Ружьё

Лейла Лаверна (2025)

После неожиданного известия о смерти бывшей подруги, Кристина — жена следователя — начинает собственное расследование, обнажающее не самые приятные тайны человеческой натуры. Ей предстоит узнать, какие секреты хранит старый гараж, найти убийцу и встретится со своим пугающим прошлым.

Глава 1

Как же больно режут глаза отблески начищенной ружейной стали. Кто бы мог подумать, что придется использовать отцовскую трофейную двустволку для совсем другой охоты…

В тишине слышно мысли. Они кружатся вокруг, мешая сосредоточиться. Кто бы мог подумать…

Но все решено. Сколько времени ушло на то, чтобы все обдумать и спланировать. Сколько вариантов было отвергнуто. Нож, яд, несчастные случаи…

Сколько уже этот червь сомнений разъедает мою черную душу? Дни, недели, месяцы? Или прошло уже несколько лет с тех пор, как мое счастье было омрачено тенью этого проклятого червяка?

И так происходит всегда. Каждый раз одно и то же. Я, как заботливый садовник, взращивал чудесный сад, где благоухали цветы, порхали бабочки и пели птицы. Но стоило мне расстелить на шезлонге, стоящем в тени деревьев, пляжное полотенце, чтобы погреться в лучах благодатного солнца, как чертов червь сомнения, долгое время спящий, свернувшись клубочком, вдруг раскрыл огромную темную пасть, полную острых зубов.

Клац-клац. И все, и нет больше цветов, птицы в страхе разлетелись кто куда, солнце спряталось за тучи, а бабочки превратились в обыкновенную изжогу.

Странное это явление — изжога. Никогда у меня ее не было, и вот, ни с того, ни с сего — она уже здесь. Если бы я был философом-медиком в древние времена, то дал бы такое определение: «Изжога — разъедающие тело изнутри эмоции самого низкопробного качества».

Как давно это началось? Не знаю. Никак не могу сообразить.

Сидя в сером гараже, я чувствовал холод. Озноб заставлял мышцы лица сокращаться, вызывая зубную чечетку. Меня окружали только полусгнившие коробки со скудным наследством, оставленным моими родителями. Вдыхая споры прячущейся по углам плесени, я видел всю свою жизнь. Сцены кадрами проносились перед глазами. Детство, юношество, зрелая жизнь — всего лишь череда картинок, возникающих в сознании перед концом.

За коробкой послышалось шуршание. Я направил отполированное до блеска ружье в сторону шевелящейся коробки. Одного выстрела хватит, чтобы уничтожить незваного гостя… Нет, не стоит тратить драгоценные патроны. Новых мне никогда не продадут. А тех, что есть, не так уж много. Я даже не знаю точно, сколько мне может понадобиться. Один? Два? Или сразу три? Как же много зависит в нашей жизни от случая…

Из-за коробки выпрыгнула большая черная крыса. Она противно запищала, уставившись на меня своими мелкими глазами-бусинами. Я попытался напугать ее, махнув ружьем. Ее это ничуть не впечатлило. Еще бы. Она же не знала, что оно способно было сделать с ее отвратительным тельцем.

Она снова запищала. Прицелившись, я навел на нее ружье. Почему бы не покончить с ней здесь и сейчас? Это же всего лишь крыса. Одна из тысячи тысяч паразитов. Что меня останавливает? Почему палец перестал слушаться? Он вдруг онемел, отказываясь нажимать на спусковой крючок. Я решился отнять высшую ценность — жизнь человека, но не могу выстрелить в крысу.

Ружье снова опускается на колени. Его тяжесть давит на ноги. Что меня остановило? Может, невидимый призрак отца, презрительно качающий головой, глядя на оружие у меня в руках? Да, вот уж кому эта идея вряд ли пришлась бы по вкусу. Великому и ужасному властелину лесов. Истребителю беззащитных зверушек. Моему отцу.

Этот человек больше любил лес, чем родной дом. Моя мать поняла это слишком поздно.

Когда меня еще не было даже в планах, мой отец, Дымов Анатолий Владимирович, был примерным гражданином страны. Нельзя сказать, что он был выдающимся или незаурядным. Все было как раз наоборот. Ничем не выделяющийся среднестатистический работяга, коих миллионы. Даже внешность его не запоминалась. Неприметная одежда, среднее образование, работа на заводе. От звонка до звонка. У него не было никаких увлечений, он ничем не занимался в свободное от работы время. Ни к чему не стремился, ничего не хотел.

Когда его отец сказал: «Пора бы уже жениться», Анатолий Владимирович, парень двадцати пяти лет, лишь кивнул, глядя пустым взглядом перед собой. Никакого желания жениться у него не было, но и поводов для отказа никак не находилось. Все так делали, значит, так было правильно.

На следующий же день он пришел на танцы, проводимые для развлечения молодых работников по пятницам. Обведя тем же пустым взглядом помещение, Анатолий решительным шагом направился к одиноко стоящей у стенки девушке.

— Станете моей женой? — спросил он, без тени смущения глядя ей в глаза.

Девушка, естественно, ответила отказом. Она ничего не знала об этом мужчине, да и такое странное поведение было для нее новинкой. Анатолий опечалился. Видя его погрустневшее лицо, девушка все же согласилась потанцевать с ним.

— Зачем вы позвали меня замуж? Вы ведь ничего обо мне не знаете, даже моего имени! — спросила она.

— Да, может имя узнать и стоит.

— Вы такой странный… А как же все остальное?

— Зачем мне знать остальное?

— Как это «зачем»? Не можем же мы пожениться, ничего не зная друг о друге!

В этот момент Анатолий первый раз посмотрел на свою будущую жену как на умственно отсталого ребенка. В первый, но далеко не в последний.

— Чужая душа — потемки, — только и ответил он. — Так как тебя зовут?

— Варвара, — ответила она, смущенно потупив взор.

Она еще не понимала, что с этим мужчиной ее женские ухищрения не имеют никакого смысла.

— Приличное имя. Хорошо.

Они станцевали два танца, хотя назвать это зрелище «танцами» было бы кощунственно. Варя крутилась вокруг своего будущего мужа, не удосуживающегося хотя бы просто потоптаться на месте.

«Он был таким загадочным в тот вечер…» — не раз говорила мне мать, рассказывая об их первой встрече и томно глядя в потолок, поверх моей головы.

«Загадочным» он остался для нее до конца ее жизни. Непризнанным гением, окутанным ореолом молчаливой таинственности. Она любила его всем своим доверчивым сердцем. О эти милые женщины…

Справедливости ради, его действительно можно было назвать гением, только в довольно необычном деле. После рождения ребенка он доказал всем, что и у него в жизни была любовь. Только любовь эта не имела никакого отношения к женщинам. Как и к мужчинам. Она вообще не касалась людей. Их он как раз не переносил. Он любил одиночество. Тяжелая для обычного человека жизнь в лесу представлялась для него раем. Тишина, наполненная постоянными звуками: пением птиц, скрипом ветвей, стоном ветра и хрустом веток под лапами диких животных. Одиночество человека в лесу, полном других, таких непонятных и чужих созданий.

Когда он собирался уезжать в тайгу, я сидел на полу и смотрел на него. В то время его каштановые волосы уже поседели, а растрепанная борода покрывала некогда абсолютно гладкий подбородок.

Грубые большие руки аккуратно укладывали в походный рюкзак камуфляжные штаны.

— А тебе не бывает там одиноко? — спросил я.

Он поднял на меня взгляд, которым в первую встречу смотрел на жену. Взгляд человека, сомневающегося в способностях окружающих людей мыслить. Потом осмотрел комнату. Я следил за перемещением его взгляда, пытаясь разгадать мысли этого чужого мне человека, которого я видел за восемь лет своей жизни не больше четырех раз.

Мама всегда требовала, чтобы я называл его отцом, но в детстве я никак не мог заставить себя. Да это было и не так уж важно, общались мы еще реже, чем виделись.

— Одиночество — удел пустых людей, выбравших добровольное заточение в бетонных коробках среди таких же пустых и одиноких людей.

Это было самое длинное предложение, когда-либо слышанное мной из его уст. Обычно он ограничивался пятью словами.

— И тебе никогда не хочется поговорить с кем-нибудь?

Он лишь покачал головой.

— И ты никогда не скучаешь по удобствам?

— Каким?

— Ну… Нормальный туалет, мягкая постель, холодильник, телевизор…

Широким жестом он обвел комнату.

— Что ты видишь? — спросил он меня.

Я еще раз осмотрелся. Обычная обстановка: «стенка» из шкафов, в которой напоказ выставлен лучший сервиз, украшенный позолоченным орнаментом, и всякие безделушки. В закрытых шкафах прятались лекарства, одежда, кипы журналов с книгами и остальное нехитрое имущество. На столе-книжке стоял массивный черный ящик телевизора. Перед ним два кресла, между которыми втиснут журнальный столик. Один ковер украшал стену, другой — пол.

Ничего необычного или выдающегося. Я видел эту комнатку сотни тысяч раз, мог ориентироваться здесь с закрытыми глазами. Все вещи всегда лежали на своих местах, в идеальном порядке. Если я оставлял что-то не там, где оно должно было быть, вещь эта магическим образом перемещалась на свое место.

— Ничего такого, — пожал я плечами. — Обычная обстановка любой квартиры. У моих друзей все точно так же.

— А я вижу лишь мусор.

Я осмотрелся еще раз. Пожал плечами и ушел на кухню, конструировать себе бутерброд. Продолжать разговор с этим диким человеком было бессмысленно.

Тот ужин я запомнил на всю жизнь. Я сидел и смотрел в тарелку с пюре и большой аппетитной котлетой, сочащейся жиром. Ужасно хотелось есть, но я никак не осмеливался воткнуть вилку в аппетитное произведение кулинарного искусства. Мне мешало постоянное ощущение напряжения, заполняющее скромную кухоньку. Я будто сидел в одной клетке с огромным питоном и обезумевшим от боли бабуином.

Мать попеременно то выла, то причитала, то умоляла его, падая на колени и обнимая его ноги. То вновь возвращаясь на свое место. Слезы текли по ее щекам и падали в остывающую картошку.

Мне было так стыдно за нее и так жалко картошку, которую теперь ждала только одна судьба — мусорное ведро. Никто не смог бы справиться с поеданием такого количества соли. Мне хотелось выйти из квартиры и никогда не возвращаться туда больше.

После этого ужина Дымов Анатолий Владимирович взвалил на свои плечи неподъемный — с моей точки зрения — рюкзак и погладил меня по голове.

— Не будь лапшой и не доверяй никому, кто понимает человеческую речь и может на ней изъяснятся.

Это было второе и последнее длинное предложение, сказанное им, прежде чем он навсегда исчез в дебрях тайги.

Мы так и не узнали его дальнейшую судьбу. Ружье, подаренное ему отцом на рождение сына, лежало сейчас у меня на коленях. Я спросил однажды у матери, почему он не взял его с собой, в тайгу. Там, защищая его от хищников, оно принесло бы намного больше пользы, чем пылясь в сейфе в городе.

— У него там НАСТОЯЩЕЕ ружье, — вздохнув, ответила она. — А это он оставил тебе.

— Зачем?

— Сказал, что у каждого уважающего себя мужчины должно быть оружие, пусть и такая «зубочистка».

Количество слов в сказанном матерью предложении заставляло меня серьезно усомниться в правдивости этого высказывания. Скорее всего, звучало это так: «Оставь эту «зубочистку» сыну».

Моргнув несколько раз, чтобы увлажнить глаза, засохшие от долгого глядения в одну точку, я поглядел на коробки. Крыса давно уже убежала по своим делам. Оружие отца не было осквернено охотой на мелкого грызуна. Я припас «дичь» покрупнее.

Гордился бы мной отец или наоборот, презрительно покачал бы головой, прикрыв глаза? Ни то, ни другое. Он, думаю, в очередной раз посмотрел бы на меня как на дурачка и ушел, не сказав ни слова. Или высказав очередную «мудрость».

В любом случае его рядом не было, как не было и крысы. В темном гараже остался только я со своими воспоминаниями. С ружьем, омерзительно блестевшем в холодном электрическом свете, и коробками старого, никому не нужного хлама. Кому это достанется после меня? Детей у меня нет. И это, как оказалось, к лучшему.

Было бы правильнее поджечь все это. Просто залить бензином все это барахло, кинуть спичку и уйти, чтобы весь гараж, охваченный пламенем, сгорел вместе с моей старой жизнью и любыми воспоминаниями о ней.