Грустная книжка

Леонид Жуган

От начала садика до выпускного – где-то 5000 беззаботных дней! Первой в садике меня встретила Маринка Кривкина, а крикнул «Пока!» перед известием, что зачислен в институт, однокашке Маринке Некрасовой. Пришло на ум от новогодних запахов: «От Маринки до Маринки – мандаринки, апельсинки!». А от заказа Джузеппе папе Карло до золотого ключика Буратино прошло всего дня три, что ли? Какое короткое детство! Какая грустная сказка! А со мной возились 5000 дней! Это ж во сколько раз я счастливей Буратино?

«И я тоже!»

Моему младшенькому в школе задали «Обломова», и, конечно же, в глазах всклень слёзы: «Как же теперь сегодня выжить — без приставки и смартфона?» Рассиропился тут и я, на свою голову: «Ну, давай, есть прекрасный „Обломов“, с Табаковым, врубай свой интернет». А концовка, помните, — «Маменька приехала!» Сам уже не рад, сам уже в соплях — вспомнил снова моих маменьку с папенькой. И тут же нашатырём по мозгам — дошло, чего ещё очень даже главного недополучил из детства. Сам не ожидал такого открытия: оказывается… гранёных стаканчиков! на ножках! из дымчатого стекла! Вот, теперь сам разбираюсь на пару с Фрейдом в причинах такого недетского откровения.

Началось, наверно, с посещения центра нашей галактики: нас в детском садике повели первый раз на представление в клуб. То всё утренники и Деды Морозы веселили нас в садике, а это мы топали в наш клуб сами — как взрослые! Запомнилось на все моих девять жизней только одно выступление какого-то весёлого дядьки-клоуна. Он смешно бился в заклинаниях повторять за ним всего только три слова — «И я тоже!» Это детская известная подколка и коротко происходит примерно так:

— Я проснулся утром и увидел солнышко.

— И я тоже!

— Я умылся и почистил зубы.

— И я тоже!

— Я оделся и пошёл погулять.

— И я тоже!

— На улице я встретил котёнка.

— И я тоже!

— Он похож на поросёнка.

— И я тоже!

Наша воспитательница стояла рядом и я тут же получил «чёрную метку»: «Ага! Я всё слышала! Не будешь есть манную кашу — расскажу всем, что ты похож на поросёнка». Нажала на самые мои конформистские кнопочки — и я сдрейфил: уплетал потом манку с семью добавками, лишь бы она не рассказала про моё неосторожное радостное признание. Кричали все, а попался, почему-то, один я. Зато уже два года как жру и жру манку, да ещё примяукиваю! Всё-таки то представление засчиталось во мне за радость, но — и за урок: «Думай, Хведя, прежде чем что-то ляпнуть».

Так, пока вырисовывается такой сыр-бор: комплекс «неполнодетствости» догоняет нас — и даже непруху мы в шестьдесят заново «прокручиваем», но уже со счастливым, сладким финалом, т. е. жрём манку, пыхтим — и радуемся. Но для подтверждения всемерности «манного» тезиса надо будет как-то спросить сестру Галку, пьёт ли она сейчас тот свой самый «вкусный» компот из детства?

Галка должна это помнить. Прибегаем раз из школы в классе втором — родители на работе, руки мыть не надо, разогревать обед лень — и, не переодевшись, не сговариваясь, молча начинаем холодную проверку всех кастрюль на плите. Галка схватила самую большую, с компотом, и на правах сильного первая начала наслаждаться добычей. А потом… отплёвываться! Понятно: мытую картошку на дне не было видно в бурой водице, притворившейся компотом, которую мама не успела слить и так на плите и оставила. Я, конечно, был в припадке от сверхрадости — так досталось Галке за первенство!

Но случай с котёнком-поросёнком произошёл ведь позже, чем моё первое свидание с дымчатыми стаканчиками! Видать, подсознание сначала ухватилось за подтверждение тезиса, чтобы сам тезис всплыл, так сказать, уже «доказанным», в невинном блеске аксиомы. А наш «манный» тезис помним: «невкусное» прошлое толкает нас на повторение пройденного, но уже в варианте с «сахарным» финалом. Сказать по-русски, моя манная каша подтверждает — и тоже утверждает: я сам тут ни при чём, а виновата какая-то чудненькая, притаившаяся генетическая программка, что именно сейчас, после «Обломова», мне дозарезу нужен хотя бы один дымчатый стаканчик, что и требовалось доказать! А про то, какого сладкого финала я жду и чего сладкого меня лишили в детстве эти, заколдовавшие меня стаканчики, — про эту осознанную внезапно недостачу стучу в компе при важных свидетелях на моей барной полке: там ждут затерявшихся во времени своих дымчатых товарищей, и ждут моих главных показаний по делу «Об употреблении продукта ГОСТ 4362—50».

Так вот, то ли мест не было, то ли детсада самого ещё не было, и мы с Галкой были в людях. Перед работой мама отводила нас к бабке с дедом за длинную кладку у скал в конце посёлка. Там за полста лет так ничего почти и не изменилось. Если перейти на правый берег Урупа через эту кладку, за скалами берега чуть дальше по течению впадает ручей. Но его не видно, он в тенистом леске. Три года назад я заглянул в этот тайный уголок — и застыл, как само время застыло здесь!

Ничего толком не помню из жизни за кладкой, запомнились только дед, его дымчатые стаканчики и бабкины дымчатые розетки-вазочки для варенья. Точно помню: сладким нас не обижали. Осталось в детской памяти тёпло от печки, оранжевый абажур, вечернее чаепитие. Мы с бабкой дули чай с вареньем из этих самых дымчатых розеток, а дед пил свой специальный «компот» — «ликарству» — из дымчатых рюмок, потом блаженно скалился и благодарил бабку за лечение. Вот по его довольному виду и запомнилось: «А лечебный компот у деда послаще нашего чая-то будет?» Но компот был только для взрослых. А стаканчик на тонкой ножке, который имел допуск к недостижимой нам сладости, и впрямь был красивый, простой и уютный цветом.

Вспоминался иногда по жизни мне этот стаканчик, но так, вскользь, без особых ностальгий. А тут, апосля сегодняшнего «Обломова», все его грани, дымчатость, красота так и сверкнули той загадочной сладостью, детством, молодостью родителей и Галкиной счастливой для меня её вездесущностью. Отсюда, согласно нашему тезису, следует неизбежность покупки именно такого стаканчика на тонкой ножке для моего не такого уж и толстого счастья, раз до сих пор я не успокоен его волшебными дымчатыми гранями. Так что теперь есть, чем заняться: не торопя ни времени, ни пространства, осталось наткнуться на предназначенной полке в предназначенном магазине на предназначенный мне маленький предмет и великую радость.

А дядька-клоун оказался прав: я всё же оказался похож на поросёнка… Я сердился на маму, когда она сидела ночами у моей постели, когда я больной кричал во сне. И ни разу в жизни не дал отцу погладить себя по голове… Это уже не поросёнок — это уже порядочная сволочь, что и доказывать не требуется. Он один это поймёт, мой дымчатый стеклянный друг, потешит меня на прощание и утешит: «И я тоже…» Это будет лучшая закуска к стаканчику прошедшей жизни.

29.09.2018