ты так долго говорил, что это твой дом, так что я дарю тебе твою половину — я сегодня очень добрый, — противно захихикал он.

Красный нос исчез из дверного проема.

Дверь вновь захлопнулась.

— Расписку не забудь написать, о добрейший из добрых! — крикнул Али-баба.

Когда счастливая старушка вернулась домой, Али-баба сидел все в той же позе, вдумчиво изучая стену напротив и никак не реагируя на возвращение матери.

— Ты что, оглох? — спросила мать, входя в комнату. — Я тебя зову, зову. Помоги втащить сундук в дом!

— Зачем? — отрешенно спросил Али-баба.

— Как — зачем? Ты что, хочешь, чтобы такой отличный сундук стоял посреди двора? — возмутилась старая женщина. — Да в тебя, верно, вселился джинн!

— Какая теперь разница, где он будет стоять, — бесцветным голосом отозвался Али-баба.

— Что случилось? — В сердце старой женщины зародилась тревога. Холодок сковал ее тело, и узелок с обновками выпал из ее рук. — Али-баба, сынок, не молчи, ты меня пугаешь!

— Я вас уверяю, мама, бояться больше совершенно нечего, — также спокойно ответил Али-баба, переведя взгляд на валявшийся у ног матери узелок.

— Золото?.. — охнула старушка, прикрыв ладонью рот.

— Нет больше золота! — Али-баба вскочил с курпачи и пробежался до окна и обратно. — Ни золота, ни проблем.

— Как… нет? — Бледность разлилась по лицу старушки. — Куда ты его дел, признавайся, негодный?!

— Ну, я-то уж точно ни при чем. — Али-баба резко остановился посреди комнаты, обернувшись к матери. — Это все ваш обожаемый Касым! Пришел, увидел и, как всегда, забрал. Все и сразу.

— Ох, горе мне, горе. — Старушка без сил опустилась на пол.

— Но вы не переживайте, — успокоил мать Али-баба. — Зато у вас теперь целый ворох платьев, в которых вы можете отдыхать в беседке на крыше, непрестанно умащивая себя благовониями.

— О, сынок, прости меня дуру! — кинулась старушка к ногам сына.

— А разве это что-нибудь изменит? — сухо заметил Али-баба. — Вставайте и хватит уже причитать.

— Мы нищие, мы опять нищие! — никак не унималась старушка, раскачиваясь и ломая руки.

— Тоже мне, беда! Не впервой. Зато как легко дышится!

Молодой человек набрал полную грудь воздуха, пропитанного ароматами яблок и трав, расправил плечи и улыбнулся.

— Али-баба, сынок, прошу тебя, сходи опять в пещеру!

— Ну уж дудки, не дождетесь, мама! Чтобы вы опять скупали по полбазара в день?

— Нет. Мне больше ничего не надо! Сходи, а?

— Если вам ничего не надо, так зачем тогда золото? — спросил Али-баба и, не дожидаясь ответа, вышел во двор. Возобновившиеся причитания матери заглушила закрывшаяся входная дверь.

Едва не налетев на стоявший у самого порога огромный расписной сундук, Али-баба тихонько выругался, плюнул на него и, обойдя несуразную деревянную громадину, направился в стойло.

— Пропади оно все пропадом! И сундуки, и тряпки ваши, и побрякушки! Сейчас пойду куплю себе топор и…

— Иа! — Изрядно располневший от безделья и обжорства лопоухий, завидев хозяина, радостно завертелся возле кормушки.

— Ты еще, животное! — вконец разозлился Али-баба. — Все, хватит! С сегодняшнего дня переходишь на здоровый образ жизни: сено, горная трава и пробежки в горы.

— Иа? — растерялся осел от такого напора, вжимаясь округлившимся задом в стену стойла.

— Вот тебе и «иа»!

Али-баба порылся в углу стойла, извлек припрятанный кошель, вынул из него одну золотую монету и, вернув кошель обратно в тайник, заспешил со двора. Нужно было поспеть на базар, пока тот не закрылся. Возможно, еще сегодня Али-бабе удастся отыскать хороший крепкий топор.