Хуннизмы в чувашском и других языках мира

Леонид Клавдиевич Филиппов

Хуннизмы в чувашском и других языках мира. Историко-лингвистическое исследование. Научная книга.

Глава 2

Хуннизмы в языках Северо-Восточной Азии Корея (Северная, Южная), Китай, Монголия

2.1. Хуннизмы в корейском языке

В то время, когда хунны безраздельно господствовали в центрально-азиатских степях, древнекорейские племена населяли юго-запад Маньчжурии (современный китайский регион Дунбэй и восточная часть Внутренней Монголии), по соседству с ними обитали ухуани, сяньбийцы. В своё время часть и тех и других откочевала к Ляодуну — полуострову в северо-восточной части Китая (провинция Ляонин) между Ляодунским и ЗападноКорейским заливами Жёлтого моря. (Существует мнение, что часть сяньбийцев нашла приют в Корее.) Впоследствии эти ухуани и сяньбийцы этнически смешалась с местными этносами, в том числе предками современных корейцев.

Древнекорейские племена имели деловые связи и с хуннами. Более того, авторы книги «Айкидо и китайские боевые искусства. Базовые взаимоотношения» японец Тетсутака Сугавара и китаец Лю Чжиан Син склонны думать, что клан Ох из древнекорейского государства Когурё кровно связан с хуннами. «Считается, — пишут они, — что культура синтоизма на Корейском полуострове была представлена кланом Ох из Когурё, имевшим большой вес в I столетии до н. э.…в них («оховцах». — Л. Ф.) частично присутствовала кровь гуннов (т. е. хуннов. — Л. Ф.), или же они сами были гуннами (т. е. хуннами. — Л. Ф.)» [цит. по: Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 274]. Стало быть, языки древнекорейских племён взаимодействовали с хуннским, о чём позволяет говорить материал чувашского языка.

В исконной лексике корейского и чувашского языков немало параллелей, ср., например: корейское сем «счёт» <се «считать» и чувашское сум «счёт» <су «считать», «читать» (-м в обоих языках — словообразовательный суффикс); корейское пори «ячмень» и чувашское пăри «полба»; корейское иранъ «грядка; межа; борозда» и чувашское йăран «межа; борозда; грядка»; корейское -ачжи в сонъачжи «телёнок», манхачжи «жеребёнок», канъачжи «щенок» и чувашское ача «дитя, ребёнок», которое «в остальных тюркских языках прямых соответствий не имеет» [Федотов, 1996, т. 1, с. 73—74] и другие (примеры взяты из [Мальков, 1971, с. 309—310, 313]).

Корейский и чувашский языки имеют общность и в фонетическом строе. Ещё в 1927 г. Е. Д. Поливанов (1891—1938; Россия, СССР) указал на соответствие корейской фонемы — л//-р в конце корня чувашским сонорным — л и — р в той же позиции [Поливанов, 1927, т. XXI, №15—17]. В. Ф. Мальков произвёл подсчёт конечных согласных в корейских и чувашских корнях структурного типа СГС (согласный — гласный — согласный). Оказалось, что в чувашском языке корни, оканчивающиеся на -р, составили 30,5%, на — л — 12,3% (в общей сложности — 42,8%), а в корейском корни, оканчивающиеся на — л//-р, составили 40% [Мальков, 1971, с. 311]. В обоих языках, по данным В. Ф. Малькова, «очень много звукоподражательных слов с конечными -л и —р», они же «возникали в далёком прошлом и сохранились до наших дней» [Мальков, 1971, с. 311—312]. (О подражательных словах в чувашском языке см. [Ашмарин, 1918; Корнилов, 1984].)

В корейском и чувашском языках звуковые соответствия имеются не только в корнях слов, но и в некоторых тождественных словообразовательных суффиксах (речь идёт о суффиксах -м, — у, — е, — ке, — анъ (чув. — ан), -мә (чув. -ма)) [Мальков, 1971, с. 309—310].

«Чем объяснить подобную общность в фонетическом строе обоих языков?» — задаётся вопросом В. Ф. Мальков и отвечает: «Если она объясняется сходными типологическими особенностями обоих языков, то наличие значительного количества конечных “-л» и “-р» можно отнести к более позднему времени; если же она объясняется генетической общностью рассматриваемых языков, то это явление относится к очень отдалённому времени, когда происходило дробление какого-то древнего языка на диалекты. Оно может быть объяснено, правда, и заимствованием в один язык лексики другого языка с сохранением конечных “-л» и “-р» (курсив мой. — Л.Ф.)» [Там же. С. 311].

Лексические параллели в корейском и чувашском языках, соответствие корейской фонемы — л//-р в конце корня чувашским сонорным — л и — р в той же позиции, общие словообразовательные суффиксы объясняются не только заимствованием, но и явлением суперстрата (от латинских слов super — «над» и stratum — «слой, пласт»). Оно, как известно, возникает при языковых контактах и определяется как язык пришельцев, который наслаивается на язык коренного населения и который с течением времени растворяется в нём, оказывая определённое воздействие на язык коренного населения. Известно также, что суперстрат выявляется прежде всего в фонетике и грамматике, в лексике его трудно отграничить от заимствования.

Сказанное выше сближает корейский и чувашский языки. Связующим звеном между ними являются хуннский, ухуаньский, сяньбийский языки. Не под их ли влиянием формировался структурный тип корейского языка? (Современный корейский язык — изолированный язык агглютинативного строя с порядком слов SOV (подлежащее — дополнение — сказуемое) [Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 240—241].)

2.2. Хуннизмы в древнекитайском языке

Хуннский язык, естественно, сохранил определённые элементы своего предка — дунхуского (пратюркского) языка (гл 1 §1.2). О них наука мало что знает. По А.В Дыбо, «засвидетельственные факты языка сюнну (хуннов. — Л.Ф.) только отчасти прослеживаются как пратюркские (в её понимании термина пратюркский. — Л.Ф.)» [Дыбо, 2007, с. 201]. Так, согласно ей, «могут быть сочтены унаследованными как формально пратюркские» *taŋrɨ «небо», *ɨlaλa «небольшая лошадь», *Koŋur «бурый», *Koλ «лагерь», *darxan «титул» и некоторые другие [Там же]. Об остальной зафиксированной китайцами сюннской (по аналогии с хуннской) лексике А. В. Дыбо отмечает, что она, «по-видимому, по большей части, принадлежала к «верхнему» функциональному стилю языка соответствующих общественных образований…» [Там же]. Что это за язык «соответствующих общественных образований», не объясняется. Тот факт, что на территории между нынешним Ордосом и южным Саяно-Алтаем в конце I тыс. до н.э. — первых веках н.э. главенствовали хунны (сюнну), даёт определённую почву для предположения, что языком «соответствующих общественных образований» был язык правящей верхушки хуннского общества, т.е. хуннский (сюннский) язык. Следовательно, зафиксированная китайцами сюннская (хуннская) лексика «по большей части» относится к хуннскому (сюннскому) языку. Часть её, надо полагать, вошла в китайский язык — условия для этого были: хунны (сюнны) и китайцы династии Хань в течение четырёх столетий жили рядом и имели интенсивные контакты, в том числе языковые.

Заимствование было двусторонним. Ранние китайские заимствования в пратюркском языке рассмотрены и объяснены А. В. Дыбо (напомним, её понимание термина пратюркский язык отличается от нашего) [Дыбо, 2007, с. 66—74]. Среди них такие слова, как * (a) laču-k «хижина, шалаш, маленькая юрта», (?) *altun «золото», *gűműλ «серебро», *Teműr «железо», *čerig «войско», *dòn «одежда», *sɨr «цвет, краска, лак» [Дыбо, 2007, с. 67—72]; они датируются III в. н. э.» [Дыбо, 2007, с. 74]. Они, должно быть, функционировали и в хуннском языке, из него (а не из древнетюркского!) унаследованы чувашским языком, ср.: * (a) laču-k — чув. лаç «лачуга», (?) *altun — чув. ылтăн «золото», *Teműr — чув. тимěр «железо», *čerig — чув. çар «войско», *dòn — чув. чăн «правда», тум «одежда», *sɨr — чув. сăрă «краска; цвет». (Обзору предполагаемых ранних китаизмов в тюркских языках посвящена статья И. Н. Шервашидзе «Фрагмент общетюркской лексики. Заимствованный фонд» [Шервашидзе 1989, №2].)

2.3. Хуннизмы в монгольском языке

Предки монголов «первоначально обитали в верхнем течении Амура» [Таскин, 1979, ч. 2, с. 450]. Л. Р. Кызласов уточняет: монголоязычные племена в древности расселялись «в горно-таёжной полосе между северо-восточной оконечностью Яблоневого хребта, по обеим сторонам Хингана и вплоть до северной оконечности Хэйлунцзяна (в основном по рекам Шилке, Иногде, Аргуни и бассейну Амура в его среднем и нижнем течении)» [Кызласов, 1992, с. 148—149]. Позднее, «а именно в первом веке н.э.», они появились в центрально-азиатских степях [Таскин, 1979, ч. 2, с. 450], где господствовали северные хунны. С тех пор хуннские слова стали проникать в языки монгольских племён, особенно в период, когда их носители находились под властью хуннов, монгольские — в хуннский.

Хуннскими в монгольском языке следует считать:

= слова ротацирующего типа, этимологически родственные чувашским, например: монг. üker ~ чув. вǎкǎр «бык», но др.-тюрк. ögüz «бык, вол»; монг. еkeri, ikeri, ikere ~ чув. йěкěр «двойной; двойня; двойняшки», но др.-тюрк. ekiz «близнецы, двойня»; монг. jiru ~ чув. çыр «писать», но др.-тюрк. jaz- «писать» и др. (примеры взяты из [Федотов, 1980, с. 147—148]). Они могли войти в монгольские языки и из ухуаньского, сяньбийского языков, которые ротацизм унаследовали от языка-основы, каким для них, как и для хуннского, был дунхуский (пратюркский) язык, тем более носители их обитали по соседству с монгольскими племенами, по крайней мере, с I в. н.э.;

= слова, этимологически родственные чувашским, в которых наблюдается анлаутный š-, например: монг. šаγаzаγаi ~ чув. шохǎш//шухǎш «мысль; дума», но др.-тюрк. sаγ «ум, сообразительность, сметливость»; монг. šiγűr ~ чув. шǎпǎр «метла; веник», но др.-тюрк. sipir «подметать, выметать»; монг. širbūsűn ~ чув. шǎнǎр «сухожилие; жила», но др.-тюрк.», siŋir «жила» (примеры заимствованы из [Федотов, 1980, с. 121]) и др.;

= слова китайского происхождения, общие для монгольского и чувашского языков, вошедшие в них через посредство хуннского языка — например: кит. цзыр «иероглиф; записка; расписка» [Китайско-русский словарь, 1955, с. 320] ~ монг. зиру «рисовать» [Егоров В. Г., 1964, с. 120—121] ~ чув. ҫыру «письмо» (гл. 1 §1.8); кит. лòцза (ло «мул» + — цза) [Новикова, 1971, с. 242] ~ монг. laγusa «мул» (*la — кит. lo <*ла «мул» + архаичный имяобразующий аффикс — γusа (п)) [Там же] ~ чув. лаша — «лошадь; мерин» (*la — кит. lo <*ла «мул» + ша) [Филиппов, 2014, с. 346—348; Он же: 2018, с. 98—100; гл. 10 §10.2].

Как много в монгольском языке хуннских слов, неизвестно: они никем не исследованы. Зато известно, что в чувашском языке около 900 монгольских лингвистических элементов [Егоров В. Г., 1971, с. 105—108; Федотов, 1980, с. 144—146]. Н. И. Егоров считает, что количество их, «по ещё далеко не полным подсчётам, достигает 3000 единиц» [Егоров Н. И., 2006, №1, с. 144]. Не слишком ли много?! В основном они вошли в чувашский язык через посредство языка потомков кавказских, европейских гуннов, среди которых были и потомки осяньбившихся (в известной степени омонголившихся) северных хуннов (гл. 10 §10.3).

* * *

По пути движения на юг монгольские племена встречались со многими народами, в том числе сяньбийцами (гл. 1 §1.3). Языки их, естественно, взаимодействовали; и монгольские слова стали проникать в сяньбийский язык и наоборот. Сяньбийцы и монгольские племена (в коалиции с динлинами, южными хуннами, китайцами) воевали с северными хуннами. К концу I в. н.э. военная сила северных хуннов была подорвана: в 87 г. им сильное поражение нанесли сяньбийцы, в 89 г. — китайцы, в 90 г. — южные хунны, в 91 г. — снова китайцы [Фань Е, 1973, с. 81—84, 98], после чего их шаньюй «бежал неизвестно куда» [Там же. С. 84]. В эти годы северные хунны, спасая свою жизнь, отдельными отрядами уходили кто куда, но в большинстве своём остались на землях своих предков — в халкаских степях (современная Монголия) [Там же. С. 82]. «В главе «Повествование о Сяньби», — пишет В. С. Таскин, — сообщается, что после бегства северного шаньюя его земли были заняты сяньбийцами, а сюнну, у которых оставалось ещё свыше 100 тыс. юрт, стали называть себя сяньбийцами (курсив мой. — Л. Ф.)» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1973, вып. 2, с. 153, прим. 26; см. также Бичурин, 1950, т. 1, с. 150—151]. Так в начале 90-х гг. I в. примерно 700 тыс. северных хуннов [Филиппов, 2008, с. 33] оказались в политической зависимости от сяньбийцев (Введение).

Сяньбийцы особенно усилились при Таньшихае (141 — 181). Таньшихай «на юге грабил пограничные (с Китаем. — Л. Ф.) места, на севере остановил динлинов, на востоке отразил фуюй, на западе поразил усунь и овладел всеми землями, бывшими под державою хуннов, от востока к западу на 14000 ли (напомним, ли равен 0,5 км. — Л.Ф.), со всеми горами, реками и соляными озёрами» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 154]. Так они, сменив хуннов, во второй половине II в. н.э. стали хозяевами монгольских степей. Тогда одни из северных хуннов («малосильные» в количестве 200 тыс. человек [Бичурин, 1950, т. 2, с. 258—259; т. 3, с. 79]) укрылись в горных долинах Тарбагатая и Саура, другие ушли в степи Южного Приуралья. Оставшиеся на землях своих предков северные хунны с течением времени в известной степени осяньбились (омонголились). Спустя примерно 170 лет (в 50-х гг. IV в.) часть их в связи с усилением табгачей/тавгачей ушла в Южное Приуралье (гл. 5).

2.4. Хуннизмы в эвенкийском (тунгусском) языке

Эвенкийский (тунгусский) язык — один из тунгусо-маньчжурских языков. Он распространён на территории таёжной зоны Сибири от левого берега реки Енисей до острова Сахалин [Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 590]. Около 40 тысяч его носителей проживает в Российской Федерации, они занимаются рыболовством, охотой и оленеводством. Небольшие группы эвенков (тунгусов) находятся в Китае и Монголии. Считается, что предки их обитали в Маньчжурии. (Маньчжурия — историческое название северо-восточной части Древнего Китая). Естественно, они контактировали с другими этносами, в том числе хуннами, что зафиксировано в их устном народном творчестве. «В эвенкийском фольклоре, — пишет В. Н. Чернецов, — находим упоминание и описание савыр-земли, расположенной к западу от эвенкийской территории и населённой конным народом» [Чернецов, 1953б, с. 239]. Здесь под выражением савыр-земля, вне всякого сомнения, подразумевается земля сывар/сыпар, т.е. хуннов, а под конным народом скрываются сывары/сыпары, т. е. хунны (эвенки/тунгусы — оленный народ) [Филиппов, 2014, с. 77—79, 85—86]. В этой связи особое значение приобретает выделенная А. П. Окладниковым шиверская культура [Окладников,1956: Он же: 1981], возникшая «от соприкосновения древних хуннов с древними тунгусами» [Гумилёв,1960, с. 35].

Как видим, земли эвенков (тунгусов) и сывар-хуннов были связаны взаимными сношениями между собой. Они, надо полагать, выражались в торговых сделках, основанных на прямом обмене предметами (бартерные сделки). В ходе этого процесса отдельные названия чужеземных товаров входили в их языки: савырские-хуннские — в эвенкийский (тунгусский), эвенкийские (тунгусские) — в савырский-хуннский. Проиллюстрируем сказанное на примере эвенкийского (тунгусского) слова пурта «нож» и хуннского *какай «мясо», привлекая материал чувашского языка.

Эвенкийскому (тунгусскому) пурта «нож» соответствует чувашское слово пуртǎ «топор». Фонетическая структура сопоставляемых лексем практически совпадает, очевидна и семантическая связь между ними: и то, и другое слово обозначает режущий предмет. Можно, следовательно, допустить, что эвенкийское (тунгусское) пурта «нож» заимствовано из хуннского языка. Потомки хуннов — гунны — принесли его в Европу, из языка которых оно было заимствовано старославянским (брада «топор»), немецким (Barte «топор»). Это хуннское, гуннское слово есть и в чувашском языке — пуртǎ «топор», его следует рассматривать как лексическое наследство хуннского, гуннского языка (другие этимологии см. [Егоров, 1964, с. 166; Федотов, 1996, т. 1, с. 447—448]). Из чувашского оно было заимствовано удмуртским (пурт «нож») и коми (пурт «нож») языками.

Чувашскому пуртǎ «топор» в других тюркских языках соответствуют: алт., шор. палта, уйг. палту, як., тур., кирг., туркм., тат. балта, узб. болта «топор». Пуртǎ ~ палта (и другие его формы) «топор» — фонетические варианты одного и того же слова. Колебание между срединными звуками [р] и [л] наблюдается и в чувашских словах, ср.: сарамат кĕперĕ ~ саламат кĕперĕ «радуга», шаравар ~ шалавар «шаровары» [Ашмарин, 1936, вып. 11, с. 29, 63; 1950, вып. 17, с. 133], сала-кайăк «воробей» ~ сарă-кайăк, сар-кайăк (название птицы) [Ашмарин, 1936, вып. 11, с. 24—25, 66] (у чувашей села Кожай-Семёновка Миякинского района Республики Башкортостан (Российская Федерация) оно означает «соловей»), киремет ~ келеметь (название злого духа — в речи чувашей села Калмантай Вольского района Саратовской области (Российская Федерация) и другие. Ср. также: Селигер ~ Серегѣръ (название озера; Тверская область — Российская Федерация); Илмень ~ Ирмень (название озера; западная часть Новгородской области — Российская Федерация), Ирмень (название реки; Новосибирская область — Российская Федерация). Эти топонимы, скорее всего, кетского происхождения [Филиппов, 2018, с. 161—162], ибо в кетском языке наблюдается колебание между звуками [р] и [л] [Дульзон, 1968в, с. 6, 21]. (Предки кетов ещё во II—I вв. до н.э. перешли на хуннский язык, и кетский язык оставил определённый след в хуннском. Очень возможно, что хуннское слово *пуртǎ /палта «топор/нож» по своему происхождению восходит к кетскому языку.)

В монгольских языках слово, о котором идёт речь, имеет формы: п.-монг. balta «молот», монг. балт «топор», бур. балта «молот, кувалда», калм. балт (балтъ) «боевой топор, секира» [Федотов, 1996, т. 1, с. 448]. Согласно Г. Дёрферу, монгольское balta заимствовано из тюркского языка [Doerfer, 1963, bd, S. 199].

Пурта «нож» в эвенкийском (тунгусском) — едва ли единственное слово, заимствованное из хуннского (˂ кетского) языка.

Хуннский язык в свою очередь заимствовал отдельные слова из тунгусо-маньчжурских языков. Одним из них является *какай; оно, по-видимому, заимствовано из солóнского языка, в котором домашняя свинья (самец и самка) называется гага ~ гаγа [Новикова, 1971, с. 242]. (Солóнский язык — один из тунгусо-маньчжурских языков; некоторые исследователи рассматривают его как диалект эвенкийского/тунгусского языка). На эту мысль наводит и то, что эвенки (тунгусы), по китайской истории, «издревле наиболее старались разводить свиней, которые и ныне (в первой пол. XIX в. — Л. Ф.) у них исключительно употребляются при шаманском жертвоприношении…» [Бичурин, 1950, т. 2, с. 7, прим. 1].

Хуннское слово *какай сохранилось в чувашском языке в значении «мясо». Полагают, что предки чувашей первоначально только свинину называли какай, а позднее и говядину [Егоров В. Г., 1964, с. 85]. В других тюркских языках понятие «мясо»

передаётся словом ет/ит [Севортян, 1974, с. 311]; чувашское т в прошлом обозначало и «мясо», в настоящее время оно употребляется исключительно в значении «тело» [Егоров В. Г., 1964, с. 282].

Монгольское agai — «cвинья», по всей вероятности, также заимствовано из солóнского языка. Оно, согласно К. А. Новиковой, «является по происхождению производным именем качества, образованным от образного слова*an ~ *an «визг» с помощью аффикса *-gai и означает букв. «визгливый» (-gai — продуктивный имяобразующий аффикс современных монгольских языков конечное n ~ n в слове *an ~ *an перед этим аффиксом утрачено)» [Новикова, 1971, с. 242].

Сказанное выше сближает чувашский язык с тунгусо-маньчжурскими языками; связующим звеном между ними является хуннский язык.

2.5. Хуннизмы в древнетюркском языке

Древнетюркский язык испытывал влияние многих языков, в

том числе хуннского, сяньбийского, ухуаньского. Он, в частности, заимствовал из них слова. Естественно, они в нём подвергались языковым изменениям — прежде всего фонетическим. Например, в древнетюркском языке конечный согласный звук [р] в заимствованных из хуннского, сяньбийского, ухуаньского языков односложных словах перешёл в согласный звук [з]. А не наоборот, как принято считать. Это фонетическое явление, как известно, называется ротацизм (от названия греческой буквы ρ «рота»). Из живых тюркских языков исторический переход [р] в [з] не коснулся только чувашского. Объясняется это тем, что чувашский язык по своему происхождению восходит не к древнетюркскому, а к хуннскому (гл 1 §1.9), и как таковой он сохранил некоторые его фонетические черты, в том числе ротацизм. Проиллюстрируем сказанное на следующих примерах: чув. пǎр «лёд» ~ др.-тюрк. buz ~ тат. боз, чув. кěр «осень» ~ др.-тюрк. küz ~ тат. көз, чув. хор/хур «гусь» ~ др.-тюрк. gaz ~ тат. каз, чув. хěр «девочка, девушка, незамужняя женщина» ~ др.-тюрк. giz ~ тат. кыз, чув. сěр «очищать, процеживать» ~ др.-тюрк. süz ~ тат. сөз, чув. тир «ставить в ряд, нанизывать» ~ др.-тюрк. tiz ~ тат. төз и другие.

Ротацизм тюркологи и алтаисты рассматривают параллельно с ламбдаизмом/ламбдацизмом (от названия греческой буквы λ «ламбда»), суть которого состоит в том, что в ряде древнетюркских и современных тюркских слов на месте чувашского интервокального (занимающего позицию между двумя гласными) и ауслаутного (конечного звука корня, основы слова) звука [l] выступает [š], например: чув. алǎк ≈ др.-тюрк. ešik ≈ тат. ишек «дверь»; чув. хěл ≈ др.-тюрк. gïš ≈ тат. кыш «зима»; чув. кěмěл ≈ др.-тюрк. kümüš ≈ тат. көмеш «серебро» и другие.

Исследователей интересовал и интересует вопрос, что же было первичным: r или z, l или š. Мнения разделились: одни считают, что первичными были r, l, другие — z, š. Автор данного исследования разделяет точку зрения Л. Лигети (1902—1987; Венгрия), согласно которой «чувашский (язык. — Л. Ф.) удерживал без изменений прототюркское (пратюркское/дунхуское. — Л. Ф.) состояние и что в других тюркских языках z и š были инновациями» [Лигети, 1971, с. 22].

Ротацизм и ламбдаизм/ламбдацизм отличают чувашский язык от древнетюркского и других живых тюркских языков. Они унаследованы им от хуннского языка, хуннским — от пратюркского (дунхуского) и являются их родимыми пятнами. В таком случае, древнетюркские слова, в которых на месте чувашского конечного -р выступает -з, на месте интервокального и ауслаутного l — š, следует считать хуннизмами.

В этой связи не лишним будет заметить, что у хуннов понятие писать обозначалось словом ҫыр (гл.1 §1.8). В других тюркских языках оно обозначается словами йаз (древнетюркском), яз (в уйгурском, азербайджанском, туркменском, турецком, гагаузском, татарском, башкирском, ногайском), ёз (в узбекском), жаз (в киргизском, казахском, каракалпакском), джас (в карачаевском), суруй (в якутском) [Егоров В. Г., 1964, с. 225]. Якутское суруй «писать» отдалённо напоминает монгольское зиру «рисовать» и чувашское ҫыру «письмо».